Speaking In Tongues
Лавка Языков

Татьяна Грауз

ОСТРОВ ОЛЬ
(книга непрерывностей)

1. [В моей улыбке ничего не прячется -- я просто открываю]. В дождь

Оль всегда вспоминал о куске хлеба, который оставил на подоконнике. Хлеб был зернистый, [цвета] размытого молока. С одной стороны край хлеба надломлен. С другой совсем гладкий. Только на корке [мало-помалу] цвела-зеленела плесень. Хлеб сиротливо тускнел. Подоконник

просторный. До боли [зубной], до тошноты Оль увидел, как чья-то рука неприметная двинула хлебный кусок вправо-[влево]-дальше-и-дальше. Не разглядеть. Расстояние крика. Тревожно. Лил дождь. Хлеб твердил о своей хлебной сущности. Что? Не разобрать. Послание

молчаливо. Легкие Оль наполняются лишней водой. В легких заводятся рыбы. Бьются белыми плавниками. Выплюнуть бы и зажарить, [и съесть]. Оль почувствовал, как разбухшие мысли, как крошки, сдавили горло. Понял, что плесневеет. Влажность все возрастала. Гниль нестерпимая. Хоть бы кто съел, чтоб

насущно. Пусть даже голубь. Но тот не позарится. Розовый лаковый клюв [не] притащит в гнездо хлебный мякиш. Несолоно похлебавши голубь вернется в теплый смиренный ковчег, к своим [тараканам]. Щека [клоунессы]

2. пылала, будто освещенная светом [электрического] дня. Маленькая пугливая [клоунесса] щурила глаза и двигала пупырчатым носом. Только вчера [клоунесса] казалась себе большой и бледнолицей и выводила тушью неумелые иероглифы зимы. Лаяла собака, скрипела острыми когтями. Не прерывая вынужденную позу склоненной над желтоватым картоном [клоунессы],

падал снег. Воображение спотыкалось о [излюбленные] сюжеты, застревало в них, как насекомое в гречишном меде, оставленном случайно неприкрытым. [Клоунесса] расправляла веки, похожие на только что пробившиеся сквозь землю [травинки], и перламутровые ее губки складывались в трубочку. [Клоунесса] не знала как [быть]. Лишенная связей она

незаметно глохла. Хотя говорили, что глухота ее красит. Но чаще всего ее красили в цвет -- красный и желтый. Как мотыльков, что тускнеют в неволе. В те дни клоунесса праздновала годовщину серебряной смерти. [Красный кафтанчик, желтая атласная юбка]. Думая, что серебро почернеет. И что однажды она приоткроет чуланчик тридцатых или сороковых своих лет и сольется с преображенной ясностью звездного и

3. [зеркального] неба. [Тушь капелью и кляксой упала на желтоватый картон]. В Моем Маленьком Сердце есть четыре клапана четыре отверстия наполненных состраданием и непрерывным током моей бесприметной безостановочной точно лезвие на пороге улитки или вспоротая подушка на которой лежало мое безымянное от прикосновения дивное словно поступь лебедя или волчицы готовой отдать нектар тела отпрыскам не знающим крови

имени моего и любви В Моем Маленьком Сердце не больше шара земного в безлунные ночи спрятаны звёзды -- песок под ногами давно несказанно умерших протаптывающих в сугробах

вечности свои тонкорунные тропы В Мое не имеющее высокопарных имен Сердце такое же как отражения ветра острова памяти потустороннего лика пялящегося на пустоту наполненную молоком

воскрешающим как виноградные листья приложенные к кровавым соскам кормилиц в дырявых как сон пузырях беспредельно слюну что воскресает мое безымянное существование в этом пропахшем желчью городе водостоке чужих и случайных мыслей ускоряющих процессы гниений месиво красноречивых признаний вгрызающихся в тело жуками пристойных и непристойных прохиндеад великородных как матрицы гиблых прохожих похожих на время из громко и вяло текущих речей о катастрофах

реальности чувств В Моем Маленьком Не Больше Моря В Сказочном Моем Сне В Моем Сердце пребудет ныне и присно мечта о Тебе о прекрасный с губой как навеки слетевшая c ветки к моему голосу-древу птица говорят он меня полюбил за длинную и за косую челку за волосы которых не стало и вероятно поэтому он меня не узнал в этом белом и рассеченном его рукой моем теле меня мою

