Speaking In Tongues
Лавка Языков

РОБЕРТ ДЖОРДАН

КОЛЕСО ВРЕМЕНИ
(отрывки)

Перевел Вадим Барановский

Книга Первая

ОКО МИРА

ПРОЛОГ

Драконгора

Дворец по-прежнему временами вздрагивал, пока земля рокотала, словно в беспокойном воспоминании, пытаясь отринуть происшедшее. Лучи света, пробивавшиеся сквозь трещины в стенах, заставляли искриться клубы пыли, все еще висевшие в воздухе. Пятна копоти виднелись на полу, стенах, потолке. Широкие черные мазки тянулись по запекшимся краскам и позолоте когда-то ярких мозаик, сажа покрывала осыпавшиеся фрески с изображениями людей и животных, которые, казалось, пытались сойти со стен, прежде чем утихло безумие. Мертвые лежали повсюду; мужчины, женщины и дети, сраженные на бегу сверкавшими вдоль каждого коридора молниями, сожранные рыскавшим за ними пламенем или погруженные в камни дворца, что текли и искали добычу, словно живые, до того, пока все снова не застыло. По странному контрасту, пестрые гобелены и картины, (каждая из них -- шедевр) висели неповрежденными, там, где выпятившиеся стены не покосили их. Изящная мебель, инкрустированная золотом и белой костью, стояла на местах, если только не была опрокинута вздыбившимся полом. Извращенный рассудок нанес удар по самой сердцевине дворца, минуя все, что не было его частью.

Льюс Терин Теламон бродил по дворцу, ловко сохраняя равновесие, когда земля под ним колебалась.

-- Ильена! Любовь моя, где ты?

Пола его светло-серого плаща волочилась по луже крови, когда он переступил через труп золотоволосой женщины, чья красота была искажена ужасом последних мгновений; в ее широко открытых глазах застыло неверие.

-- Где ты, милая? Куда вы все попрятались?

Он уловил в косо висевшем на вспузырившейся стене зеркале свое отражение. Когда-то Льюс Терин был одет по-королевски роскошно, в серое, алое и золотое, сейчас же привезенная из-за Мирового Моря одежда была порвана, грязна и покрыта слоем той же пыли, что волосы, лицо и руки. Он рассеянно потрогал символ на своем плаще: наполовину черный, наполовину белый круг, разделенный пополам извилистой линией. Что-то этот символ значил. Но вышитая эмблема не могла надолго завладеть его вниманием. С таким же удивлением он взглянул на себя самого в зеркале. Высокий мужчина, едва достигший средних лет, красивый когда-то, но с волосами уже больше седыми, чем каштановыми, и лицом, изборожденным морщинами лишений и беспокойства. Его темные глаза видели на своем веку слишком многое. Льюс Терин рассмеялся, потом запрокинул голову, и его хохот гулко отозвался в безжизненных переходах.

-- Ильена, любовь моя! Иди ко мне, милая. Ты должна взглянуть...

Воздух позади него задрожал, замерцал и сгустился в человека, оглянувшегося вокруг с легкой гримасой отвращения. Не такой высокий, как Льюс Терин, он был одет во все черное, кроме снежно-белого кружева у горла и отделанных серебром отворотов высоких сапог. Он ступал осторожно, придерживая полу плаща, чтобы не задеть им трупы. Последние отголоски удара сотрясали пол, но его внимание было обращено к человеку, хохотавшему, глядя в зеркало.

-- Повелитель Утра, -- сказал он, -- я пришел за тобой.

Смех оборвался, будто его и не было, и Льюс Терин повернулся, ничуть не удивленный.

-- А, гости пришли. У тебя Голос есть, незнакомец? Скоро настанет время Пения, и в этом доме всех приглашают присоединиться. Ильена, любовь моя, у нас гость. Ильена, где ты?

Глаза человека в черном расширились, метнули взгляд на тело золотоволосой женщины и вновь обратились к лицу Льюса Терина.

-- Шай'итан тебя побери, неужто скверна уже так глубоко тебя захватила?

-- Это имя, Шай... -- Льюс Терин вздрогнул и поднял руку, словно ограждая себя от чего-то. -- Нельзя произносить это имя. Опасно.

-- Хотя бы это ты помнишь. Для тебя это опасно, глупец, не для меня. Что ты еще помнишь? Вспоминай, Светом-ослепленный дурак! Я не позволю, чтобы это кончилось так, чтобы ты остался невинным, как спеленутый младенец, в своем непонимании. Вспоминай!

На мгновение Льюс Терин загляделся на свою поднятую ладонь, заинтересовавшись разводами грязи. Потом вытер руку о еще более грязный камзол и обернулся к другому человеку.

-- Кто ты? Что тебе нужно?

Мужчина в черном гордо выпрямился.

-- Когда-то меня звали Элан Морин Тедронай, но теперь...

-- Предатель Надежд, -- прошептал Льюс Терин. Память заворочалась, но он в страхе отвернулся от нее.

-- Так кое-что ты помнишь. Да, Предатель Надежд. Так назвали меня люди, так же, как и тебя они нарекли Драконом, но в отличие от тебя, я с радостью принимаю это имя. Они прозвали меня так из презрения и ненависти, но я еще заставлю их молиться этому имени, на коленях молиться! Что ты сделаешь со своим именем? А с этого дня люди назовут тебя Роднеубийцей. С этим что ты сделаешь?

Льюс Терин нахмурился, глядя в глубь разрушенного коридора.

-- Ильена должна уже быть здесь и поприветствовать гостя, -- пробормотал он рассеянно, затем повысил голос. -- Ильена, где ты?

Пол содрогнулся; тело златовласой женщины шевельнулось, как бы отвечая на зов. Его глаза не видели ее.

Лицо Элана Морина скривилось.

-- Только взгляни на себя, -- проговорил он презрительно. -- Когда-то ты стоял первым среди Служителей. Когда-то ты носил Кольцо Тамирлина и сидел на Высоком Престоле. Когда-то ты призывал Девять Жезлов Господства. Взгляни на себя теперь! Жалкая, разбитая тварь. Но этого мало. Ты унизил меня в Зале Служителей. Ты победил меня у ворот Пааран Дизена. Но сейчас я сильнее тебя. Я не позволю тебе умереть, не осознав этого. Когда ты умрешь, твоей предсмертной мыслью будет сознание твоего поражения, его окончательности и необратимости. Если я вообще позволю тебе умереть.

-- Не могу понять, почему не идет Ильена. Если она решит, что я скрыл от нее приход гостя, уж она меня попилит. Я надеюсь, что ты разговорчив -- про нее меньшего не скажешь. Смотри, Ильена задаст тебе столько вопросов, что ты расскажешь ей все, что знаешь, не успев опомниться.

Отбрасывая назад свой черный плащ, Элан Морин расправил руки.

-- Жаль, -- усмехнулся он, -- что нету здесь одной из ваших Сестер. Я никогда не был особо искусным Целителем, и я следую сейчас другой силе. Но даже одна из них дала бы тебе всего лишь несколько ясных минут, если бы ты сперва не убил ее. То, что умею делать я, сойдет для моих целей.

Его внезапная улыбка была жестока.

-- Хотя я боюсь, что способ исцеления Шай'итана несколько отличается от того, с которым знаком ты. Будь исцелен, Льюс Терин!

Он протянул вперед руки, и свет померк, точно тень пересекла вдруг солнце.

Боль вспыхнула внутри Льюса Терина, и он закричал; крик взошел из глубины его, крик, который он не мог остановить. Огонь опалил его кости, кислота потекла по жилам. Он рухнул спиной на мраморный пол, голова его ударилась о камни и подпрыгнула. Сердце его колотилось, стремясь вырваться из груди и каждый его удар посылал сквозь тело огонь. Он упал, беспомощен, и забился на полу в агонии. Его череп казался шаром чистой боли, уже готовым разорваться. Его хриплые крики разносились по дворцу.

Медленно, мучительно медленно боль успокоилась. Казалось, прошла тысяча лет, оставив его, слабо извивавшегося, с трудом дышать воспаленной глоткой. Еще через тысячу лет он смог приподняться на четвереньки; его мышцы дрожали, как медузы. Взгляд его упал на златовласую женщину и вопль, что вырвался из него, превзошел все звуки, что он когда-либо издавал. Спотыкаясь, он пополз к ней. Остаток сил ушел на то, чтобы притянуть ее в объятия. Трясущимися руками он пригладил ее волосы, убирая их с ее пусто уставившегося в никуда лица.

-- Ильена! Свет помоги мне, Ильена!

Он прижал ее к себе, точно защищая, и его плач звучал в голос; отчаянные рыдания человека, которому незачем больше жить.

-- Ильена, нет! Нет!

-- Ее можно вернуть, Роднеубийца. Великий Властелин Тьмы может оживить ее, если ты станешь служить ему. Если ты станешь служить мне.

Льюс Терин поднял голову и человек в черном невольно отступил перед его взглядом.

-- Десять лет, Предатель, -- мягко произнес Льюс Терин, но в его словах был мягкий звук обнажаемой стали. -- Десять лет твой гнусный хозяин крушил мир. И теперь это. Я...

-- Десять лет! Жалкий глупец! Эта война длится не десять лет, а с начала времени! Мы с тобой сражались в тысяче битв с каждым поворотом Колеса, в тысяче тысяч битв, и мы будем сражаться до тех пор, пока не умрет время и не восторжествует Тень!

Конец фразы он выкрикнул, и настал черед Льюса Терина отступить, задохнувшись от свечения в глазах Предателя.

Льюс Терин аккуратно опустил тело Ильены на пол, нежно погладив кончиками пальцев ее волосы. Слезы застилали его взгляд, но голос его был -- ледяное железо.

-- За все то, что ты сделал, прощения тебе нет, Предатель, но за смерть Ильены я уничтожу тебя так, что твоему хозяину тебя уже не восстановить. Готовься к...

-- Вспоминай, дурак! Вспомни свою бессильное нападение на Великого Властелина Тьмы! Вспомни его ответный удар! Вспоминай! В это самое мгновение Сотня Соратников рвет мир на части, и каждый день еще сотня присоединяется к ним. Чья длань сразила Ильену Солнцевласую, Роднеубийца? Не моя. Вспомни и знай цену противоборства Шай'итану!

Неожиданно выступивший на лице Льюса Терина пот оставлял следы, стекая по слою пыли и грязи. Он вспомнил; смутное воспоминание, будто сон, увиденный во сне, но оно было правдой, и он знал это.

Его вой бился о стены, вой человека, узнавшего, что он сам проклял свою душу, и он вцепился ногтями себе в лицо, желая вырвать из себя зрелище содеянного им. Везде, куда бы он ни взглянул, он видел мертвых. Разорванные лежали они, сломанные, сожженные или наполовину поглощенные камнем. Всюду были лица, безжизненные лица тех, кого он знал, кого он любил. Старые слуги и друзья детства, верные соратники долгих лет битвы.

И его дети. Его сыновья и дочери, плоть и кровь его, распластанные, как сломанные куклы, замершие навсегда посреди игры. Все сраженные его рукой. Лица его детей обвиняли его, пустые глаза спрашивали: за что? и слезы его не были достойным ответом. Хохот Предателя хлестал по нему, заглушая его завывания. Он не мог больше выносить этих лиц, этой боли, не мог дольше оставаться здесь. В отчаянии он дотянулся до Истинного Источника, оскверненного сайдина, и отправился в Путешествие.

Земля вокруг была пустой и плоской. Река текла неподалеку, широкая и прямая, но он чувствовал, что людей вокруг нет на сотни лиг. Он был одинок, настолько одинок, насколько мог быть одинок живой человек, но от памяти спастись он не мог. Глаза преследовали его через бесконечные провалы разума, и он не мог от них спрятаться. Глаза детей его. Глаза Ильены. Слезы блестели на его глазах, когда он обратил лицо к небу.

-- Свет, прости меня! -- Он не верил, что оно может прийти для него, прощение. За то, что он совершил -- никогда. Но он закричал все равно, взмолился к небу о том, чего он, по собственной вере, не мог получить. -- Свет, прости меня!

Он все еще касался сайдина, мужской половины той силы, что двигала вселенной, что вращала Колесо Времени, и чувствовал маслянистую скверну, покрывающую его поверхность, скверну ответного удара Тени, скверну, обрекшую мир на уничтожение. Из-за него. Из-за того, что в гордыне своей он поверил, что люди могут сравниться с Создателем, могут починить то, что Создатель сотворил, а они сломали. В гордыне своей поверил он.

Он глубоко потянул из Истинного Источника, глубоко-глубоко, как умирающий от жажды. Очень быстро он впитал столько Единой Силы, сколько был не в силах источить без помощи извне; его кожа горела. Напрягаясь, он заставил себя впитать больше, впитать все.

-- Свет, прости меня! Ильена!

Воздух стал огнем, огонь -- жидким светом. Стрела, что ударила с небес, обожгла и ослепила бы любой взор, заметивший ее хоть на секунду. С небес пришла она, прожгла насквозь Льюса Терина, вбуравилась в недра земли. Камень испарялся от ее прикосновения. Земля забилась, затрепетала, словно живое существо в муках. Только в течение одного сердцебиения существовала сверкающая колонна, соединившая небо и землю, но даже после ее исчезновения земля бушевала, как бурное море.

Расплавленная скала ударила фонтаном магмы на пятьсот футов в воздух, и стонущая почва вздыбилась, вскидывая горящую струю все вверх, еще и еще выше. С юга и севера, с востока и запада ворвался ветер, ломая деревья, как прутики, дуя и завывая, словно помогая горе расти к небу. Все к небу.

Наконец, ветер успокоился, земля затихла до рокочущей дрожи. От Льюса Терина Теламона не осталось и следа. Там где стоял он, теперь возвышалась на мили к небу гора, и из обломка ее вершины все еще лилась лава. Прямую, широкую реку искривило и оттеснило горой в сторону, где она разделилась надвое, образуя длинный остров. Тень от горы почти достигала острова; она лежала на земле, точно зловещая рука пророчества. Какое-то время единственным звуком вокруг был протестующий рокот земли.

На острове замерцал и сгустился воздух. Человек в черном стоял там, глядя на вздымающуюся посреди равнины огненную гору. Его лицо исказилось в гримасе презрения и ярости.

-- Ты так просто не сбежишь, Дракон. Меж нами ничего не кончено. И не будет кончено до конца времен.

И он исчез, а гора и остров остались в одиночестве. Ждать.

И Тень пала на Земли, и Мир был расколот, и не стало камня на камне. И океаны бежали, и разверзшись, земля поглощала горы, и народы были рассеяны по восьми углам Мира. И луна стала аки кровь, и солнце аки пепел. И воскипели моря, и живые возжелали удела мертвых. Все разбилось и лишь память осталась, и выше всех память о том, кто принес Тень и Раскол Мира. И он наречен был Драконом.

(из Алет нин Тайрин альта Камора,

Раскол Мира.

Неизвестный автор, Четвертая Эпоха)

И случилось в те дни, как случалось и раньше, как случится и впредь, что Тьма лежала на землях и давила на сердца людские, и зелень дерев зачахла, и надежды умерли. И возопил народ к Создателю, говоря, О, Свет Небес, Свет Мира, да родится Обетованный от горы, согласно пророчествам, аки в века прошедшие и века грядущие рожден был и будет. Да воспоет Князь Утра к земле, и да расцветет зелень дерев, и плодородные долины да принесут агнцев. Да заслонит нас рука Повелителя Зари от Тьмы, и да защитит нас великий меч правосудия. Да воспарит Дракон вновь на ветрах времени.

(Из Харал Дринаан те Каламон,

Цикл о Драконе.

Неизвестный автор, Четвертая Эпоха)

Глава 1

Безлюдная дорога

Вращается Колесо Времени, Эпохи приходят и уходят, оставляя за собой память, что становится легендой. Легенда меркнет до мифа, и даже миф давно забыт, когда породившая его Эпоха приходит вновь. Когда-то, в Эпоху, названную некоторыми Третьей, Эпоху грядущую, Эпоху давно прошедшую, ветер поднялся в Туманных Горах. Ветер не был началом всего. Нет ни начал всего, ни концов всего во вращении Колеса Времени. Но он был началом.

Зародившись под вечно закутанными в облака вершинами, что дали горам их имя, ветер подул на восток, через Песчаные Холмы, где когда-то, до Раскола Мира, был берег великого океана. Вниз он подул, в Двуречье, в спутанный, труднопроходимый лесок под названием Западнолесье, и захлестал по спинам двух мужчин, что шли рядом с лошадью, тянувшей телегу, по каменистому тракту под названием Карьерная Дорога. Хоть весна должна была уже как месяц наступить, ветер нес леденящий холод, как будто гнал снежные тучи.

От порывов ветра плащ Рэнда аль'Тора прижимался к спине, его полы цвета земли захлестывались вокруг ног и развевались позади. Он пожалел, что не надел куртку потеплее или вторую рубашку. Когда он пытался запахнуть плащ, тот то и дело цеплялся за колчан, висевший на бедре парня. Придерживать плащ одной рукой было тоже неудобно; в другой руке Рэнд держал лук со стрелой на тетиве, в любую секунду готовый к выстрелу.

Когда особо сильный шквал вырвал полу плаща из руки, он обернулся и глянул на своего отца поверх спины мохнатой бурой кобылки. Желание убедиться в том, что Тэм никуда не делся, было глуповатым, но такой уж был день. Ветер выл, когда усиливался, но если не считать этого, тишина лежала вокруг. Скрип оси казался громким по сравнению с ней. Ни пения птиц на деревьях, ни стрекота белок в ветвях. Не то чтобы он ожидал их услышать в такую весну.

Только сосны вносили в пейзаж какую-то зелень. Остатки кустов прошлогодней куманики раскинули бурые сети на камнях под деревьями. Из растений больше всего было крапивы, а все остальное было либо колючками и репьями, либо вонючками -- сорняком, что оставлял пятно с резким противным запахом на неосторожном, раздавившем его сапоге. В глубокой тени деревьев, где они росли близко друг от друга, по-прежнему тут и там лежал снег. Туда, куда проникал слабый солнечный свет, он не нес никакого тепла, да и само солнце, казалось, было затенено. Утро было каким-то неуклюжим, словно созданным для неприятных мыслей и чувств.

Бессознательно он коснулся стрелы, лежавшей на тетиве. Все было готово -- натянуть тетиву, к щеке, одним плавным движением, которому научил его Тэм. На хуторах зима была тяжела -- хуже, чем помнили старики, но в горах она, должно быть, была еще суровей -- если судить по количеству волков, что спустились с гор в Двуречье. Волки нападали на овечьи загоны, прогрызали двери хлевов и конюшен, чтобы добраться до скота. Медведи повадились за овцами, а медведей вообще не было видно несколько лет. Выходить наружу после темноты стало небезопасно. Люди становились добычей не реже, чем овцы, и не всегда в темноте.

