Speaking In Tongues
Лавка Языков

Так вот, приходит этот Черный человек. Зима, слепящий снег за окном, «мороз и солнце» и т.п. И -- Черный человек на пороге. Не раздеваясь, едва поздоровавшись, протягивает мятые пергаменты с церковно-славянской вязью и запинающейся скороговоркой просит «перевести на общеупотребительный».

И -- почти классически: обещал зайти «на днях» и -- канул.

Все, что нам известно о нем, уместится в несколько строк. В середине пятидесятых годов после окончания учительского института был назначен директором деревенской школы-четырехлетки; он же -- учитель на все четыре класса, он же -- истопник, уборщица и т.д. Учеников -- шестеро или семеро. Жил тут же, при школе, которая помещалась в бывшей усадьбе барона Дельвига, полуразрушенной, «тронутой временем». Здесь-то, среди обломков старины и «наглядных пособий», и обнаружили себя эти «глухонемые», как он сказал, пергаменты.

То, что эти «глухонемые» тексты -- весьма искусная подделка «под XVI век», сразу бросалось в глаза. Взять хотя бы присутствие рифмовки в тексте. Ибо «краесогласием» русские виршевики стали баловаться (по общепринятому мнению) лишь в начале XVII века (кн. Шаховской, Иван Хворостинин и иже с ними). Здесь же -- в общем-то изощренная для своего времени рифмовка (не дантовская, конечно, но -- все же) приходится на первую половину XVI века. Не весьма трудно было по косвенным признакам более точно определить временные границы происходящего. Это, видимо, с одной стороны, 1531 год -- год заточения Максима Грека (который состоял с автором «рукописи» в переписке) в Тверской Отроч монастырь, и, с другой стороны, -- 1547 год, когда Максим Грек был переведен в Сергиев монастырь, где и завершил свой земной путь. В рамках этих шестнадцати лет и создавался «текст», имя которому -- «Псалтирь отреченная» («Камни преткновенные» -- это уже название, данное переписчиком). Имя же автора -- Епифаний Пустынник; ни в каких «Словарях книжников» имя это, конечно же, не обозначено. Косвенные сведения о нем возможно почерпнуть лишь из самого текста да из «полутора» дошедших до нас посланий Епифания Максиму Греку.

Даже если происхождение Епифания соответствует значению имени («знатный») , то пострижением он умолил себя до звания «непогребенного мертвеца», инока, т.е. иного по отношению к миру. Но это -- из области сугубых предположений. Скорее всего, при пострижении нарекли его Епифанием, памятуя о Епифании-мученике, епископе кипрском, день памяти которого отмечается 12мая и 7 ноября (по ст. ст.). Не вызывает сомнения то, что автор «Отреченной псалтири» знал о «Сказании о пути к Иерусалиму» и о «Житии Сергия Радонежского» -- творениях иноков с тем же именем, живших за столетие до него. О судьбе Епифания Пустынника после 1547 года можно лишь строить догадки. Вполне возможно, что его постигла та же участь, что и подобных ему «смутителей» и «еретиков», ибо, пребывая в числе последователей Нила Сорского, мог закончить эту жизнь как и, например, составитель «Кормчей книги» Вассиан Патрикеев: заточением в Волоколамский монастырь и насильственной смертью от рук правоверных осифлян. Вспомним -- кстати или не кстати -- еще об одном Епифании, сподвижнике Аввакума, которому, прежде, чем предать мученической смерти, урезали язык свои же, прости их, Господи, братья православные.

В год смерти Василия III (1533), который, по слову псковского инока Филофея, теперь (после окончательного падения Константинополя) «...на всей земле один христианский царь», Епифапию Пустыннику было от роду сорок один год. В одном из посланий к Максиму Греку (как раз в год смерти Василия III) Епифаний называет себя отроком-старцем, ровесником «светопреставленной» Пасхалии, в известной приписке к которой говорилось: «Сие лето на конце явися в оньже чаем всемирное торжество пришествия Твоя». Следовательно, речь идет о достопамятном 7000 годе от Сотворения мира, т.е. -- о 1492 годе от Христова Рождества.

