Speaking In Tongues
Лавка Языков

Харуки Мураками

СЛЕПАЯ ИВА И СПЯЩАЯ ДЕВУШКА

© MURAKAMI Haruki 1996

Впервые опубликовано в «Лепестках Сакуры»

Закрыв глаза, я почувствовал запах ветра. Сочного майского ветра, похожего на спелый плод. С шероховатой шкуркой, мясистой мякотью и зёрнышками семян. Когда мякоть лопалась в воздухе, зёрнышки, словно мягкая дробь, падали ничком на мою голую руку, слегка покалывая кожу.

-- Скажи, который час? -- спросил двоюродный брат. Ниже ростом почти на двадцать сантиметров, он всегда разговаривал со мной, задрав голову.

Я посмотрел на часы.

-- Двадцать минут одиннадцатого.

-- Они точно идут?

-- Да вроде точно!

Брат подтянул к себе мою руку, чтобы убедиться самому. Его тонкие и гладкие пальцы с виду казались слабее, чем были на самом деле.

-- Дешёвка, -- ответил я, ещё раз взглянув на циферблат.

Никакой реакции.

Смотрю -- брат в растерянности уставился на меня. Его проглядывавшие меж губ белые зубы походили на ввалившиеся кости.

-- Дешёвка! -- отчётливо повторил я, глядя ему в лицо, -- но идут точно.

Он молча кивнул головой.

Двоюродный брат слаб на правое ухо. Вскоре после перехода в среднюю школу⁽¹⁾ ему попали в ухо бейсбольным мячом, после чего начались проблемы со слухом. Правда, не настолько, чтобы стать помехой обычной жизни. Он ходит в нормальную школу, живёт как и прежде. Только всегда садится на первое место в самом правом ряду, чтобы слушать учителя левым ухом. И успехи совсем неплохие. Но у него бывают периоды, когда звуки извне слышны относительно хорошо, и такие, когда совсем наоборот. Они чередуются прямо как прилив и отлив. Где-то раз в полгода оба уха почти ничего не слышат. Будто бы усилившаяся глухота правого уха надавливает на левое. В такие дни, конечно, не до привычной жизни, и некоторое время приходится в школу не ходить. Почему это происходит, не могут сказать даже врачи. Болезнь не описана медициной, разумеется, лечения тоже нет.

-- Совсем не обязательно дорогие часы всегда идут точно, -- сказал брат как бы самому себе. -- Вот у меня раньше были вроде дорогие часы, но всё равно часто врали. Мне подарили их на память о поступлении в среднюю школу, а через год я их потерял. Других уже больше не покупали, -- так и живу с тех пор без часов.

-- Без них, наверное, как без рук?

-- Что-что?

-- Не удобно, говорю... без часов-то? -- повторил я, глядя ему в лицо.

-- Да не так, чтобы... -- мотнул он головой. -- Не в лесу, ведь!

-- Это точно!

И мы на некоторое время замолчали.

Я прекрасно понимал, -- с ним нужно вести себя доброжелательно, отвлекать разговорами на разные темы с тем, чтобы помочь успокоиться до приезда в больницу. Но с нашей последней встречи прошло целых пять лет. За эти годы брат превратился из девятилетнего мальчика в юношу, мне же исполнилось двадцать пять. Временной пробел как бы возвёл между нами непреодолимый полупрозрачный барьер. Собираясь сказать что-нибудь необходимое, я с трудом подбирал слова. Поэтому каждый раз, когда я запинался, он смотрел на меня со смущённым видом, слегка наклоняя левое ухо.

-- Сколько сейчас минут?

-- Десять двадцать девять.

Автобус пришёл в десять тридцать две.

По сравнению с моей школьной порой, форма автобуса изменилась: он стал похож на бомбардировщик без крыльев, с большим лобовым стеклом и набит народом больше, чем я предполагал. Пассажиров в проходе не было, но усесться рядом мы тоже не могли и остались стоять у задней двери: не так далеко и ехать. И всё же меня удивило большое количество народу в такое время. Простой кольцевой маршрут от маленькой станции частной железнодорожной линии мимо жилого квартала у подножья холма и обратно к станции. По пути никаких особых достопримечательностей или сооружений. Есть несколько школ, из-за чего в утренние часы автобус действительно переполнен, но днём он обычно гремит ослабленными рессорами.