Тэм мерно шагал с другого бока Белы, опираясь на копье, как на посох, не обращая внимания на ветер, трепавший его плащ, словно знамя. Временами он касался рукой бока кобылы, легко понукая ее. С его массивной грудью и широким лицом он был в это утро как столп действительности, словно камень посреди меняющегося сновидения. Пусть его обветренное лицо в морщинах, а на седой голове лишь немного черных волос, -- в нем была твердость, будто бурный поток мог прокатиться через него, не сдвинув с места. Он уверенно топал по дороге. Волки, медведи -- все это очень хорошо и замечательно, говорила его манера держаться, и любой хуторянин, держащий овец, должен иметь их в виду, но лучше бы им не пытаться остановить Тэма аль'Тора по дороге в Эмондово Поле.

Чувствуя себя чуть виноватым, Рэнд вернулся к слежению за своей стороной дороги. Отцовская спокойная уверенность в себе напомнила ему и о его обязанностях. Он был выше отца на голову, выше, чем кто-либо в округе, и похож был на Тэма мало -- разве что шириной плеч. Серые глаза и рыжина в волосах достались ему от матери, говорил Тэм. Она была чужеземкой, и Рэнд помнил ее очень смутно -- только улыбающееся лицо. Каждый год, весной на масленицу и летом на солнцеворот он клал цветы на ее могилу.

Два бочонка тэмова яблочного бренди лежали в покачивавшейся телеге рядом с восемью бочками яблочного же сидра, чуть крепкого после зимней выдержки. Каждый год Тэм доставлял их в трактир «Винный Ключ» для масленичного Празднества и заявил, что ни волкам, ни медведям, ни ледяному ветру не остановить его и этой весной. Хотя они не были в деревне уже несколько недель -- даже Тэм много не бродил в эти дни. Однако слово насчет сидра и бренди было дано, а Тэм всегда выполнял обещанное. Пускай до Празднества остался один день, но выпивку он доставит. Рэнд просто был рад возможности вылезти с хутора, почти так же, как он радовался наступлению Масленицы.

Рэнд смотрел на дорогу, когда у него возникло чувство, что за ним следят. Он попытался стряхнуть его. Ничего не двигалось среди молчаливых деревьев -- разве что ветер. Но ощущение не прекратилось, а, наоборот, усилилось. Волосы на его руках стали дыбом, кожу покалывало, она как бы чесалась изнутри.

Он потер руки, на секунду перехватывая лук, и строго велел себе не поддаваться никаким глупостям. В лесу по его сторону дороги ничего не было, и Тэм бы сказал, если бы что-нибудь было на другой стороне. Он оглянулся через плечо... и моргнул. Всадник в плаще следовал за ними по дороге не больше, чем в двадцати саженях, и он сам, и конь его -- неблестяще-черные и тусклые.

Только по привычке Рэнд продолжал идти рядом с телегой, задом, даже оглядываясь.

Плащ всадника скрывал его до отворотов сапог, капюшон был надвинут на лицо так, что лица не было видно совсем. Рэнд смутно подумал, что во всаднике что-то странное, но тень, падавшая из-под капюшона, приковала к себе его внимание. Он мог различить только смутные очертания лица, но чувствовал, что смотрит прямо в глаза чужаку -- и не мог оторвать взгляда. Тошнота подступила к желудку. Под капюшоном была лишь тень -- но ненависть чувствовалась так же остро, как если бы Рэнд видел оскаленное, свирепое лицо, полное злобы ко всему живому, и сильнее всего к нему, Рэнду.

Внезапно камень попался ему под ногу, и он споткнулся, оторвав взгляд от темного всадника. Лук выпал из руки, и сам он избежал падения, только схватившись за упряжь Белы. Испуганно всхрапнув, кобыла остановилась, повернув голову, чтобы взглянуть, за что она зацепилась.

Тэм нахмурился, глядя на Рэнда через спину лошади.

-- Ты в порядке, парень?

-- Всадник, -- выдохнул Рэнд, вставая прямо. -- Чужак, и едет за нами.

-- Где? -- Старший мужчина поднял свое копье с широким наконечником и пристально взглянул назад.

-- Да вон там, вверх по... -- Рэнд замолк на полуслове, оборачиваясь, чтобы указать на всадника. Дорога позади была безлюдной. Все еще отказываясь поверить, он уставился на лес по сторонам дороги. Ничто не могло бы спрятаться за голыми деревьями, но ни лошади, ни всадника видно не было. Он встретил глазами вопросительный взгляд отца.

-- Он там был. Мужик в черном плаще, на черной лошади.

-- Я не сомневаюсь в твоих словах, парень, но куда ж он делся?

-- Не знаю. Но он там был. -- Рэнд подобрал с земли упавшие лук со стрелой, проверил оперение, прежде чем наложить стрелу на тетиву, наполовину натянул лук, но целиться было некуда. -- Он там был.

Тэм покачал седой головой.

-- Как скажешь, парень. Ладно, пошли тогда. Лошади оставляют следы, даже на такой почве. -- Он направился вверх по дороге; его плащ вился по ветру вокруг него. -- Если мы их найдем, мы точно узнаем, что он там был. Если нет... что ж, в эти дни все что угодно примерещится.

Внезапно Рэнд осознал, что же именно показалось ему странным во всаднике, помимо самого его присутствия на дороге. Ветер, безжалостно хлеставший его и Тэма, на черном плаще всадника не пошевелил и складочкой. Во рту его неожиданно пересохло. Наверное, он это представил. Отец был прав, таким утречком почудится еще и не то. Нет, в это как-то не верилось. Только как он так запросто заявит отцу, что растаявший в воздухе мужик носил плащ, не раздуваемый ветром?

Беспокойно нахмурившись, он всмотрелся в окружающий лес. Ничего необычного. Рэнд бегал по этим лесам с того времени, как выучился ходить самостоятельно. В прудах и ручьях Речнолесья, за последними хуторами к востоку от Эмондова Поля, он учился плавать. Он забредал в Песчаные Холмы, что, как поговаривали многие в Двуречье, было плохой приметой. Как-то он даже отправился к самому подножью Туманных Гор, он и два его ближайших друга, Мат Котон и Перрин Айбара. Так далеко большинство двуречинцев никогда не путешествовало; для них поездка в соседнюю деревню, в Страж-холм или Девенский Въезд, была большим событием. И никогда, ни одно из этих мест не пугало его. Теперь же родное Западнолесье стало чем-то чужим и незнакомым. Человек, который мог так внезапно исчезнуть, мог так же внезапно и появиться, может, прямо рядом с ними.

-- Нет, батя, не надо. -- Когда Тэм удивленно остановился, Рэнд скрыл выступивший румянец под капюшоном плаща. -- Ты, наверно, прав. Незачем искать, чего нет. Только время потратим, а нам бы скорей до деревни добраться. Ветер-то какой.

-- Я бы трубочку выкурил, -- неторопливо произнес Тэм. -- Да и эля кружечку в тепле пропустить недурно.

Вдруг он широко улыбнулся.

-- А ты, небось ждешь не дождешься Эгвену увидеть?

Рэнд слабо ухмыльнулся. Вот о дочке старосты ему хотелось поразмыслить в последнюю очередь. Ни к чему ему еще сильнее запутываться. Весь последний год близость Эгвены постоянно заставляла его нервничать, а она сама об этом будто и не догадывалась. Нет, Эгвену в свои мысли ему впутывать не хотелось.

Он надеялся, что отец не заметит его страха, когда Тэм сказал:

-- Вспомни о пламени и пустоте, парень.

Пламенем и пустотой назывался прием, который Тэм показал как-то Рэнду. Сконцентрируйся на языке пламени и сожги в нем все сильные чувства -- страх, ненависть, гнев -- пока разум не опустошится. Слейся с пустотой, говорил Тэм, и все тебе по силам. Больше никто в Двуречье так странно не говорил. Но на каждую Масленицу Тэм побеждал в состязании лучников с помощью своих пламени и пустоты. Рэнд думал, что он и сам может попробовать в этом году, если получится удержать пустоту. Если Тэм заговорил об этом, значит, он заметил, что сын напуган, но дальше он тему не развивал.

Щелкнув языком, Тэм тронул с места Белу, и они продолжили свой путь, причем старший мужчина шагал так, будто ничего странного не произошло, да и не могло произойти. Рэнд позавидовал ему. Он попытался сформировать пустоту в своем рассудке, но образ черного всадника все время мешал.

Рэнду хотелось поверить, что Тэм прав, что всадник ему померещился, но уж слишком хорошо он помнил ощущение ненависти. Кто-то там все-таки был. И этот кто-то желал ему зла. Рэнд продолжал время от времени смотреть назад до тех пор, пока их не окружили высокие острые крыши Эмондова Поля.

Деревня лежала близко к Западнолесью; последние деревья редеющего леса росли между домами. Земля отсюда полого опускалась к востоку. Хутора, огороженные плетнями поля и пастбища вперемежку с островками лесной поросли усеивали земли за деревней вплоть до Речнолесья с его путаницей ручьев и прудов. К западу почва была не менее плодородной, и пастбища там всегда были преотменные, хотя хуторов в Западнолесье было всего с горсточку. Даже и эти переставали попадаться за несколько миль до Песчаных Холмов, уж не говоря про Туманные Горы, что поднимались над верхушками западнолесских деревьев и были ясно видны из Эмондова Поля. Кое-кто говорил, что земля была там слишком каменистая, как будто все Двуречье не было обильно засеяно камнями, а другие болтали, что земля то была несчастливая. Некоторые ворчали, что нечего соваться к горам ближе, чем следует. Как бы то ни было, только самые крепкие и работящие хуторяне селились в Западнолесье.

Ребятишки и собаки зароились вокруг телеги, как только она проехала первый ряд домов. Бела терпеливо плелась вперед, игнорируя визжащих малышей, которые шныряли у нее под носом, играя в пятнашки и катая обручи. Дети играли мало в последние месяцы; даже если погода и позволяла выпустить ребенка на улицу, страх перед волками обычно удерживал родителей от этого. Но казалось, что с приближением Масленицы они вновь научились играть.

Празднество коснулось и взрослых. Ставни были везде распахнуты, и почти в каждом окне стояла хозяйка в переднике, с длинной косой, упрятанной под косынку, вытряхивая простыни или выколачивая матрасы. Листья могли появляться на деревьях или не появляться, но ни одна женщина не позволила бы начаться Масленице прежде, чем она закончит весеннюю уборку. В каждом дворе на натянутых веревках висели ковры, и дети, вовремя не успевшие выскочить на улицу, вымещали на них свое неудовольствие с помощью плетеных выбивалок. Там и сям на крыше восседал хозяин дома, проверяя, не прохудилась ли кровля за зиму, и не пора ли кликнуть старого Сенна Бью, кровельщика.

Несколько раз Тэм останавливался перекинуться с мужиками парок словечек. Поскольку они с Рэндом не покидали хутора несколько недель, все хотели узнать, как в тех краях дела. Мало кто из западнолесцев приходил в деревню. Тэм рассказывал об ущербе, причиненном зимними буранами, один хуже другого, о мертворожденных ягнятах, о бурых полях, что должны бы уже зазеленеть, о воронах, слетающихся на место певчих птиц. Угрюмые то были разговоры для кануна Масленицы, и угрюмо покачивали мужики головами. Со всех сторон было то же самое. Большинство пожимало плечами и говорило: «Свет даст, выживем». Иные ухмылялись и добавляли: «А и не даст, так выживем».

Так оно всегда было с двуречинцами. Люди, видевшие, как град губил их посевы или волки драли их ягнят, и начинавшие все заново, сколько бы лет ни повторялись беды, легко не сдавались. А кто сдавался, тех давно уж не было.

Для беседы с Уитом Конгаром Тэм останавливаться бы не стал, кабы тот не вышел перед ним так, что нужно было встать -- или переехать его телегой. Конгары -- как и Коплины; две семейки были так переплетены, что никто не знал, где кончается одна и начинается другая -- были известны от Страж-холма до Девенского Въезда, а может, даже в далеком Таренском Перевозе, как вечно недовольные смутьяны.

-- Мне нужно завезти это к Брану аль'Виру, Уит, -- сказал Тэм, кивая в сторону бочек, но тощий мужичонка не двинулся с места, сохраняя на лице свою обычную кислую мину. Он прохлаждался на крыльце, а не сидел на крыше, хотя уж его-то крыша сильно нуждалась в заботе мастера Бью. Уит никогда не начинал ничего заново, он даже не завершал того, что в первый раз начинал. Как, впрочем, и большинство Коплинов и Конгаров, тех, что не были еще хуже.

-- Что ж мы с Найнивкой-то делать будем, а, аль'Тор? -- вопросил Конгар. -- Негоже нам такую Мудрицу держать в Эмондовом Поле.

Тэм тяжело вздохнул.

-- Это не наше дело, Уит. Мудрица -- дело женское.

-- Ну чегой-то, аль'Тор, нам надо сделать. Она ж сказала, что зима будет мягкая и урожай хороший. А спроси-ка у ней, чегой-то она на ветру слышит, так она только зыркнет вот эдак, да и потопала прочь.

-- Ну если ты, Уит, спросил ее так, как ты со всеми разговариваешь, -- терпеливо молвил Тэм, -- то скажи спасибо, что она тебя своей палкой не огрела. Ну ладно, у меня тут бренди...

-- А я говорю, аль'Тор, что Найнива аль'Меар молоденька еще для Мудрицы. А нуко-ся Бабий Кружок ничего не сделает, так тут и Деревенскому Совету вмешаться впору.

-- А чегой-то ты к Мудрице прицепился, Уит Конгар?! -- прорычал тут женский голос. Уит поморщился на свою жену, твердым шагом вышедшую из дома. Дэйзи Конгар, вдвое Уита шире, была лицом строга, а телом крепка и мускулиста. Она зыркнула на него, уперев руки в боки. -- Ну, попробуй-ка полезь в дела Бабьего Кружка. Поглядим, как ты сам себе начнешь еду стряпать. Причем не в моей кухне. И стирать сам станешь, и постель себе сам будешь стелить. Причем не в моем доме!

-- Ну Дэйзи... -- заскулил Уит. -- Я только...

-- Дэйзи, прошу прощения, -- сказал Тэм. -- Уит. Свет просияй на вас обоих.

Он опять тронул Белу с места, обходя мужичонку кругом. Внимание Дэйзи было сосредоточено на муже, но в любую минуту она могла сообразить, с кем только что говорила.

Они потому и отказывались от приглашений зайти и перекусить или выпить чего горяченького, что когда эмондопольские хозяюшки видели Тэма, они делали стойку, словно хорошие легавые, завидевшие добычу. Каждой из них была известна ну самая что ни на есть подходящая жена для вдовца с хорошего хутора, пусть даже в Западнолесье.

Рэнд шагал рядом еще быстрее, чем Тэм. Порой, когда Тэма рядом не было, хозяйки ловили его, Рэнда, и тут уж ему было не спастись. Его сажали на табурет у плиты и кормили пирожками, ватрушками или медовыми пряниками. Глаза хозяйки измеряли и взвешивали его тщательнее и точнее, чем весы любого купца, пока она рассказывала, что то, что он ест сейчас, и в сравнение не идет с тем, как изумительно готовит ее вдовая сестра или средняя кузина. Тэм, говорила хозяйка, моложе ведь не становится. Очень хорошо, что он так сильно любил свою покойницу жену -- значит, будет любить и новую, -- но погоревал и будет. Тэму нужна женщина. Просто необходима, говорила она, мужику жена, чтобы заботиться о нем, и беречь его от всяких глупостей. Но хуже всего были те, которые на этом останавливались, задумывались, а после совершенно случайно интересовались: а самому-то ему который год стукнул?

Как и большинство двуречинцев, Рэнд был упрям. Чужие порой говорили, что это была основная черта населения Двуречья, что упрямству они могли поучить мулов, а упорству -- камни. Одержимые желанием сосватать Тэма хозяйки были, в общем, добрыми и хорошими женщинами, но Рэнд не любил, когда его к чему-либо принуждали, а они его словно палками погоняли. Поэтому он шел быстро и ему хотелось, чтобы Тэм поторапливал Белу.

Скоро улица вышла к Поляне, широкому лужку в середине деревни. Покрытая обыкновенно густой травой, этой весной Поляна была голой, только кое-где среди прошлогодней жухлой травы и черной земли пробивалась зелень. С десяток гусей бродило по лужку, глазея на землю, но не находя ничего поклевать, да кто-то привязал к колышку корову, чтобы попаслась немного.

Ближе к западному краю Поляны выбивался из-под груды камней сам Винный Ключ, неиссякаемый поток, такой сильный, что мог сшибить с ног человека, и с такой сладкой водой, что вполне оправдывал свое имя. От ключа начиналась быстро расширяющаяся речка Винница и текла на восток до самой мельницы мастера Тэйна, и дальше, а по берегам ее росли ивы. Потом речка разветвлялась на несколько потоков и терялась в болотистых дебрях Речнолесья. Два низких пешеходных моста пересекали речку, и третий -- пошире и покрепче, для телег. Тележный Мост отмечал место, где Северная Дорога, спускаясь от Таренского Перевоза и Страж-холма, переходила в Старую Дорогу, ведущую к Девенскому Въезду. Чужаки порою смеялись над тем, что одна и та же дорога носила одно имя на юге, а второе на севере, но это всегда так было, насколько знал любой эмондополец, а значит, так было и надо. Для двуречинцев причина была довольно веской.

На дальней стороне мостов уже сооружались масленичные костры -- три аккуратно сложенных поленницы, величиной чуть не с дом. Они, конечно, складывались на голой земле, а не на Поляне, как бы мало там ни росло. Во время Празднества на Поляне будут веселиться все, кому не хватит места у костров.

Возле Винного Ключа два десятка женщин средних лет тихо напевали, воздвигая Весенний Шест. Очищенный от веток, прямой, стройный еловый ствол стоял десяти футов в вышину даже в выкопанной для него яме. Несколько девочек, еще слишком молоденьких, чтобы заплетать волосы в косу, сидели рядом, скрестив ноги, и смотрели на женщин с завистью, время от времени подпевая им.