Судя по всему, Епифаний был одним из последних учеников Нила Сорского; как и его благословенный учитель, жил в скиту «вне близ» Кирилло-Белозерского монастыря, куда «мирской чади маловходно», кормясь «от праведных трудов своего рукоделия». В «Отреченных псалмах» весьма ощутимы отголоски нило-сорского учения о нестяжании и молчальничестве с его доминантой «мир во зле лежит»: «Колики скорби и развращения имать мир сей мимоходящий и колика злолютства сотворяет любящим его». Отсюда необходимость побеждать страсти «умной молитвой», стремление ощутить «в постижимых вещах, идеже не весть, не зная, в теле есть или без тела». То есть -- по Григорию Паламе -- «духовное делание», которое, несомненно, выше и предпочтительнее для монаха любого мирского делания: нравственное усовершенствование человека, идущего по пути «обожения» -- пути максимального приближения к первообразу -- Богу.

Здесь можно было бы воспроизвести этакую «цепочку преемственности» идей исихазма -- «неизрекаемого безмолвия» -- от древнегреческих орфиков (не отсюда ли всплывает в «Псалмах» имя Эвридики?) -- через Дионисия Ареопагита -- к Григорию Паламе, и от последнего -- через Нила Сорского -- к нашему Епифанию Пустыннику. Однако, для этото потребуется «бездна времени», «которого нет». (Здравствуйте? -- Здравствуйте. Вам кого? -- Вас. -- Мы не знакомы. -- Ничего. Я смерть. -- Занятно. -- Весьма. -- Я не могу вас впустить. -- Это необязательно. -- До свидания. -- Но я уже здесь. -- Извините, мне некогда. --- Теперь у вас бездна времени. -- То есть? -- Спешить никуда не надо. -- Хорошо бы. -- Хорошо. -- Но у меня действительно нет времени. -- Тем более. -- Что? -- К чему спешить, когда его нет? -- Нет кого? -- Времени. -- Которого бездна? -- Бездна времени равна квадрату его отсутствия. -- Великий квадрат не имеет углов. -- Браво. -- Благодарю. И прошу оставить меня в покое. -- Именно в покое. -- И больше не звоните. -- Звонить уже ни к чему. -- Что так? -- Никто уже не откроет. -- Естественно. -- Именно естественно. -- Короче. -- С удовольствием... Занавес.) Но это -- к слову.

Что же касается собственно «еретической» стороны «Отреченных псалмов», то здесь необходимо иметь в виду, что нестяжательство как духовное движение после смерти Нила Сорского медленно угасало на глазах Епифания, а монастыри все более стремились к обогащению, следуя крепкому завету Иосифа Волоцкого; монахи все более превращались из «непогребенных мертвецов» в «черные головешки». Лютерово учение с его мирским своеволием и отвержением канонов, с его чуть ли не магометанской добродетелыо приобретательства (не здесь ли поладили бы Лютер и Иосиф Волоцкий?) просачивалось на Святую Русь в каком-то скоморошьем виде: каждый бубенчик на колпаке русского протестантства упивался собственным звоном, -- будь то стригольники, «жидовствующие» и т.д. Не Иосиф ли, одержимый идеею «стяжательства» (и, как следствие, Царствия Божия на земле), спровоцировал сие «рассеяние и расточение»? Великокняжеский дьяк Федор Курицын уже вещал, что «душа самовластна, заграда ей вера». Здесь рукой подать до лютеровского «sola fide» -- «оправдания только верой», хотя, если углубимся в значение, увидим, как «оправдание» превращается в «утешение», «облегчение» и, в конце концов, «ограду», т.е. удовольствие и наслаждение душевное -- в противовес страданию и радости духовным, «нищете духа», коими лишь и возможно стяжание даров небесных, но отнюдь не земных.