Мы ухватились за поручни. Автобус сверкал, будто его только что собрали и выгнали из ворот завода. Отполированная, без единого пятнышка поверхность вполне могла заменить зеркало. Ворс сидений смотрел в одну сторону. Казалось, машина до самого последнего болта гордится своей новизной.

Что ни говори, меня несколько смутила новая форма автобуса и большее, чем я предполагал, количество пассажиров. Или просто маршрут за эти годы изменился? Я внимательно осмотрел салон, после чего перевёл взгляд на вид за окном, -- всё тот же неизменный пейзаж тихого жилого квартала пригорода.

-- Мы доедем на нём? -- спросил брат с лёгким беспокойством. Скорее всего, ему передалась растерянность моего лица с того момента, как мы сели в автобус.

-- Всё в порядке, -- сказал я наполовину самому себе. -- Я не мог ошибиться. Здесь другие маршруты не ходят.

-- А ты раньше ездил в школу на этом автобусе? -- поинтересовался брат.

-- Да.

-- А школа тебе нравилась?

-- Не то чтобы очень, -- признался я честно. -- Просто, в школе были товарищи, только это и радовало.

Он задумался над моей фразой.

-- А сейчас ты с ними встречаешься?

-- Да нет, уже давно не виделся, -- ответил я, выбирая слова.

-- А почему? Почему не встречаешься?

-- Разъехались они все. -- Это была неправда, но других объяснений не находилось.

Рядом со мною сидела группа стариков -- человек пятнадцать. Из-за них-то автобус и казался полным. Все симпатично загорелые, смуглые до загривков и все без исключения худые. Большинство мужчин были одеты в плотные альпинистские майки, женщины -- в простые блузки без украшений. У каждого лежал на коленях маленький рюкзак для пеших прогулок. Все они удивительно походили друг на друга, будто их достали из одной ячейки некоего стеллажа с образцами и как есть усадили сюда. Смех смехом, но вдоль этого автобусного маршрута нет ни одной тропы для горных прогулок. «Куда они, в самом деле, собираются ехать?» -- раздумывал я, продолжая держаться за поручни. Однако подходящее объяснение в голову не приходило.

-- Не знаешь, сегодня будет больно? -- спросил у меня брат.

-- Точно не знаю.

-- Ты когда-нибудь лечился у лора?

Я покачал головой -- отродясь не бывал.

-- А тебе раньше бывало больно? -- задал я вопрос.

-- Бывало... Правда, не так, чтобы очень. -- Он слегка напрягся. -- Конечно, это не значит, что совсем не больно. Бывает, какая-то боль чувствуется, но не очень сильно.

-- Ну, может и на этот раз обойдётся? Мать твоя говорила, ничего нового делать не будут.

-- Но если и здесь станут делать то же самое, как же я вылечусь?

-- Не знаю. Разве что случайно.

-- Ага, само по себе, как пробка, выскочит, да? -- воскликнул брат. Я мельком взглянул на него -- на сарказм не похоже.

-- Со сменой врача у тебя поменяется настроение. В этом деле любая мелочь имеет смысл. Рано ещё сдаваться!

-- А я и не сдаюсь.

-- Но, наверное, надоело уже всё это?

-- Есть немного, -- вздохнул он. -- Правда, самое мучительное -- это страх. Не та боль, что сейчас, а страх от мысли, что может стать ещё хуже. Понимаешь?

-- Понимаю.

Весной того года в моей жизни произошло несколько событий. По ряду причин пришлось уйти из маленького рекламного агентства в Токио, где я проработал последние два года. Примерно в то же время расстался с подругой, с которой встречался ещё с институтской поры. А через месяц умерла от рака кишечника бабушка. И я, прихватив лишь одну маленькую сумку, вернулся спустя пять лет в этот город на похороны. Моя комната оставалась как была. На полке стояли книги, которые я когда-то читал. В углу -- кровать, на которой я спал. Мой стол, старые пластинки, которые слушал. Всё в этой комнате пожухло, утратив прежние цвета и запахи. И только одно время на удивление как бы остановилось.