Тэм щелкнул языком, понукая Белу, но та проигнорировала его, а Рэнд благоразумно отвел от женщин глаза. Утром мужчины притворятся, что впервые видят Шест и очень удивлены, а в полдень незамужние девки будут водить хоровод вокруг Шеста, украшая его длинными, разноцветными лентами, а холостые парни петь. Никто не знал, откуда появился и что значил этот обычай, -- он тоже был всегда, -- но то был повод спеть и потанцевать, а в Двуречье никто особого повода для этого и не требовал.

Весь день на Масленицу все пели, плясали и угощались, а в перерывах бегали наперегонки и состязались почти во всем. Награды выдавались не только за меткую стрельбу из лука, но и лучшим пращникам, и бойцам на батогах. Состязались в отгадывании загадок и решении каверзных шарад, в перетягивании каната, поднятии и метании тяжестей. Награждались лучшие в пении и танцах, в игре на гудке и стрижке овец, даже в игре в кегли и дротики.

Масленица наступала, когда по-настоящему и как следует наступала весна, когда рождались первые ягнята и всходили первые посевы. Но даже в эти холода никто и не думал о том, чтобы отложить Празднество. Никому не помешало бы немного попеть и потанцевать. И впридачу, если верить слухам, на Поляне намечался грандиозный фейерверк -- если только первая передвижная лавка появится вовремя. Фейерверк волновал умы; последний раз такой устраивался десять лет назад, и о нем до сих пор говорили.

Трактир «Винный Ключ» стоял на восточном краю Поляны, вплотную к Тележному Мосту. Одна из стен первого этажа трактира была прибрежной скалой, хотя фундамент был сложен из старых камней, принесенных с гор, по словам некоторых. Второй, деревянный и побеленный этаж, где со своей женой и дочерьми жил Брандельвин аль'Вир, трактирщик и уже двадцать лет староста Эмондова Поля, выдавался наружу и нависал над первым. Красная черепица на единственной черепичной крыше в деревне блестела в лучах тусклого солнца, а над тремя трубами из дюжины вился дымок.

С южной стороны трактира, напротив ручья, тянулись остатки каменного фундамента. Когда-то, говорили, тут была часть трактира. Теперь там рос огромный, тридцать шагов в обхвате, дуб, с ветвями толщиной в человеческое туловище. Летом Бран аль'Вир выставлял под деревом столы, где посетители трактира могли насладиться прохладным вечером, пропустить по чашечке и сыграть на клетчатой доске в камешки.

-- Приехали, парень. -- Тэм потянулся к узде Белы, но та и сама стала перед трактиром, не дожидаясь того, чтобы ее остановили. -- Знает дорогу почище меня! -- усмехнулся Тэм.

Как только замолк скрип тележной оси, из трактира показался Бран аль'Вир. Как всегда казалось, что он ступает слишком легко для человека его размеров -- в обхвате он был, пожалуй, вдвое больше любого в деревне, за небольшим исключением. Улыбка пересекла его круглое лицо, украшенное сверху редкой седоватой порослью. Несмотря на холод, трактирщик был в рубашке и переднике. Серебряный медальон в форме весов висел на его груди.

Медальон, как и настоящие весы, используемые для взвешивания монет купцов, приезжавших из Баэрлона за табаком и шерстью, был символом власти старосты. Бран надевал его только для встреч с купцами, на праздники и свадьбы. Сейчас он надел медальон днем раньше, но сегодня ведь -- Зимняя Ночь. Всю эту ночь накануне Масленицы все ходили друг к другу в гости, обменивались небольшими подарками, ели и пили. «После такой зимы,» -- подумал Рэнд, -- «он, верно, считает, что и Зимней Ночи достаточно, чтобы надеть свой медальон.»

-- Тэм! -- воскликнул староста, поспешая к ним, -- озари меня Свет, я рад наконец-то тебя увидеть! И тебя, Рэнд. Как дела, мой мальчик?

-- Хорошо, мастер аль'Вир. -- ответил Рэнд. -- А как у вас, сэр? -- Но староста уже переключился на Тэма.

-- Я уж было подумал, что ты в этом году не привезешь бренди. Ты никогда так не запаздывал.

-- Не с руки мне в эти дни хутор оставлять, Бран, -- ответил Тэм. -- Волки пошаливают. Да и погодка...

Бран громко фыркнул.

-- Хоть бы одна живая душа говорила о чем-то, кроме волков и погоды! Все жалуются, а некоторые хотят, чтобы я все исправил, будто не понимают. Я только что двадцать минут объяснял хозяйке аль'Донел, что ничего не могу сделать насчет аистов. Хотя что она хотела, чтобы я сделал... -- он покачал головой.

-- Не к добру это, -- объявил скрипучий голос, -- что аисты не гнездятся на крышах под масленицу. -- Сенн Бью, узловатый и корявый, как дубовый корень, прошествовал к Тэму с Браном и встал, опираясь на свой посох, с него ростом и такой же корявый. Попытавшись уставиться в упор на них обоих одним выпученным глазом, он изрек: -- То ли еще будет, помяните мое слово.

-- А ты никак в гадалки подался, приметы толкуешь? -- сухо спросил Тэм. -- Или ветер слушаешь, как Мудрица? Ветра немало подняли болтливые языки, а один болтает совсем рядом.

-- Смейтесь, смейтесь, -- проворчал Сенн, -- да только если вскорости не потеплеет, да урожай не взойдет, погреба опустеют ой, как скоро. Следующей зимой ничего живого не останется в Двуречье, только волки да вороны. Если вообще будет следующая зима. Может, это будет все еще эта зима.

-- Это еще что значит? -- резко спросил Бран. Сенн глянул на них с кислой миной.

-- Ничего хорошего не скажу я про Найниву аль'Меар. Сами знаете. Перво-наперво, она слишком молодая для... Ну, это неважно. Бабий Кружок не хочет, чтобы Деревенский Совет даже разговаривал об их делах, а сами-то в наши лезут, когда им заблагорассудится, а это значит почти всегда, или по-крайней мере...

-- Сенн, -- перебил его Тэм. -- к чему ты это?

-- А вот к чему, аль'Тор. Спроси Мудрицу, когда кончится зима, и она уходит. Может, она не хочет нам говорить, что она слышит на ветру. Может, она слышит, что зима не кончится. Может, будет все зима и зима, до тех пор, когда Колесо повернется, и Эпоха кончится. Вот я к чему.

-- Может, рак на горе свистнет, -- возразил Тэм, а Бран всплеснул руками.

-- Спаси нас Свет от дураков! Ты же сидишь на Совете, Сенн, а сам разносишь эту коплинщину. Слушай меня внимательно. У нас забот достаточно и без того, чтобы...

Рэнда потянули за рукав, и шепот отвлек его от разговора старших.

-- Давай, Рэнд, пока они спорят. Пошли, пока тебя работать не заставили.

Рэнд взглянул вниз и не смог удержаться от улыбки. Мат Котон скрючился рядом с телегой, так, чтобы Тэм, Бран и Сенн его не увидели, своим жилистым, тощим телом напоминая пытающегося сложиться вдвое аиста.

Карие глаза Мата, как обычно, сверкали озорством.

-- Мы с Давом поймали здорового старого барсука, злого-презлого, что его из норы вытянули. Мы его выпустим на Поляну -- то-то девчонки побегают!

Улыбка Рэнда расширилась. Год-два назад эта идея казалась бы гораздо веселее, но Мат словно так никогда и не вырос. Он глянул на своего отца -- все трое все еще оживленно спорили, говоря одновременно, заглушая друг друга -- и понизил голос:

-- Я обещал разгрузить сидр. Попозже встретимся.

Мат закатил глаза к небу.

-- Чтоб я сгорел! Ворочать бочки! Я бы лучше со своей сестрой в камушки играл. Но есть кое-что и почище барсука. У нас в Двуречье приезжие. Прошлым вечером...

На мгновение Рэнд перестал дышать.

-- Человек на лошади? -- спросил он напряженно, -- Человек в черном плаще, на вороной лошади? И его плащ не раздувает ветром?

Мат проглотил свою ухмылку и перешел на еще более хриплый шепот.

-- Ты его тоже видел? Я думал, только я его видел. Не смейся, Рэнд, но он меня напугал.

-- Я и не смеюсь. Он меня тоже напугал. Я мог поклясться, что он меня ненавидел... хотел убить меня.

Рэнд содрогнулся. До сих пор он никогда не думал, что кто-то вдруг захочет убить его, по-настоящему убить. Такого в Двуречье просто не бывало. Может, кто подерется или поборется, но убийств не бывало.

-- Я не знаю, ненавидел или нет, Рэнд, но он и без этого был жуткий. Он ничего и не делал, просто сидел на коне и смотрел на меня, вот, сразу за деревней, но я так никогда в жизни не боялся. Ну, я отвернул глаза -- не так уж это было просто -- а когда я глянул назад, он уже исчез. Кровь и пепел! Три дня прошло, а он все у меня на уме вертится. Я постоянно через плечо оглядываюсь. -- Мат попытался издать смешок, но только квакнул. -- Вообще у страха глаза велики. Смешно даже, о чем только не подумаешь. Я даже подумал, на одну минутку, что это мог быть Темный. -- Он попробовал засмеяться еще раз, но не смог.

Рэнд глубоко вдохнул. Не столько для того, чтобы успокоить Мата, сколько чтобы успокоить себя, он проговорил твердо зазубренную фразу.

-- Темный и все Отверженные скованы в Шайол Гуле, за Великой Жухлынью, скованы Создателем в момент Создания, скованы до конца времен. Рука Создателя оберегает мир, и Свет сияет на нас всех. -- Он вздохнул еще раз и продолжил. -- А во-вторых, если бы он и был свободен, зачем бы Пастух Ночи приехал бы на коне в Двуречье и стал следить за деревенскими парнями?

-- Я не знаю. Но я знаю, что всадник этот был... злой. Не смейся. Чем хочешь клянусь. Может, это был Дракон.

-- Ну да. Жизнерадостное у тебя настроение, нечего сказать, -- проворчал Рэнд. -- Хуже Сенна Бью.

-- Мне мама всегда говорила, что Отверженные придут за мной, если я буду плохо себя вести. Если кто-то, кого я видел, и похож на Ишамаэля или Агинора, так это был он.

-- Всех мамы пугали Отверженными, -- сухо сказал Рэнд, -- но большинство людей из этого выросли. Скажи еще, что это был теневик, если уж начал.

Мат посмотрел на него свирепо.

-- Я так не пугался с тех пор, как... Да нет, никогда я так не пугался, и могу в этом признаться.

-- Я тоже. Мой отец думает, что я куста испугался.

Мат угрюмо кивнул и сел, прислонившись спиной к колесу телеги.

-- Мой па тоже. Я рассказал Даву и Эламу Даутри. Оба рыскали и смотрели по сторонам, как два ястреба, но никого не заметили. Теперь Элам думает, что я его обманул. Дав считает, что он с Таренского Перевоза -- овцекрад или куроцап. Куроцап! -- он оскорбленно замолчал.

-- Наверно, все это глупости -- сказал, наконец, Рэнд. -- Может, он и правда овцекрад. -- Он попробовал себе представить это, но это было все равно, что представить волка, сторожащего мышь у норы.

-- Ну, мне так не понравилось, как он на меня глянул. И тебе тоже, судя по тому, как ты на меня набросился. Надо сказать кому-нибудь.

-- Мы уже сказали, Мат, и я, и ты, и никто нам не поверил. Ты что, хочешь мастера аль'Вира убедить, что этот мужик существует, без того, чтоб он его увидел? Он нас обоих к Найниве пошлет, проверить, не бредим ли мы.

-- Ну теперь-то нас двое. Никто не поверит, что мы оба придумали.

Рэнд почесал голову, думая, что на это возразить. Мат был в деревне притчей во языцех. Мало кому удалось избежать его шуточек. Теперь о нем заговаривали, как только отвязавшаяся веревка скидывала белье в грязь или незатянутая подпруга сажала хуторянина посреди дороги. Мату необязательно было даже быть рядом. Иметь его поддержку могло быть хуже, чем не иметь никакой.

Повременив, Рэнд сказал.

-- Твой отец скажет, что ты меня подговорил, а мой... -- взглянув за телегу, где разговаривали Тэм, Бран и Сенн, он столкнулся нос к носу со своим отцом. Староста все еще отчитывал угрюмо молчащего Сенна.

-- С добрым утречком, Матрим, -- жизнерадостно произнес Тэм, двигая бочонок бренди к краю телеги. -- Я вижу, ты пришел Рэнду помочь сидр разгрузить. Хороший парень.

Мат вскочил на ноги с первым звуком тэмова голоса и начал отступать.

-- Доброе утро, мастер аль'Тор. И вам, мастер аль'Вир. И вам, мастер Бью. Просияй на вас Свет. Меня мой па послал...

-- Как же, как же, -- сказал Тэм, -- и, поскольку ты всегда все поручения тут же выполняешь, ты уже все сделал. Чем раньше вы, парни, притащите сидр мастеру аль'Виру в погреб, тем раньше сможете посмотреть на скомороха.

-- Скоморох! -- воскликнул Мат, останавливаясь, как вкопанный, в то же самое время, как Рэнд спросил:

-- Когда он тут будет?

За всю свою жизнь Рэнд видел только двух скоморохов, приходивших в Двуречье, и то в первый раз он был так мал, что сидел и смотрел с плеча Тэма. А если скоморох приехал на Масленицу, с лирой, флейтой, со сказками и историями, и всем прочим... Эмондово Поле будет говорить об этой Масленице и через десять лет, даже если не будет фейерверка.

-- Глупости, -- пробурчал Сенн, но получив от Брана взгляд, весомый, как авторитет старосты, замолк.

Тэм оперся на телегу, облокотившись о бочонок бренди.

-- Ага, скоморох, и он уже здесь. Если верить мастеру аль'Виру, он сейчас в трактире, в комнате.

-- Посреди ночи явился, вот как, -- трактирщик покачал осуждающе головой. -- Барабанил в дверь, пока всю семью не поднял. Если бы не Празднество, он бы у меня сам лошадь в стойло поставил, да и сам бы в конюшне устроился, даром что скоморох. Представьте только, так в темноте заявиться.

Рэнд смотрел, открывши рот. Никто в эти дни не выезжал ночью за деревню, тем более в одиночку. Кровельщик опять бурчал что-то себе под нос, но Рэнд смог расслышать только пару слов -- «сумасшедший» и «неестественно».

-- Он не одет в черный плащ, нет ведь? -- спросил внезапно Мат.

Живот трактирщика затрясся от смеха.

-- Черный! Да нет, у него обычный скомороший плащ. Заплат больше, чем плаща, и цветов столько, что в глазах рябит.

Рэнд сам удивился тому, что громко засмеялся. Это был смех облегчения. Было бы смешно предположить, что грозный и страшный черный всадник окажется скоморохом, но... Он закрыл рот ладонью, смутившись.

-- Видишь, Тэм, -- сказал Бран, -- маловато смеялись в этой деревне зимой. Только помяни скомороший плащ, и вот уже и смех. А это стоит того, чтобы пригласить его из самого Баэрлона.

-- Что ни говори, -- раздался вдруг голос Сенна, -- а я заявляю, что все это пустая трата денег. Что скоморох, что фейерверк, на котором ты так настаивал.

-- Так значит все-таки будет фейерверк, -- сказал Мат, но Сенн продолжал.

-- Эти хлопушки должны были прибыть месяц назад с первым разъезжим лавочником года, да где он, лавочник-то? Если завтра не покажется, что мы с ними делать будем? Еще одно Празднество закатим, чтобы на фейерверк поглазеть? Если он их вообще привезет.

-- Эх, Сенн, -- вздохнул Тэм, -- тебе доверять, что таренцу.

-- А где ж он тогда? Вот что мне скажи, аль'Тор.

-- Что ж вы нам-то не сказали? -- вопросил огорченно Мат, -- Всей деревне было бы интересно ждать. Почти так же интересно, как со скоморохом. Сами видели, как все взбудоражились даже от слухов о фейерверке!

-- Видели, -- ответил Бран, косо глядя на кровельщика, -- а если бы я точно знал, откуда пошли слухи... Если бы я, например, думал, что кое-кто ходил и скулил о том, как все дорого, там, где его могли слышать, при том, что нужно было держать все в секрете, то я бы...

Сенн откашлялся.

-- Кости у меня уже старые для такого ветра. Пойду-ка я, может, хозяйка аль'Вир нальет мне глинтвейна для сугреву. Всего хорошего, староста, всего хорошего, аль'Тор.

Даже не договорив, он направился к трактиру, а договорив, уже захлопнул за собой дверь. Бран вздохнул.

-- Иногда я думаю, что Найнива права... Ладно, неважно. А вы поразмыслите, молодежь. Все взбудоражены по поводу фейерверка, а это всего только слух. Подумайте, что будет, если лавочник не приедет вовремя, после всех ожиданий. А при такой-то погоде, кто знает, когда он приедет. Скоморох же обрадует всех в сто раз сильнее.

-- А если бы он не приехал, а люди ждали, то расстроились бы тоже в сто раз сильнее... -- медленно произнес Рэнд, -- даже Масленица тогда настроения не поднимет.

-- Смотри-ка, умеешь думать, когда захочешь, -- сказал Бран аль'Вир, -- Он, пожалуй, последует за тобой, Тэм, на Деревенский Совет. Помяни мое слово. Он бы и сейчас справился не хуже, чем кое-кто мне известный.

-- Телега-то тем временем сама не разгружается, -- деловито сказал Тэм, передавая первый бочонок бренди старосте, -- а я хочу сесть к камину, выкурить трубку и выпить твоего, Бран, доброго эля, -- он вскинул второй бочонок себе на плечо, -- Матрим, я уверен, что Рэнд будет тебе благодарен за помощь. Не забудьте, чем раньше перенесете сидр в погреб...

Когда Тэм и Бран скрылись за дверью трактира, Рэнд взглянул на своего друга.

-- Тебе не обязательно помогать. Дав долго этого барсука держать не будет.

-- Да ладно уж, -- сказал Мат обреченно, -- твой па же сказал, чем раньше перенесем его в погреб... -- обхватив одну из бочек, он потрусил к входу в трактир, -- а потом, может, там Эгвена будет. Уставишься на нее, как по башке стукнутый, так будешь потешней любого барсука.

Рэнд замер, кладя в телегу свой лук с колчаном. Он все-таки вытеснил Эгвену из своих мыслей. Это было само по себе странно. Но она должна быть где-то в трактире, не так-то просто будет ее избегнуть. Конечно, он ее несколько недель не видел...

-- Ну? -- позвал Мат с крыльца трактира, -- Я не говорил, что все сам перетаскаю. Тебя еще в Деревенский Совет не взяли.