Мы забрались в эти дебри для того, чтобы показать, что и Епифания не миновали сии соблазны ума. Отсюда, по всей видимости, его смятенный и бессильный вызов Всевышнему. Но, видимо, отсюда же -- его более широкий «умственный кругозор» и, благодаря заочному общению с Максимом Греком, -- большая открытость миру (который «во зле лежит»), нежели у ортодоксов святоотеческого православия. Ладно ли это -- мы сейчас не решим. Хотя, надо сказать, духовные (в изначальном смысле этого слова) потери весьма «имели место быть». Приобретения же ослепляли блеском и мельтешением; время с цепи сорвалось. Достаточно вспомнить, что европейскими современниками Епифания были Леонардо, Рабле, Колумб, что именно в это время в Европу завезена канарейка, и прочая, и прочая...

Возвращаясь же к «частностям» узкофилологического свойства, нужно сказать, что «Псалмы» или, как поименовал их переписчик, «Камни преткновенные» писаны силлабикой, «сбивающейся» на александрийский стих (сие -- задолго до Тредиаковского, который, как нас учили, и ввел его в употребление). Сгладим мы эту странность, памятуя о переписке Епифания с Максимом Греком, ибо последнему александрийский стих был, без сомнения, знаком, и не только по европейской поэзии. Епифанию же, в свою очередь, были, по всей видимости, знакомы его (Максима Грека) теоретические разработки вопросов поэтики церковно-славянской гимнографии. Однако, поскольку «отреченные псалмы» не предназначались для «служебного пользования» (на то и отреченные!), привычная слуху напевность почти целиком растворялась в ритме, и стих уже можно было не «пети», а «глаголати».

Что же касается строфики, то здесь глубина хотя и смысловая, но несколько рассудочная, что ли. Хотя -- как сказать. Ведь еще в XII веке Кирилл Туровский в своей Воскресной молитве «По утрени» применяет такую «рассудочную» строфику: из трех строф молитвы первая состоит из пяти строк, вторая -- из четырех, третья -- из трех. У Епифания кладка «Камней», каркас, форма, может быть, чересчур жесткие, почти «классицистические»: каждый «Камень» (то бишь, «Псалом») сложен из двадцати семи строк и делится на три большие строфы по девять строк; каждая большая строфа делится на три малых, содержащих по три строки, а скрепляется каждая большая строфа тройственной охватной рифмой.

Дабы предупредить разговоры о «безрифменности» русского XVI века, приведу «Херувимскую песнь» Иоанна Златоуста, переведенную на церковно-славянский язык тогда же (не Максимом ли Греком?). В ней явственно слышится изощренная начальная рифма:

I. Иже херувимы тайно образующе
и животворящей Троице трисвятую песнь припевающе,
II. вьсякое ныне житейское отложимъ попечение,
яко да царя вьсехь подыимемъ,
III. Ангельскими невидимо дариносима чинми,
Аллилуйа, аллилуйа, аллилуйа.

При более вдумчивом рассмотрении «троичной» структуры «Камней» можно заметить, что «троичность» эта не столь уж и рассудочна, ибо здесь -- символическая связь с далеко не «рассудочной» Троицей. Как писал о. Павел Флоренский, -- «"Троица единосущая и нераздельная, единица триипостасная и соприсносущая", -- вот единственная схема (символ), обещающий разрешить » (т.е., остановку мышления, духовную энтропию). Гегель в «Философии религии» заходит, так сказать, с другого конца, расщепляя логикой иррациональное зерно триединства: «Одно породило два, два породило три, а оно -- Вселенную. Следовательно, как только человек начинает мыслить, появляется определение троичности».

Троичность же сия, помноженная на себя, дает естественным образом число девять, на коем зиждутся не только преисподние, но и космические просторы. Девять небес, как слои луковицы, объемлют Землю. Девятое -- кристальное -- заключает в себя все остальные; это небо Перводвигателя или ангельских иерархий. Сии духовные чины суть: Ангелы, Архангелы, Начала, Силы, Крепости, Власти, Престолы, Херувимы и Серафимы -- тоже числом девять. «Они приводят в движение восемь небес; т.е. девятое (Перводвигатель) сообщает движение всем остальным. И обладает оно предельной скоростью света, стремясь достигнуть предельной неподвижности эмпирея. Неподвижность и самое стремительное движение таким образом как бы сливаются, не сливаясь.» Это -- у Данта.