После похорон я собирался провести здесь два-три дня и сразу вернуться в Токио. Только не подумайте, что мне некуда обратиться в поисках работы -- я как раз хотел сходить в одну такую фирму. А кроме того, поменять квартиру для поднятия настроения. Однако в последнее время я стал «тяжёл на подъём». Если говорить точнее, не смог бы на это решиться, несмотря на все свои желания. Запершись один в комнате, я слушал старые пластинки, перечитывал книги. Иногда полол траву в саду. Ни с кем не встречался и ни с кем, кроме семьи, не общался.

В один из таких дней пришла тётушка и попросила свозить братца в новую больницу. По идее, она сама должна была ехать, но именно в этот день не могла из-за какого-то там важного дела. Я знал, где находится больница -- недалеко от моей бывшей школы. Причины для отказа не было, так же как не было у меня и особого занятия. «Заодно где-нибудь пообедайте!» -- сказала тётушка и протянула мне конверт с деньгами⁽²⁾.

Больницу решили сменить, поскольку от лечения в прежней толку не было. К тому же цикл глухих дней у брата стал короче. Тётушка высказала врачу всё, что о нём думает, на что тот ответил, мол, причина болезни не в хирургии, а в условиях жизни семьи. Это и стало последней каплей терпения. Однако смена больницы не означала, что дела сразу же пойдут на поправку. По правде говоря, никто на это особо и не надеялся. Само собой, вслух никто не произносил, однако, окружающие уже почти смирились с его глухотой.

При всей близости наших семей, разница в возрасте давала о себе знать. Когда собирались родственники я, бывало, брал его с собой погулять, иногда позволял себе поиграть с ним. Но и этого родственникам хватило для того, чтобы посчитать нас «неразлучной парочкой». Вроде того, что он привязался ко мне, а я его особо полюбил. Я долго не мог понять причину этого. Однако сейчас у меня странно защемило сердце от его фигуры, повёрнутой ко мне левым ухом, со слегка склоненной вбок головой. Его неуклюжие в чем-то движения отдавались у меня в сердце, словно услышанный давным-давно шум дождя. Вроде я начал понимать, почему родственники пытались нас сблизить...

После седьмой или восьмой остановки автобуса брат опять взволнованно поднял на меня глаза.

-- Ещё долго?

-- Да. Не бойся! Больница заметная, -- не прозеваем.

Из окна задувал ветер. Я, сам того не желая, наблюдал, как колышутся края шляп и обмотанные вокруг шей шарфы стариков. Интересно, кто они такие? И куда они, в конце концов, едут?

-- А ты будешь работать в фирме отца? -- спросил он.

Я с удивлением посмотрел на него. Отец двоюродного брата, то есть, мой дядька владел довольно крупной полиграфической фирмой в Кобэ. Однако я даже не задумывался над такой возможностью при том, что на это никто ни разу не намекал.

-- В первый раз слышу! С чего ты это взял?

Брат покраснел.

-- Я просто подумал... может, так лучше? Будешь жить здесь... на радость всем.

Голос с кассеты объявил остановку, но на кнопку никто не нажал. На остановке тоже не было ни души.

-- Мне нужно по делам вернуться в Токио.

Он в ответ только молча кивнул головой.

Нигде и никаких дел у меня нет, но оставаться здесь я тоже не собираюсь.

По мере того, как автобус взбирался на гору, редели дома, на дороге сгущались тени ветвей. На глаза попадались выкрашенные дома иностранцев с низкой оградой, приятно дул ветер. С каждым поворотом автобуса то открывался, то опять пропадал вид на море, который мы наблюдали пока не доехали до больницы.

-- Врач долго принимает, -- сказал мне в больнице брат. -- Я пойду один, а ты лучше где-нибудь меня подожди.

Я лишь поздоровался с лечащим врачом и, выйдя из приёмной, сразу же направился в столовую. Этим утром позавтракать не удалось, и голод уже давал о себе знать. Меню не вызвало симпатий, и выбор остановился только на кофе.

Был понедельник, первая половина дня: кроме меня в столовой сидела лишь одна семья. Отец, по виду за сорок, был одет в тёмно-синюю полосатую пижаму и клеёнчатые тапки. Мамаша с двумя девочками-близняшками, судя по всему, пришли его проведать. На сёстрах были одинаковые белые платья, обе горделиво пили апельсиновый сок, пытаясь съезжать под стол. Рана или болезнь отца не казалась серьёзной, при этом и родители, и дети сидели со скучающими лицами.