Опомнившись, Рэнд подхватил бочку и последовал за Матом. Может быть, ее там и не будет. Странно, эта возможность его вовсе не радовала.

Глава 2

Приезжие

Когда Рэнд и Мат протащили первые бочки через общую залу трактира, мастер аль'Вир уже наполнял две кружки своим лучшим темным элем из одной из бочек, стоящих вдоль стены. Цап-Царап, трактирный кот, сидел на ней, свернувшись клубочком, и щурился. Тэм стоял перед большим, вырубленным в скале камином, и набивал трубку табаком из специального ведерка, всегда стоявшего на каминной полке. Камин тянулся до половины большой квадратной залы, а в высоту был по плечо взрослому человеку. Трещавшее в нем пламя заставляло забыть о морозе на улице.

Рэнд думал, что утром такого хлопотливого дня, как канун Празднества, зала будет пуста, за исключением его отца, Брана и кота, но еще четверо членов Деревенского Совета, включая Сенна, сидели у камина в высоких креслах. В руках у них были кружки, сизый дым трубок вился венками вокруг их голов. Против обычного, и доски для игры в камешки, и книги Брана лежали на своих местах. Мужчины даже не разговаривали, молча уставившись на эль или нетерпеливо постукивая чубуками по зубам, поджидая Тэма и Брана.

В последнее время Деревенский Совет частенько имел повод для беспокойства, как в Эмондовом Поле, так, вероятно, и в Девенском Въезде, и Страж-холме. Может, даже в Таренском Перевозе, хотя кто их знает, этих таренцев, чего они там думают.

Только двое из сидевших перед камином мужчин, Джон Тэйн, мельник, и Харал Лугхан, кузнец, мельком глянули на вошедших мальчишек. Мастер Лугхан, однако, беглым взглядом не ограничился. Руки кузнеца были каждая толщиной с ногу обычного человека, с тяжелыми канатами мускулов. Он все еще был в своем длинном кожаном переднике, словно прибежал на заседание Совета прямо из кузни. Строго нахмурившись на Рэнда и Мата, он выпрямился в кресле и демонстративно предался набиванию трубки.

Заинтересовавшись, Рэнд приостановился и едва удержался от вскрика, когда Мат пнул его по лодыжке. Друг Рэнда настойчиво кивнул в сторону двери на другой стороне залы и поспешил туда, не дожидаясь ответа. Рэнд последовал за ним, прихрамывая.

-- С чего это ты? -- сердито спросил он, как только они оказались в коридоре, ведущем в кухню, -- Ты мне чуть не сломал...

-- Это все старик Лугхан, -- сказал Мат, через плечо Рэнда заглядывая в залу, -- я думаю, он подозревает, что это я...

Он тут же замолк, когда хозяйка аль'Вир показалась из кухни, распространяя перед собой аромат свежеиспеченного хлеба. На подносе в ее руках красовались хрустящие хлебцы, которыми она была знаменита по всему Эмондову Полю, а также тарелки с сыром и солеными огурчиками. Вид еды живо напомнил Рэнду о том, что за целое утро он съел только горбушку хлеба перед выходом с хутора. К его смущению, у него забурчало в животе.

Стройная, с толстой косой седеющих волос, спускавшейся на плечо, хозяйка аль'Вир одарила мальчиков материнской улыбкой.

-- Там, в кухне, еще есть, если вы голодные. А я еще не видела мальчишки вашего возраста, который бы не был постоянно голоден. Да и любого возраста, если уж на то пошло. Кстати, если вы предпочитаете, у меня сегодня будут медовые пряники.

Она была одной из немногих замужних женщин, никогда не пытавшихся сосватать Тэма. Если она и проявляла по отношению к Рэнду материнскую заботу, то это сводилось к улыбке и чему-нибудь вкусненькому всякий раз, когда он показывался в трактире. Впрочем, то же самое от нее получал любой окрестный юнец. А коли уж она иногда и смеряла Рэнда оценивающим взглядом, то взглядом и ограничивалась, за что Рэнд ей был весьма благодарен.

Не дожидаясь ответа, она проследовала в залу, откуда немедленно раздались звуки отодвигаемых кресел и возгласы восхищения ароматом хлебцев. Хозяйка аль'Вир была, вероятно, лучшей кухаркой Эмондова Поля, и каждый мужчина на мили вокруг бывал рад возможности отобедать у нее за столом.

-- Пряники, -- сказал Мат, причмокивая.

-- Потом, -- твердо ответил ему Рэнд, -- а то мы никогда не закончим.

Лестница в подвал освещалась лампой, висевшей рядом со входом на кухню. Другая лампа наполняла светом весь подвал, оставляя в сумерках только самые дальние углы. Деревянные стойки вдоль стен поддерживали бочата с сидром и бренди, а также большие бочки с вином и элем, некоторые -- еще запечатанные. Многие винные бочки были надписаны мелом. Надписи сообщали почерком Брана аль'Вира, в каком году было куплено вино, какой лавочник привез его, и из какого оно было города. Однако и эль, и бренди были изготовлены в Двуречье местными хуторянами или самим Браном. Разъезжие лавочники, а иногда даже купцы привозили временами бренди или эль извне Двуречья, но они, во-первых, были хуже местных, а во-вторых, стоили чересчур дорого, и никто их больше одного раза не пил.

-- Ну, -- спросил Рэнд, как только они поставили свои бочки на стойки, -- что ты натворил, что бегаешь от мастера Лугхана?

-- Да ничего особенного. -- Мат пожал плечами. -- Я сказал Адану аль'Каару и его лопоухим дружкам, Эвину Финнгару и Дагу Коплину, что какие-то хуторяне видели неподалеку от деревни огнедышащих псов-призраков, носящихся по лесу. Они это проглотили, как миленькие.

-- И мастер Лугхан на тебя за это злится? -- недоверчиво спросил Рэнд.

-- Не совсем, -- Мат запнулся и покачал головой. -- Я, видишь ли, обсыпал мукой двух его собак, так, что они стали совсем белые, и выпустил их возле дома Дага. Почем я знал, что они домой побегут? Я не виноват. Нечего было дверь держать открытой, они бы и не вбежали. Я же это не для того придумал, чтобы их дом в муке обвалять, -- он хохотнул. -- Я слышал, что хозяйка Лугхан выгнала из дома всех троих -- старика Лугхана и собак -- метлой.

Рэнд сочувствующе поморщился и засмеялся одновременно.

-- На твоем месте я бы не так боялся кузнеца, как Альсбеты Лугхан. Он ее немногим сильнее, и куда покладистей. А вообще -- неважно. Если ты будешь идти быстро, он тебя и не заметит.

Судя по выражению лица, Мат не нашел это чересчур остроумным.

Когда они прошли через залу обратно, оказалось, что особой нужды торопиться Мату не было. Шестеро мужчин сдвинули кресла вплотную друг к другу, в тесный кружок. Сидя спиной к огню, Тэм говорил вполголоса, а остальные слушали его, подавшись вперед. Слушали они так внимательно, что пройди за их спинами стадо овец, никто бы и не заметил. Рэнд было подошел поближе, послушать, о чем они говорят, но Мат потянул его за рукав, глядя умирающим взглядом. Вздохнув, он последовал за Матом к телеге.

Вернувшись в коридор, они обнаружили стоящий на перилах поднос с горячими, сладко пахнущими медовыми пряниками. Там же стояли две кружки и ковш с дымящимся подогретым сидром. Несмотря на свое твердое решение насчет того, что бочки сначала, а пряники потом, две последние ходки Рэнд сделал, чуть не жонглируя бочонком и обжигающим пряником.

Поставив последний бочонок на стойки, Рэнд обратился к Мату, стряхивая крошки с подбородка.

-- А теперь -- к скомо...

На лестнице послышался топот и в подвал влетел, чуть не падая, Эвин Финнгар, с сияющей улыбкой на толстощеком лице. Сияя, он выпалил радостно.

-- А я что знаю! В деревне приезжие! Чужие! -- переведя дух, он хитро взглянул на Мат. -- А псов-призраков я не видел, а зато слышал, что кто-то мастер-Лугхановых собак всех в муке обвалял. Я слышал, хозяйка Лугхан знает, кого искать.

Рэнд с Матом были на несколько лет старше четырнадцатилетнего Эвина и одного этого обычно хватило бы, чтобы они не придали его словам никакого значения. Но тут они переглянулись и заговорили одновременно.

-- В деревне? -- спросил Рэнд, -- Не в лесу?

-- Плащ у него черный? Ты его лицо видел? -- тут же добавил Мат.

Эвин беспокойно поглядел на них обоих, но когда Мат угрожающе двинулся вперед, заговорил.

-- Конечно видел. И плащ у него зеленый. Или серый. Он переливается. Смотря где он стоит. Иногда смотришь прямо на него и не замечаешь, если он не шевелится. А у нее плащ синий, как небо, и наряднее в десять раз, чем любой, какой я когда-либо видел. Да и она сама красивее в десять раз, чем кто угодно, кого я видел. Она -- высокородная дама, как в сказках у скоморохов. Правда-правда.

-- Она? -- переспросил Рэнд, -- да о ком ты говоришь? -- Он взглянул на Мата, который закрыл глаза и обхватил голову руками.

-- Про них-то я и хотел тебе рассказать, -- буркнул Мат, -- пока ты не отвлек меня на... -- Он замолк, открывая глаза, чтобы строго глянуть на Эвина. -- Они приехали вчера вечером, -- продолжил он, -- и остановились здесь, в трактире. Я видел, как они приехали. Лошади у них! Я, Рэнд, никогда таких высоких и стройных лошадей не видел. Скакать, верно, на них можно бесконечно. Я думаю, он на нее работает.

-- В услуженьи, -- перебил Эвин, -- в сказках это называется «он у нее в услуженьи».

Мат продолжал, словно Эвин и рта не раскрывал.

-- Ну в общем, он ее слушается; делает, что она велит. Только он не как наемный работник. Может, он солдат. Он меч носит, как будто это часть его самого, рука там или нога. Перед ним все купеческие охранники -- щенки. А она, Рэнд, она! Я даже представить себе такую раньше не мог. Она прямо из сказки. Она похожа на... -- Он замолчал, кисло посмотрев на Эвина. -- ...на высокородную даму.

-- А кто они? -- спросил Рэнд. Чужаки, помимо купцов, ежегодно скупавших табак и шерсть, да разъезжих лавочников, никогда или почти никогда не приезжали в Двуречье. Да и то большинство купцов и лавочников приезжали каждый год в течение стольких лет, что и чужими-то не считались, просто нездешними. С последнего раза, когда в Эмондовом Поле появлялся настоящий чужак, прошло уже добрых пять лет. Тот чужак убежал от каких-то непонятных неприятностей, преследовавших его в Баэрлоне. Он долго не задержался. -- Что им нужно?

-- Что им нужно? -- воскликнул Мат, -- А мне-то какое дело, что им нужно! Приезжие, Рэнд, незнакомцы, да такие, что нам и не снились. Подумай только!

Рэнд открыл было рот, но закрыл его, ничего не сказав. Из-за всадника в черном плаще он чувствовал себя, словно кот на псарне. Слишком странное совпадение -- одновременно трое чужих в деревне. Трое, если меняющий цвета плащ того мужика никогда не менял цвет на черный.

-- Ее зовут Морайна, -- встрял Эвин, -- Я слышал, как он это сказал. Он ее назвал Морайна. Леди Морайна. А его зовут Лан. Может, Мудрице она и не нравится, а мне нравится.

-- А почему ты решил, что Найниве она не понравилась? -- спросил Рэнд.

-- Она спросила Мудрицу, как проехать к трактиру, -- сказал Эвин, -- и назвала ее «дитя мое».

Рэнд с Матом одновременно присвистнули, и Эвин заторопился с объяснениями.

-- Леди Морайна не знала, что она Мудрица. А когда узнала, извинилась. Правда-правда. И стала ее расспрашивать про травы, и кто есть кто в Эмондовом Поле. Вежливо, как любая здешняя тетка. Повежливее даже некоторых. Она все время расспрашивает, сколько людям лет, да сколько кто где живет, да я не знаю что еще. Ну а Найнива ей стала отвечать с таким видом, будто съела что-то неспелое. А потом, когда леди Морайна ушла, она ей вслед зыркнула, будто... в общем, нехорошо зыркнула.

-- И все? -- удивился Рэнд. -- У Найнивы такой нрав, сам знаешь. Когда Сенн Бью назвал ее ребенком, она его палкой по голове огрела, а ведь он на Совете сидит, да вдобавок ей в дедушки годится. Она вспыхивает по любому поводу, и остывает через два шага.

-- Мне и этого хватает, -- проворчал Эвин.

-- А мне все равно, кого там Найнива огрела, -- усмехнулся Мат, -- лишь бы не меня. Завтра будет самая лучшая Масленица. Скоморох, дама -- что еще кому нужно? И фейерверк-то ни к чему.

-- Скоморох? -- голос Эвина перешел на писк.

-- Пошли, Рэнд, -- продолжил Мат, не обратив на мальчишку никакого внимания. -- Мы тут уже все сделали. Ты должен посмотреть на этого типа.

Он решительно направился вверх по ступеням, а Эвин карабкался за ним, зовя:

-- Мат, а правда скоморох будет? Мат, это не как псы-призраки, а? Или лягушки?

Рэнд задержался, чтобы потушить лампу, а затем поспешил за ними.

Тем временем в общей зале к остальным присоединились Рован Хурн и Самел Крау, так что теперь весь Деревенский Совет был в сборе. Говорил Бран аль'Вир, понизив свой обычно гулкий голос так, что за пределы круга тесно сдвинутых кресел доносился только невнятное бормотание. Староста подчеркивал важность своих слов, постукивая по ладони толстым указательным пальцем, смотря на каждого из мужчин по очереди. Все они кивали, соглашаясь с тем, что он говорил, хотя Сенн кивал с явной неохотой.

То, как тесно собрались мужчины, лучше любой вывески заявляло о том, что говорят они о делах Совета, и, на сей момент, только Совета. Никто из них не одобрил бы, если бы Рэнд подошел послушать. Заключив так, он с сожалением отошел. Оставался еще скоморох. И эти чужаки.

Ни Белы, ни телеги снаружи уже не было -- их забрали Хью или Тэд, трактирные конюхи. Мат и Эвин стояли друг напротив друга, неподалеку от двери трактира. Их плащи трепал ветер.

-- В последний раз тебе говорю, -- рявкнул Мат, -- я тебя не дурачу. Есть скоморох. Иди отсюда. Рэнд, скажи этой войлочной башке, что я говорю правду, может, тогда он отстанет.

Запахивая поплотнее плащ, Рэнд шагнул вперед, чтобы поддержать Мата, но слова замерли на языке, когда он почувствовал, что на его затылке шевелятся волосы. За ним опять кто-то следил. Далеко не такое сильное ощущение, как со всадником, но тоже неприятное, тем более сразу после той встречи.

Быстро оглядев Поляну, ничего прежде не виденного он не обнаружил: дети играют, да люди готовятся к Празднеству, и никто даже не смотрит в его сторону. Весенний Шест стоял в одиночестве, дожидаясь Празднества. Гомон и детский визг доносились с соседних улиц. Все как всегда, как и должно быть. Кроме того, что за ним следят.

Тогда что-то подтолкнуло его повернуться и поднять глаза. На кромке черепичной крыши трактира сидел, чуть пошатываясь от порывов ветра, крупный ворон. Его голова была склонена набок, и черный, бусиной, глаз смотрел... на меня, подумал Рэнд. Он сглотнул и вдруг почувствовал злость, жгучую и пронизывающую.

-- Грязный пожиратель падали, -- пробормотал он.

-- Надоело мне, что на меня пялятся, -- проворчал Мат, и Рэнд обнаружил, что его друг стоял рядом с ним, хмуро глядя на ворона.

Переглянувшись, они одновременно потянулись за камнями.

Два снаряда устремились к цели... и ворон отступил в сторону; камни просвистели над тем местом, где он только что сидел. Всхлопнув крыльями, он снова склонил голову, уставившись на них черным мертвым глазом, как ни в чем не бывало.

Рэнд воззрился на птицу озадаченно.

-- Ты когда-нибудь видел, чтобы ворон... вот так вот? -- тихо спросил он.

Мат покачал головой, не сводя с ворона глаз.

-- Никогда. Ни ворон, ни какая другая птица.

-- Дурная птица, -- прозвучал позади них женский голос, мелодичный, несмотря на нотку отвращения, -- и в лучшие времена нельзя доверять ей.

С пронзительным криком ворон взлетел, так резко, что два черных пера плавно слетели с крыши на землю.

Ошеломленные, Рэнд и Мат повернули головы, чтобы проследить за полетом ворона. Тот стремительно пролетел над Поляной к Туманным Горам, видневшимся высоко за Западнолесьем, превратился в точку и исчез из виду.

Взгляд Рэнда упал на говорившую женщину. Она тоже следила за полетом ворона, но теперь повернулась назад, и глаза Рэнда встретились с ее глазами. Он молча уставился. Это, должно быть, была леди Морайна, и она была все, что рассказывали о ней Мат и Эвин, все это и больше.

Когда он услышал, что она назвала Найниву «дитя мое», он представил ее себе старой, но старой она не была. Он не мог представить, сколько ей лет. Сначала Рэнд подумал, что она такая же молодая, как Найнива, но чем дольше смотрел на нее, тем яснее понимал, что она должна быть старше. В ее больших, темных глазах была некая зрелость, намек на знание, которого нельзя набраться, оставаясь молодым. На мгновение ему почудилось, что эти глаза были двумя глубокими омутами, готовыми поглотить его. Было ясно, почему и Мат, и Эвин назвали ее дамой из скоморошьей сказки. Она держала себя так грациозно, так величественно, что он почувствовал себя неловким и косолапым. Ростом она была едва ему по грудь, но сила ее присутствия была такова, что ее рост казался правильным, а Рэнд почувствовал себя долговязым и неуклюжим.

Никого, подобного ей, Рэнд раньше не видел. Широкий капюшон ее плаща обрамлял лицо и темные, мягко вьющиеся волосы. Рэнд ни разу не видел, чтобы взрослая женщина носила волосы незаплетенными; каждая девочка в Двуречье нетерпеливо ждала, пока Бабий Кружок ее деревни объявит ее достаточно взрослой, чтобы заплести косу. Такой же странной была ее одежда. Ее плащ был из небесно-голубого бархата, с листьями, цветами и плющом, вышитыми серебром по краям. Ее синее с кремовыми прожилками платье мерцало при каждом движении. На шее висело ожерелье из тяжелых золотых звеньев, другая же, тоненькая, золотая цепочка, закрепленная в волосах, поддерживала на ее лбу маленький сияющий голубой камень. Широкий златотканый кушак опоясывал ее талию, а на среднем пальце левой руки красовалось золотое кольцо в форме змеи, кусающей самое себя за хвост. Он никогда раньше не видел такого кольца, хотя и узнал Великого Змея, еще более старый символ вечности, чем Колесо Времени.