Мы же, со своей стороны, вспомним, что число 27 -- это 3 х 3 х 3; это -- «тридевятое царство». «Тридевять», т.е. 27 суток -- фактический период обращения Луны вокруг земли. На 27 частей делился первоначально Зодиак у китайцев, персов, арабов. Древние индийцы говорили о большой дороге «3 х 9», которая вела в обиталище богов. Из двадцати семи «книг» состоит Новый Завет; Лао-цзы поделил свой «Дао дэ цзин» на 81 чжан. И т.д., и т.д. Такая вот «каббалистика». Да и самих «Псалмов» тоже -- 27. А ежели существует какое-либо иное количество, то можно было бы с уверенностью назвать цифру 81.

Из двадцати семи «Псалмов» целиком сохранились лишь семь; отдельные страницы, видимо, утеряны вовсе; многие строки в сохранившемся тексте попросту не прочитываются -- в силу ли достоверности старины или по умыслу искусного фальсификатора, -- ах, вопросы нам жить не мешают, ответы -- мешают. Так вот, я как «переписчик» пошел на уловку, которою пользовались мои собратья по перу еще во время оно: я заполнил отдельные текстовые пробелы, введя образ переписчика в текст «Псалмов» и от его лица комментируя «происходящее» как бы изнутри текста. Ход, конечно же, мягко говоря, дерзновенный, но, по большому счету, надеюсь, оправданный «внутренней логикой». Да простит меня Бог.

Славе и Вере посвящаю эти «Камни».

...«егоже небрегоша зиждущии, сей бысть во главу угла, камень претыкания и камень соблазна», о который они претыкаются, ибо не повинуются слову Божию, и такова судьба их.

1-е Петра, 2.7-8

Отчаянием сотворимо реченное слово.

Грядущие гимны теснились в груди серафима.

Сыны же разумны, освоясь в законе,

привычно и нервно ристали и ржали, как кони,

и делали скверну...

Из «Послания» Епифания Пустынника Максиму Греку

Камень I

...Куда ж теперь стопы свои направим?

Все то, что легким сердцем славили и славим, --

в безвылазных погребено снегах.

2. Не ангелы ль Твои на суд меня призвали?

Какая сутолочь в твоем мирском развале,

о Господи! Увы Тебе и ах...

3. Так думал я. С слезами озирая

подножие мечты -- канун земного рая, --

смятение посеявшей в умах.

4. Ужели, -- думал я, -- так беззащитны люди

от призрачных надежд, что каждому на блюде

повинен Ты нести ключи от врат Своих?

5. Воззри же, Господи, на чад нетерпеливых:

не рыбам ли подобны при отливах --

спеша и в смерти надышаться за двоих!

6. Блажен безумец, ждущий воздаянья, --

не я ль, мгновенный прах Твоих земных деяний?

Прости, -- промолвил я, -- что так на слово лих!

7. И впрямь ничтожен ты в своем предназначенье, --

мне голос был, -- и в чем твои мученья?

Голодный зверь и тот -- достойней встретит смерть!

8. Вовек достало б вам и радости, и хлеба --

когда б не эта ваша черная потреба,

затмившая сияющую твердь.

9. И ты, рожденный в травах нищетою,

не вознесешься над людской тщетою --

ни сном, ни славой, ни молитвою -- и впредь!

Камень II

И свет звезды моей, ударившись о камень,

затрепетал, как воск, взметая прах и пламень;

и луч надежды, вспыхнувший, угас.

2. И я узрел в душе зияющую бездну.

И, шатким сердцем ощутивши длань железну,

я отступился от мечты -- в который раз!

3. И вновь душа моя, настигнутая мраком,

по мертвым уймищам брела и буеракам,

не размыкая птичьих своих глаз.

4. Лишь светляки одни сквозь сомкнутые вежды

мерцали призраками сумрачной надежды --

когда вступили мы в ее предел.

