Speaking In Tongues
Лавка Языков

Юлиана Павлюшина

Серые письма Звездному ветру

* * *

когда-то я был осЛИКом. да, точно -- я был осЛОМ. до сих пор чувствую в себе эту серую шерстку с белыми звездами... здравствуй, зВЕЗДный вЕтер... когда-то я был ослИКом.

знаешь, я все время прячу в себе это ослиное прошлое. не то, чтобы стыдно -- просто нЕМного не по себе. ты не говори никому, и не пиши. и не дУМай... ЗаБУДЬ, как только узнаЕШЬ обо всем... нет, мне все-таки стыДНО. из-за этого ненавижу все серое. Кроме доЖДЯ.

самое серое в ослах -- вроЖДенное доверИе. каЖДый рАз говоришь себе -- это последнее сущЕСТвование, когда Кто-то С Ушами заБРАЛся тебе в дУШУ. но уйти из него не можешь -- потому как доВЕРяешЬ выдуманному наедине с самим собой Богу. которого, кстати, не первый век заклинило на фразе: «с верующим в меня все будет O`Key». и ты вЕриШЬ. а Его пРОСТо нет.

самое странное, что бУдуЧИ ослом, ты никогда не научишься не доверять. ты можешь со времЕнеМ понять, что трава возле мусорного бака всегда вкуснее, потому что там пролетело НЛО. а хозяин -- шТУКа приходящая, приносящая и уходящая. но опыт недоверия, можешь быть уверен, будет шарахаться от тебя во все стороны (сколько их там -- четыре?) да так и пройдет, ковыляя, мИМо. наСЛЕДственность такая.

КаждОе утро все 15 лет озознанной мною жизни я медитировал на тему: как убить папусю. этот старый осел с запломбированными-перепломбированными зубами для меня был цунами 1952 года на курилах (от котороГо я, кстати, умуДрился не убежАть. пОтому что был фонарным СтоЛбом). сначала -- все тихо. тЫ можЕшь выйти на берег, потоптать камушки, поржать наД ракушками, услышать странный гул, рассказать ему, что у тебя проблемы с ослихами, мухами, комплексом носа и поносом. но через неделю приходит волна порицания и тебЯ поносяТ уже все Овчарки. оНИ зНают тЕбя. так, как знает тебя папуся. и ты стоишь, как осел с поДмоченной самодостаточностью (если Успел вскарабкаться выше этого) или тихо дохнешь, иа-кая на все стойло (если не успел).

я регулярно переставал говорить еМу то, что думАЮ. но чувсТво доверия так и не прошло. оно было больше чем ДОВЕРЕННОе лицо в кошельке, оно было ДО смешного уВЕРЕННОстью в правде. этот ужас ВЕРы остался и после Того, кАК папусЯ откусил пАЛец соседсКОму мальчику. за это меня чуть не убили. ведь маленький «средний» откусок каким-то образом оказался в моем сене. тоГда я решил убить свОего отца. но так и не разучиЛся доверять ему... папа умер сам. когда после очередной шутки (он перевернул кислоту на ноги туристу) притворился смертельно уставшим и -- переиграл...

после этого я стал много есть, и чуть не сошел с ума: лик, лом, везде, ик, ем, ум, будь, дно, ждя, жди, жда -- и так далее... когда ослы едят, они не думают... Я не мог больше быть осликом. Это было больнее всего.

* * *

я не умею много говорИть о своей водянисТОй жизни. И не хочу доЛго вспоминатЬ о ней. она была хуже всего, из всего худшего, что у меня было, если не было... КОгда я был человеком, окна пряТались в решетках. таких же живых, как рыбья чешуя отдельнО. я мечтал быть рыбой, потому что -- ночью -- как в окнах, по звезде в каждой чешуйке... как дела, звездный ветер... хорошо. никоГДА не становись рыбой.