Наряднее в десять раз, чем любой, кого я видел, так, кажется, сказал Эвин? Он был прав. Никто никогда так в Двуречье не одевался. Никогда.

-- Доброе утро, сударыня... э... леди Морайна, -- сказал Рэнд. Его лицо горело от стыда за свое косноязычие.

-- Доброе утро, леди Морайна, -- эхом отозвался Мат, немного глаже, но тоже не совсем гладко.

Она улыбнулась, и Рэнд поймал себя на том, что думает, нет ли у нее для него какого-нибудь поручения, чего-нибудь, что дало бы ему повод побыть возле нее. Он знал, что она улыбалась им всем, но улыбка казалась предназначенной только ему. Все это и впрямь походило на ожившую сказку. На лице Мата была глупая ухмылка.

-- Вы знаете мое имя, -- сказала она с ноткой восторга в голосе. Как будто о ее пребывании здесь, сколь угодно недолгом, вся деревня не будет говорить и год спустя! -- Но зовите меня Морайна, а не леди. А как вас зовут?

Эвин выпрыгнул вперед до того, как остальные могли рот раскрыть.

-- Меня зовут Эвин Финнгар, миледи. Я им сказал ваше имя, вот они и знают. Я слышал, как Лан его говорил, только я не подслушивал, правда-правда. У нас в Эмондовом Поле никогда таких, как вы, не было. А к нам вот еще на Масленицу скоморох приехал. А вы ко мне домой зайдете? У моей мамы сегодня пироги с яблоками.

-- Нужно будет заглянуть, -- ответила она, кладя руку на плечо Эвина. В ее глазах сверкнула веселая искорка, хотя больше ничем она своего веселья не показала. -- Не знаю, Эвин, как я выдержу состязание со скоморохом. Но вы все должны звать меня Морайной, -- она ожидающе глянула на Мата с Рэндом.

-- Я Мат Котон, ле... э, Морайна, -- сказал Мат. Он дернулся в неуклюжем поклоне и покраснел, выпрямившись.

Рэнд подумывал, не отколоть ли и ему что-то подобное, на манер героев в сказках, но, имея перед собой пример Мата, просто назвал свое имя. По крайней мере, при этом он не запнулся.

Морайна перевела взгляд с него на Мата и обратно. Рэнд подумал, что ее улыбка, едва заметный изгиб уголков рта, напоминала улыбку Эгвены, когда у той был какой-нибудь секрет.

-- Возможно, мне будет нужно выполнить кое-какие небольшие поручения, пока я буду в Эмондовом Поле, -- сказала она. -- Быть может, вы мне согласитесь помочь?

Она засмеялась, когда они, перебивая друг друга, поспешно согласились.

-- Вот, -- сказала она, и Рэнд удивился, когда она вложила монету в его ладонь, закрывая ее и обеими руками.

-- Не нужно... -- начал было он, но та только отмахнулась от его протестов, вручая монету Эвину и закрывая вокруг другой ладонь Мата, точно так же, как она закрыла ладонь Рэнда.

-- Конечно, нужно, -- произнесла она, -- нельзя же вам работать даром. Считайте это символической платой, и храните при себе, так, чтобы помнили, что согласны прийти, когда я позову. Между нами теперь связь.

-- Я никогда не забуду, -- пропищал Эвин.

-- Попозже мы поговорим, -- сказала она, -- и вы мне все о себе расскажете.

-- Леди... то есть, Морайна? -- нерешительно спросил Рэнд, когда она повернулась уйти. Она остановилась и взглянула на него через плечо, и ему пришлось сглотнуть, прежде чем продолжить. -- Зачем вы приехали в Эмондово Поле?

Выражение ее лица не изменилось, но он, неожиданно и непонятно почему, пожалел о том, что спросил, и поспешил объясниться.

-- Я не хотел быть грубым, простите. Просто никто не приезжает в Двуречье, кроме купцов и разъезжих лавочников, когда снег не слишком глубоко лежит, чтобы добраться сюда из Баэрлона. Почти что никто. И уж точно никто вроде вас. Купеческие охранники иногда говорят, что здесь у нас самая глухомань и медвежий угол. Я думаю, всем приезжим и должно так казаться. Я просто поинтересовался.

Тогда ее улыбка исчезла, словно она что-то вспомнила. С секунду она просто смотрела на Рэнда.

-- Я изучаю историю, -- сказала она наконец, -- собираю старые легенды и сказки. Место, что вы зовете Двуречьем, всегда меня интересовало. Иногда я изучаю легенды о том, что произошло здесь давным-давно, здесь, и в других местах.

-- Легенды? -- спросил Рэнд, -- Что тут когда случалось, в Двуречье, чтобы заинтересовать кого-то вроде... то есть, что тут вообще когда случалось?

-- И как еще это можно звать, кроме как Двуречье? -- добавил Мат. -- Оно всегда называлось Двуречье.

-- С вращением Колеса Времени, -- проговорила Морайна, наполовину про себя, с отрешенным взглядом, -- страны и области носят много имен. Люди носят много имен, много лиц. Разные лица, но человек всегда тот же. Но никому не ведома Великая Вязь, сплетаемая Колесом, ни даже Вязь Эпохи. Мы можем лишь смотреть, лишь изучать и надеяться.

Рэнд уставился на нее, не в силах произнести ни слова, не в силах спросить ее, о чем она говорила. Он не был уверен, предназначалось ли это для них вообще. Остальные двое тоже стояли в ошеломленном молчании, заметил он. У Эвина отвисла челюсть.

Морайна снова посмотрела на них, и все трое вздрогнули, точно проснувшись.

-- Поговорим позже, -- сказала она. Никто из них не вымолвил ни слова. -- Позже. -- Она двинулась по направлению к Тележному Мосту, не идя, а словно скользя по земле. Полы ее плаща распахнулись, как крылья, по обе стороны.

Как только она ушла, высокий мужчина, которого Рэнд до тех пор не замечал, отделился от фасада трактира и последовал за ней. Одна его рука покоилась на длинной рукояти меча. Одет он был в темно-серое с зеленым, так, чтобы слиться с листвой или тенью, а его плащ переливался оттенками серого, зеленого и коричневого цветов, развеваясь на ветру. Временами он почти что исчезал, растворяясь в том, что находилось позади него. Плетеный кожаный ремешок удерживал его длинные, тронутые у висков сединой волосы. Лицо это казалось высеченным из камня, с твердыми плоскостями и углами, обветренное, но без морщин, несмотря на седину в волосах его обладателя. Его манера двигаться напомнила Рэнду волчью.

Проходя мимо трех юнцов, он смерил их холодно-голубым, как зимний рассвет, взглядом. По его лицу нельзя было сказать, что именно показало измерение. Он ускорил шаг, догоняя Морайну, затем пошел рядом с нею, нагибаясь и что-то ей говоря. Рэнд вздохнул -- он и не подозревал, что задержал дыхание.

-- А это был Лан, -- неровно произнес Эвин, как будто он тоже не дышал, такой уж то был взгляд. -- Спорим, что он Остерег.

-- Не будь дураком, -- Мат засмеялся, но смех получился дрожащий. -- Остереги только в сказках бывают. У них там мечи и доспехи все в золоте и драгоценных каменьях, и они всегда на севере, в Великой Жухлыни, сражаются со всяким злом, троллоками там и вообще.

-- Ну, значит, он мог бы быть Остерегом, -- настаивал Эвин.

-- Ты на нем золото и каменья видел? -- презрительно рассмеялся Мат. -- У нас что, в Двуречье троллоки водятся? Одни овцы тут водятся. Любопытно, что тут могло произойти, что ее так интересует.

-- Что-нибудь да могло, -- неторопливо ответил Рэнд. -- Говорят, трактир тут стоял тысячу лет, а то и дольше.

-- Тыща лет сплошных овец, -- сказал Мат.

-- Серебряное пенни! -- вдруг вспыхнул Эвин, -- Она мне дала целое серебряное пенни! Ой, чего я куплю, когда лавка приедет!

Рэнд открыл ладонь, чтобы взглянуть на данную ему монету и чуть не выронил ее от изумления. Чеканный рельеф с женщиной, держащей язык пламени на открытой ладони, был ему незнаком, но он часто смотрел, как Бран аль'Вир взвешивал монеты, что привозили купцы из дюжин различных земель, и таким образом мог судить о ее стоимости. На столько серебра можно было где угодно в Двуречье купить хорошую лошадь, и еще бы осталось.

Он взглянул на Мата и увидел то же ошеломленное выражение, что, должно быть, появилось и на его лице. Повернув ладонь с монетой так, чтобы Мат мог ее видеть, а Эвин нет, он вопросительно поднял бровь. Мат кивнул, и с минуту они смотрели друг на друга с озадаченным удивлением.

-- Что у нее за поручения такие? -- спросил, наконец, Рэнд.

-- Я не знаю, -- твердо сказал Мат, -- да мне и все равно. Да я ее и не потрачу. Даже когда лавка приедет, -- с этими словами он засунул монету к себе в карман куртки.

Кивнув, Рэнд проделал со своей монетой то же самое. Он не знал, почему именно, но Мат был прав. Нельзя тратить эту монету -- она ведь была от нее. Для чего еще могло пригодиться серебро, он не знал, но...

-- Как по-вашему, мне мою тоже оставить? -- на лице Эвина отразилась мучительная нерешительность.

-- Ну только если ты хочешь, -- ответил Мат.

-- По-моему она ее тебе дала, чтобы ты ее потратил, -- сказал Рэнд.

Поглядев на монету, Эвин покачал головой и сунул серебряное пенни в карман.

-- Я его сохраню, -- изрек он горестно.

-- Еще же скоморох есть, -- сказал Рэнд, и младший мальчишка оживился.

-- Если он когда-нибудь глаза продерет, -- добавил Мат.

-- Рэнд, -- протянул Эвин, -- ну есть скоморох, или нету?

-- Увидишь, -- ответил со смехом Рэнд. Ясно было, что Эвин не поверит, пока своими глазами не увидит скомороха. -- Рано или поздно он должен спуститься.

Со стороны Тележного Моста донесся гомон, и когда Рэнд увидел, чем он был вызван, то рассмеялся от радости. Толпа деревенских жителей, от седовласых старцев до младенцев, едва научившихся ходить, сопровождала к мосту высокий, огромный фургон, запряженный упряжкой из восьми лошадей. Снаружи парусинового навеса фургона, словно грозди винограда, висели мешки и свертки. Наконец-то явился разъезжий лавочник. Чужаки и скоморох, фейерверк и лавочник. Чудесная будет Масленица. Лучшая из всех.

Глава 3

Лавочник

Под грохот и звон связок кастрюль и сковородок разъезжая лавка, окруженная роем деревенских жителей и прибывших на Празднество хуторян перевалила через бревенчатый Тележный Мост. Лавочник завернул коней к трактиру. Со всех сторон, не сводя глаз с его тощей фигуры, сидевшей на козлах, к огромному фургону, чьи колеса были выше человеческого роста, тянулся народ.

Человек, правивший фургоном, был Падан Файн, бледный и худой мужчина с длинными руками и массивным, как клюв, носом. Файн, с его манерой улыбаться и посмеиваться про себя, точно он знал что-то смешное, чего никто больше не знал, приезжал со своей лавкой в Эмондово Поле каждую весну, насколько помнил Рэнд.

Как только упряжка остановилась, гремя упряжью, дверь трактира распахнулась и появился Деревенский Совет под предводительством мастера аль'Вира и Тэма. Они шествовали нарочито спокойно, даже Сенн Бью, среди выкриков и гомона остальных, требующих то булавок, то кружев, то книг, то еще чего. Толпа неохотно расступалась, пропуская их вперед, сразу смыкаясь за ними и не прекращая звать лавочника. Наиболее громко люди требовали новостей.

С точки зрения деревенских жителей чай, иголки и прочее были лишь половиной груза лавки. Второй, не меньшей важности половиной, были новости из внешнего мира, мира снаружи Двуречья. Иные лавочники просто выкладывали все, что знали, вываливали, точно в кучу мусора, чтобы их больше не тревожили. Из иных каждое слово приходилось выдавливать, и говорили они неохотно и недружелюбно. Файн же рассказывал новости легко и непринужденно, хотя и в несколько поддразнивающей манере, и устраивал из рассказа представление вроде скоморошьего. Лавочник любил быть в центре внимания, расхаживая, точно петух-недомерок, любил, чтобы все на него смотрели. Рэнду внезапно пришло в голову, что Файну может и не понравиться присутствие в деревне настоящего скомороха.

Тщательно привязывая вожжи, лавочник уделял Деревенскому Совету ровно столько же внимания, сколько и толпе вокруг него, то есть почти никакого. Изредка он кивал головой неизвестно кому, или махал рукой тем, с кем был особо дружен. Хотя близко он ни с кем не дружил -- так, сходить в трактир, хлопнуть по спине при встрече.

Народ все громче призывал его говорить, но Файн ждал, возясь с различными мелочами на козлах, пока степень напряженности достигнет желаемого уровня. Совет молчал, сохраняя присущее Совету достоинство, но клубы трубочного дыма, сгущавшиеся над головами, показывали, чего это стоило.

Рэнд и Мат протиснулись в толпу, подбираясь как можно ближе к фургону. Рэнд бы остановился и на полпути, но Мат тащил его вперед до тех пор, пока они не оказались сразу за спинами Совета.

-- Я уж думал, ты все Празднество на хуторе просидишь! -- крикнул Рэнду, перекрывая гомон толпы, Перрин Айбара. На полголовы ниже Рэнда, кудрявый подмастерье кузнеца был так коренаст, что казался шириной в полтора человека. Размером мощных рук и плеч он мог поспорить с самим мастером Лугханом. Для Перрина не составило бы труда протолкаться сквозь толпу, но это было не в его обычае. Он пробирался между стоящими осторожно, извиняясь перед людьми, ничего, кроме лавочника, не замечавшими. Он все равно извинялся, стараясь никого не пихнуть, по мере того, как он добрался до Мата с Рэндом.

-- Представляете? -- сказал он, наконец-то приблизившись к ним. -- Лавка как раз на Масленицу! Я так думаю, и фейерверк будет.

-- Ты и половины всего не знаешь! -- рассмеялся Мат.

Перрин глянул на него подозрительно и повернул вопросительный взгляд к Рэнду.

-- Это правда, -- крикнул Рэнд, указывая на гомонящую толпу людей вокруг. -- Потом все объясню. Потом, я говорю!

Тут Падан Файн выпрямился на козлах, и толпа моментально стихла. Последние слова Рэнда раздались в полнейшей тишине, как раз, когда лавочник поднял было руку и открыл рот. Все повернулись и взглянули на Рэнда. Тощий и костлявый лавочник, приготовившийся захватить своими первыми словами все внимание собравшихся, посмотрел на него острым, ищущим взглядом.

Щеки Рэнда покраснели, и ему захотелось стать размером с Эвина, чтобы не так выделяться в толпе. Его друзьям тоже стало неудобно. Всего год назад Файн начал признавать их троих за взрослых мужчин -- обычно он не обращал никакого внимания на тех, кто был слишком молод, чтобы закупить достаточно товара с его фургона. Рэнд надеялся, что он не опустился в глазах лавочника до мальчишки.

Громко фыркнув, Падан Файн запахнул свой тяжелый плащ.

-- Ну уж нет, не потом, -- воскликнул лавочник, вновь вздымая кверху руку, -- я сейчас вам все расскажу.

Говоря, он широко жестикулировал, швыряя слова в толпу.

-- Вы думаете, вам тут в Двуречье туго приходится, а? Во всем мире всем туго приходится, от Великой Жухлыни на севере до Моря Бурь на юге. От Аритского океана на западе до Айельской Пустоши на востоке. И еще дальше. Зима суровей, чем когда-либо, такая, что кровь стынет в жилах и кости трещат от холода? Брррр! Зима везде холодная. В Пограничье вашу зиму назвали бы весной. А весна, вы говорите, все не идет? Волки овец дерут? Может, и на людей нападают? Так примерно дела обстоят? Ну так вот, весна везде запаздывает. Волки повсюду голодны и вонзят клыки в любое мясо, какое найдут: овцу ли, корову, или человека. Но есть вещи и похуже, чем зима да волки. Многие были бы рады иметь только ваши маленькие беды, -- он замолчал в ожидании.

-- Что может быть хуже, чем когда волки дерут овец и людей? -- потребовал ответа Сенн Бью, и остальные поддержали его.

-- Когда люди дерут людей, -- мрачный и торжественный ответ лавочника пустил по толпе гул взволнованного шепота, который усилился по мере того, как он продолжил. -- Я имею в виду войну. В Геальдане бушуют война и безумие. Снега Даллинского Леса красны от человеческой крови. Вороны и вороний грай наполняют воздух. Армии спешат в Геальдан. Народы, великие Дома, и великие люди шлют солдат на битву.

-- Война? -- рот мастера аль'Вира неловко скривился вокруг непривычного слова. Никто в Двуречье никогда не имел отношения к войне. -- Почему у них война?

Файн ухмыльнулся и у Рэнда создалось впечатление, что он издевается над отрезанностью двуречинцев от остального мира, над их неосведомленностью. Лавочник склонился вперед, словно хотел сказать старосте что-то по секрету, но его шепот пронесся над толпой, как и было задумано.

-- Поднят штандарт Дракона, и люди сбираются, чтобы биться с ним. Или под ним.

Долгий вздох потрясения покинул глотку каждого, и Рэнд невольно содрогнулся.

-- Дракон! -- простонал кто-то, -- Темный бродит по Геальдану!

-- Никакой не Темный, -- проворчал Харал Лугхан. -- Дракон и Темный -- разные вещи. И к тому же это так или иначе Лжедракон.

-- Давайте послушаем мастера Файна, -- сказал староста, но успокоить людей было непросто. Крики звучали со всех сторон, мужики и бабы перекликались через головы друг друга.

-- Ничем не лучше Темного!

-- Дракон расколол мир, так ведь?

-- Он начал! Он вызвал Время Безумия!

-- Все помнят пророчества! Когда Дракон возродится, кошмары покажутся розовыми снами!

-- Он просто очередной Лжедракон! Иначе и быть не может!

