speaking in tongues
лавка языков

анна глазова

МОНЕ И МАНЕ,
о том, как текст превращает несхожих субъектов в двойников

равноденствие

прерафаэлиты

поставили представление о востоке

в ростоке, прямо на берегу

с провинциальными актёрами

один из них по имени сокол

в цокольном помещении театра

левиты вынесли традицию сквозь века

без изображения и имени

как на востоке

написали фрески из фольги

облиты

воском их птичьи чучела

варвары

сикстинская

эолова арфа

в руках ариеля

звучит как фанфара.

мария и марфа

стучат в барабаны

в перепонку спасителя

в ослиной попонке

марии мамы.

ангелы смотрят

из-за плеча рафаэля.

еле-еле свет в цвингер

мудрые девы цедят, и елей.

фреска сырого хлеба

четыре обруча

голубого гранита --

палитра. из базальта

дельта-алтарь.

перемешана крошка с хрупким пигментом

штукатур кроет свод слоем теста и словом

на крови розовата замешана

булка восходит

человеческой печени

в зелёный кружок

флорентийского страза

венецианского стекла

синяя печень христа

фильтрует святую кровь

свет в витражах

страшный суд

актёры в храме

пытали христа

вырывали из сердца папье-маше

втыкали картонные пики

и поили бутафорским вином.

отрезали лысую голову

деревянной марии

и её пневматический орган

плакал под музыку пианолы

всё небо возрождения собралось посмотреть --

рафаэль, джоконда, да винчи,

форс мажор.

непорочное зачатие

рыба насилует

самку лосося

осатаневший осётр

стынет купорос

в марии и марфе:

зернистой икры

не смыть синей медью

слова в хребте,

блесна!

сортини и сордини

Сордини очень известен,

один из самых прилежных служащих,

о нём говорят часто;

Сортини же, напротив,

очень замкнут и многим чужд.

Франц Кафка

удочка, два колеса

и нежная почка

в голове -- консервы весны

ампутация верхней десны

не жена а дочка

вешался часто -- рвалась леса.

порок

солнце треснуло на твоих губах
и раскрыло глаза сосков неморгающих
выпрясть из них солнца нити
от порога к порогу
через каторгу света
долю льда в твоих волосах
я устала в твоём животе
в солнце в стылом ожоге
талого пепла

у сводни

в дрездене сводня одета в жёлтое.

я торгуюсь с ней, хочу астронома,

он глядит на меня в микроскоп,

или, может быть, мальчика с тыквой.

кто этот? а этот? а тот?

а это -- папа веласкеса, бэкон. --

а нимб у него есть? -- нет. -- тогда не хочу.

рамка для женщины в красном

Тане

свет не гаснет пыльца не летает

опускается

с трудом

с допотопным растиранием

мазок

на холст и тело

касаюсь тебя кистью

всеми пятью пальцами

переваренная киноварь

застылая лента кино

ваша картина

это полотно, рафаэль,

полоса масла с пальца;

свет летает пыльца

липнет к мёду золотистая бронзовка

картина закутана в красный плюш

остывает

амстердам

Ты была моя смерть:

тебя мог держать я,

когда всё отлегло.

Пауль Целан

вынь занозу мне из спины,

тосканский портной,

на один глаз кривой и хромающий!

в шёлк зашит его горб и

кромсающий глаз

спрятан в горб мозг намётчика.

из шкур, спиноза, из голых кож,

италиец, закройщик,

сшей мне ветер и воду,

сшей мне, маррано,

красный чехол и колпак,

не увижу в московской ночи

тебя сквозь прошитую жилками кровь.

рукоделье

развёрнутый

собственный пуп.

осторожным лезвием ножниц

разрезаю поблёкший покров,

и стараюсь не течь.

выбиваю ковёр своей кожи:

золотая пыль -- тебе нравится?

утонув в своих водах,

ляг в меня

как в открытый гроб

в могилу тепла,

я пришью тебя красной ниткой.

канкан

тулуз-лотрек убил дега

утопил в стакане морской воды

вылезает из юбок нога

отрезанной танцовщицы

напоил абсентом

моё позеленелое пирожное,

мою кожу,

моё пирожное,

мой дега, по локти, калека,

моего лотрека,

по щиколотку.