5. Здесь повиликою плелась глухая зависть;

и так жила и копошилась эта завязь --

что, отвернувшись, я похолодел:

6. вослед душе моей, представленные в лицах,

сомненья тяжкою тянулись вереницей;

и лес, как улей потревоженный, гудел.

7. И я узнал, смиряя разум дикий:

мечта вселенская -- подобьем Эвридики⁽¹⁾ --

стояла, гордая, средь них -- окаменев.

8. И чаша скорбная со звоном раскололась;

и бренная душа завыла в голос;

и горний дух в сердцах воззвал ко мне:

9. Взойди же, ты! И, прах не отрясая,

узри сие!.. Предвечность отрицая --

ты насладился дерзостью вполне...

Камень III

И поднебесную окидывая взором,

я понимал, что ни пожарам, ни разорам

не опалить уже моих бессонных век.

2. И я простился с тяжестью земною.

И время устремилось вслед за мною,

змеясь внизу -- по раскаленным руслам рек.

3. Лишь трепетное сердце замирало --

когда в смятении душа моя взирала,

как на щеках живущих тает снег.

4. И стало сердце тяжелее слитка.

И поднебесная свернулась, как улитка.

И жизнь моя читалась по складам...

5. Как тот птенец, исторгнутый из праха,

весь -- сочлененье дерзости и страха,

я знал одно: ужо и аз воздам!

6. Беспутный сын, гордынею томимый,

я отвернулся от родного дыма,

скитаясь -- легче пустоты -- по городам.

7. И всюду тьмы людские шумно ликовали

покуда ангелы ключи для них ковали --

во имя счастия и вечного труда;

8. и, как дитя с фонариком бумажным,

я всюду вопрошал неутомимых граждан:

Куда грядут сии плачевные стада,

9. не ведая ни пастыря, ни броду?

И никли долу возмущенные народы,

и слезы их струились -- как вода.

Камень IV

Итак, не чуя крыльев за спиною,

они полотнища взметнули надо мною;

и луч надежды полоснул наискосок.

2. И, сердцем вслушиваясь в голос отдаленный,

я брел с толпою вслед за солнцем раскаленным,

зарывши разум свой в пустующий песок;

3. и на глазах моих в согласии покорном

люд наполнял собою гаснущие горны

и ангел кротости студил ему висок.

4. Что с нами сталось? Отчего так споро,

так легкодумно лишены Твоей опоры

не причащаемые хлебом и вином?

5. Куда же мне теперь, скажи на милость!

Как птаха зимняя, душа моя кормилась,

доверчивая, под Твоим окном.

6. Морозный день стоял, как ангел, на пороге,

хрипели грудью лесовозные дороги,

а сердце бедное спало -- небесным сном...

7. Достойна Промысла высокая забава!

И, в страхе цепенея, как собака,

уста молитвою не смею утруждать,

8. но стыдно как, о Всенебесный Боже,

сей обреченности -- когда мороз по коже, --

на плоть мою взгляни: сплошной наждак!

9. Из бездны к небесам Твоим взываю:

да прекратится мысль моя живая!

Сие безумием прилично упреждать...

Камень V

Я дрожь свою от мира не скрываю --

зане смущенным сердцем уповаю

на блажь великую: спаси и сохрани!

2. Ты долго тешил взор листвой зеленой --

отныне в черное распахнутое лоно

тщету мою бескрылую прими.

3. Не для меня ли червь могилу точит?

Уже давно стучит небесный молоточек.

Но, Господи, -- хоть слово оброни!..

4. От заклинаний речь мою избави!

Глагол молчания стенает за зубами;

совою ухает под сердцем темный лес.

5. Уста мои -- что быстрина речная...

Покуда плещется в камнях вода ночная

и сон нисходит с ледяных небес --

6. не серафим ли, слышу, за спиною

блудниц врачует Млечною слюною?

Се -- твердь хрустальную раскачивает бес!

7. Не дай тщете, Господь, расправить крылья!

Уже сады мои запорошило пылью

и очи выел вожделений дым.

8. Избавь тоску мою от сих памятований --

огнищ купальских и колядований!