За окном простиралась лужайка. В нескольких местах вращались поливалки, окропляя траву белыми брызгами. С громким криком пролетела и скрылась пара длиннохвостых птиц. За газоном расположилось несколько теннисных кортов. Без сеток и, разумеется, игроков. По ту сторону кортов росли дзельквы, между их ветвями проглядывало море. Низкие гребни волн местами отражали ослепительные лучи летнего солнца. Ветер покачивал молодые листья дзелькв и слегка прижимал к земле разбрасываемые брызги поливалок.

Казалось, я где-то уже видел этот пейзаж: лужайка, девочки-двойняшки пьют апельсиновый сок, куда-то улетает птица с длинным хвостом, за теннисным кортом без сетки виднеется море... Но это -- иллюзия. Близкая к реальности, и всё же иллюзия, -- и я это прекрасно понимал, оказавшись впервые в этой больнице.

Я положил ноги на стул напротив, вздохнул и закрыл глаза. В темноте маячил белый сгусток. Будто под микроскопом -- то сжимался, то растягивался. Менял форму, расплывался, делился на куски, снова соединялся, обретая форму.

...В ту больницу я приезжал восемь лет назад. В маленькую больницу у моря, из окна столовой там виднелся лишь одинокий олеандр. Старая больница с запахом не проходящего дождя. Подруге товарища делали там операцию, и мы ездили её навестить. Было это в летние каникулы десятого класса⁽³⁾.

Операция оказалась предельно простой: вернуть на прежнее место одно ребро, сместившееся внутрь после рождения. Особой необходимости в ней не было. По принципу -- «если делать, то лучше сейчас». Сама операция длилась недолго, а вот после требовался покой, -- так она пролежала в больнице десять дней. Мы поехали навестить её на 125-ти кубовой «Ямахе». Товарищ вёл мотоцикл туда, я -- обратно. Он попросил меня составить компанию, мол, одному скучно.

По пути он завернул в кондитерскую около вокзала и купил коробку шоколада. Я одной рукой держался за его ремень, другой прижимал к себе эту коробку. Стоял жаркий день, -- наши майки несколько раз промокли от пота, высыхая затем на ветру. По пути туда он пел жутким голосом непонятную песню. Я до сих пор помню запах его пота. Спустя время он умер.

На ней была длинная до колен шаль поверх голубой пижамы. Мы втроём расположились в столовой. Курили сигареты без фильтра «Хоуп», пили колу, ели мороженое. Она была голодна и съела два сладких пончика, запивая какао, сдобренным густой пеной. И всё равно не насытилась.

-- Ты так до выписки растолстеешь, как поросёнок! -- изумился товарищ.

-- Да ладно! Надо поправляться! -- ответила она, вытирая жирные от масла пальцы бумажной салфеткой.

Пока они разговаривали, я смотрел в окно на олеандр. Огромный олеандр -- он походил на небольшую рощицу. Слышался шум волн. Оконные ручки проржавели от солёного морского ветра. Подвешенный к потолку с виду антикварный вентилятор гонял по комнате тёплый воздух. В столовой витал запах больницы. Этот запах чувствовался и в еде, и в напитках, словно они все сговорились между собой. Пижаму обрамляли два нагрудных кармана, из одного торчала маленькая ручка золотистого цвета. Когда она наклонялась вперёд, в V-образном разрезе виднелась плоская незагорелая грудь.

Моя мысль внезапно обрывается. Пытаюсь вспомнить: «Что же было дальше? Пил колу, смотрел на олеандр, потом на её грудь. А потом?» Я устраиваюсь удобней на пластиковом стуле, и, подперев руками щёки, перебираю слои памяти. Словно ковыряю в пробке кончиком острого ножа.

...Врачи разрезали плоть её груди и, засунув внутрь свои пальцы в перчатках, сдвинули кость, -- представил я с закрытыми глазами. Но это выглядело совершенно нереально, -- будто какая-то аллегория.

Вспомнил! Потом мы говорили о сексе. Рассказывал товарищ. Та-ак, о чём он говорил? Вроде, о моих похождениях: как я прибалтывал одну девчонку, но из этого ничего не вышло. Точно! Об этом! Так, пустячная история, но он рассказывал с преувеличениями и так интересно, что она покатывалась со смеху. Что говорить, я сам еле сдерживался, -- такой умелый был из него рассказчик.

