Speaking In Tongues
Лавка Языков

Юрий Кабанков
КАМНИ ПРЕТКНОВЕННЫЕ

I. ЛИЦОМ НА ВОСТОК









Ночью началась война --
Она по ночам приходит и будит...
Зола оседлости,
Мое окно не заклеено накрест.
Когда на взлете лета
ПОЧТИ СКАЗКА
...Как велика печаль затихших шрамов!
Этак -- только прокаженные
Недоуменная -- внемлет Аллаху -- душа бедуина:
Пристальный взгляд рисунка.
Не помышляй о вечности:
Поспи немного, я тебе спою
АРТЮР РЕМБО
Ночь.
Хотелось бы пожить подольше
Необоримая беда
Петухи и баркасы
И опять --
Был ливень -- как баловень,
...Морщины коры отслаивают ледяную скорлупу,
НА МАНЕВРАХ I
УССУРИ. ГРАНИЦА
ДАР ВАЛДАЯ
Эти мокрые валуны!
ПОБЕРЕЖЬЕ
Если б я мог укрощать деревья
Разъезжались материки.
ОСТРОВ
Ветры тайгу сорвали со стапеля...
НА МАНЕВРАХ II
ЛИЦОМ НА ВОСТОК
РОЖДЕНИЕ
ЯВЛЕНИЕ ВЕРТОЛЕТА НАД ТАЙГОЙ












* * *



Ночью началась война --
огненным густым взрывом
далеко за горизонтом.
Утром перед строем зачитали приказ.
Солнце слепит глаза.
В бухте скопище подводных лодок
с поднятыми парусами.
Тишина усыпляющая.
Черемуха в цвету.


1973






* * *



Она по ночам приходит и будит...


Ласточке -- глины,
цыгану -- бубен,
серому мишке --
железку в губы;
хмурым гребцам --
в звездном ковше,
чуть колыхаемом, --
звездную жесть;
мастеру --
бронзу,
на славу сваянную,
позеленевшую уже;
лейтенантам --
Тулон разрушенный;
малышам --
пароход с игрушками, --
с флагами, с пушками;
антиквару --
рожок позолоченный
газовый;
мне --
воочию --
фею голубоглазую...


Спите.
Сегодня рассвета не будет.
Завтра тоже рассвета не будет.
Больше совсем рассветов не будет.


Спите.
Луна разбудит.


1976






* * *



Зола оседлости,
тебе в конверте --
зола Везувия...
И яблоко --
босому цыганенку,
так запросто посмевшему родиться
и в красную рубаху нарядиться.


Привстань на цыпочки, Петрушка неуемный!
Когда бы не фломастер твой веселый,
настоянный на лучшем хлорофилле, --
кузнечику б ни в жизнь не стать зеленым!


Как самолетный гул, всплывает память:
над Хиросимой атомная заметь;
под парусиной -- черный манекен,
навеки неопознанный никем.


Песочные часы заведены.
И дюны поутру подметены.
И листики,
уложенные стопкой,
быть может,
пригодятся
для растопки.


Китайский фиолетовый болванчик
фарфоровой кивает головою...


1977








* * *



Мое окно не заклеено накрест.
И если даже оркестр грянет --
оно, случайным смычком пропиленное,
будет мне слуховым окошком.


Но где-то лопнет стручок фарфоровый,
звякнут бубенчики скоморошьи;
и это -- не голубь к тебе вернулся,
а -- от Всевышнего похоронка.


Значит, нужно начать сначала...
А день останется безымянней
и суше, чем вызревший привкус медный
парковых духовых оркестров.


1977






* * *



Когда на взлете лета
лопнет струна дождя --
легкая рябь ужаса
пробегает по стеклам.


Это начало летнего землетрясения.
Оно приходит из глубины неба
и раскалывается
округлым рыком
сверхзвукового истребителя.


В такой дождь
осенью
яблоки хорошо опадают.


