Speaking In Tongues
Лавка Языков

Аллен Гинзберг

Предисловие к роману
Уильяма С.Берроуза «Торчок»

Перевел М.Немцов

Мы с Биллом Берроузом знали друг друга с Рождества 1944 года, а в начале 50-х уже состояли в глубокой переписке. Я всегда уважал его как человека старше и мудрее себя, и в первые годы нашего знакомства меня поражало то, что и ко мне с уважением относился. Но время текло, судьбы наши менялись: моя -- к одиночному клоповнику на некоторое время, его -- к его собственным трагедиям и скитаниям, -- и я оборзел в своих домыслах о его робости, которую, как мне казалось, я интуитивно чувствовал, и начал подталкивать его к тому, чтобы он писал больше прозы. К тому времени мы с Керуаком считали себя поэтами/писателями по Судьбе, Билл же был слишком застенчив, чтобы превращать себя в такое экстравагантное зрелище. Как бы то ни было, он отвечал на мои письма главами «Торчка», я думаю, начатого как курьезные наброски, но вскоре по своей инициативе он начал воспринимать их --к моему восхищенному изумлению -- как непрерывный поток рабочих фрагментов книги, повествования на единую тему. Поэтому основная часть рукописи приходила в Паттерсон, Нью-Джерси, порциями по почте. Мне казалось, что я его поощряю. Сейчас же мне видится, что, вероятно, это он поощрял меня не прерывать активного контакта с миром, пока я оттягивался по сельской жизни в доме моих родителей после 8 месяцев в психиатрической больнице, которые стали результатом хипейных сшибок с законом.

Все это имело место свыше четверти века назад, и я не помню уже структуры нашей переписки, которая продолжалась много лет, от континента к континенту и от побережья до побережья, и стала тем методом, коим мы собрали воедино не только «Торчка», но и «Письма Яге», «Педика» (до сих пор неопубликованную) и большую часть «Нагого Обеда». К большому стыду, Берроуз уничтожил множество своих личных эпистол середины 50-х годов, которые я доверил в его архивное хранение, -- письма более отчетливо нежной природы, нежели он обычно являет публике, -- поэтому, увы, этот чарующий аспект иначе Невидимого Инспектора Ли навсегда остался неведомым за Бел-Летристическим Занавесом.

Как только рукопись была завершена, я начал носить ее с собой по разным своим однокашникам по колледжу или психушке, которым удалось пустить корни в Книгоиздание -- у меня тоже имелась такая амбиция, но я отчаялся; и таким образом, полностью неосведомленный в делах мирских, я вообразил себя тайным литературным Агентом. Рукопись берроузовского «Торчка» прочел Джейсон Эпстайн (разумеется, он был наслышан о Берроузе по легендам из колумбийских дней) и пришел к заключению, что будь книга написана Уинстоном Черчиллем, она возбуждала бы интерес; но коль скоро проза Берроуза «ничем не примечательна» (а с этим пунктом обвинений я спорил пока хватало духу в его кабинете в издательстве «Даблдэй», но потом обмяк от такого количества Реальности... от горчичного газа зловеще разумных редакторов... от своей собственной паранойи или неопытности в Великой Тупости Деловых Зданий Нью-Йорка), то и интереса для издательства она не представляет. В тот сезон я также таскал везде с собой прустовские главы Керуака из «Видений Коди», которые впоследствии развились в видение романа «На дороге». И я носил «На дороге» из одного издательского кабинета в другой. Луис Симпсон, сам в то время оправлявшийся после нервного срыва в «Боббс-Меррилле», тоже в этой рукописи никаких художественных достоинств не обнаружил.

По великой случайности, моему Компаньону по пребыванию в Психиатрическом Институте штата Нью-Йорк Карлу Соломону его дядя, г-н А.А.Уин из издательства «Эйс Букс», предложил работу. Соломон обладал литературным вкусом и чувством юмора для работы с такими документами; хотя он и имел за плечами собственные дадаистские, леттристские и параноидально-критические экстраваганцы, но, как и Симпсон, не доверял криминальной или бродяжнической романтике Берроуза и Керуака. (Я и сам в то время был приличным еврейским мальчиком с одной ногой в среднем крассе, который писал тщательно редактируемые рифмованные метафизические вирши, -- ну, не совсем.) Книги эти определенно указывали на то, что мы попали в самую сердцевину кризиса самоопределения, предвещающего нервный срыв для всех Соединенных Штатов. С другой стороны, производственная линия «Эйс Букс», производившая книги в мягких обложках, шлепала по преимуществу коммерческую туфту, в которой время от времени попадались французские романчики или действительно крутые романы, протиснутые в список Карлом, пока дядюшка смотрел в другую сторону.