-- Не смеши, -- говорила она через силу, -- а то у меня грудь до сих пор болит.

-- В каком месте? -- спросил он.

Она надавила пальцем поверх пижамы над сердцем чуть правее левой груди. Товарищ сострил на эту тему, и она опять рассмеялась.

Смотрю на часы, -- без пятнадцати двенадцать. Брата ещё нет. Подходит время обеда, и столовая начинает заполняться народом. Смешиваются разные звуки и голоса людей и, подобно дыму, окутывают всё помещение. Я опять возвращаюсь к своим воспоминаниям и думаю о маленькой золотистой ручке в её нагрудном кармане.

...Точно! Он что-то писала этой ручкой на обратной стороне бумажной салфетки.

Вернее, рисовала. Бумажная салфетка оказалась слишком мягкой, и за неё постоянно цеплялся кончик стержня. Но она всё равно рисовала -- холм. На холме стоит маленький дом. В доме одиноко спит девушка. Вокруг дома -- заросли слепой ивы. Это слепая ива усыпила девушку.

-- Слепая ива? -- спросил товарищ.

-- Есть такое растение.

-- Ни разу не слышал.

-- Я сама придумала, -- улыбнулась она. -- У слепой ивы сильнодействующая пыльца. Маленькая муха, окунувшись в эту пыльцу, влетает в ухо девушки и... усыпляет её.

И она нарисовала слепую иву на другой салфетке. Слепая ива была размером с азалию. Зелень толстых листьев плотно окружает распустившиеся цветки. Эти листья выглядят, как скопление хвостов сцинков⁽⁴⁾. Слепая ива нисколько не походит на обычную иву.

-- Есть ещё сигареты? -- спросил меня товарищ. Я положил на край стола промокшую от пота пачку «Шот-Хоуп» и спички и отправил щелчком в его сторону.

-- С виду ива маленькая, но корни уходят очень глубоко, -- пояснила она. -- Вообще-то, достигнув определённого возраста, она перестаёт расти вверх, и начинает расти только вниз и вниз. Будто, питается темнотой.

-- Ну, эта муха влетает в ухо девушки и усыпляет её пыльцой? -- спросил товарищ, пытаясь подкурить от влажных спичек. -- А что она делает дальше... эта муха?

-- Ест плоть... в её теле... конечно же! -- ответила она.

-- Фу-у!

Оказывается, она по заданию на летние каникулы сочиняла стихи о слепой иве и просто пересказала нам их фабулу. Историю придумала, взяв за основу свой же сон. И, валяясь целую неделю в больнице, написала нечто вроде поэмы. Товарищ хотел прочесть поэму, но она отказалась, объяснив тем, что нужно доработать мелочи, а вместо этого нарисовала рисунок и рассказала сюжет.

На холм взбирался юноша спасти уснувшую от пыльцы слепой ивы девушку.

-- Это я, да? -- прервал её товарищ.

Она покачала головой:

-- Нет, не ты.

-- А ты что, знаешь?

-- Да, -- ответила она гордо. -- Правда, не знаю почему, но это так. Я тебя обидела?

-- Ещё как! -- ответил он в шутку, скривив гримасу.

Юноша медленно взбирался на холм, раздвигая заросли заслонявшей ему дорогу слепой ивы. Он был первым человеком с тех пор, как слепая ива начала буйно разрастаться по холму. Натянув глубже шляпу и отгоняя одной рукой рой мух, юноша шёл по тропе. На встречу со спящей девушкой -- пробудить её от долгого и глубокого сна.

-- Но пока он добрался до вершины холма, тело девушки уже изъели мухи? -- спросил товарищ.

-- В каком-то смысле, -- ответила она.

-- В каком-то смысле печальная история -- быть в каком-то смысле съеденным мухами.

-- Ну да, -- сказала она, немного подумав. И мне: -- А ты как думаешь?

-- Грустная история.

Брат вернулся в двенадцать двадцать. С пакетом лекарств и таким выражением лица, словно не мог сфокусировать взгляд. Прошло некоторое время, пока он, стоя в проеме дверей столовой, нашёл мой столик. Брат шагал неуклюже, будто не в силах удерживать равновесие. Усевшись напротив, он глубоко вздохнул, будто до этого был так занят, что забывал дышать.

