Speaking In Tongues
Лавка Языков

Анна Глазова

Медиум

* * *

Посвящается гениальным поэтам

Треть пробило.

Из-за угла

встал медиум

в гробу,

подвернул

под себя

столик,

протез, но

запнулся о

женскую голень

и с деревянным стуком

рухнул

на нож.

Вот уже который раз Куся Бал вспаивает больную нервную систему кроличьей и курячьей кровью – потому что Куся Бал сатанист. Слово сатанист он не любит, предпочитая ему чернокнижника, колдуна или адепта. Причём последний представляется ему своего рода адаптором, подключённым к сети нездешнего мира. Или транзистором – поэтому он говорит о себе как о трансмедиуме, принимающем и передающем потустороннесть. Кажется, Куся Бал очень придавлен идеей богочеловека, хотя ему и нравится считать себя чем-то вроде депутата, или избранника: это очередное слово означает для него – масон, франкмасон, режим Франко и многое-многое другое. Власть слов и их звучаний над Кусей просто безгранична. По-этому, наверное, он считает себя в первую очередь поэтом.

В данный момент он плачет, пережимая обритую кроличью лапку жгутом и глядя на заготовленный шприц, так как чувство жалости ему не чуждо. Кролик уже совсем бледен и скоро скончается; Кусе особенно жаль, что его очередной «донор» не знает, что умирает за идею…

— Ты умираешь за идею!

— Не надо!

— За идею!

— Не надо!

— Плоть от плоти!

— Не!

Примерно такой мысленный диалог имеет место между кроликом и Кусей. Вскоре в голове Куси кролик и он сам меняются местами, а в голове кролика всё меняется ещё более кардинально – он впадает в предсмертный обморок. Тогда Куся достаёт из шкафа бьющегося цыплёнка. Куся ощупывает куриную шейку; оба бешено вращают глазами, видя в зрачках друг у друга отражение собственных эмоций. Кажется, смерть вот-вот пожрёт их обоих, однако нет, побеждает сильнейший, подчиняя жизнь жизни, претендуя на победу над смертью. Медленно затягивается зияющая пасть небытия.

Куся грустно – лишённый собеседника – размышляет о невозможности заставить смерть, эту извивающуюся змею, заглотить свой собственный хвост и пожрать самоё себя. А также об обратном, о невозможности перпетуум мобиле: водопада, насыщаемого собственным падением, отсутствия трения, безусловного присутствия духа. Кусе очень сочувствует себе, одинокому, беспомощному, и ему уже снова очень хочется пить – он потерял так много соков тела через слёзы…

…абсолютно ничто живое не способно просочиться через жестокие фильтры, отделяющие медиума от духа. На границе сознания вырастает гигантский гриб, множащийся, скользящий, холодный, небелковый, неживой. Воображаемой ладонью медиум зачерпывает горсть спор и посыпает ими себя – и становится ничто от ничего, смерть от смерти. Медиум имеет проход, узкий коридор, но он никогда не вернётся совсем назад – плоть от плоти…

Кусю разбудили звериные крики. Пришла девушка, разбередила их душу позабытой было надеждой. Почему-то Кусе стало противно её свежего лица. А ей его лица почему-то противно не стало. Скорее наоборот. И когда она ушла, накормив ёжиков простоквашей, а свинок – кашей, запах молока так плотно повис в воздухе, что никакие сквозные проветривания не помогали.

… и снова он стал по капле, разделяясь на фракции, на белые и красные кровяные шарики, с искажёнными клетками, балансирующими на грани распада, просачиваться сквозь масло, сквозь сито между здесь и не-здесь. Лопасти ужасающих вентиляторов всасывали дыхание, вынимая из лёгких то, что было не просто воздухом, а эссенцией плотской жизни… Вдруг как-будто песком защемило свободный ход вращающихся крыльев. Какая-то дрожь прошла по всем суставам механизма; где-то засочилась из муфты сыворотка, из холодной утробы внезапно пахнуло хлебом; но медиум с готовностью взрезал брюхо остервенело метавшейся под ногами, не успевшей сбежать машинки, и из него вытекло немного ртути, стремительно разнесшей аромат прогорклой смазки… Он был там.