1977






ПОЧТИ СКАЗКА



Однажды -- в клекоте парадов --
со звуком лопнувшей копилки
почил тряпичный император.
И ночь взошла, шурша копиркой.
А ночь была -- в смоле и перьях --
пристыженная, словно сказка,
за маленькую ложь: во-первых --
что кем-то шлейф ее затаскан,
что кто-то баловался с брошкой,
что незадачливый кузнечик
за скрипку должен целый грошик,
а расплатиться нынче нечем;
а заводная танцовщица --
когда мохнатый мрак облапил
ее замлевшие ключицы --
скончалась от разрыва платья...


Спи, осиянная Матрешка!
Была танцоркой -- станешь прачкой
и заработанную трешку
за образок от мужа спрячешь...


А я пойду рассвет сторожить:
мне тоже чем-нибудь нужно жить.
Самый вкусный листок капустный
сгрыз мышонок;
самые точные часы песочные
сломал лягушонок.
Хотел я часы в ломбард заложить,
чтоб не лукавить, а просто -- жить,
да вот -- не вышло...


1977






* * *



...Как велика печаль затихших шрамов!
Ты будешь строить.
И молиться -- в храмах.
И -- тщиться несмышленыша сберечь
от заповеданного промысла Господня:
«На что Тебе, Господь, мое дитя?
Ведь всё одно он -- Твой.
Но -- не сегодня!..»


1977






* * *



Этак -- только прокаженные
всё лепечут об ожогах
трупной высушенной кожи,
чтя свободу лепрозориев.


А во сне с улыбкой ясною
рвут нательную сорочку
как последнюю -- на выдохе --
(как из чрева!) -- оболочку.


. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .


В коридоре оловянном --
как мальчонка балованый --
оболваненный нулёк, --
в лампе бьется мотылёк.


1977






* * *



Недоуменная -- внемлет Аллаху -- душа бедуина:
гольная соль в растревоженных строчках Корана.
Соль на губах. И солоноватою влагой
круто наполнен закатный зрачок колодца.
Видно, и этим доволен творец Шариата...


1977






* * *



Пристальный взгляд рисунка.


К пристани тянутся ливни,
подталкиваемые ветром.


Колючий штрих проволоки --
и тяжелеет затылок неба.


Сдвинулся горизонт
и подступает к горлу.


Так однажды рассыпалась
стройная керамика берега.


Базальтовый песок течет меж пальцев.


1977






* * *



Не помышляй о вечности:
живи --
морской звездой в ослепшей глубине;
смотри:
песчинка,
превращаясь в жемчуг,
не ведает о собственной кончине.
Не обольщайся вечностью:
века
зарыты в дюнах;
саркофаги пахнут
молоками и каменной дробильней.
Пусть над землей дожди пройдут обильней --
о смерти не придется ворожить
на зубьях черепаховой гребенки.
Твое единственное право:
жить
и смертью не тревожить сон ребенка.


1977






* * *



Поспи немного, я тебе спою
о том, как месяц полюбил печаль свою.


Лишь часовые изредка кричали,
что тяжело ему в своей печали.


А ветер приносил издалека
простую весть: своя печаль -- легка.


1977






АРТЮР РЕМБО



Бездолье мое! Безделушка из бивня!
Создатель, забавы Твои неизбывны!
Есть Пьяный Корабль, тоской обессиленный,
есть фата-моргана в песках Абиссинии.
Есть доля забавней: гонца и изгоя
бездолье, -- иль небо над ними другое?
Легко вашим спинам, комодные слоники:
не завтра расколется твердь рафинадная!
Бездарно скучать в ожиданье финала:
постель и коктейли старательно взбиты.
Бездолье мое, головешка из быта!
«Бездолье»? «Забава»? «Ну, чем бы заняться»? --
волчатам адамовы яблоки снятся:
чья жизнь в хрящевом ослепительном хрусте
продлится? -- не важно. Значенье избито.
И там, где листва плавниками колышет, --
надолго тропа к водопою забыта...


1977






* * *



Ночь.
Тихая, как хижина вдовы.


Тишина прикрыла рукой
опаленные ресницы.


Зачем задергивать занавеску:
месяц умолк.