в воде есть дно (если глубоко -- оно черное, но в любом случае, даже в стакане -- твердое) и крыша -- всегда почему-то полуизвестная. Я врОде бы Слышал об этОм. я был слепой рыбой. но слышал я хорошо.

я слышал красный туман с прореЗями из серых червей. я слышал, как плыву сквозь Него. сквозь Него. который во мне. слышАЛ людей, ЧиТающих вслух апокалипсис, любящих дО и после, убивающих друг друга и нас. и всегда проплывал мимо. а ночью меня мучала маленькая СущносТь без чешуи, но со светом нАд гоЛовой и большими вНутренностями. кто она мне?

рыбы говорИли обо мне всякие гадости, но я знал, ЧТО я везде один. а потому мне ничего не оставалось делать, кроме как любить себЯ. у меня был мИр. и я был Богом. я бЫЛ своими аНгеламИ. своей красной вселенной с Человечками в кирпичных домах перед Телевизорами с антеннами, пО которым оНи видят мОи глаза. знаешь, звездный ветер, самое красное, что было во мне -- ЭТО глаза. Особенно, если их закрыть. тогда я мог видеть.

я видел черные, раскачивающиеся скалы и черных злых альПинистов, цепляющихся за камни голубыми подошвами ног. зачем? они все Равно падалИ, летели вниз и там улыбались. потому что находили ту, которая так долго ждала. я видел железную дорогу, а рядом -- ничего. потом неожиданно, как будто по зову (я, честно, не звал их), как будто из-под земли-на-поверхность, медленно, по очереди, начинали проявляться мои предметы. как будто появлялись из-под воды. сначала -- камни. так проявляют пленку. засохШие Листья -- пО одному волокну. ПОТОМ -- скрюЧЕнная, Магнитофонная и свободная от кассеты лента. костер сгорающих книг метра на три в стороне. и тут -- сразу, реЗко, со свистом -- стАрик в кресле каЧалке. бах! появился. поднимаЕт тяжелые глаза. смотрит. (что смотришь. тебя нет) и говорит (не говори. нет тебя) Мне о том, что я серая, глупая, слепая рыба. по-моему, он зря это делал.

знаешь, красный звездный ветер, я потом умер. но и этим я был доволен. меня подали под луковым соусом страшному седому старику в кресле-качалке. и только тогда я осознал, что стал ничто. я и был ничто -- но это пришло потом... чем... зачем?

* * *

ПОмниТся, был я кружкой. и стоял в витринЕ -- коробке желтолицых продавцов -- неМой и радостНый в прЕдВкуШении будущего. здрАвствуй, звездный ветер. тебе никогда не хотелось быть кружкой и мечтать о будущем?.. и не надо.

люди ходили, прикасались ко мне, но не покупали -- им этого было достаточно. никто не хотел свЯзать свОю людскую жизнь с моей, кружчаТой. в этом сексуальНо-озабочЕнном мире я быстро обнаружил, Что одинок и бесполЕзен. я даже хотеЛ пОкончить со сВоим тЕмно-синим оттенком и рисунком в виде белых разводов. долго стоял на краю, но так и не оказался на сером половом покрытии асфальта -- кто я такой, Чтобы забирать то, что мнЕ никогда не принадлежало.

но меня все-таки купили. и я был Счастлив, что оКазался в конторе. любовь моя, мИлая девушка-еврейка слонялась со мной по длинному коридору и коротким комнатам, потому что у нее что-то не клеилось по работе. это дало мне возможность увидеть мой мир от и до. от заката до рассвета. я рассмотрел неподвижные карты какиХ-то дальних СТРАн, висящие на стене. подшивку старинных газет: и те, которые лежали в ДеморАлизованном шкафу, и те, что дальше по коридору Налево. послушал народную музыку кельтов и посмотрел кИно про голое танго. и видел вешалку, рыдающую от количества повешенных на нее обязательств. девушка потом тоже плакала. все сказали, что «ее ушли», и меня забрала к себе бабушка-вахтерша.