-- Какая разница? Помните, прошлый Лжедракон тоже войну начал. Тысячи убитых, Файн, правда? Он Иллиан осадил.

-- Времена недобрые. Никто двадцать лет себя Драконом Возрожденным не объявлял, а теперь три за пять лет. Недобрые времена! Только на погоду гляньте!

Рэнд переглянулся с Матом и Перрином. Глаза Мата возбужденно сияли, но Перрин обеспокоенно хмурился. Рэнд помнил все истории о людях, что называли себя «Дракон Возрожденный», и если все они показали себя Лжедраконами, исчезая или погибая, не исполнив ни одного из пророчеств, то то, что они сделали до того, было достаточно страшно. Целые страны, разоренные битвами, большие и малые города, преданные огню и мечу. Трупы сыпались, точно осенние листья, и беженцы запруживали дороги толпами, тесными, как стадо овец в загоне. Так говорили купцы и разъезжие лавочники, и никто из двуречинцев в здравом уме не подвергал их слов сомнению. Когда же истинный Дракон будет рожден снова, говорили некоторые, наступит конец света.

-- Прекратите! -- крикнул староста, -- Замолчите и перестаньте заводиться до пены у рта. Это только ваше воображение. Пускай мастер Файн расскажет нам про этого Лжедракона.

-- А это точно Лжедракон? -- кисло осведомился кровельщик.

Мастер аль'Вир мигнул, точно захваченный врасплох, а после рявкнул:

-- Не будь старым дурнем, Сенн!

Но Сенн уже снова зажег толпу.

-- Это не может быть Дракон Возрожденный! Свет спаси нас, не может!

-- Бью, старый олух! Ты хочешь беду накликать?

-- Еще и Темного поименуй! Ты Драконом-одержимый, Сенн. Всем нам накаркаешь несчастье!

Сенн вызывающе огляделся вокруг, стараясь встретить холодным взглядом направленные на него хмурые взгляды односельчан, и повысил голос.

-- Я не слышал, чтобы Файн сказал, что это Лжедракон! А вы что, слышали? Разуйте глаза! Где урожай по колено высотой или выше? Почему зима, когда уже месяц, как должна быть весна?

Послышались сердитые возгласы и требования, чтобы Сенн попридержал язык.

-- Я не замолчу! Мне тоже такие разговоры не в охотку, но я не буду прятаться под корзиной, когда мне таренец идет глотку резать. И стоять, рот открывши, для файнова удовольствия, я тоже не буду. Говори прямо, лавочник. Что ты слышал? Этот человек Лжедракон, или нет? А?

Если Файн и был обеспокен новостями, что он привез, или переполохом, который поднял, он не подал виду. Он пожал плечами и почесал нос тощим пальцем.

-- Ну об этом будем судить, когда все кончится, -- он застыл с одной из своих загадочных улыбок, обводя собравшихся взглядом, словно прикидывая, как они прореагируют, и находя это забавным. -- Что я знаю, так это то, что, -- произнес он, слишком обыденным тоном, -- он владеет Единой Силой. Другие не владели, но он умеет источать. Земля разверзается под ногами его врагов, и укрепленные стены рушатся от его крика. Молнии являются на его зов, и ударяют, куда он укажет. Вот что я слышал, и от людей, которым верю.

Наступила ошеломленная тишина. Рэнд посмотрел на друзей. Перрин словно видел перед собой что-то неприятное, но Мата, судя по всему, рассказ захватил.

Лицо Тэма было чуть менее спокойным, чем обычно. Он подозвал старосту поближе, но прежде, чем он мог заговорить, взорвался Эвин Финнгар.

-- Он сойдет с ума и умрет! В сказках мужчины, источающие Силу, всегда сходят с ума, а потом чахнут и умирают. Только женщины могут к ней прикасаться. Он что, не знает этого? -- Он нырнул, избегая подзатыльника от мастера Бью.

-- Хватит болтать, мальчишка, -- Сенн потряс перед носом Эвина корявым кулаком. -- Имей уважение и оставь старших разбираться с подобными вещами. Кыш отсюда!

-- Спокойно, Сенн, -- проворчал Тэм, -- мальчику просто интересно. Не нужно от тебя этих глупостей.

-- Веди себя, как подобает в твоем возрасте, -- добавил Бран, -- и не забывай хоть сегодня, что ты на Совете.

Морщинистое лицо Сенна Бью темнело с каждым словом Тэма и старосты, пока не приобрело лиловый оттенок.

-- Вы знаете, о каких женщинах он говорит. Перестань хмуриться на меня, Лугхан, и ты тоже, Крау. Это приличная деревня, живет тут приличный народ, и, мало того, что Файн тут разглагольствует про Лжедраконов, владеющих Силой, так тут еще этот Драконом-стукнутый мальчишка приплетает сюда Аэс Седаи. О некоторых вещах просто нельзя разговаривать вслух, и мне наплевать, если вы позволите этому глупому скомороху рассказывать любые истории, какие он пожелает. Это и неправильно, и непристойно.

-- Я никогда не видел, не слышал и не чуял ничего, о чем нельзя было бы говорить вслух, -- сказал Тэм, но Файн еще не закончил.

-- Аэс Седаи уже приплелись сюда сами, -- заговорил лавочник, -- группа их выехала на юг из Тар Валона. Поскольку он использует Силу, никто, кроме Аэс Седаи не может победить его, сколько ни бейся, и никто, кроме них, не может разделаться с ним, когда его победят. Если его победят.

Кто-то в толпе застонал вслух, и даже Тэм и Бран обменялись беспокойными взглядами. Сельчане столпились теснее, и некоторые запахнули поплотнее плащи, хотя ветер уже притих.

-- Конечно, его победят! -- крикнул кто-то.

-- Их же всегда в конце концов бьют, Лжедраконов!

-- Его же должны обязательно побить?

-- А ну как не побьют?

Тэм, наконец, улучил момент, чтобы шепнуть что-то на ухо старосте, и Бран, кивая и игнорируя шум толпы вокруг, дождался, пока он закончит, прежде чем повысить собственный голос.

-- Слушайте все! Замолчите и слушайте! -- Крики снова утихли до гомона. -- Это не простые новости снаружи. Деревенский Совет должен это обсудить. Мастер Файн, если ты присоединишься к нам в трактире, у нас есть к тебе вопросы.

-- Добрая кружка глинтвейна -- это не самое худшее, чего я мог бы сейчас пожелать, -- со смешком отвечал лавочник. Он спрыгнул с козел, отряхнул руки о куртку, и с жизнерадостным выражением на лице поправил плащ. -- Вы за лошадьми присмотрите? Вот спасибо.

-- Я хочу послушать, что он скажет! -- прозвучало несколько возгласов протеста.

-- Вы это, не уводите его! Меня жена послала за булавками! -- это был Уит Конгар; он ссутулил плечи под неодобрительными взглядами окружающих, но не отступил.

-- Мы тоже право имеем вопросы задавать! -- закричал кто-то сзади, -- Я...

-- Тишина! -- проревел староста, отчего все испуганно затихли, -- Когда Совет задаст свои вопросы, мастер Файн вернется и расскажет вам все новости. И продаст вам все котлы и булавки. Хью! Тад! Лошадей мастера Файна -- в конюшню!

Тэм и Бран стали по обе стороны лавочника, остальной Совет собрался позади них, и все они кучкой удалились в «Винный Ключ», захлопнув двери перед носом тех, кто собрался было затесаться за ними. Стук в дверь не принес результатов, кроме одного-единственного окрика старосты.

-- Ступайте домой!

Люди толклись перед трактиром, вполголоса обсуждая, что сказал лавочник, что это все значило, и какие вопросы задавал Совет, и какие вопросы задал бы каждый из присутствующих. Кое-кто заглядывал в окна трактира, а некоторые пытались расспрашивать Хью и Тада, хотя чего они хотели от них добиться, было неясно. Два коренастых конюха в ответ только ворчали, продолжая методично снимать с упряжки сбрую. Одну за одной они увели файновых лошадей в конюшню, и, уведя последнюю, не вернулись.

Рэнд не обращал на толпу внимания. Он присел на остатки старого каменного фундамента, закутался в плащ, и стал смотреть на дверь трактира. Геальдан. Тар Валон. Сами названия звучали странно и завораживающе. Это были места, о которых он знал только из новостей лавочников и рассказов купеческих охранников. Аэс Седаи, войны, Лжедраконы: обо всем этом говорили вечерами перед камином, когда странные тени от свечи плясали по стенам, а за ставнями завывал ветер. Вообще-то, по-крупному, он бы предпочел все-таки волков и метели. Но все равно, там, снаружи Двуречья, должно быть необычно, как будто живешь в скоморошьей сказке. Приключение. Одно длинное приключение длиной во всю жизнь.

Понемногу сельчане разошлись, все еще ворча и качая головами. Уит Конгар задержался перед покинутым фургоном и подозрительно осмотрел его, будто ожидая, что оттуда вылезет еще один, до поры спрятанный, лавочник. Под конец остались только несколько молодых людей. Мат и Перрин подошли туда, где сидел Рэнд.

-- Я и не знаю, как скоморох может быть лучше, -- взбудораженным тоном сказал Мат. -- Интересно, может и мы увидим Лжедракона.

Перрин покачал косматой головой.

-- Не желаю я смотреть на него. Может, где-нибудь еще, но не в Двуречье. И уж всяко не ценой войны.

-- И не ценой того, что Аэс Седаи приедут, -- добавил Рэнд. -- Ты что, забыл, кто вызвал Раскол? Может, Дракон и начал, но мир-то раскололи Аэс Седаи.

-- Я однажды слышал историю, -- проговорил Мат, -- от стражника одного скупщика шерсти. Он сказал, что Дракон будет возрожден в час величайшей нужды человечества, и спасет нас всех.

-- Ну и дурак он был, что верил в это, -- твердо заявил Перрин, -- а ты дурак, что слушал.

Его голос не был злым -- разозлить Перрина было очень трудно. Но иногда его раздражали бесшабашные причуды Мата, и легкое раздражение в его голосе слышалось.

-- Может, он еще сказал, что мы все потом заживем в новой Эпохе Легенд, а?

-- Я ж не сказал, что я сам этому поверил, -- запротестовал Мат, -- я только слышал. Найнива тоже слышала. Я думал, она и с меня, и со стражника шкуру спустит. Он, стражник, сказал, что многие в это верят, только боятся признаться, боятся Аэс Седаи или Сыновей Света. Он больше ничего не сказал, и тут Найнива на нас кинулась. Она рассказала купцу, и тот сказал, что этот стражник с ним в последний раз поехал.

-- Так ему и надо, -- сказал Перрин. -- Дракон, который нас всех спасет? Коплинщина.

-- Интересно, что за нужда это будет, что мы позовем Дракона, чтобы он нас спас, -- произнес Рэнд. -- Это все равно, что у Темного просить помощи.

-- Он не сказал, -- скованно ответил Мат, -- и про новую Эпоху Легенд он не говорил. Он сказал, что с пришествием Дракона мир будет разорван в клочья.

-- Ну это нас, конечно, спасет, -- сухо сказал Перрин. -- Еще один Раскол.

-- Чтоб я сгорел! -- зарычал Мат. -- Я же вам только рассказываю, что стражник говорил.

Перрин покачал головой.

-- Я только хочу, чтобы Аэс Седаи и Дракон, лже- или нет, сидели бы себе на своих местах. Может, тогда Двуречье и уцелеет.

-- Вы как думаете, они правда тьмодруги? -- сказал Мат, озабоченно нахмурившись.

-- Кто? -- спросил Рэнд.

-- Аэс Седаи.

Рэнд покосился на Перрина, который пожал плечами.

-- Истории... -- начал он медленно, но Мат перебил его:

-- Не везде в историях они служат Темному, Рэнд.

-- Свет, Мат, -- сказал Рэнд, -- они вызвали Раскол. Чего тебе еще надо?

-- Наверное, -- вздохнул Мат, но в следующий момент он снова улыбался. -- А старый Били Конгар говорит, что их не бывает. Ни Аэс Седаи, ни тьмодругов. Он говорит, это сказки. И в Темного, он говорит, он тоже не верит.

Перрин фыркнул.

-- Конгар, несущий коплинщину. Чего еще было и ожидать.

-- Старый Били назвал Темного по имени. Спорим, вы и не знали?

-- Свет! -- выдохнул Рэнд.

Улыбка Мата расширилась.

-- Это было прошлой весной, как раз перед тем, как червь завелся на его полях, и ни на чьих других. Перед тем, как все его домашние слегли с желтоглазой лихорадкой. Я слышал, как он это сделал. Он до сих пор говорит, что не верит, но когда я теперь прошу, чтобы он поименовал Темного, он в меня чем-нибудь швыряется.

-- Ну у тебя на такое как раз глупости хватит, Мат Котон, не так ли? -- Найнива аль'Меар вступила в их кучку. Ее толстая коса была перекинута через плечо, и чуть не щетинилась от ярости. Рэнд поспешно вскочил на ноги. Стройная, ростом достигавшая чуть выше плеча Мата, сейчас Мудрица казалась выше любого из них, и то, что она была молодая и хорошенькая, не играло ни малейшей роли. -- Я тогда подозревала что-то в этом роде насчет Били Конгара, но я думала, что в тебе все-таки больше здравого смысла и ты не станешь дразнить его, чтобы он поступил так еще раз. Может по возрасту, Матрим Котон, тебя уже женить пора, но по правде говоря, тебя из пеленок нельзя еще выпускать. Скоро ты, чего доброго, и сам Темного поименуешь.

-- Нет, Мудрица, -- запротестовал Мат, желая, судя по выражению его лица, оказаться где-либо подальше, -- это не я, это старый Били, то есть я хотел сказать мастер Конгар! Кровь и пепел, я...

-- Следи-ка за своим языком, Матрим!

Рэнд вытянулся по струнке, хотя взор Мудрицы был направлен не на него. Перрин выглядел столь же ошеломленным. После каждый из них станет возмущаться по поводу взбучки, полученной от женщины едва их старше -- все возмущались после найнивиных взбучек, хотя и никогда в ее присутствии, -- но лицом к лицу разница в возрасте казалась весьма и весьма существенной. Особенно если Мудрица сердилась. Палка в ее руке была толстой с одного конца, и тонкой, как розга, с другого, и она вполне могла прогуляться по голове, ногам или рукам кого угодно, кого Найнива уличала в валянии дурака -- не разбирая возраста и положения.

Мудрица настолько завладела вниманием Рэнда, что он и не заметил, что она была не одна. Заметив свою оплошность, он начал подумывать об отступлении, невзирая на то, что Найнива скажет или сделает потом.

Эгвена стояла в нескольких шагах позади Мудрицы, пристально смотря перед собой. Такого же роста и той же темной масти, что и Найнива, она могла бы послужить в тот момент отражением найнивиного настроения -- руки скрещены под грудью, плотно сжаты в знак неодобрения губы. Капюшон ее мягкого серого плаща бросал тень на лицо, и в ее больших карих глазах в этот раз не играла смешинка.

Было бы только честно, подумал Рэнд, если бы то, что он был старше ее на два года, давало ему хоть какое-то преимущество, но не тут-то было. Он и в лучшие времена не умел гладко говорить с девушками, не то что Перрин, но когда Эгвена смотрела на него, вот так вот, раскрывая глаза как можно шире, будто все ее внимание обращено к нему, слова вообще отказывались ему повиноваться. Может, когда Найнива уйдет, ему удастся скрыться. Но он знал, что не удастся, хотя и не понимал, почему.

-- Если ты уже закончил пялиться, как баран на новые ворота, Рэнд аль'Тор, -- сказала Найнива, -- тогда расскажи-ка мне почему вы тут разговаривали о вещах, не затрагивать которые даже у вас, бычков этаких, должно хватать ума.

Рэнд вздрогнул и оторвал взгляд от Эгвены; когда Мудрица заговорила, на ее лице появилась легкая улыбочка. Голос Найнивы был резок, но и она прятала знающую улыбку, -- до тех пор, пока Мат не расхохотался. Улыбка Мудрицы исчезла, и взгляд, которым она одарила Мата, заставил его оборвать хохот, задушенно квакнув.

-- Ну, Рэнд? -- спросила Найнива.

Краешком глаза он заметил, что Эгвена все еще улыбалась. Что она нашла веселого?

-- Вполне естественно, Мудрица, что мы заговорили об этом, -- ответил он поспешно. -- Лавочник -- Падан Файн... -- ...эээ.. -- мастер Файн -- привез новости о Лжедраконе в Геальдане, и о войне, и об Аэс Седаи. Совет решил, что это достаточно важно, чтобы расспросить его самим. О чем же еще нам говорить?

Найнива покачала головой.

-- Так вот почему лавка стоит без присмотра. Я слышала, как народ побежал ей навстречу, но не могла оставить хозяйку Аиллин, пока у нее не спал жар. Так значит Совет расспрашивает лавочника о том, что творится в Геальдане? Ну, если я их знаю, они не зададут ему ни одного толкового вопроса из тех, что надо задать. Если нужно будет узнать что полезное, без Бабьего Кружка не обойтись.

Поправив плащ на плечах, она решительно проследовала внутрь трактира.

Эгвена за ней туда не пошла. Когда за Мудрицей захлопнулась дверь, младшая женщина подошла ближе к Рэнду и встала лицом к нему. Она больше не хмурилась, но ее немигающий взгляд заставлял его чувствовать себя неловко. Он взглянул на друзей, но те отодвинулись, с широкими улыбками бросая его на произвол судьбы.

-- Не давай Мату затесать тебя в свои глупости, -- произнесла Эгвена так же серьезно, как сама Мудрица, и вдруг захихикала. -- В последний раз я тебя таким видела, когда Сенн Бью поймал тебя с Матом на своей яблоне, когда вам было по десять лет.

Он переступил с ноги на ногу и посмотрел на друзей. Те стояли неподалеку, Мат о чем-то говорил, возбужденно жестикулируя.

-- Ты потанцуешь со мною завтра? -- Но хотел сказать он совсем не это. Он хотел потанцевать с ней, но в то же самое время ему очень не хотелось чувствовать себя так неловко, как он всегда чувствовал себя рядом с нею. Сейчас он именно так себя и чувствовал.

Уголки ее рта шевельнулись в слабой улыбке.

-- Днем, -- ответила она, -- утром я буду занята.

С того места, где стояли остальные, раздался возглас Перрина: «Скоморох!»

Эгвена повернулась к ним, но Рэнд тронул ее за руку.

-- Занята? Чем?

Несмотря на холод, она откинула назад капюшон плаща и непринужденным жестом перекинула волосы через плечо. Когда он видел ее в последний раз, ее волосы спадали темными волнами ниже плеч, и только красная лента удерживала их; сейчас же они были заплетены в длинную косу.