французский поцелуй

на голодный бульвар

стонет стылый кондитер

и пирожное булке

не спеша говорит

выговор благородный

словно кельтский французский

самовар греет воду

а на улице снег

осень; лист безотрадный

в луже всплыл осторожно

выбивает ковёр с придыханьем штукарь

только я в переулке

только ты в переулке

запечатаны руки в перчатки, а булки

в карманы, карманы

только щёлка на кише

не спеша и всё тише жамэ ву говорит

кому

ундина

Катьке

растирается золотым дождём адоная

и втекает в рог изобилия

гермафродита прикрытая

пеной шампанского

раздета до чешуи

наполовину урсула

перебираю стеклораму

куда сунуть палец

заливные узкие волны

луком и уксусом пахнет женское тело

перебираю пальцы с изнанки

так быстро

уснула? уснула?

рыба лукреция в синем вине?

рахель и аэлита

в волшебной трубе

раздеты до пробирок

без скафандров

в проборках и рюшках

их орхидея измята

пробуют друг друга подняв вуаль

сван и одетта

заспиртованы в ботаническом саду

рахель целует светящиеся аденоиды

фиалковой аэлиты диоды

льют в вазу рахели

лукум-рафинад

французская рулетка

Слишком долго разговор

этот крутится...

Пристрели меня в упор,

кубик Рубика!

Рафаэль Левчин

рулетка закатывает глаза

улитка из-под пола

катится в водосток

из зала

женского естества в сосуд исхода

ждала я уснула. ты трогал меня во сне

перекатывал по себе

как росток своего тела

отпавший,

как уставший молчать разговор,

как бумажную кость

с единицей на кубике лба. креветка

вползает в мой лоб, головоломка,

на волосок.

кино, кино, париж

уже видоизменённая,

она смотрит в его глаза.

не надо смеяться,

это не смешно.

он же слушает шум прибоя,

и, кажется, не слышит.

сперва они лишают друг друга девственности,

а потом, не в силах остановиться,

лишают друг друга пола.

зал плачет.

золотая рыбка всплывает

кверху вспоротым животом.

разговор

нагревая спираль вдоль оконного древа

мой позвоночник и есть телефонный шнур

весь увешан бубенчиками

у тебя слишком громкий голос милая

кричишь ты в телефон и оставь меня в покое

подоконник остывает под задницей

зима в конце концов говорю я через силу

зима говорю

снег растаял

мёрзну

ты смеёшься как в трещинах

обрывок стекла

киев

Рафаэлю

на пороге джанкоя

зацветает платан

облетает царьградский стручок

на исходе чикаго

облетает листок

пожелтела акация лёд

подвязавши ремень твёрдой почве скалы

карадагом бредёт рафаэль

на излёте зимы

отцветает орех

рерих пишет зелёных сирен

на камнях лисьей бухты

фиолетовый негр

мичигана касается дрожь

поезд с киевского вокзала

Максу

река десна

тесное купе

слишком широкое для меня одной

болит рука

скорее что-то во рту

скорее

долой

прототроица

Тане

ремедиос одела один глаз в платок,

а другой сидит в глазу зеркала.

до пола падает красная простыня.

рука во сне рвала помидоры.

виридиана спала в глазнице

бахчисарайской дыни,

в ней тонет нога,

и, перебрав кипящую траву,

вивиана пьёт книгу и пишет

текущей

тающей

тёмной

водой красной как речка на дне

глаза бутыли крови рома узла акварели:

ревидира, верига, виагра.

крест из триеста

Письменная исповедь всегда лжива.

Мы лжём каждым словом,

сказанным на тосканском наречии!

Итало Звево

ляжем на синий матрас в триесте.

пусть хорваты поют в кустах

о небесной невесте над пляжем:

вороватый народец без глаз

слева направо ломающий крылья креста

добавляя запястья плечу

обниму коченелые листья

твоё тело колючая щепка

остро стукнет мне в печень лучом

ляжем на жёлтый подстил триестинский,

бесполезная песня моя.

