Speaking In Tongues
Лавка Языков

Татьяна Грауз

СИНЕЕ

-- «Хе-хе, винцо-то подпорченно... с плесенью... видите... -- Ухов возил мокрым пальцем по полу, -- грязь... никак не могу вас впустить... вот посмотрите...»

Мягкие руки в рыжих волосьях водили по лысой почти голове.

-- «Да я и идти к вам не собирался. Что у вас делать?»

Мухой, шмелем разлетелись в Ухове мысли

-- «Вы бы нашли... вы находите...»

Череп звенел.

-- «Вино с этой плесенью где-то нашли.»

Опустелая клетка с пером случайно упавшим и полетевшим -- куда? -- неизвестно.

-- «Что вы заладили: плесень да плесень.»

Солнце переминалось на верхней ступени, потом перепрыгнуло ниже.

-- «Хе... именно плесень...»

Справа -- железная дверь со следами когтей. Узкая выбоина «глазка».

-- «Можно, конечно, условиться и объявить ее...»

Слева -- другая, обитая дермантином слегка красноватого тона.

-- «Объявить ее... вкусом, но что изменится?»

Звонок, будто грудь негритянки.

Сосед с женским именем Мотя

-- грузный бочонок --

катался за дверью и пел.

Высокий, почти женский голос.

Невидимый грузный бычонок.

Родители в третий от роду день нарекли его «наш милашечка Мотя, яблочко наше наш Мотя, попочка гладкая Мотя, щечки -- два апельсина», и упустили, запамятовали, что он -- Матфей и рожден для большого. Так и отсохло в ненадобности полнородное имя, и вырос «наш Мотя» и к сорока назывался Иваныч, даже фамилия не прижилась.

Певица-контральто взволнованно пела. Отпела, уселась в глубокое кресло, а неизвестный во фраке (нелепые черные фалды) стремительно яблоко ей возжелал поднести. Не было чистых тарелок. А пальцами никак не возможно. Некто во фраке счистил объедки с жирной посуды, чтоб яблочко с красным бочком туда положить.

Контальто (пышые формы в сверкающих блёстках) степенно сидела.

И когда яблочко у самого носа у ней закружилось,

из-под паркета полезло чудовище.

Жуткий дракон.

Легкой походкой шла от распахнутой двери и скрылась в цвете цветущих деревьев женщина-дева. Ухов едва различил кофточку, узкую юбку и белые чуть полноватые ноги.

И --

Отворилась со скрипом железная дверь. Выехал мягкий живот в мятой в полоску рубахе, после -- ворсистые тапки и только потом выпростался сам собою «наш Мотя». Тру-ла-ла-ла.

-- «Ну, Ухов, вздрогнем?»

-- «Оставьте...»

-- «Ну как хотите, ла-ла.»

-- «Как называется то, что вы пели?»

-- «Импррровизация.»

-- «Мне показалось знакомое.»

-- «Будете?»

-- «Надо газетку вам растелить. Такая морока. Помните бунтовщиков?»

-- «Мусорщиков? Ну, конечно.»

-- «А после -- дворников.»

-- «Все друг за дружкой. Дальше электромонтёры пойдут. Последовательное сцепленье. Так вся гирлянда и рухнет.»

-- «Что это?»

-- «Если весь список -- вас утомит..,» -- Мотя хлебный увесистый мякиш обмяк.

Ухов, волнуясь:

-- «Я плохо сплю... видел сад... вместо деревьев -- лишь тени... а в кулаке -- письмо для жены... когда уезжала, я по привычке о ерунде в общем всякой писал... так вот... раскрываю... в нём палец с кольцом обручальным... быстро снимаю кольцо... кладу на тарелку с каёмочкой золотой...»

-- «Ухов...»

-- «Родинка гладкой брусникой на сонной артерии... справа... она по-особому сложно вязала платок... один конец обязательно направлялся за спину... и если ветер... он пламенел... недоразвитое крыло...»

Шлепки от ворсистых тапок сносило все ниже. Мотя спускался к ларьку.

Цвет неба осеннего -- исключительно атмосферный эффект. По сути солнце в протуберанцах и пятнах. Звезды спрятаны, вмяты в песок сизых туч.

Ухов заметил: в центре небесной сферы планета Сатурн. Заметил: как поясок взвился по спирали и в провал исто-черного неба влетел в огне испарений дракон -- воробей одинокий.

На три четверти не получалось.

А если с разбега? с затакта?

Можно выиграть пару секунд...

Ухов обшарил карманы. И обнаружил какую-то дрянь: смятый платок, пару монет, на которые даже спички не купишь, горсть табака от разодранной папиросы. Вычистил носовые проходы. Доступ О-два в организм определяет тонкости восприятий. На собственной шкуре прочувствовал механизм. Понял, оксигенация так же вредна, как недостаток и холод.

Несколько метров лестничного проема казались прорехой.

Пустое пространство, слегка поглощенное пылью и мглистой извёсткой. Где недобеленность стен отзывалась криком и тяжестью в клетке грудной (чуть выше желудка) и легкость давала повышенную. Спросонок (то есть по жизни) не разобрать что было чем. Только вещи казались близки и бились, как током, и в водостоке несли разнообразие в пустоту человеко-движений. Отпитый стакан вино-водочного со-держанья. Раз-два-три-ение чувств-и-разума. Переполненность пшеном золотистым, корпускулами всех мыслей.

Соль-фа-ми-до.

Голос чуть сиплый (даже болея, она продолжала курить) упорно озвучивал ноты.

На три четверти и --

Рука ведёт треугольник.

Ухов смотрел за рукой. Смотрел, не отрываясь.

Дева-олень на зеленой полянке. Золотом отливает гладкая шерсть.

Ухов прицелился.

Крайне метко.

Лук со стрелой точно шмель золотистый.

Невнятность какая. Спугнул.

Отсветы золота на полянке фьюить.

Потухшая радость в тот-- этот-- час обернулась серостью и предлогом отсутствия. Без-четверти-час-без-ответа-без-сердца-без-друга-без-этого-без-того.

прибавил к шлепкам сбитых тапок стеклянную песнь трех бутылок.

Пивное --

-- сверх-светлое и в разлив --

-- пере-ливы пре-свежие из бочкотары

«Предусмотрительный Мотя»

(Подмышкой рыбёшка, про-соленная и без глаз)

Хлопал вверх по ступеням.

Один, два, три.... пять.

М-о-т-я-а-а

сбился со счета.

Тру-ла-ла-ла.

Опять пере-счёты, пере-проверки, рас-чёты.

Тру-ла-ла-ла.

Не-учёты и вычеты.

мяли и при-минали сухую извёстку и пыль.

-- «Ухов, ты чё? Ухов, очнись! Ну чё ты?»

Speaking In Tongues Лавка Языков

Татьяна Грауз

СИНЕЕ

Speaking In Tongues
Лавка Языков