Чем ныне явишься пред разумом седым,

9. мой поводырь, мой пастырь несомненный,

слепец мой, светоч, брат мой соименный?

Камо гряду со адским жжением грудным?!

Камень VI

Тяжел сосуд ороговевшей плоти! --

в час, как душа, подобно дыму на отлете,

унижена зияющею мглой;

2. в час, как одна, оставшись без охраны,

она отверзнет миру мокнущие раны,

срывая покрова -- за слоем слой!

3. Устало сердце от цепного рая!

Не Ты ли, Боже, гнезда разоряя,

уста скрепил кровавою смолой?

4. Склонись над зеркалом расколотой молитвы:

в самом аду, где боль острее бритвы,

гарцует мысль моя, раскормленная злом!

5. Разверзлись в сердце каменные створы;

уже безумие встревает в разговоры,

длину дыхания перехватив узлом.

6. Ну, как не возгордиться долей злою --

главу безвинную посыпавши золою

и сердце испытуя на излом!

7. Я Иову не брат с его стадами!..

И воды Нила высохнут с годами,

и смерть найдет себе пристанище в песках;

8. в толпе имущих брат не сыщет брата..

Отчаяньем душа моя объята,

и жизнь зажата в теле -- как в тисках!

9. Живая кровь позора сторонится;

я книгу радости закрыл на полстранице --

одну лишь горечь в сердце отыскав...

Камень VII

И голос был: Оставь твои химеры!

Слепая кровь не разумеет меры.

Простерший алчь свою до бесконечных звезд,

2. затмится ум, почуя запах серный;

и вознесется дух немилосердный,

зря с высоты своей на нищенский погост;

3. и сам ты -- не поборником гордыни --

избегавшимся мальчиком при дыме

земной кадильницы, оплавленной, как мозг.

4. Стенанья горькие, назначенные небу,

ты освященному предпочитаешь хлебу --

одним лишь разумом доверившись Христу;

5. но, оголивший миру дремлющие корни,

твой разум не осилит Славы горней --

ни в келье затворившись, ни в скиту, --

6. пока душа, как охмеленный ловчий,

по дебрям рыскает, ощерившись по-волчьи,

и, как неясыть, слепнет на свету.

7. Когда 6 небесные Престолы и Начала

душа твоя беспрекословно различала,

о смысле пребыванья не спросив;

8. когда б земное сердце затвердело --

и впрямь не ведала б душа твоя предела,

слепящего безмолвия вкусив...

9. И молвил я: Я ведаю об этом...

И было мне молчание ответом.

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

(Здесь неразборчивая скоропись, -- курсив...)

Камень VIII

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Камень IX

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Камень Х

(Как переписчик, сгорбленный веками, я имя собственное вставлю в этот Камень. И, если звук меня переживет, -- что солнце над полями, что -- свобода под остекленным этим небосводом, где паутинкой жизнь моя плывет! Перед беспамятством сего пути земного бессилен я не более иного: я, Божьей мыслью облученный идиот.

Меня, как зверь ночной, сомненье гложет. С ним и безумье справиться не может, и разум тщится стороною обойти -- в тоске блуждающий по эллипсу Вселенной, где, окруженный пустотой нетленной, ему предстал Нечистый во плоти -- движимый электричеством и паром... А эта жизнь, доставшаяся даром, -- всего лишь камень преткновенный на пути.

В моем усердии полночном мало проку: любая мысль, рожденная до срока, чревата возмущеньем языков... Когда бы жизнь меня не ослепила!.. Сказать ли? Епифаний чтил Эсхила, внимая злу языческих стихов, плененный остывающей минутой... И я вкусил от их небесной смуты, -- я, Божий раб Георгий Кабанков.)

Камень XI

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Камень XII

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Камень XIII

Я Богу -- лишь станок копировальный... Мерцает Марс. И тусклый свет подвальный дрожит в моем стекле, как желатин, -- когда я память над пергаментом склоняю и праздномыслие загадкою пленяю, где:

2. ..........................................

...продал сушу (душу?) за алтын...

Или -- в сердцах:

3. ................и я попался в сети...

...безумец, восседающий в совете...