да и нет

я говорю ты

шевелению простыни

и касаюсь губами плеча

своего

нет, ты не часть моей головы

я безмозглое тело

потому я с тобою

не знаю кто

как нарыв над губою взасос

я целую плечами

вхолостую

губы слов

да, это вопрос

моне и мане

стоя за стойкой

с винным кувшином

расплющив ладони

расплюснута в зеркале

как нарцисс по странице

из гербария пауля

отражение рта

лёжа ладонью на глади кувшинкой

цвета шартреза

руанская роза

башня

острым шпилем

воткнулась в розу ветров

и отвергла портретное сходство

с делоне

орфийская башня в париже

деревянная башня в триесте

башня из целлюлозы в венеции

и моя, моя башня

моя чернокаменная

вся в огне

варвары

орфей в униформе

трогает арфу

натянутых нервов.

веером искры

из печени прометея.

поёт полуфабрикат

прометея

гимн трофея солдату огня

два куска силиката

извергают искру

прометей на песке

орфей в проводах

электричество дня

две орхидеи

полуодета

трогает ноктюрн

одна сторона свана

вторая не одета

принимает ванну

не слышит струн

натянутых в шее

лотос и память

морфей спит.

у него в пупке распускается лотос

в нём лежит мужской эмбрион

улыбается позой лотоса

спутанный пуповиною сна

его ножки как чашечки с памятью

пауль проснулся в амфоре с маком

я ношу тебя в матке сна,

мой нарцисс.

цветы

поэт развернёт

лимонное мыло

и омоет цитроновый цвет

померанца и иммортели

родовые корни и ствол

собственной плоти

у него нет детей

только платье и стол

прометей

если кафка сегодня выйдет из дому

то вернётся домой прометеем

развернёт лимонное мыло

постирает в тазу свои лёгкие

и развесит над детской кроваткой

рыбным фосфором светит двулистник в ночи

чёрно-белым поэтам

одиссей

моисей сегодня выйдя из дому

превратится в улисса

купит путеводитель греха

разломает страницы

а когда воротится

в ночной темноте

будут светиться его рога

снова мыло

если анна сегодня стирая бельё

упадёт в реку лифию

то мария и марфа

дочери-недоноски

родятся кельтской амфибией

с кистепёрым отростком

и не станет сиамской мадонны

смерть в прибое

волны бьют

триестинский прибой

тосканской тоской

амстердамская дама

ласкает веласкеса на коленях рембрандта

шпанские мушки кусают летучего голландца

на ладино корридой называется война

и над всей границей звево и свана --

небо безоблачно-голубое

дождусь ли я сна

или меня убьют

возрожденье форели

в надгробии рафаэля

вытекает из рога изобилия

лурдская кровь

дохлая рыба с пиететом и стилем

склоняется над чашечкой

освещая воду и церковь

и сама собой оживает

день седьмой

воскресение

25.12.2000

левиты устали таскать гроб господень

так параллакс находит на параллакс

в третьем храме лосося

уже третью тысячу лет

госпитальер принимает роды у матери тамплиера

извратив прямизну восхождения

солнцезатмение сменяет стояние

и свёрнут луч в сторону

лучшего равноденствия

мой жених левенгук

дал мне тёмную оптику

я смотрю в микроскоп на чёрные звёзды

и темнеет в глазах

от абсента у дельфтской сивиллы

speaking in tongues лавка языков

анна глазова

МОНЕ И МАНЕ, о том, как текст превращает несхожих субъектов в двойников

равноденствие

сикстинская

фреска сырого хлеба

страшный суд

непорочное зачатие

сортини и сордини

порок

у сводни

рамка для женщины в красном

амстердам

рукоделье

канкан

французский поцелуй

ундина

рахель и аэлита

французская рулетка

кино, кино, париж

разговор

киев

поезд с киевского вокзала

прототроица

крест из триеста

да и нет

моне и мане

башня

варвары

две орхидеи

лотос и память

цветы

прометей

одиссей

снова мыло

смерть в прибое

возрожденье форели

25.12.2000

speaking in tongues
лавка языков

МОНЕ И МАНЕ,
о том, как текст превращает несхожих субъектов в двойников