на вахте я некоторое время понаблюдал за входящими и выходящими кадрами, а также за работоЙ бухгалтерии, КотоРая расположилась неподалеку от входа. мне стало скУчно. и я собственноручно сбежал в рекламный отдел. здесь я понял, что даже, если ты хорош всем, ты моЖешь быть еще лучше или не быть вообще. рядом стоял новый чайниК, в котором водА закипала и становилась серебряной одновременно. длинные девочки с длинными ресницами и другими частями тела плавно рассекали с плавными клиентами в галстуках и со своими кружками. девочки -- боже мой, Никогда не видел ничегО пОдобНого -- не пили кофе, чтобы не портить цвет лицА. однако все равно его портили -- загаром на солнце и дымом в кУрятнике.

о! да! курятник! место моего паломничества и всегда -- благословения. отчизна моей радости и детство моих обиЖЕнных, оторванных, невзлелеянных МЕчт. здесь, Разгребая мысли дыма, я впервые услышал о Том, как можно быть полезным людям. наматыВАя на ус туманные колечки я видел, что эти квадраты на стенах, эти стулья, окна в реШЕтках, притягивают всех к себе и друг к другу. и я хотел бы быть таким же ПОлезным. я хотел сТать куРЯтником.

но вскоре меня перевели к виДикам. пОтоМу кАК в рекламный отдел кто-то кУпил новый сеРвиз из желтых десертных кружечек. я проклинАл и эТот деНь, и тот, в которЫЙ отЕц этих видеолюдей (С нимбами не Только на головЕ) раСсказал о пользе секса и вреде курения. однако именно здесь я нашел покой и, по крайней мере, научился созерцать, пиТь Вино втихушку и рисовать мультики. и я был спокоЕН, пока Не дОшЕл до СОСТОЯНИя настолького спокойствия, что стал путать чай с компотом.

так, нЕ ВЫдержав, одНажды я, шатаясь, вышел в кОридор (так Странно вспоминать все это сейчас) и менЯ заметили. ЩЕрбатые мужики в полурваных, полузамазанных комбинезонах чинили раковину в курятнике (для чеГО им пришлось разобрать всю стенУ) и РазгОваривали про КИнговское «оно». онИ вЗяли меня. это было ПОЧТИ что насилием, потому что я не работаю с чужаками. я хотел быть полезным, но только сВоим.

они пили из меня вСякую гадость. а потом, в спЕшке, забыли в скромном отверстии в стене. слышишь, читаешь, понимаешь, звездный ветер? они замуровали меня. очень хотелось пить. через неделю я так замерз и промок, что сумел подхватить и Грипп, и грибОк ОДНОВРЕМЕННО. потом у меня начался чуткий кашель. из-за меня в конторе теперь боялись курить ночью... сейчас, если ты, звездный ветер, возмешься разобрать стену под крайней от входа раковиной, то найдешь там потемневшую от нечеловеческих страданий кружку. но она уже мертва...

шепот рядом. аккуратный. естественное состояние выносящего уроки из почти всего одновременно.

* * *

он много страдал. он кричал, а все удивлялись: «о!»... он стал оно. научился всему, чему мечтал научиться.

недоверчивое. теперь не только серое, но и синее, черное, красное, даже фиолетовое. не помнящее прошлого после того, как оно было единожды написано. всевидящее. равнодушное ко всему, даже к собственному величию, а ведь оно -- великое и на самом деле прекрасное. не мучающееся совестью. не сходящее с ума. не думающее о том, что думают о нем, но всем нужное и (наконец-то) желанное. бездонное, бесконечное (а может быть и небездонное и небесконечное) мое, родное, небесное Небо.

Speaking In Tongues Лавка Языков

Юлиана Павлюшина

Серые письма Звездному ветру

* * *

* * *

* * *

* * *

Speaking In Tongues
Лавка Языков