Откуда взяться ветру:
ты не дышишь.


1977






* * *



Хотелось бы пожить подольше
на берегу восточной бухты,


и разбивать одним ударом
незащищенный панцирь краба,


и для единственного друга
смолить ночами плоскодонку.


1977






* * *



Необоримая беда
легко справляется с добычей.
Лишь ивняковая вода,
как погремок на шее бычьей,
тебя утешит иногда...


1978






* * *



Петухи и баркасы
расправили крылья
из льна и перьев.


На берету, у воды,
поют матросы.


Хокусайя нарисовал
этот голос бамбука.


1978






* * *



И опять --
жизнь шелестит пустым пергаментом,
свивая очередную улитку;
сливая улыбку ребенка
в сосуды с зерном,
словно в осыпающиеся колодцы.


Спи, спи, дитя!
Это не колосья --
это бумажный змей
сел на вершину тополя.


1978








* * *



Был ливень -- как баловень,
и обладал
садами и далями,
и золотился,
и силился влиться
в полуденный зной,
и там, вызревая,
светло и роскошно
иссякнуть...
Зима подходила к окошку
с морозным лукошком,
а он прозябал,
как зяблик без зерен, --
хрустящ и узорен.


1978






* * *



...Морщины коры отслаивают ледяную скорлупу,
лущат себя отощавшим зайчатам.
Засохнет яблонька по весне,
засохнет!
Да и то --
не век вековать:
ни плода, ни лыка, ни жалобы, --
стылая тоска в белых жилах.
Яблонька, яблонька...


1978






НА МАНЕВРАХ




Озимым холодком повеяло со стрельбищ.
И ныла тишина у леса между пальцев.


Утробою дождей обсасывая камни,
над нами моросила брезентовая осень.


Дороги -- земноводны. Оглохшие стрекозы
беспомощно хлопочут у выжженных обочин,


где, охлаждая дизель, зимуют черепахи,
разумно озираясь на вымерших оленей.


Передовые спят, не сняв противогазов.
И в паровозных топках оцепенели звезды.


И дух речной воды на краешек колодца
присаживается и зажигает трубку...


1979






УССУРИ. ГРАНИЦА



В который раз они творили
тысячеструнный иероглиф,
вплетая в плоские корзины
кусочки разноцветной ленты.


Опившись пеной, плыли джонки,
покачивали веерами,
похожие на Ли Цин-чжао,
но только чуточку тревожней.


Был мир из глины и бамбука
скреплен полынною слюною,
а ласточки луну манили
в долину пагод, вгнивших в землю.


Давно переживя живущих,
они однажды не вернулись --
когда спиральная сирена,
зайдясь, упала на циновку.


А утром раскаленный ветер
прошелся по вершинам сопок --
как пулеметного прицела
обритый наголо зрачок.


1979






ДАР ВАЛДАЯ



Пересчитав меха и ребра,
купцы храпели аки обре...


Звезда, упавшая в колодец,
взошла над православной рощей.


Что это, право, за народец:
так изувечат -- не утрешься!


Над полем колокольчик тает,
исправник Библию листает;
двенадцать бед -- один ответ;
метель заносит санный след.


Ах, как валандался бубенчик!
По полю яблочком катался!
Как будто выразить пытался
печаль Валдая и Востока.


Горизонтально длилось утро...


Волчата лапками сучили,
взбесившись от гудков вокзальных;
и выстрелы не долетали,
и сосны что-то лепетали...
А на восток неслось по шпалам:
-- Эх, славны бубны за Уралом!


. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .


Встает заря во мгле котельной,
восток алеет колыбельно,
желтеют лица тут и там,
поземка мчится по пятам,
олень трубит на всю округу...


Всевышний пробует подпругу,
и сам -- за то, что вековал, --
колодезный вращает вал.


1979






* * *



Эти мокрые валуны!
Этот черный студень волны!


На ладони я нес, бывало...
Память в сторону уплывала;
лунным воском так оплывала --
будто дела ей было мало...


