-- «Хе-хе, винцо-то подпорченно... с плесенью... видите... -- Ухов
возил мокрым пальцем по полу, -- грязь... никак не могу вас впустить...
вот посмотрите...»
Мягкие руки в рыжих волосьях водили по лысой почти голове.
-- «Да я и идти к вам не собирался. Что у вас делать?»
Мухой, шмелем разлетелись в Ухове мысли
-- «Вы бы нашли... вы находите...»
Череп звенел.
-- «Вино с этой плесенью где-то нашли.»
Опустелая клетка с пером случайно упавшим и полетевшим -- куда? --
неизвестно.
-- «Что вы заладили: плесень да плесень.»
Солнце переминалось на верхней ступени, потом перепрыгнуло ниже.
-- «Хе... именно плесень...»
Справа -- железная дверь со следами когтей. Узкая выбоина «глазка».
-- «Можно, конечно, условиться и объявить ее...»
Слева -- другая, обитая дермантином слегка красноватого тона.
-- «Объявить ее... вкусом, но что изменится?»
Звонок, будто грудь негритянки.
Сосед с женским именем Мотя
-- грузный бочонок --
катался за дверью и пел.
Высокий, почти женский голос.
Невидимый грузный бычонок.
Родители в третий от роду день нарекли его «наш милашечка Мотя, яблочко
наше наш Мотя, попочка гладкая Мотя, щечки -- два апельсина», и упустили,
запамятовали, что он -- Матфей и рожден для большого. Так и отсохло в ненадобности
полнородное имя, и вырос «наш Мотя» и к сорока назывался Иваныч, даже фамилия
не прижилась.
Певица-контральто взволнованно пела. Отпела, уселась в глубокое кресло,
а неизвестный во фраке (нелепые черные фалды) стремительно яблоко ей возжелал
поднести. Не было чистых тарелок. А пальцами никак не возможно. Некто во
фраке счистил объедки с жирной посуды, чтоб яблочко с красным бочком туда
положить.
Контальто (пышые формы в сверкающих блёстках) степенно сидела.
И когда яблочко у самого носа у ней закружилось,
из-под паркета полезло чудовище.
Жуткий дракон.
Легкой походкой шла от распахнутой двери и скрылась в цвете цветущих
деревьев женщина-дева. Ухов едва различил кофточку, узкую юбку и белые
чуть полноватые ноги.
И --
Отворилась со скрипом железная дверь. Выехал мягкий живот в мятой в
полоску рубахе, после -- ворсистые тапки и только потом выпростался сам
собою «наш Мотя». Тру-ла-ла-ла.
-- «Ну, Ухов, вздрогнем?»
-- «Оставьте...»
-- «Ну как хотите, ла-ла.»
-- «Как называется то, что вы пели?»
-- «Импррровизация.»
-- «Мне показалось знакомое.»
-- «Будете?»
-- «Надо газетку вам растелить. Такая морока. Помните бунтовщиков?»
-- «Мусорщиков? Ну, конечно.»
-- «А после -- дворников.»
-- «Все друг за дружкой. Дальше электромонтёры пойдут. Последовательное
сцепленье. Так вся гирлянда и рухнет.»
-- «Что это?»
-- «Если весь список -- вас утомит..,» -- Мотя хлебный увесистый мякиш
обмяк.
Ухов, волнуясь:
-- «Я плохо сплю... видел сад... вместо деревьев -- лишь тени... а
в кулаке -- письмо для жены... когда уезжала, я по привычке о ерунде в
общем всякой писал... так вот... раскрываю... в нём палец с кольцом обручальным...
быстро снимаю кольцо... кладу на тарелку с каёмочкой золотой...»
-- «Ухов...»
-- «Родинка гладкой брусникой на сонной артерии... справа... она по-особому
сложно вязала платок... один конец обязательно направлялся за спину...
и если ветер... он пламенел... недоразвитое крыло...»
Шлепки от ворсистых тапок сносило все ниже. Мотя спускался к ларьку.
Цвет неба осеннего -- исключительно атмосферный эффект. По сути солнце
в протуберанцах и пятнах. Звезды спрятаны, вмяты в песок сизых туч.
Ухов заметил: в центре небесной сферы планета Сатурн. Заметил: как
поясок взвился по спирали и в провал исто-черного неба влетел в огне испарений
дракон -- воробей одинокий.
На три четверти не получалось.
А если с разбега? с затакта?
Можно выиграть пару секунд...
Ухов обшарил карманы. И обнаружил какую-то дрянь: смятый платок, пару
монет, на которые даже спички не купишь, горсть табака от разодранной папиросы.
Вычистил носовые проходы. Доступ О-два в организм определяет тонкости восприятий.
На собственной шкуре прочувствовал механизм. Понял, оксигенация так же
вредна, как недостаток и холод.
Несколько метров лестничного проема казались прорехой.
Пустое пространство, слегка поглощенное пылью и мглистой извёсткой.
Где недобеленность стен отзывалась криком и тяжестью в клетке грудной (чуть
выше желудка) и легкость давала повышенную. Спросонок (то есть по жизни)
не разобрать что было чем. Только вещи казались близки и бились, как током,
и в водостоке несли разнообразие в пустоту человеко-движений. Отпитый стакан
вино-водочного со-держанья. Раз-два-три-ение чувств-и-разума. Переполненность
пшеном золотистым, корпускулами всех мыслей.
Соль-фа-ми-до.
Голос чуть сиплый (даже болея, она продолжала курить) упорно озвучивал
ноты.
На три четверти и --
Рука ведёт треугольник.
Ухов смотрел за рукой. Смотрел, не отрываясь.
Дева-олень на зеленой полянке. Золотом отливает гладкая шерсть.
Ухов прицелился.
Крайне метко.
Лук со стрелой точно шмель золотистый.
Невнятность какая. Спугнул.
Отсветы золота на полянке фьюить.
Потухшая радость в тот-- этот-- час обернулась серостью и предлогом
отсутствия. Без-четверти-час-без-ответа-без-сердца-без-друга-без-этого-без-того.
М
О
Т
Я
прибавил к шлепкам сбитых тапок стеклянную песнь трех бутылок.