Он уставился на эту косу, словно это была гадюка, потом глянул в сторону Весеннего Шеста, одиноко возвышавшегося над Поляной, готового для завтрашнего Празднества. Утром незамужние девушки, достигшие подходящего для замужества возраста, будут водить хоровод вокруг Шеста. Он сглотнул. Почему-то до него до сих пор не доходило, что она достигнет совершеннолетия одновременно с ним.

-- Если кто-то достаточно взрослый, чтобы жениться, -- пробормотал он, -- это еще не значит, что сразу жениться надо.

-- Конечно. Или что вообще надо.

Рэнд моргнул.

-- Вообще?

-- Мудрицы почти никогда не выходят замуж. Найнива меня учит, ты же знаешь. Она говорит, что у меня есть талант, что я могу выучиться слушать ветер. Найнива говорит, что не все Мудрицы могут это, даже если они говорят, что могут.

-- Мудрица! -- захохотал он, не уловив опасного блеска в ее глазах. -- Да Найнива будет у нас Мудрицей еще лет пятьдесят, если не больше. Ты что, до седых волос в ученицах проходишь?

-- Есть и другие деревни, -- горячо возразила она. -- Найнива говорит, что деревни к северу от Тарена всегда выбирают Мудрицу издалека, чтобы, как они считают, у нее не было любимчиков из местных.

Его веселье пропало так же быстро, как пришло.

-- Ты уедешь из Двуречья? Я же тебя никогда больше не увижу!

-- А тебе будет жалко? В последнее время мне кажется, что тебе все равно.

-- Никто никогда не покидает Двуречье, -- продолжал он, -- только разве что кто-нибудь из Таренского Перевоза, но они там все и так странные. Совсем не двуречинцы.

Эгвена отрешенно вздохнула.

-- Может, я тоже странная. Может, я хочу взглянуть на места, про которые слышала в сказках. Ты об этом когда-нибудь думал?

-- Конечно думал, я ведь тоже иногда мечтаю, только я понимаю, где мечта, а где настоящая жизнь.

-- А я, значит, не понимаю? -- спросила она яростно, отворачиваясь от него.

-- Да я не это имел в виду. Я про себя говорил. Эгвена?

Она запахнула плащ, словно отгораживаясь от Рэнда стеной, и, гордо выпрямившись, отошла на несколько шагов. Он озадаченно почесал затылок. Как ей объяснить? Уже не в первый раз она выискивала в его словах значения, о которых он даже и не догадывался. В ее теперешнем настроении любой неверный шаг только бы все испортил, а Рэнд полагал, что почти любой его шаг сейчас будет неверным.

Тут подошли поближе Мат с Перрином. Эгвена не обратила на них никакого внимания. Они неуверенно посмотрели на нее, потом подобрались вплотную к Рэнду.

-- Морайна Перрину тоже монету дала, -- сказал Мат, -- такую же, как нам. -- Помолчав, он добавил, -- И всадника он тоже видел.

-- Где? -- потребовал ответа Рэнд. -- Когда? Кто-нибудь еще его видел? Ты сказал кому-нибудь?

Перрин поднял широкие ладони, призывая Рэнда помедлить.

-- Вопросы по одному. Я видел его на краю деревни, когда он наблюдал за кузницей, вчера, как только настали сумерки. От него меня прямо дрожь пробрала. Я мастеру Лугхану сказал, только когда он пошел посмотреть, там никого не было. Он сказал, что я от теней шарахаюсь. Только когда мы гасили горн и убирали инструменты, он носил с собой самую здоровенную свою кувалду. До сих пор он никогда так не делал.

-- Значит он тебе поверил, -- сказал Рэнд, но Перрин пожал плечами.

-- Не знаю. Я его спросил, зачем ему кувалда, если я от теней шарахался, а он сказал что-то насчет того, что волки обнаглели настолько, что суются в деревню. Может, он думал, что я именно это и видел, но должен же он знать, что я могу отличить волка от человека на лошади, даже в потемках. Я-то знаю, что я видел, и никто меня не уверит в обратном.

-- Я тебе верю, -- сказал Рэнд, -- я ведь его тоже видел.

Перрин довольно хмыкнул, как будто не был в этом уверен.

-- О чем вы все-таки говорите? -- вдруг обратилась к ним Эгвена.

Рэнд пожалел, что не говорил потише. Если бы он знал, что она слушает, он так бы и сделал. Мат и Перрин, осклабившись, как дураки, пустились рассказывать ей о своих столкновениях с всадником в черном плаще, но Рэнд промолчал. Он точно знал, что она скажет, дослушав до конца.

-- Найнива была права, -- объявила Эгвена, обращаясь к небу, когда два парня замолчали. -- Никого из вас из пеленок выпускать нельзя. Люди, вообще, иногда ездят верхом. Это их чудовищами из скоморошьей сказки не делает.

Рэнд кивнул про себя; что он думал, то она и сказала. Она обернулась к нему.

-- А ты разносишь эти россказни. Ты, Рэнд аль'Тор, иногда бываешь таким болваном. Зима и без того страшная, а ты еще тут детей пугаешь.

Рэнд скорчил недовольную рожу.

-- Ничего я не разношу, Эгвена. Но что я видел, я видел, и это был не хуторянин, который корову искал.

Эгвена набрала в грудь воздуха и открыла рот, но то, что она собралась высказать, испарилось, когда отворилась дверь трактира и мужчина с копной белоснежных волос выскочил оттуда, как если бы за ним гнались.

Глава 4

Скоморох

Дверь с треском захлопнулась за седоволосым, и тот вертанулся на месте, чтобы сердито глянуть на нее. Худой, он был бы высоким, если бы не сутулил плечи, но двигался он прытко, несмотря на то, что явно был в летах. Его плащ казался сплошной массой заплат странных форм и размеров, трепетавших сотней цветов с каждым движением воздуха. Он был довольно плотный, заметил Рэнд, несмотря на то, что говорил мастер аль'Вир, а заплаты были просто нашиты сверху для красоты.

-- Скоморох! -- прошептала Эгвена восторженно.

Седоволосый развернулся, так, что плащ его раздуло ветром. Его куртка была странного покроя, с мешковатыми рукавами и большими карманами. Густые усы, такие же белые, как и волосы на голове, дрожали по углам рта, лицо было покороблено, точно кора старого, много пережившего дерева. Он сделал грандиозный жест в сторону Рэнда и остальных своей резной трубкой с длинным чубуком, за которой тянулся синеватый дымок. Синие глаза выглядывали из-под кустистых белых бровей, вбуравливаясь во все, что видели.

Рэнд уставился на его глаза с таким же интересом, как и на все остальное. У всех двуречинцев были темные глаза, и у большинства купцов, и их стражников, и у всех, кого только Рэнд в жизни видел. Конгары и Коплины, бывало, дразнили его за его серые глаза, пока он не расквасил-таки Эвалю Коплину нос; эх и пробрала же его за это Мудрица! Интересно, есть ли на свете место, где ни у кого нет темных глаз, подумал он. Может, и Лан оттуда.

-- Что это за деревня? -- вопросил скоморох густым, словно звучнее обычного, голосом. Даже на открытой местности он, казалось, отдавался эхом, как в зале. -- Недоумки в той деревне сказали мне, что я могу сюда доехать засветло, но о том, что для этого нужно выехать затемно, умолчали. Когда же я являюсь, продрогши до костей, и в ожидании теплой постели, трактирщик ваш бурчит о неурочном часе, как будто я какой бродячий свинопас, и Деревенский ваш Совет не умолял меня продемонстрировать на празднике на вашем мое искусство. И что он староста, он тоже не сказал мне... -- Он остановился перевести дух, смерил их всех взглядом и тут же продолжил: -- Когда же я спустился вниз наутро, чтоб трубку покурить перед камином, и выпить кружку эля, то люди в общей зале глядели на меня, как будто я их шурин или зять, зашел занять деньжонок. Какой-то старый дед пускается ругаться о том, какие сказки можно рассказывать, какие нет, потом девчушка кричит, чтоб я немедля убирался, при этом угрожая мне огромною дубиной, когда я чуть помедлил. Кто и когда, скажите мне на милость, вот так со скоморохом обращался?

На лице Эгвены можно было четко различить изумление и восторг при виде скомороха, смешанное с желанием защитить Найниву.

-- Вы уж извините, Мастер Скоморох, -- сказал Рэнд. Он знал, что он и сам глупо ухмылялся рассказу. -- Это была наша Мудрица, а...

-- Вот та смазливенькая девчоночка? -- воскликнул скоморох. -- Деревенская Мудрица? Да в ее возрасте надо парням глазки строить, а не больных лечить и не погоду предсказывать.

Рэнд переступил с ноги на ногу, поежившись. Он надеялся, что Найнива никогда не услышит такого о себе мнения. А если и услышит, то после того, как скоморох закончит с представлением. Перрин поморщился при его словах, а Мат беззвучно присвистнул, как будто они разделяли надежды Рэнда.

-- А остальные люди в зале -- это был Деревенский Совет, -- продолжил Рэнд. -- Я уверен, что они не хотели быть невежливыми. Понимаете, мы только что узнали, что в Геальдане война, и появился кто-то, кто объявил себя Драконом Возрожденным. Лжедракон. Туда едут Аэс Седаи из Тар Валона. Совет пытается решить, в опасности ли мы здесь.

-- Старые новости, даже в Баэрлоне, -- отмахнулся скоморох. -- А уж там узнают новости в последнюю очередь. -- Он замолчал, оглядывая деревню, и добавил сухо. -- Почти в последнюю.

Потом взгляд его упал на фургон, одиноко, с опущенными оглоблями, стоявший перед трактиром.

-- А, мне показалось, что я узнал там Падана Файна. -- Его голос остался глубоким, но гулкость в нем сменилась неприязнью. -- Файн всегда быстро приносит дурные вести, и чем хуже они, тем быстрее он их приносит. В нем больше от ворона, чем от человека.

-- Мастер Файн в Эмондовом Поле частый гость, Мастер Скоморох, -- сказала Эгвена с ноткой неодобрения в голосе, пробившейся из-под ее восторга. -- Он всегда шутит и смеется, и приносит больше добрых вестей, чем дурных.

Несколько мгновений скоморох рассматривал ее, потом широко улыбнулся.

-- А ты хорошенькая девушка. Розочку бы тебе в волосы. К несчастью, в это время года я не могу доставать из рукавов розы, но как ты посмотришь на то, чтобы участвовать завтра в моем представлении? Подавать мне, когда понадобиться, мою флейту и всякий другой реквизит. Я всегда выбираю самую красивую девушку, какую могу найти, себе в помощницы.

Перрин захихикал, а Мат, который к тому времени хихикал уже давно, заржал. Рэнд моргнул от неожиданности. Эгвена сердито смотрела на него, а он даже не улыбнулся. Она выпрямилась, и произнесла слишком уж спокойным голосом.

-- Благодарю вас, Мастер Скоморох. Я буду очень рада помочь вам.

-- Том Меррилин, -- сказал скоморох. Они уставились на него.

-- Меня зовут Том Меррилин, а не Мастер Скоморох, -- он вздернул на плечах плащ, и тут же голос его завибрировал, точно отдаваясь под сводами большого зала. -- Придворный бард когда-то, сейчас действительно я вознесен до высокого званья Мастера Скомороха, однако ж имя, мной носимое, -- Том Меррилин, и нехитрый титул скомороха дороже стал мне титулов иных. -- И он поклонился, да так замысловато взмахивая полой плаща, что Мат захлопал, а Эгвена пробормотала что-то одобрительное.

-- Мастер... э-э... мастер Меррилин, -- заговорил Мат, не уверенный, как следует обращаться к скомороху после этой его тирады, -- а что же происходит в Геальдане? Вы знаете что-нибудь про этого Лжедракона? А про Аэс Седаи?

-- Похож ли я на лавочника, мальчик? -- проворчал скоморох, выбивая о ладонь трубку. Трубка исчезла где-то под его плащом, или в куртке; Рэнд не разглядел, куда или как он спрятал ее. -- Я скоморох, а не вестей разносчик. Один из принципов моих таков: чем меньше знаешь об Аэс Седаи, тем легче жизнь твоя и безопасней.

-- А война... -- увлеченно начал Мат, но мастер Меррилин оборвал его.

-- А на войне, мой мальчик, дурни убивают глупцов по дурацким причинам, и этого любому знать довольно. А я сюда приехал для искусства. -- Неожиданно он ткнул пальцем в Рэнда. -- Ты, парень, ростом вымахал изрядно. Не думаю, что ты расти закончил, а все ж в округе роста твоего людей, я чай, отыщется немного. И глаз такого цвета, держу пари, тут нет ни у кого. В плечах сажень косая, а ростом будешь с айелина. Как имя твое, парень?

Рэнд, поколебавшись, представился. Он не совсем понимал, смеется над ним скоморох или нет, но тот уже повернулся к Перрину.

-- А ты, мой друг, размерами с огьера. Чуть-чуть не дотянул. Тебя зовут как?

-- Ну только если я сам себе встану на плечи, -- рассмеялся Перрин. -- Боюсь, что мы с Рэндом простые люди, а не выдуманные существа из ваших сказок. Я Перрин Айбара.

Том Меррилин потянул себя за ус.

-- Ну-ну. Придуманные существа из сказок. Вот, значит, кто они. А вы, ребята, похоже, путешествовали много.

Рэнд не раскрыл рта, теперь уже точно уверенный в том, что над ними подшучивают, но Перрин заговорил.

-- Мы все бывали и в Страж-холме, и в Девенском Въезде. Здесь не многие так далеко ходили. -- Он не хвастал; Перрин хвастался очень редко. Он просто говорил правду.

-- Мы и Топь тоже видели, -- хвастливо заявил Мат. -- Это такое болото на дальнем краю Речнолесья. Там полно омутов и зыбучих песков; туда совсем никто не ходит, кроме нас. И в Туманные горы никто не ходит, а мы однажды ходили. К подножью.

-- Аж так далеко? -- пробормотал скоморох, поглаживая усы. Рэнд подумал, что он прячет улыбку, и заметил, что Перрин нахмурился.

-- Плохая примета -- заходить в горы, -- сказал Мат, словно оправдываясь за то, что не пошел дальше. -- Это все знают.

-- Это просто глупости, Матрим Котон, -- сердито сказала Эгвена, -- Найнива говорит... -- Она замолчала, ее щеки порозовели, и она посмотрела на Тома Меррилина уже не так дружелюбно. -- Нельзя так... это нехорошо... -- она залилась румянцем и замолчала. Мат замигал, как будто до него только что начало доходить, что происходит.

-- Ты права, дитя, -- ответил скоморох несколько поникшим тоном. -- Простите великодушно. Я ведь сюда развлекать приехал. Э-эх, язык мой -- враг мой.

-- Может, мы так далеко, как вы, и не забредали, -- без интонации сказал Перрин, -- но при чем тут вообще рэндов рост?

-- А вот при чем, парень. Немного погодя я попрошу тебя меня поднять, но ног моих ты от земли не оторвешь. Ни ты, ни друг твой рослый, -- Рэнд, не так ли? -- ни кто другой. Об этом что ты скажешь?

-- Да я вас и так подниму, -- всхохотнул Перрин, но когда он шагнул вперед, Том Меррилин остановил его жестом.

-- Попозже, парень. Когда придет поболее народу. Всегда артисту публика нужна.

Кучка народа собралась на Поляне за то время, пока скоморох разговаривал с Рэндом, Перрином и Эгвеной у трактира. Юноши и девушки, вплоть до детей, молча смотревших из-за спин старших широко распахнутыми глазами. Все глазели так, будто ожидали от скомороха невиданных чудес. Седоволосый мужчина глянул на них, видимо, сосчитал, покачал головой и вздохнул.

-- Ну ладно, покажу я вам пример того, что вы увидите на Празднестве завтрашнем. А вы потом другим порасскажите.

Он отступил на шаг и вдруг подскочил в воздухе, сделал сальто-мортале и извернулся, приземляясь лицом к ним на старом каменном фундаменте. Более того, три шарика -- черный, красный и белый -- заплясали в его руках, как только он приземлился.

Тихий вздох вырвался у зрителей; наполовину изумление, наполовину радость. Даже Рэнд позабыл о своем раздражении. Он улыбнулся Эгвене, получил восторженную улыбку в ответ, и вместе с ней повернулся, уставившись на скомороха.

-- Хотите сказок и легенд? -- воскликнул Том Меррилин. -- Есть у меня для вас и сказки, и легенды. Я заставлю их ожить перед вашими глазами.

Синий шарик присоединился откуда-то к остальным, потом зеленый и желтый.

-- Легенды о великих войнах и великих героях, для мужчин и мальчиков. Для женщин и девочек -- весь Аптаригинский Цикл. Легенды об Артуре Паэндраге Танреалле, Артуре Ястребокрыле, Артуре Высоком Короле, что правил некогда всеми землями от Айельской Пустоши до Аритского океана, и даже дальше. Чудесные сказки о диковинных землях и диковинных людях, о Зеленом Человеке, об Остерегах и троллоках, огьерах и айели. Тысяча сказок об Анле, Мудрой Советчице, «Джаэм, Гроза Великанов», «Как Суза укротила Джайна Дальнепроходца», «Мара и три глупых короля».

-- Расскажите нам про Ленна, -- подала голос Эгвена. -- Как он полетел на луну в брюхе огненного орла. И как его дочь, Салья, бродила меж звездами.

Рэнд поглядел на нее краем глаза, но она смотрела только на скомороха. Ей никогда не нравились истории о приключениях и путешествиях в дальние страны. Она всегда любила смешные сказки, вроде историй о том, как хитрые женщины дурачили всяких умников. Он был уверен, что она попросила рассказать про Ленна и Салью в качестве камня в его огород. Неужели она не понимает, что наружный мир не годится для двуречинцев? Слушать сказки о приключениях, мечтать о них -- это одно, а ввязаться в приключение - это уже совсем другое.

-- Это старые сказки, -- ответил Том Меррилин и внезапно оказалось, что он жонглирует тремя цветными шариками каждой рукой. -- Сказки из Эпохи перед Эпохой Легенд, как считают некоторые. Быть может, старше. Но знайте же, я знаю все легенды, из всех Эпох, что были и что будут. Эпох, когда человек правил землей и звездами и Эпох, когда человек скитался, как брат зверям. Эпох чудесных и Эпох ужасных. Эпох, что кончились дождем огня с небес, и льдом, что землю с морем покрывает, на гибель обрекаемых Эпох. Все сказки ведаю и все вам расскажу. Про Моска-Великана, что своим Копьем Огня вкруг всего света дотянуться мог, и как он воевал потом с Альсбетою, Царицею Всего. Сказанья поведаю о Матересе-Целительнице, Матери Чудеснейшего Инда.