На моем ли востоке плоском --
все заливы натерты воском;
проступает соль на брезенте;
и подлодка идет ко дну.


Ледяные медузы тают...
Только бухта стоит налитая,
словно яблоко в спелой глазнице;
а в зенице стоит луна
и никак не отыщет дна.


1979






ПОБЕРЕЖЬЕ





Я еще поживу.
Пусть дожди беспросветные виснут на нитке суровой
над пустым побережьем,
над морем, налипшим на мокрые стекла бинокля.
Поколение раковин мается болью зубною --
и на них, не мигая, взирает холодный зрачок
перископа.
Отсиделись в воде? --
выбирайся на сушу, морская пехота!
Осуши себя залпом развернутой вмиг трехлинейки,
грохотавшей на фортах еще допотопного
Порта-Артура!
Я родился всерьез.
Я рубашку оставил на камне.
На пустом берегу восходящее солнце ослепло от соли.
Одинокий рыбак потрошит лягушачью утробу
морского дракона --
и бросает на дно плоскодонки
пудовую печень!






...И столетняя морось проносится мимо, вдали затихая.
А в брезентовых снах пробивается чуть хрипловатая
сочная зелень.
Там -- металл плодоносит.
И картавая память сухая
затаилась в древесных стволах и глазеет на мир
изумленно.


Что расскажет мне мать после суточной смены
бессонной? --
ребятню накормить,
да тихонько вздремнуть у задымленной печки.
Там посажен росточек.
А может быть --
просто посажен
мотылек на краю океана,
чтобы грезить над чистописаньем.


Фитилек прикрутить...
За стеклом, очумевшим от гари,
вертолетные тени слетались на запах свернувшейся нефти.
На китовой спине догнивали постройки нетронутой верфи,
и барахтались в сонной воде маслянистые чайки,
а слева по борту --
чуть живая подводная лодка,
зажмурившись,
терлась о камни.


Солоным-солона золотистая лимфа густого
Японского моря...


1980






* * *



Если б я мог укрощать деревья
или занянчивать крик птицы --
я не тревожил бы соль земную:
к морю текут соляные реки.


Я бы тогда подарил сыну
красную звездочку на ушанку,
я бы ушел далеко на Север
вместе с веселым медведем Умкой.


И кочевали бы дни, как льдины,
не обжигаясь о рыбьи спины,
а по весне б зацветала тундра,
чуть накреняясь навстречу солнцу.


Я бы вернулся к родному дому --
и не узнал бы своей могилы...


Только б мерцала над лесосекой
теплая звездочка чуть живая,


лишь бы еще уцелели кедры,
с ревом сосущие соль земную...


1980






* * *



Разъезжались материки.
Ключ вскипал в глубине реки.
И, печальна и глубока,
кровью полнилась та река.


Плыли рыбы -- крыло в крыло
лягушачью икру метать,
а брезентовое тепло
научило тварей летать.


Если б знали наверняка,
где живая течет вода, --
бьчья завязь березняка
с ревом ринулась бы туда,


ворвалась бы в пустой залив
и увидела б, как луна,
всю округу собой залив,
воду за руку увела.


...Горизонты сползли к виску.
Дотлевает луны лоскут.
По базальтовому песку
воды огненные текут.


1980






ОСТРОВ



Направо -- восток. Налево -- восток.
Дожди разминулись над южной Кореей.
И можно бы вымпелы вздернуть на реях --
но дремлет покуда мой Владивосток!


Три четверти века плескалась вода...
Глухой горизонт осторожно раздвинем --
погибельный остров на собственной глине
сидит и, прищурившись, смотрит сюда.


Рыбацкие шхуны, как выстрел, легки.
Цветением сливы залит и обласкан
свинцовой Цусимы потасканный лацкан,
застегнутый туго, на все поплавки.


1980




* * *



Ветры тайгу сорвали со стапеля...
Старый тунгус, трубку раскуривая,
мне рассказал, как яранги ставили,
наспех обтягивая свежими шкурами.


Уже тогда -- породистый запах
сухой брони и людского крошева
у корневищ исходил из паха,
колючей проволокой поросшего.