гордость с горсть спелых ягод вишен или рябины сердца зовущегося -- ах -- забыла есть ли слово такое [любовь]. Сегодня Оль появился на острове, [как] в первый день. Он вспомнил отчетливо все свои чувства. Тусклый

4. печальный воздух. Зяблые тени. А всегда Оль мечтал о [другом. Алиса] -- нежный запах сияния и доброты и разлетающийся по волосам переливчатый смех. «Я прийду, если вы успеете позабыть себя до конца,» -- [смутившись] произнесла. Платье ее зацепилось за что-то случайное. «Вы прерывисты, словно дождь.» «Я много думаю.» «Расправьтесь -- иначе вы повредите легкие [сердце].» «Я узнал этот день -- он последний.» «Как и вчера, как и завтра.» «Многое захотелось вам рассказать.» Пейзаж неуловимо менял свои очертания. Сегодня был

день его смерти. К торжеству остров готовился [еще] с ночи. Из погребов извлечены пыльные ящики с темным сто-зимним вином. По распоряжению археопага найдено изображение священного голубя, [фреска времен кватроченто]. Всю ночь перед фреской пылали свечи. И несколько тайных мечтателей и посвященных отстаивали звание церемониймейстера торжества. К утру из мечтателей бодрствующим оказался один. Именно он, стряхнув с подбородка росу [ночного] тумана, смог прикоснуться к

серебряным крыльям. «Говорю, последняя тайна не за горами. Сумрачный ветер принес тяжелую весть. Желтоватый с синим огонь сжег последние страхи. Проступили буквы сияющие. Заныло лицо. Остудите! Жаром пылает. Студите! Где тело? Это вода, а не кожа. Родником пульсирует сердце. Руки -- осень. Девушки подлетают к глазам. Легковерно ступают. Богини. Я хочу быть неподалеку от них. Милые, позовите! Вам так весело. Вы безупречны и так чисты. А глаза пламенеют.» [Капустница -- это просто желтеющий мотылек]. Этим вечером колокол гаснет

как ошалелый на полуслове дева с кротким румянцем цвета оливок влетает в чистое небо -- [блаженство вечно гонимых] -- в танце вакханок движения стершихся тел и звездочет желтоватой рукой сгребающий крошки

солнечного колеса -- [прикрой] беззащитные веки. [Когда] падаешь в пустоту всегда просыпается чувство. [Клоунесса] догадывалась. Когда-- то она оступилась ровно на три вверх уводящих ступени. [Сегодня] не счесть им числа. Первая из ступеней знакома -- как [голос родного] еще человека. И

5. [удлиняется время]. Вторая ступень была кровной. Содружество тонких связей. Незримые очертанья семейства. Непозволительно красное имя. [Алиса]. Кровное и материнское,

как кромка льда. Тусклые комнаты. Ржавый воздух разлуки, [которая] непременно вторгалась и неусыпно сидела в проеме, щурилась сквозь стекло. [Мутная] от напряжения и голосов. [Алиса] вся до чрезмерности узкая, будто никак не могла совместиться с пространством, смотрела на

серый гнилой пейзаж; на крыши, распухшие от дождевых потоков; на нескончаемые провода сквозь [дешевый] туман. Жалкое подобие свода. [Алиса], бледнеющая от ожиданий. Перстни сползают с пальцев и

катятся по полу. Кольца разлуки. Когда облетели листья, сухой взгляд [Алисы] сместился. Она позвала [Марию] -- не дозвалась. Готовый к сочувствию и состраданию голос. [Ржавый] отсвет свечи по темнеющим стенам. Мученица с полотен [Крамского]. Перламутровые башмачки и хрупкая поступь надрывная, как

колокольчик в прихожей. И всегда голубое и утомленное выражение глаз. Третья ступень:

6. [остров]. Собственно клоунессой ее прозвала [Алиса]. Еще во младенчестве [Мария до смерти] обожала мыльные пузыри. Как-то однажды, медленно выдувая новый сверкающий шар, она вместо шара выдула [человека]. Серый плащ. Серая шляпа. В [ладонях] стеклянный предмет. [Который] искрился и пламенел и в какой-то момент разлетелся на мыльные хлопья. Крошечная от изумлений [Мария] расплакалась, а когда приоткрыла веки: [все]