И --

...нечестивый сердцем -- как латин...

И -- далее:

4. ............по времени текущем,

как челн без кормчего я в этот мир отпущен;

бестрепетна являющая длань!

5. Не о себе, ничтожном, Господи, радею,

когда тяжелым сердцем холодею,

на дольний мир взирая как на брань;

6. узришь ли ныне, как, в косненье строгом

стенает плоть моя по кельям и острогам

и дух кровавится в миру -- куда ни глянь!

7. Аще, как татей, непричастных судишь --

не ко смирению Ты, Боже, сердце нудишь,

как головня на ветре -- распалясь!

8. Зачем, как псы, взъяренные нуждою

сыны неправедные зрятся на чужое

и Божье имя дерзновенны клясть?

9. Не Ты ль, немотствуя теперь о мире лучшем,

отмкнул уста стадам своим заблудшим?

Ужо они наговорятся всласть...

Камень XIV

...над хладным пепелищем новой эры -- когда крошатся льды небесной сферы и свет хрустит, как битое стекло!

(Сравненье, явно, не шестнадцатого века, воображению языческого грека оно по праву надлежать могло, когда б не эта свара стилевая:

3. ................................................

...пески остекленились, истлевая,

и время в каменной клепсидре истекло...)

Однако, я договорю, послушай: в глухой разлом меж сферою и сушей едва ли вклинится игла Часовщика, -- всё прочно в этой дьявольской машине; душа истлеет, как зерно в кувшине; иного смысла не ищи -- пока она довольствуется спичками и мылом и телеграфной жалобой унылой звенит в ушах вселенская тоска,

7. ...ибо отринутых и бездна отрыгает...

.......................................................................

(...Крест-накрест перечеркнутый пергамент парит в пространстве, как бумажный змей, земные взоры к небу уносящий...)

8. .......................................................

...но падший ангел, милости просящий,

молил у неба не продленья дней --

9. но вечной жизни...

............................................

Ах, блажен, кто в беге давно постиг уже и альфы, и омеги!

...Ах, переписчик, ай да водолей!

Камень XV

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Камень XVI

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Камень XVII

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Камень XVIII

...Благословенно солнечное утро --

в час, как заря холодным перламутром

сияет в каждой чашечке цветка

2. и малая тычинка хвалит Бога,

и божья птаха...

...облученная немного, глядит и удивляется слегка, не помышляя -- как спастись отдельно; и гулко, как в заброшенной котельной, внимает сердце отпущению греха...

4. ...и зрак таращит на воскресных девок!

..........................................................................

Да что я в этом мире за обсевок! Откуда, Боже, столько горечи и зла, что и Нечистый вынести не в силах?

Прочти ж, душа:

5. ....................................................

...но где тебя носило --

покуда плоть (прости) не понесла,

6. кощунствуя и мира не приемля?

...............................................................

Ибо безумье охватило землю, и облученных страхом -- несть числа.

Кровавый Марс приткнулся к пилораме; уже архангелы с железными крылами с великой колокольни сбили спесь. Давно пусты колокола; округа кипит, давя, как виноград, друг друга, любви и правды вожделея -- днесь! Тоскует разум, поднося патроны; бескровный Лазарь изморозью тронут, и мысль мутна -- как меловая взвесь...

Камень XIX

...И мысль мутна, и помыслы убоги;

всё те же лесовозные дороги

морозным скрипом осаждают слух.

2. Черна в стенах души мирская копоть:

вдруг вскинется в ночи крылами хлопать

иль запоет, как молодой петух.

3. Давно уж смерть клюет меня в затылок;

звезда моя над бездною застыла,

уже не тщась поворотить небесный круг, --

4. ибо Господь определяет сроки...

...............................................................

(Здесь снова неразборчивые строки, напоминающие греческую вязь, где каждый знак, застывший врассыпную, уже таит реакцию цепную, античной немотой своей давясь. Увы, и здесь не обойтись без скобок, хотя с такой дискретностью бок о бок немудрено утратить всяческую связь...)