-- Ну, как? -- поинтересовался я.

-- Да, это... -- начал было он.

Я ждал в надежде, что он заговорит, но разговор так и не начинался.

-- Есть хочешь?

Брат молча кивнул головой.

-- Здесь поедим или где-нибудь в городе?

Он подозрительно окинул взглядом помещение.

-- Давай здесь.

Я купил талончики и заказал два комплекса. Пока несли еду, он молча разглядывал вид за окном: море, аллею, поливалки, -- всё то же, что до этого видел я.

За соседним столом приличного вида пара средних лет, поедая сэндвичи, говорила о раке лёгких у лежащего в больнице знакомого. Он пять лет назад бросил курить, но было уже поздно: по утрам с подъёмом отхаркивал кровью, -- вот такой разговор. Жена спрашивала, а муж пояснял ей, что рак в определённом смысле сконцентрировал жизненные склонности этого человека

В комплекс входил шницель и жареная белая рыба, а вдобавок к ним салат и булочка. Сидя друг напротив друга, мы молча всё это ели. Соседи-супруги продолжали оживлённо говорить о происхождении рака. Они обсуждали, почему в последнее время увеличилось число больных раком, почему до сих пор не могут сделать лекарство от него.

-- Везде почти одно и то же, -- разглядывая обе свои руки, ровным голосом сказал брат. -- Все спрашивают одно и то же, делают такие же анализы.

Мы сидели на лавке перед воротами больницы и ждали автобус. Ветер изредка шевелил над нашими головами листву.

-- Что, иногда совсем не слышишь? -- спросил я брата.

-- Да, -- ответил он. -- Совсем ничего!

-- И что при этом чувствуешь?

Он задумался, слегка наклонив голову

-- Как бы спохватываешься... Словно перестаёшь слышать музыку. Но обращаешь на это внимание не сразу. А когда замечаешь, уже ничего не слышно. Будто, заткнув уши, сидишь на морском дне. Это длится некоторое время. Ухо и правда ничего не слышит, но дело не только в ухе. Ухо только частично не слышит из-за этого.

-- Наверно, неприятно?

Брат коротко, но с силой кивнул головой.

-- Не знаю почему, но неприятного ощущения нет. Просто, возникают всяческие неудобства -- когда не слышно...

Я задумался, но представить себе это толком не смог.

-- Ты видел фильм Джона Форда «Форт апачей»⁽⁵⁾? -- неожиданно спросил он.

-- Да, только давно, -- ответил я.

-- А я смотрел его недавно по телевизору. Классный фильм!

-- Ну! -- поддакнул я.

-- Там в начале фильма в форт Западных приезжает на службу новый генерал. Его встречает штабс-капитан, которого играет Джон Уэйн. Генерал толком не знает обстановки вокруг форта, а в это время индейцы поднимают восстание.

Брат достал из кармана белый платок и вытер рот.

-- Въехав в форт, генерал сказал Джону Уэйну: «По пути сюда я видел нескольких индейцев». Тогда Джон Уэйн ответил ему с невозмутимым видом: «Всё в порядке, сэр. Вы заметили индейцев? Считайте, что их там нет!» Я точно не помню его слов, но примерно так. Ты не знаешь, что это значит?

Я не мог вспомнить, чтобы в «Форте апачей» были такие слова. Показалось, что для фильма Джона Форда это слишком заумная фраза. Правда, я смотрел его очень давно.

-- Наверное, то, что видно обычным глазом -- не столь важно... Может, и не так.

Брат нахмурился:

-- Я тоже не понимаю смысла этих слов, но постоянно, когда мне сочувствуют из-за уха, почему-то вспоминается эта фраза: «Заметили индейцев? Считайте, что их там нет».

Я засмеялся.

-- Что, странно?

-- Ага, -- ответил я. Брат тоже засмеялся, -- он давно уже этого не делал.

После паузы, как бы открывая тайну, он сказал:

-- Ты не мог бы посмотреть мне ухо?

-- Посмотреть? Ухо?

-- Ну, хотя бы внешне?

-- Ладно, а что?