пусто. И постепенно вместо унылого пустыря, где тускнели осколки [битых] бутылок, где, как вороны, летали газеты, где вместо гравия тухло собачье дерьмо, [Мария] увидела... белый синий и огненный

звон трава колыхалась сливалась и отражалась росой покатый лоб облаков простуженные голоса незримые реки неведомая родниковая голос [ее] утопал в провидческих снах старичок в золотистой тужурке и в колокольцах ввысь запрокинув шею вьет

песню [гнездо соловьиных рождений] рощу небесную талые воды [блестят] сквозь лучистые земли на солнцепеке длится несется острыми копьями сине-зеленого [и] золотого в размытый временем сад. [Мария]

7-- 8. в забывчивости прислонилась к стене и, как в сугроб и выше колен, провалилась. Перехватило дыхание. [Остров былых предчувствий.] Уцелевшие фотоснимки событий. Собственно ей [всегда] хотелось быть именно там. Хотелось ходить неслышно, хотелось ступать

своевольно и чтобы не упрекали. Белые рты мальчишек разомкнутые в удивлении. [Мария] увидела, как [клоунесса] непрерывно и будто во сне рисовала. Падал хлопьями снег. Лаковая поверхность сознания становилась прозрачней,

как осенью лиственный лес. [Мария] скользнула в тусклую акварель. Совпала с бледно-розовой тенью. У третьего лепестка. [Тонкой] небесной кровлей прикрою [Тебе] веки смиренные дети несчастий играют в песчаных заливах [любовь] утонувший ветер

яблоки белой тенью и виноградные листья [нежно] восходит месяц. Оль сидел, прислонившись к дереву, и выглядел почти беспечным. Время -- после полудня. Руки Оль заняты. В одной -- блестел серп, в другой -- болталась веревка. «Я разрезаю сложные ветры и

перевязываю, как кусты роз, чтобы не разлетелись.» В первый раз слышала [клоунесса Мария] о ветрах. Классификаций отличалась от той, что была на континенте. Там все понятно, а здесь... Оль выделил ветры цветные и ветры всех настроений, тайные ветры страха, дремучие -- вожделений, ветры разлук и [горькие] ветры уныний. Оль говорил, [как] различает их по оттенкам. Пустырь был единственным местом, где они совпадали. Глубокий

обморок детства. Заполненный солнцем, пылью и голосом полдня. Теплый звон молока. Руки [Марии] бережно хоронили жуков и фольгу под стекло разбитых бутылок. Тусклый октябрь разъедал желтоватые листья. Льдистый и коченеющий ветер. Память [о] непритворном. «Вы так пугающе удалены. Мне так

больно.» «Отражение времени на висках.» «Год такой високосный.» «И непривычные восклицания слов.» Кувшин кислого молока несколько дней простоял в погребе, и только [с] утра, [когда] на траве заблестел иней, глаза Оль уловили изменения. Он предположил, что на острове поселился еще кто-то. Оль

9. спустился в погреб, [наощупь] среди гвоздей и мелких вещиц нашел прохладный с несколькими характерными зубчиками, на которых всегда замирали пальцы, ржавый ключ. Безошибочно вставил [ключ] в замочную скважину. Повеяло влажным и затхлым воздухом,

притупляющим память. Оль ничего [не успел] подумать, [когда] увидел точную копию своего родового гнезда, откуда [он] вылетел еще в начале двадцатых. Та же кладка каменных стен, несколько влажных, сыреющих от холодов и морозов. Те же голубоватые комнаты. Окна так же доверчиво пялились в сад. По утрам, чем-то разбуженный Оль сквозь тусклые стекла смотрел

на желтеющие и гнилые плоды. Привычным движением он разломил хлеб и протянул большую его часть [Марии]. Она смутилась от неожиданного радушия и щедрости. От грубых морщин Оль веяло доверчивостью и доверием, как в первый день, когда [Мария] увидела его неторопливо бредущим по берегу и оставляющим после себя

10 -- 11. глубокие и влажные следы. Через несколько дней пейзаж преобразился. Магические заклинания имеют место, меняют [время и время от времени] -- стрелки. Вместо ровной синей полоски на горизонте возникла шершавая кромка. Солнце холодным током давило то на одну ее часть, то на другую. [Мария] припала к стеклу. На белом лице ее проступили