На лету замерзали птицы.
И звезда поутру ослепла.


Обожженная черепица...
лунный слепок,
да горстка пепла...


1980






НА МАНЕВРАХ





Когда у неба виски ломило --
камни всплывали,
дышали рыбы;
сваи переплелись, как стебли;
некому было распутать сети.


Торпедоловы зажгли огни.
Море не знало, что мы -- одни.


На берегу заревут моторы...
Чьим языком меловые горы
с нами как с равными говорят?


У вертолетов глаза горят.


Над горизонтом растает выхлоп..
Под бензобаком полно листвы.
Дизеля на время затихли, --
вымпелы ропщут,
ржавеют швы;
море гниет у раскрытых люков,
бродят сирены, полные звуков,
спирт зажигают во мгле кают,
спать не дают --
о доме поют.


Лучше бы вовсе не знать о доме!
Нефтехранилища жгут в содоме:
тело истлело,
фляги пусты,
тяжело покачнулся бакен;
волны лижутся, как собаки...


А Господь, обходя посты,
не заметил, как после смерти
мы -- не ангелы и не черти --
по песку волокли паром
и рубили соль топором.


1980






ЛИЦОМ НА ВОСТОК



Постаревшие камни и те --
лицом на восток,
где дожди перемешаны с глиной
и крут водосток,
переполняющий реки
и рисовые поля,
где дороги не могут встать --
так тяжела земля.
Даже камни и те --
всегда на восток литром,
где волна,
наливаясь тяжелым, как сон, свинцом,
налетев на буй,
разносит эскадру в клочья
и, раздирая веки,
падает вниз лицом
и затихает...
И журавлиным клином
пороховая дымка
тает над Сахалином,
и, переждав столетье, --
покуда она растает --
валуны врастают
глухими корнями в землю.
И тогда --
с трудом поднимают якорь со дна колодца,
и колодезный вал тяжело скрипит
и вращает оком;
и плывет земля под ногою у краснофлотца;
и восходит солнце
над самым
Владивостоком.


1981






РОЖДЕНИЕ



Июльское лиловое затишье.
Томится зной в тени под тополями.
Стекают по откосу вагонетки...
Сегодня -- двадцать первое июля.


...Тогда еще ходили паровозы,
и старики часы по ним сверяли --
трофейные, с узорным циферблатом:
журавль, Фудзияма, иероглиф...


А ласточки носили в клювах глину,
и пахло тесом в домике у моря,
и все чему-то радовались в доме,
и голоса плескались в занавесках.


И бензобак от гидросамолета
вручную вдоль по кругу распилили --
и получилась славная купель
для первого земного омовенья.


И даже пригодились для пеленок
портянки, выданные деду под Харбином,
когда уже закончилась война
(их девять лет, поди, не вынимали
из сундука, окованного медью).


...Косили рожь в долине за рекою,
и незаметно сумерки сгущались;
на станции уже зажгли огни...
Шахтеры возвращались из забоя --
и светляков манили за собою.
И, отражая небо,
на века
впадала в море сонная река...


1982






ЯВЛЕНИЕ ВЕРТОЛЕТА НАД ТАЙГОЙ



При всем неуваженье к колесу --
ты держишь его лапкой на весу;
и тень твоя проносится над лесом,
почти не чуя собственного веса.
А ровно в полдень, отряхнув росу,
слепящий горизонт зайдется в крене --
и станет тяжело от испарений
корням и тварям в гибнущем лесу.


Так,
разрывая связь с материками,
мы корчевали голыми руками
угрюмый лес --
тяжелый и нагой;
медвежий след затягивался влагой,
и нечисть, обитавшая в оврагах,
хрустела, извиваясь, под ногой.


И негде сесть тебе --
а лопасти рокочут,
свистят над головой и водяную рябь щекочут, --
и водяные на болотах ржут,
и лешаки срываются со сходней...
И нету тебе места в преисподней;
лишь не подвел бы, Господи, сегодня
твой, прежде безотказный, парашют!


1983