-- Да так, -- сказал брат и покраснел. -- Просто, посмотри, что там.

-- Хорошо, давай.

Он уселся спиной и повернул ко мне правое ухо -- довольно симпатичное. Правда, маленькое, но мочка выглядела пухлой, как свежевыпеченное печенье. Я впервые так пристально изучал чьё-либо ухо. Если присмотреться, в его форме по сравнению с другими органами тела есть что-то загадочное: оно нерезонно извивается, выгибается, выпирает. Видимо, по мере необходимости восприятия звуков и защиты самого уха в процессе эволюции естественным образом сложилась такая удивительная форма. В окружении кривой стенки ушное отверстие выглядит чёрной дырой, похожей на вход в потайную пещеру.

...Я задумался о маленьких мушках, гнездившихся в её ухе. Они схватили сладкую пыльцу своими шестью лапками, проникли внутрь её тёплой темноты, грызли её мягкую нежно-розовую плоть, пили кровь, откладывали в мозгу маленькие яйца. Но их формы -- не видно! Шума крыльев -- не слышно!..

-- Ладно, хорош! -- сказал я.

Брат развернулся и сел ко мне лицом:

-- Ну, как, что-нибудь изменилось?

-- Нет, с виду всё по-прежнему.

-- Ну, там, может, тебе что показалось?

-- Да нет, обычное ухо!

Судя по виду, он был в отчаянии. Может, я что-то не так сказал?

-- Как процедура, больно?

-- Не так, чтобы очень. Как и прежде. Также ковыряли теми же предметами. Но мне кажется, что на этот раз там что-то перетёрлось. Такое ощущение, что оно -- это ухо -- стало чужим.

-- Двадцать восьмой, -- сказал брат чуть позже. -- Нам двадцать восьмой подойдёт?

Я всё это время о чём-то думал, но, услышав его слова, поднял голову и увидел, как на подъёме, сбросив скорость, поворачивает автобус. Совсем не новой, как тот, а старой, привычной мне формы. Впереди виднелся номер «28». Я попытался встать со скамейки, но толком не смог это сделать. Руки-ноги не слушались, будто я стоял посредине стремительного потока.

В тот момент я вспомнил про коробку шоколада, которую нёс в больницу тем летним днём. Когда подруга с вожделением открыла крышку, оказалось, что дюжина маленьких шоколадок уже потеряла форму и слиплась между крышкой и прослоечной бумагой. По пути в больницу мы с товарищем остановили мотоцикл на берегу моря и, валяясь на песке, болтали о всякой всячине. Всё это время коробка шоколада продолжала лежать под жарким августовским солнцем. Вот так из-за нашего разгильдяйства и высокомерия сладости совсем потеряли форму. Мы должны были хоть немного это прочувствовать. Кто-то из нас должен был сказать об этом хоть что-нибудь серьёзное. Однако в тот день мы, так ничего и не осознав, обменялись парой глупых шуток чтобы расстаться, оставив холм во власти зарослей слепой ивы.

Брат крепко схватил мою правую руку.

-- Что с тобой?

Я очнулся и встал со скамейки, -- на это раз без проблем. Ещё раз почувствовал телом дуновение привычного майского ветра. Затем всего на несколько секунд ощутил себя в каком-то странном и тёмном месте, где не было видимых, а находились одни невидимые предметы. Но уже вскоре перед глазами остановился реальный автобус номер «28». Он открывает реальные двери. А я сажусь в него, чтобы уехать в какое-то другое место.

Я положил руку на плечо брата:

-- Всё в порядке!

ноябрь 1995 г.

1. Средняя школа -- в Японии начальное образование рассчитано на шесть лет, поэтому первый класс средней школы соответствует седьмому классу русской школы.

2. Конверт с деньгами -- в Японии не принято передавать деньги из рук в руки.

3. ...десятого класса -- то есть, последние школьные летние каникулы.

4. Сцинк -- ящерица Eumeces latiscutatus Hallowell.

5. «Форт апачей» (1948) -- эпический вестерн режиссера Джона Форда, где Джон Уэйн играет капитана Кирки Йорка.

Speaking In Tongues Лавка Языков

Харуки Мураками

СЛЕПАЯ ИВА И СПЯЩАЯ ДЕВУШКА

Speaking In Tongues
Лавка Языков