пунцовые пятна, как у девушки на пирушке в одном чумном городке. Как не пыталась [Мария] отгородиться от давящей блеклости, [мучаясь], что долго и неумело раскладывает и раздвигает ставни. Попытки разбить

наваждение, [чтобы опять] заблестел прежний ровный газончик и ровная синяя кромка, [являли] сплошной неуспех. Однако сквозь щели в неплотно пригнанных досках пейзаж, [уже перевернутый], проступал [и] на стенах. Раскосо летали птицы. Ладные девы срывали [винные] ягоды и

равнодушно и смело смотрели в наполненный сумерками и фантазией лик. Куда несешься, [Мария]? Куда? Через два километра тебе все наскучит. Захочется среднерусского и всеохватного с восемнадцатью в календарный месяц и парой на високосный год. У тебя ласковое, чуть

отечное от болезней лицо, [от которого] веет -- вей ветерок! -- нищенством горделивым и неумело скрытым. Неужели не мил тебе седовласый -- как лунь -- как луна -- бледный спутник, от взгляда [которого] жить никогда не скучно? О величайшее из искусств -- [наша] жизнь, отдающая нашатырем и плевками, сладостными [и]

12. нецензурными, как примочки к припухшему веку. Больше всего на свете [клоунесса] боялась маленькой серой мыши, что жила под лестницей и шевелила щуплыми усами, нервно попискивая от любого неосторожного и случайного [движения]. Все было бы неплохо, но именно это

тихое, изредка возникающее шевеление и писк пронизывали [клоунессу] каким-то последним и безотчетным страхом. Иногда ей казалось, что она ловит мышь, неловко передвигаясь между кроватью и креслом, протискиваясь под шкаф и вдыхая сумбурную и сухую [пыль]. В подобных погонях не раз она видела чересчур блестящую шерсть и узкий,

бессознательно ранящий хвост. Однажды ей показалось, что плотное тело попалось в банку. Почудилось даже: мышь взвизгнула и принялась задыхаться. [Клоунесса] мгновенно проснулась. Тупо, размашисто распахнула окно, приоткрыла рот, чтоб выдохнуть

сырой воздух. Вновь заметила толстостенную банку, под которой, теряя остатки живительного кислорода, кончала существование мышь. [Клоунесса] задвинула раму и снова юркнула в сон. Прерывистый, как дыхание, сон клоунессы. [В глазах другого всегда

13. много пропасти]. В непрерывности ожиданий [Алиса] не замечала, как проходила жизнь, как сырые рассветы чередовались с приходом случайных и, как ей казалось, ненужных людей. Она не хотела видеть даже их лиц, оправдываясь то занятостью, то ленью. Кожа [Алисы] тускнела. Глаза [прежде влажные] становились все суше, будто на веках скопились

опавшие и прошлогодние листья. [Алиса] бесцельно бродила по комнатам, прислонялась то к одному проему окна, то к другому, и находя в отчужденности стекол единственное успокоение. Мысли отпугивали небрежностью и явным страхом. Она погружалась в себя, как

утопленница в озерную воду. Потом вдруг спохватывалась, рылась в комоде, доставала шелковое [цвета незрелых слив] платье. Облачалась, румянилась и с зонтом и [Марией], что спотыкалась и непрерывно болтала, отправлялась в несколько-часовое блуждание. Чаще всего [Алиса] ходила одним и тем же маршрутом [закольцованной], как змея,

памяти. Зонт, платье, [Мария] -- лишь повод, чтоб ноги передвигались, чтобы лицо обдувалось ветром, и чтобы щурились в еле приметном и невыразимом отсвете мыслей глаза. Вот дерево, под которым она -- спиной к

грубой коре прислонившись -- и он -- [с сигаретой] -- рядом -- -- -- стояли. Вот куст -- он также тревожно [томительно] гнулся. А здесь старик в желтоватой овечьей тужурке уныло тянул свои руки. Сегодня нет старика. А [тогда] показалось, будто он нарушил негласный

заговор чувств. Вот [был бы] он здесь, стоял [бы], протягивал руки, -- она [б] улыбнулась. Спросила [бы], помните, я вас встречала. А он [бы], щурясь, проговорил, «вы были с другими и совершенно другая». Она [бы] ему рассказала про море, про кромку синеющих гор и про хлеб. Придумала [бы] на ходу, залилась румянцем и указала, «вот -- дочь -- и мы -- -- --