Куся попрал собственный труп. Свёрнутый рулетом на полу вместе с другими останками, Куся Бал напоминал себе о смертности своего тела. Паря над теряющими беспечность жизни эпидермием, слизистой, костью, рукой, он думал не о себе. Он ждал и терпел – так долго, что неторопливая спираль истории успела распластать гремучий хвост вдоль и поперёк скоплений человечьего мяса и размышления и распоясать неслыханный гипноз над испуганными, пушистыми душами. Они дрожали, как мышки, и были, как мышки, белы и серы. Куся Бал различил среди них как минимум десяток своих. Он содрогнулся от белизны одной из своих ипостасей и испугался неаккуратного чёрного пятна на теле другой. Куся не полностью избавился от наземных представлений, и потому его теперешняя сущность сквозила над разлагающимися отходами обескровленных животных неким плазматическим облаком. Его и заметила девушка, которая вернулась с пряником и веником, обозначив фразой: «Гляди — нетопырь вознёсся!» «Дура ты – астральное!» – обиженно крикнул Куся, явно задетый за живое (значит, было в нём ещё что-то живое). И живое потянуло его к низу. И он выпал из уютной матки запредельности в холодные и жёсткие пределы и замер, неподвижный, как выкидыш, зарёванный, как младенец, некрасивый, как подросток.

Девушка принесла ему воды и еды, бублик и рублик – на счастье и выздоровление. Он не был благодарен. Он не был возбуждён (несмотря на её пылкость) и, кажется, вообще был мёртв, как и положено выкидышу. Но добрая девушка устроила его телу вместо колумбария инкубатор и ночами тайно вливала в него еду. Хотя прятаться было не от кого. Варёная кровь десяти кур и процеженный желудочный сок пяти кроликов в день делали понемногу своё дело, и Куся стал отходить – в смысле, выздоравливать, а не наоборот.

Но мыслимое ли это дело для медиума – постепенное выздоровление, возможный исход которого – полное излечение? Куся хотел быть неизлечим. Он искал вечного страдания на грани, хрустящей песком бесконечности, между «жил» и «мёртв». И Куся впадал в агонизирующие обмороки от ярости, что он не может перейти туда, ухватившись за ниточку, за следок строчки из Блейка или Сведенборга. Девушка впадала в неистовство и кликушество, наблюдая вывалившийся язык и закаченные глаза больного (он был ей уже за родного).

Бывают медиумы, которые в момент прохождения за грань ощущают необходимость держать за руку кого-нибудь из здешнего мира – может быть, для достижения большей контрастности между телом и бестелесностью. Куся пил животную кровь. Куся – чисто гипнотически – держался за нервные центры девушки. Но Куся никак не мог проникнуть туда, куда так стремился, и поэтому он всегда так рыдал, и сперма мешалась со слезами.

Знаете, чем всё кончилось? Она его вылечила, и перевела на нормальное питание, и стала с ним спать, и жалела его, и ограждала от всего, что угрожало. Куся Бал прописался и расписался. Побрился и причесался. И больше с ней никогда не расстался. До самой смерти. Вот такой удачный конец!

(И распластав одно чёрное крыло над непокрытой головой ночи, прикрыв отливающий красным блестящий глаз, он медленными кругами опускался на дно колодца. Страшно роился разреженный воздух, окрашенный пульверизованными каплями крови, воронка на дне со свистом сосала его. Прижав одно крыло, он всё быстрее вращался против движения воздуха; и вот его тело рассыпалось в перья, в полые птичьи кости, и отделилась его кровь. Холодный столб чёрной пустоты ударил из дна колодца, и в одно мгновение белый вакуум заполнил всё вокруг. И он стал всё вокруг. Он был там. )

* * * *

Я стану – герметичный дистиллятор желаний

неизвестной гальваники, я – уродский

гомункулус утраченной алхимии!

Я хочу, я – адская машина ужасной философии,

я буду упражняться в провокациях

обрядов посвящения, и вплоть до струпьев на теле!

Я в тайном понимании, я вознесу

непревзойдённые молитвы ближайшему Демиургу

(изнутри и извне женских девственных чрев) –

пока розовой пенистой рвотой из углов рта не заструится мистика.

Speaking In Tongues Лавка Языков

Анна Глазова

Медиум

* * *

* * * *

Speaking In Tongues
Лавка Языков