Шарики плясали теперь между рук Тома двумя пересекающимися кругами. Его голос звучал ритмично и завораживающе, и он медленно повернулся вокруг, словно проверяя эффект своего представления на зрителей.

-- Я расскажу вам о конце Эпохи Легенд, о Драконе и о его попытке выпустить Темного в мир людей. О Времени Безумья расскажу я, когда Аэс Седаи разбили вдребезги весь мир; о Троллочьих Войнах, когда люди сражались с троллоками за господство над землей; и о Столетней Войне, когда люди бились с людьми и были созданы сегодняшние страны. Поведаю о приключеньях мужчин и женщин, богатых и бедных, великих и малых, горделивых и скромных. Осада Поднебесных Столпов. «Как Хозяйка Карил излечила своего мужа от храпа». «Король Даррит и паденье дома»...

Неожиданно поток слов оборвался вместе с жонглированием. Том просто схватил все шарики и замолчал. Незаметно для Рэнда, к слушателям присоединилась Морайна. Лан стоял с нею рядом, хотя Рэнду и пришлось взглянуть дважды, чтобы заметить его. Какой-то миг Том смотрел на Морайну искоса, не меняя выражения лица и не шевелясь, только пряча шарики в просторные рукава своей куртки. После он поклонился ей, придерживая полу распахнутого плаща.

-- Прошу извинить меня, но вы уж точно не из здешних?

-- Леди! -- яростно зашипел Эвин. -- Леди Морайна.

Том моргнул, потом поклонился вновь, еще ниже.

-- Вновь прошу прощенья... э-э... леди. Не в моих целях было оказать вам непочтение.

Морайна отмахнулась изящным жестом.

-- Я не в обиде, мастер Бард. И зовут меня просто Морайной. Я действительно здесь чужая, нездешняя, одна и далеко от дома. Мир опасен, когда ты -- чужак.

-- Леди Морайна собирает сказки, -- встрял Эвин, -- и истории о том, что когда происходило в Двуречье. Хотя я не знаю, происходило ли тут что-нибудь, из чего можно было сделать историю.

-- Я считаю, что вам и мои сказки понравятся... Морайна.

Том смотрел на нее настороженно. Непохоже было, что он особенно был рад ее видеть. Неожиданно Рэнд подумал: интересно, как развлекались такие дамы в городах вроде Баэрлона или Каэмлина. Уж всяко ничего лучше скомороха быть не могло.

-- На вкус и цвет товарищей нет, мастер Бард, -- отвечала Морайна. -- Иные сказки мне нравятся, иные нет.

Том поклонился еще ниже, вытянув свое длинное туловище параллельно земле.

-- Уверяю вас, ни одна из моих сказок вас не обидит. Все понравятся, все развлекут. И вы слишком уж чествуете меня -- я простой скоморох, не более.

Морайна ответила на поклон грациозным кивком. На мгновение она показалась еще более важной дамой, чем то, как расписал ее Эвин, принимающей подношение от одного из своих подданных. Потом она повернулась и пошла прочь, а за ней, как волк за скользящей по воде лебедью, двинулся Лан. Том, нахмурившись и поглаживая усы, смотрел им вслед, пока они не достигли середины Поляны. А он вовсе не доволен, подумал Рэнд.

-- Вы еще жонглировать будете? -- требовательно спросил Эвин.

-- Проглотите огонь, -- крикнул Мат. -- Я хочу посмотреть, как это делается.

-- Лира! -- раздался голос из толпы. -- Сыграй нам на лире!

Кто-то еще потребовал флейты.

В этот момент дверь трактира распахнулась и наружу выбрался Деревенский Совет вместе с Найнивой. Падана Файна с ними не было; по-видимому, лавочник решил допить свой глинтвейн в зале.

Бормоча о «глотке крепкого бренди», Том Меррилин спрыгнул с фундамента. Не обращая внимания на возгласы зрителей, он протиснулся в трактир мимо Советников, не дав им даже отойти от двери.

-- Это кто тут у нас, скоморох, или король? -- раздраженно спросил Сенн Бью. -- Только деньги зря трачены.

Бран аль'Вир повернулся вслед за скоморохом, но остановился и покачал головой.

-- Этот тип может доставить нам хлопот за наши же деньги.

Закутываясь в плащ, Найнива громко фыркнула.

-- Давай, беспокойся о скоморохе, Брандельвин аль'Вир, если уж тебе угодно. Он, по крайней мере, в Эмондовом Поле, чего не скажешь про этого Лжедракона. Но уж раз ты начал беспокоиться, побеспокойся лучше о кое-ком другом.

-- Будь так добра, Мудрица, -- сухо сказал Бран, -- разреши мне решать, о ком мне беспокоиться. Госпожа Морайна и мастер Лан -- постояльцы моего трактира и приличные, уважаемые люди, вот что я скажу. Ни один из них не обзывал меня дурнем перед целым Советом. Ни один из них не заявлял Совету, что он состоит из сплошных полудурков.

-- Похоже, я наполовину ошиблась, -- отбрила Найнива и удалилась, не оглядываясь, оставив Брана впустую двигать челюстью в поисках ответа.

Эгвена взглянула на Рэнда, точно собираясь заговорить, но вместо этого поспешила за Мудрицей. Рэнд знал, что можно ее как-то оставить в Двуречье, но использовать единственный способ, пришедший ему в голову, он готов не был, даже если бы она была согласна. А поскольку она почти прямо заявила, что не согласна, от этого ему было еще хуже.

-- Девке нужен муж, -- прорычал Сенн Бью, покачиваясь на носках. Его лицо побагровело и становилось все темнее. -- Никакого уважения! Мы -- Деревенский Совет, а не мальчишки, подрабатывающие у нее в саду, и...

Староста засопел, и неожиданно обратился к старому кровельщику.

-- Замолкни, Сенн! Ведешь себя, как айель-черноклобучник!

Тощий старик так и застыл на цыпочках. Было неслыханно, чтобы староста так вспылил. Бран сердито глянул на него.

-- Чтоб я сгорел, у нас хватает дел и без этих глупостей. Или ты хочешь, чтобы Найнива оказалась права?

С этими словами он удалился обратно в трактир и хлопнул за собой дверью.

Члены Совета покосились на Сенна, а потом разошлись кто куда. Все, кроме Харала Лугхана, который направился вслед за угрюмым кровельщиком, говоря что-то вполголоса. Кузнец был единственным, кто мог заставить Сенна рассуждать здраво.

Рэнд направился навстречу отцу, а его друзья потянулись за ним.

-- Никогда еще не видел, чтобы мастер аль'Вир так разозлился, -- сказал Рэнд, заработав неодобрительный взгляд от Мата.

-- Староста и Мудрица редко соглашаются между собой, -- сказал Тэм. -- А сегодня они согласились еще меньше обычного. Вот и все. В любой деревне так.

-- А что там Лжедракон? -- спросил Мат, и Перрин поддержал его. -- Что Аэс Седаи?

Тэм медленно покачал головой.

-- Мастер Файн рассказал нам почти все, что знал. Остальное так или иначе для нас интереса не представляет. Битвы выиграны или проиграны. Города взяты или отбиты. Все, слава Свету, в Геальдане, и не вышло за его пределы, насколько известно мастеру Файну.

-- Битвы -- это мне интересно, -- сказал Мат, а Перрин добавил:

-- Что он про них рассказывал?

-- Битвы -- это, Матрим, мне неинтересно, -- ответил Тэм, -- но я уверен, что он будет рад вам о них рассказать после. А вот что мне интересно, так это то, нужно ли нам волноваться о них здесь. По мнению Совета, нет никакой причины для Аэс Седаи заезжать сюда по дороге на юг. А на обратном пути, они тоже вряд ли решат пересечь Лес Теней и искупаться в Белой.

Рэнд и остальные посмеялись этому предположению. Существовало три причины, по которым никто не приезжал в Двуречье, кроме как с севера, через Таренский Перевоз. Туманные Горы на западе были, конечно, первой, хотя Топь перекрывала путь с востока столь же успешно. На юге текла река Белая, получившая свое имя от того, как многочисленные валуны и утесы вспенивали ее быстрые воды. А за Белой лежал Лес Теней. Мало кто из двуречинцев когда-либо пересекал Белую, а еще меньше возвращалось. Тем не менее, все соглашались, что Лес Теней тянется на сотню с лишним миль к югу, и нет там ни дорог, ни деревень, зато волков и медведей навалом.

-- Ну, значит, для нас это все закончилось, -- сказал Мат с ноткой разочарования в голосе.

-- Не совсем, -- ответил Тэм. -- Послезавтра мы пошлем вестников в Девенский Въезд, Страж-холм и даже в Таренский Перевоз, чтобы там поставили сторожей. Конные патрули вдоль Тарена и Белой, а также между. Надо бы это сегодня устроить, но кроме старосты, со мной в этом никто не согласен. Все остальные говорят, что нельзя же просить людей проторчать в седле всю Масленицу.

-- А вы разве не сказали, что мы не должны беспокоиться? -- спросил Перрин, и Тэм покачал головой.

-- Я сказал, что мы не думаем, что сюда приедут Аэс Седаи, а не что мы не должны беспокоиться. Я на своем веку повидал, как погибали люди из-за того, что кто-то считал, что то, чего не должно произойти, не произойдет. И потом, сражения сгонят с мест множество разного народа. Большинство будет искать убежища, но кое-кто захочет и поживиться на чужом горе. Наша задача помочь первым, а вторым сказать, чтоб убирались подобру-поздорову.

-- А можно мы тоже поедем? -- внезапно подал голос Мат. -- Я, например, хочу. Вы же знаете, я езжу верхом не хуже любого другого.

-- Хочешь пару недель, скучая, ночуя под открытым небом и дрожа от холода? -- усмехнулся Тэм. -- Больше ничего там не будет. Я надеюсь. Мы даже для беженцев далековато. Но если ты уж решил, обратись к мастеру аль'Виру. Рэнд, а нам с тобой пора и назад, на хутор.

Рэнд удивленно мигнул.

-- Я думал, мы на Зимнюю Ночь останемся.

-- Надо кое за чем присмотреть на хуторе, и ты мне нужен.

-- Ну и что, нам все равно можно еще через несколько часов выйти. И я тоже хочу записаться в патруль.

-- Поедем сейчас, -- сказал Тэм тоном, не терпящим возражений. И добавил, потише: -- Завтра вернемся, успеешь поговорить со старостой. И для Празднества время останется. Через пять минут жду тебя у конюшни.

-- А ты поедешь со мной и Рэндом патрулировать? -- спросил Мат Перрина после того, как Тэм удалился. -- Спорим, ничего подобного в Двуречье никогда не бывало? Если мы до Тарена доберемся, то может, и солдат увидим. А может, Чинщиков, или еще чего.

-- Ну, наверное, -- не спеша проговорил Перрин. -- Если я мастеру Лугхану не понадоблюсь.

-- Война -- в Геальдане! -- сорвался Рэнд. Ему пришлось сделать усилие, чтобы понизить голос. -- Война в Геальдане, а Аэс Седаи вообще Свет знает где, только не здесь. А мужик в черном плаще здесь, если вы про него еще не забыли.

Остальные смущенно переглянулись.

-- Ты, Рэнд, извини, -- пробормотал Мат, -- но мне не часто выпадает шанс оторваться от доения папашиных коров. -- Он выпрямился под удивленными взглядами с двух сторон. -- Нет, я их правда дою. Каждый день.

-- Черный всадник, -- напомнил Рэнд. -- Что, если он нападет на кого-нибудь?

-- Может, он беженец с войны,-- сомневаясь, предположил Перрин.

-- А кто бы ни был, -- сказал Мат, -- патруль его выследит.

-- Может быть, -- покачал головой Рэнд, -- да только он ведь исчезает, когда захочет. Вернее будет, если они будут знать, кого выслеживать.

-- Мы, когда в патруль будем записываться, скажем мастеру аль'Виру, -- предложил Мат. -- Он скажет Совету, а Совет скажет патрулю.

-- Совету? -- недоверчиво сказал Перрин. -- Да староста просто расхохочется. Мастер Лугхан и Рэндов папа уже думают, что мы от теней шарахаемся.

Рэнд вздохнул.

-- Если говорить, так можно и сейчас. Завтра или сегодня, он ведь громче не расхохочется.

-- Может быть, -- сказал, покосившись на Мата, Перрин. -- Надо поискать, не видел ли его еще кто-нибудь. Мы сегодня, считай, всех в деревне увидим. -- Мат оскалил на него зубы, но ничего не сказал. Все отлично понимали, что Перрин хотел отыскать свидетелей понадежнее Мата. -- Он и завтра громче не расхохочется, -- добавил Перрин, видя колебания Рэнда. -- И мне бы хотелось иметь еще кого-нибудь, кто его видел. Этак с полдеревни.

Рэнд медленно кивнул. Он уже отчетливо слышал, как засмеется мастер аль'Вир. Побольше свидетелей ничего не испортят. А если они трое видели мужика, то должны быть и другие. Обязательно.

-- Тогда завтра. Вы двое найдите, кого сможете найти сегодня, а завтра расскажем старосте. А потом...

Они взглянули на него молча, не спрашивая, что будет, если они не найдут никого, кто видел бы типа в черном плаще. Хотя вопрос вертелся у них на языках, а ответа у Рэнда не было. Он тяжело вздохнул.

-- Ладно, я пошел. Батя уже, поди, думает, куда я провалился.

Провожаемый криками «До свидания!», он рысцой побежал во двор конюшни, где стоял, опустив оглобли, фургон лавочника.

Конюшня располагалась в длинном, узком сарае с высокой и острой соломенной крышей. По обе его стороны помещались стойла с засыпанными соломой полами, тускло освещенные только светом из открытых дверей. Лавочникова упряжка жевала овес в восьми стойлах; еще шесть были заняты массивными дгурранами --тяжеловозами, которых мастер аль'Вир давал напрокат, когда хуторянам нужно было перевезти что-либо, превышавшее возможности их собственных лошадей. Кроме этих, были заняты только три стойла. Рэнд подумал, что без труда может определить, какому всаднику принадлежит лошадь. Высокий, широкогрудый вороной жеребец, свирепо закидывавший голову, должен быть Лана. Стройная кобыла с изогнутой шеей, переступавшая копытами грациозно, как танцовщица, могла принадлежать только Морайне. А третий незнакомый конь, обшарпанный, с плоскими боками бурый мерин, замечательно подошел бы Тому Меррилину.

В дальнем конце конюшни, держа под уздцы Белу, стоял Тэм и тихо беседовал с Хью и Тадом. Не успел Рэнд и двух шагов сделать, как его отец кивнул конюхам и вывел Белу наружу, кивком захватывая с собою Рэнда.

Они молча запрягли мохнатую кобылу. Тэм, казалось, так глубоко задумался, что Рэнд и рта не раскрывал. Он не особо рвался убеждать отца в реальности черного всадника, не больше, чем старосту. Завтра времени предостаточно, когда Мат и остальные найдут еще кого-нибудь, кто видел этого типа. Если найдут.

Телега, качнувшись, тронулась с места. Рэнд подхватил с нее свои лук и колчан, неуклюже опоясываясь колчаном на ходу. Достигнув последнего ряда домов в деревне, он наложил стрелу на тетиву и шел, наполовину натянув и наполовину подняв лук. Ничего, кроме голых деревьев, видно не было, но Рэнд напряг плечи. Черный всадник мог появиться неожиданно для них обоих; натянуть лук времени могло и не оказаться.

Рэнд знал, что не может долго держать тетиву натянутой. Он сам сделал себе лук, и Тэм был одним из немногих в округе, кто мог натянуть его как следует, до щеки. Парень огляделся, ища что-нибудь, что отвлекло бы его от мыслей о всаднике. Но в лесу, под хлопанье плащей на ветру, это было непросто.

-- Батя, -- сказал он, наконец, -- я не понял, зачем Совет расспрашивал Падана Файна. -- С трудом оторвав взгляд от деревьев, он посмотрел через спину Белы на Тэма. -- По-моему, вы бы могли к вашему решению придти прямо на месте. А так староста всех до полусмерти напугал со своим Лжедраконом и Аэс Седаи в Двуречье.

-- Люди, Рэнд, занятно устроены. Даже самые лучшие. Возьмем, скажем, Харала Лугхана. Мастер Лугхан сильный мужчина, и храбрый, но на то, как режут скот, смотреть не может. Бледнеет, как простыня.

-- А это тут при чем? Все знают, что мастер Лугхан вида крови не переносит, но никто, кроме Коплинов и Конгаров не придает этому значения.

-- А вот что, парень. Люди не всегда реагируют так, как ожидается. Народ там, в деревне... если град вобьет их урожай в грязь, если буря сорвет половину крыш в округе, а волки перережут половину живности -- они только засучат рукава и начнут заново. Поворчат, но времени терять не будут. Но подкинь им только идею насчет Аэс Седаи и Лжедраконе в Геальдане, они очень скоро решат, что Геальдан не так уж и далеко по ту сторону Леса Теней, а прямая от Тар Валона до Геальдана пройдет не так уж и далеко к востоку от нас. Как будто Аэс Седаи не поедут по дороге через Каймлин и Лугард, а потащатся напрямик. К завтрашнему утру пол-деревни было бы уверено, что не сегодня-завтра вся война свалится прямо на нас. Недели бы ушли, чтобы всех успокоить. Хорошенькая была бы Масленица, а? Так вот Бран и поторопился заняться этим делом, пока никто не начал раздумывать.

Они увидели, что Совет занялся проблемой, а сейчас, наверное, уже знают, что мы решили. Нас выбрали в Деревенский Совет, потому что люди считают, что мы все решим к лучшему. Доверяют нашему мнению. Даже Сеннову, что ничего хорошего о нас, видимо, не говорит. Так или иначе, они услышат, что беспокоиться не о чем, и поверят. Конечно, они и сами могли додуматься до этого, и додумались бы, но так мы Празднества не испортим и никто не будет дергаться из-за чего-то, что вряд ли случится. Ну, а если случится, против всякого ожидания, то патрули нас предупредят заранее. Но я не думаю, что до этого дойдет.

Рэнд выдохнул, раздувая щеки. Очевидно, сидеть на Совете было сложнее, чем он думал. Телега загромыхала по Карьерной Дороге.

Speaking In Tongues Лавка Языков