ждем». Старик [бы] в ответ что-- то доброе [чтоб успокоить] ей рассказал. Стена осветилась бы солнцем и тенью скользящей листвы. [Мария.] Упрямо клокочет, рвется из рук, [клоунесса], шалая, как от простуды, [и]

14. сочиняет сказки. [сказка про ежа] Жил был ёж. Он жил в лесу под желтым солнечным каштаном. К осени ёж несколько устал: от леса, от грибов, от ягод и грибников, что шарили повсюду; от зайца, [что] оставлял следы и бил по пню, как барабанщик. Ёж захотел на небо. Так захотел -- нет сил. Он перестал куда-либо ходить. Зарылся в травку [и]

затосковал. И вот однажды ночью он видит, как с неба ему спускают веревку и говорят: «Ёж, залезай быстрей, пока сова не прокричала поминки ветру». Ёж ухватился и [пока карабкался] настало утро. Отдышался, видит:

на небе лес такой же, как внизу, как на земле, лишь несколько синей и несколько прозрачней. Потом увидел зайца. Он был не русый, а [как будто] серебристый, и бил по золотому пню. И пень звенел и облака звенели. И запах странный [талых и опавших] листьев кругом. Ёж приуныл и

захотел обратно под свой пенек. Он разыскал ту полынью на небе, заглянул, увидел, что в глубине, с того конца земли на небо смотрит такой же точно ёж. И понял ёж [небесный], что если спустится, то встретится с другим, [земным] ежом. И тотчас

15. развеселился встрече между землей и небом. Все книги, которые [Марии] довелось увидеть на острове, были написаны белыми буквами на белой бумаге. [Читали] их во сне. А так как сон на острове был коротким и мало пригодным для чтений, то, можно сказать, книг на острове не читали вовсе. Те, кому удалось прочесть более трех томов из всемирной библиотеки,

считались мудрецами. Процесс [чтения] требовал особого состояния, которого достигали по-разному. Кто-то вдыхал ароматические масла, извлеченные из корней жао-бо. Кое-кто [медитировал] на серебряной нити. Последний способ был действеннее. Однако нить находилась в

гнезде священного голубя, видеть [которого] случалось только самым отважным сновидцам. Так что мудрость на острове была явлением редким. Что, впрочем, [не] мудрено. Только однажды [Марии] приснились несколько строк, настолько глубоких, что с тех самых пор

жизнь [Марии] преобразилась. Она научилась [вдруг] думать и говорить о просторном и о простом, беспредельно и точно передвигаться, не задевая предметов, научилась [владеть] тишиной. Серьезность, с которой [клоунесса]

16. предавалась всяческим нелепостям, полностью совпадала с уставом острова, где гласно и согласно запрещалось оглядываться на [минувший] день, [даже] на минувшую ночь, какими бы курьезными событиями она не была отмечена. Говорилось [о] необходимости стряхивать с себя излюбленные мысли и категорически

[запрещалось] болтать беспричинно. [Клоунесса] осваивала тактику рассеянного бытия с трудом. Сквозь тонкий снежный налет она всякий раз натыкалась на сухие травинки, на гербарную коллекцию воспоминаний, которой [страшно] гордилась. Воспоминания привносили в жизнь смешанное чувство уверенности и довольства. Так,

в детстве она любила разглядывать запрятанные под стекло свои первые акварели; переписанные ровным почерком четверостишия [любимых] поэтов; завернутые в задохшийся целлофан, разъеденные ржавчиной неумелых химических манипуляций, детские фотографии, где [клоунесса]

казалась себе единственной и неповторимой. Она не думала о соседке своей о [Варваре], чьи малоподвижные и больные ноги и скрытое за суматохой детское выражение лица в сумерках трепетно приближались к комоду, где у [Варвары] -- пусть бестолково и врассыпную -- между бельем и сухим нафталином хранились какие-то ленточки и любимая статуэтка,

17. лишенная в знаменательную для [Варвары] годину правой-[левой]-руки-точнее-[ноги]. С порога ветер сильней, чем в долине. А возле окон [особенно в нижней их части] густой. Чтобы его ухватить, требуется сноровка. С годами Оль научился. Пестрые ветры -- летучие [и]