Редактор Соломон чувствовал, что нам (нам, парням -- Биллу, Джеку, Мне) наплевать, в отличие от него, на реальную Паранойю такого книгоиздания -- оно не являлось частью нашей ситуации в такой же степени, как у него, -- в его контексте семьи и психиатров, обязанностей по издательству, нервозности от мысли, что дядюшка сочтет его психически больным, -- поэтому от него потребовалась определенная смелость для того, чтобы выпустить «такую штуку», книгу о Мусоре, и дать Керуаку аванс в 250 долларов за прозаический роман. «У меня от этой чертовой штуки чуть нервный срыв не случился -- так нагнетался страх и ужас от одной работы с этим материалом.»

В то время -- что небезызвестно и в нынешние времена с их остаточными вибрациями паранойи полицеского государства, культивируемой различными Бюро Наркотиков -- существовала очнь тяжкая имплицитная мыслеформа: подразумевалось, что если говоришь вслух о «чае» (и в гораздо меньшей степени о Мусоре) в автобусе или метро, тебя могу арестовать -- хоть ты и можешь обсуждать всего лишь навсего изменения в существующем законодательстве. Даже разговаривать о ширеве было почти что вне закона. Десятилетие спустя тебе по-прежнему не сходила с рук дискуссия о законодательстве по национальному общественному телевидению без того, чтобы Наркотическое Бюро и Федеральная Коммуникационная Комиссия не вмешались недели спустя со своими архивными кинопленками и не оболгали бы эти дебаты. Но это -- история. Страх же и ужас, о которых говорит Соломон, были настолько реальны, что вошли в плоть и кровь макулатуро-издательской индустрии, а посему прежде. чЕм книгу запускали в печать, в текст вкраплялись всевозможные откоряки -- чтобы издателя, упаси Боже, не заподозрили в преступном сговоре с автором, чтобы читающую публику не завело не в ту степь произвольные мнения автора, расходящиеся с мнениями «признанных медицинских авторитетов» -- а сам автор в то время являлся насильственным пленником Бюро Наркотиков (в 1935-53 годах 20.000 врачей было привлечено к суду за то, что пытались лечить торчков, тысячи оштрафованы и заключены в тюрьмы -- Медицинская Ассоциация Округа Нью-Йорк назвала это «войной с врачами»).

Простым же и основным фактом остается то, что в сговоре с организованной преступностью Наркотические Бюро были вовлечены в закулисную торговлю шмалью, а поэтому и состряпали мифы, укреплявшие «криминализацию» наркоманов, а не необходимость их медицинского лечения. Мотивы -- ясны и просты: жадность до денег, жалований, шантаж и незаконные прибыли, и все это -- за счет того класса граждан, который пресса и полиция определяли как «законченных наркоманов». Исторические рабочие отношения между Полицией и бюрократиями Синдиката к началу 1970-х годов были задокументированы различными официальными докладами и книгами (особо стоит отметить нью-йоркский Доклад Комиссии Кнаппа 1972 года и книгу Эла МакКоя «Опиумная политика в Индокитае»).

Поскольку тема -- in medias res -- считалась настолько неслыханной и чрезвычайной, Берроуза попросили дописать предисловие, в котором бы объяснялось, что он из приличной семьи -- то есть, анонимно Уильям Ли, -- и намекалось бы, как предположительно нормальный гражданин может деградировать до отморозка-наркомана, чтобы как-то смягчить удар для читателей, цензоров, обозревателей, полиции, критических глаз в стенах и издательских рядов, бог знает, для кого еще. Карл сочинил перепуганное введение, притворяясь голосом здравого смысла, представляющим книгу от имени издателя. Возможно, он им и являлся. Вырезано было некое литературное описание техасского сельскохозяйственного общества -- как не имеющее значения для жесткой и расхристанной внелитературной темы книги. И, повторюсь, сущностно важные медико-политические заявления о фактичности или личном мнении, подписанные У.Ли, на месте имелись (в круглых скобках), причем с соответственными предупреждениями (от редактора).

В качестве агента я договорился о контракте, оговаривающем все эти помрачения, и доставил Берроузу Аванс в размере 800 долларов за издание тиражом 100.000 экземпляров, «спина-к-спине» под одной обложкой -- в положении 69, так сказать, -- с другой книгой о наркотиках, написанной бывшим Агентом по борьбе с наркотиками. Упаковка, конечно, была не ахти; с другой стороны, при всей нашей наивности, произошло некое мужественное чудо: текст в действительности был напечатан и читался на протяжении последующего десятилетия миллионом «знатоков» -- которые по настоящему высоко оценили разумность фактографии, ясное восприятие, точный нагой язык, прямой синтаксис и мысленные образы -- как и невообразимую социологическую хватку, культурно-революционное отношение к бюрокартии и закону и стоический взгляд на преступность, полный холодного юмора.

19 сентября 1976 г.

Нью-Йорк

Speaking In Tongues Лавка Языков

Аллен Гинзберг Предисловие к роману Уильяма С.Берроуза «Торчок»

Speaking In Tongues
Лавка Языков

Аллен Гинзберг

Предисловие к роману
Уильяма С.Берроуза «Торчок»