ПОПЫТКА РЕЦЕНЗИИ,
ИЛИ ТЕЛЕГРАММА СКУЧАЮЩЕМУ ЧИТАТЕЛЮ
Александр Куликов
Книга стихов «Регтайм»
Владивосток, 1996
Вы будете смеяться. Вы всегда смеетесь,
когда не смешно. У Вас под боком живьём живёт неспившийся Верлен, а вы
и ухом не ведёте. Ведь я не шучу. Ему по-верленовски дождится-плачется,
а Вам и дела нет.
Простор небесный ещё небесней
от повторенья припевом песни.
О, песня окон, дождём промытых!
...А на четвёртом окно открыто.
Ну да понятно -- дела: выплаты-недовыплаты,
кусок хлеба или чего-нибудь ещё... Но понять же надо и то, что кусок этот
Вам поперёк горла ещё и потому, что без молитвы яствуете. О! да не о молитве
речь! Не до жиру, как говорится. Но поэзия -- как эрзац молитвы, -- услаждающая
Ваши вкусовые рецепторы? Или совсем уж омертвились-обуглились? Саша Куликов
Вам о Стене Плача -- а Вы: «Иерусалим -- это в Израиле, откуда импортные
мандарины и редиска зимой?»
Листья палые, мёртвые сплошь.
Ах, какое ужасное горе!
Ты по листьям опавшим идёшь,
как по волнам уснувшего моря.
Есть на свете такая страна,
где под солнцем сухим и горячим
утомлённая солнцем стена
потемнела от долгого плача.
Там родился однажда Поэт
из разряда каких не бывает,
но таких, что неведомый свет
в листьях мертвых от слов оживает.
Наклонитесь, пощупайте этот свет
-- как Фома неверный язвы Христа! Ну кто же, как не Христос, этот Поет
«из разряда каких не бывает»? Саша -- специально для Вас -- завернул Его
в шелестящую фольгу рифмосплетений, а Вы не удосуживаетесь поднять! Листья
палые, мёртвые сплошь -- да и только!
Книжечка тоненькая, как былиночка.
Или -- как ветка, которая, «нависая, разрезает луны овал» и которую «Хокусайя
синей тушью нарисовал».
Как в жизни бывает нередко --
вдруг стоит мгновение дней,
и ты замечаешь и ветку,
и листья считаешь на ней.
И ты замечаешь, что ветер
деревья сгибает и гнёт,
что солнце сквозь тучи не светит,
что тучи сверкают, как лёд...
По-дурацки книжка называется -- «Регтайм»,
-- да не в этом дело: хоть горшком назови, да в печь не ставь. Рукописи
не горят?
Лет уж семнадцать -- на моей только
памяти -- поэт существует как поэт, пишет, рифмотворствует. Да, для себя,
конечно, но и для Вас, для Вашего же спасения. Ах, заморскими ананасами
корми Вас -- не поморщитесь, а родной послегрозовой озон Вам, видите ли,
вреден! Оттого Вы и мечетесь -- с удобствами и без удобств -- и в погоне
за призраками пытаетесь уцепиться за поручни этого мира, и никакие психологи-астрологи
вам не помогут. Ибо --
...Зима, приятель, настаёт.
Повсюду лёд, повсюду лёд:
под чёрным крепом на стене,
под чёрным небом на окне.
. . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . .
...лед под копытами коня.
И лёд на сердце у меня.
Да не у него -- у Вас на сердце лёд!
Ибо развлечение а не собирание души володеет Вами. «Рассеянный
мой ум собери, Господи, и оледеневшее мое сердце очисти!..»
«Поэту важен токмо звон», -- сказал
некогда наш поэтический прапрадедушка Тредиаковокий. Возможно и так, --
аллитерации порой бывают важнее смысла. А бывает -- звон церковных колоколов
становится важнее звона аллитераций и даже -- звона хрустального сердца
поэта, разбиваемого о безмолвную твердь земную. Они что -- идиоты, эти
поэты? Ими всю жизнь гвозди по шляпку вколачивают -- а они дождинки на
стекле считают. Ну вы, блин, даёте!
К кому обращаюсь? «Кому повем печаль
мою, беду мою, жуть зеленее льда?» Но и Цветаева здесь не помога. Ибо «последний
и решительный» вскрик поэта: «О, урод, как водой туалетной рот сполоснувший
бессмертной песней!» Вот это читателю пережить надо как собственное
распятие, дабы, как заповедано, -- воскреснуть, очистившись от мира. Катарсис
по-древнему называется.
Поэт всю жизнь свою распинает на
кресте созвучий -- и ничего как будто. Правда, умирает однажды никем не
замеченным -- чтобы жили вы, чтобы поэзия его как кислородная подушка спасала
Ваши -- ох, какие тяжёлые! -- лёгкие.
Но Саша Куликов, слава Богу, ещё
жив. И поэзия его жива -- дай Бог ей здоровья.