необузданные, как, впрочем, и [пестрые] мысли. Разница между мыслью и ветром зависит от длительности и от объема. Только однажды Оль встретил ветер, который мог уступить по силе своей одному мудрецу, его [мудрой] мысли. Но по всегдашней рассеянности мудрец засунул ее

[вместо хлеба] в карман какому-то нищему, [который] за пару мгновений так ее раскрошил, что мысль потеряла былое величие и глубину. С ветрами было иначе. Они появлялись и утихали сами собой. Только крона столетнего дерева способна была трансформировать и ослабить усилие ветров. Что не мешало Оль заниматься научной работой и удивлять стоящую рядом [Марию] длительными упражнениями с веревкой. Когда

18. отчаяние подступает к самым глазам, легче всего уйти в малодушие и в теплокровность [чужих] соучастий. Однако смутность всегда оборачивается катастрофой. Единственная лазейка -- слушать и познавать до предела всякое чувство. На острове подобные мнения бытуют даже [по будням. У кровати] четыре ножки металлические и облезлые, как лица в метрополитене в час пик, и

широкая сетка, прогибающаяся под тяжестью тела. Отчего [клоунессе] казалось, что лежит она в гамаке и сползает в расщелину неподвижного и навязчивого сновидения, где нет [ни] солнца, [ни] ветра, а только шершавые голые стены и давящая белизна. [Клоунесса] пыталась как можно свободней раскинуться, чтобы измерить объемы [тела]. Заметила, как лопается ее кожа,

[как будто] старая ветошь. Которой прикрыли подопытного зверька, чтоб притупить, усмирить его пыл, когда обезумевшее от [страха] животное разрывает истертые и уязвимые хлопчатобумажные связи. Одна, другая царапина. Третья. Десятая. И так -- по числу зим. [Клоунесса] вскрикнула, «может хватить полосовать?». Но рука, что ее потрошила, была без ушей и без глаз и совершала единственное

движение: взмах, полет и касание и опять -- взмах, полет и точное опускание тупого, как боль, [тупого] ножа. Глухота притуплялась только [во сне]. А с рассветом, когда [клоунесса] вновь попадала в неволю, глухота обострялась. [Присутствие Бога

19. не означает отсутствие страданий]. Ужас навис покрывалом с тысячью глаз и голосов пророчествующих о смерти какой кислотой вытравить этот прилипший к коже хохот рвущий мое как [чужое] тело. [Мария] прикрыла грудь. И облик ее

напомил [весну] Боттичелли, спокойную и волнующую одновременно. Дождь, ливший сотни ночей, полностью захлестнул остров. Казалось, [что] воды выходят из берегов, и неприкаянные обитатели теряют последний свой кров. Жилища сыреют. И черепица приобретает ржавый оттенок. Гиблое место [остров] в такие дожди. [Пустынные тропы] детства

шмель напрягает воздух где-то лает собака я вижу [Тебя] близко тонкая тень на ресницах и улыбается профиль прищурив широкие веки я вижу [Тебя] зримо нескладные вижу руки рубаху из грубого хлопка несколько слов в оправданье я вижу [Тебя] устало

пейзаж за спиной тускнеет [как вечер] в провинции эхо слетает за кромку леса все звезды я [вижу] вижу и ветер уносит [голос] голос [Твой] синий [синий] тонкая струйка дыма вьется между домами моя укрощенная нежность прячется в грубых одеждах я вижу [Тебя] родимый

родинкой на щеке [правой]? левой? зеркала [нет] не вижу. Оль проникался все большей и нестерпимой жалостью. [Клоунессе] так хотелось сберечь и сохранить [свое] лицо. Не получалось. Как снежные хлопья, [оно] таяло на глазах. От превращений Оль даже смутился. И чтобы не растравлять и до того уязвимый [лик клоунессы], Оль принялся напевать мелодию

настолько беззвучную и настолько простую, что даже терявшая [лик клоунесса] могла ей вполне насладиться.

Speaking In Tongues Лавка Языков

Татьяна Грауз

ОСТРОВ ОЛЬ (книга непрерывностей)

Speaking In Tongues
Лавка Языков

ОСТРОВ ОЛЬ
(книга непрерывностей)