7. ...ибо сияньем полнятся пустоты

(небес?), -- не так ли восковые соты

незримо полнятся сладчайшим янтарем

8. во исполнение (зачеркнуто) завета;

и Божьи ангелы, исполненные света,

заглядывают сквозь дверной проем

9. незапертой часовни?.. Боже правый!

Ты не отринул чаши сей кровавой,

но мы, бескровные, -- не вовсе ли умрем?!

Камень XX

... Вдруг опрокинувшись, как божия коровка? Ища твердыни и барахтаясь неловко ? Я не кощунствую, -- и мне доступен страх; и ангелу, и всякой Божьей твари. И разум с этим справится едва ли -- покуда сам не обратится в прах, -- как эти доблестные боги и герои, как дым снующие у стен горящей Трои. «И Рима,» -- подсказал Тиберий Гракх.

Наbeat sibi!..⁽²⁾ Но не мнимость ли Господня -- весь этот мир, взыскующий сегодня грядущего, -- себе и небесам (единого, -- читай, -- желудка ради)? О! Эту ересь о Грядущем Граде -- из сердца вон, на растерзанье псам!

6. Он прав (цитирую), когда в мирской теснине

живую душу, как пушинку, снимет

и, дрогнув, поднесет ее к весам...

То есть: единое растлив орудьем смерти? А там уже докучливые черти ждут не дождутся гроба моего?.. Вольно же бесам с падалью гваздаться!

8. ...........................................................

...но сказано: И всякому воздается

по разумению и помыслам его.

И мусульманину? и немцу? и якуту?.. Но падших умников, отвергнувших цикуту, земля приемлет?

9. ..............................................................

.................................................................

...Только и всего.

Камень XXI

Но мысль усопшая -- ужели не воскресла?

......................................................

...блудница, распоясавшая чресла,

тварь, пожирающая собственный послед,

2. ужимка дьявола и похоть серафима!

.......................................................

(...и дух, -- сказал бы я, -- козла Трофима, столь не подверженный влиянию планет!)

3. ...ржа, источившая (читаю: ...ось земную...)

.......................................................

Прости, Господь! Но это я миную, зане в подобных эмпиреях брода нет. Хотя -- вот также, оборвав на полуслове кружение стихий (в составе крови есть элементы скорбные весьма...), Ты очертил себя незримою границей: как бы воздухом отделив сию страницу от собственно небесного письма. Самоубийце мысль моя знакома: когда обида зреет, как саркома, и поднебесная, как Дания, тесна.

По разумению вокзального менялы -- мысль, созерцающая розы и каналы, «вполне безумна», -- («загляни в глаза, объятые стеклянной скорлупою!»).

О дивный мир, стремящийся к покою, светящийся, как аэровокзал: тоскующий, глазеющий, жующий, торгующий (-ся), даром отдающий, не ожидающий уже...

Но я сказал.

Камень XXII

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Камень XXIII

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Камень XXIV

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Камень XXV

(И -- голос):

...но -- празднописанием единым!

Ты эти Камни сотворил из глины,

о тварь лукавая, имущая взаем

2. от суесловья книжников из мертвых,

презревши ужас этих ангелов простертых,

во блудомыслии терзаемых зверьем,

3. вобравших внутрь твое слезящееся око!

Бесплодна мысль (увы), не зрящая Истока, --

(как бы) затянутая рыбьим пузырем.

4. Дух отречения, над бездною парящий,

ни светлой радости, ни тверди не обрящет --

ибо над бездною и разум недвижим...

(...как вертолет, зависший над тайгою, не ведает, куда ступить ногою? и всё живое прочь его бежит, дрожащею опустошаясь плотью.)

6. ......................................................

...не ты ли в смертном ужасе холопьем

надежду пестуешь -- как вековечный жид,

7. к неотвлеченной мнимости взывая?

аще душа отхлынет, изнывая,

и воды разума, беспомощно лучась,

8. сомкнутся над опустошенным ликом.

Не бездна в беспрепятствии великом

затвердевает в сей урочный час,

9. но пустота -- во отрешенье голом

спрягающая зыбкие глаголы,

непревзойденной логикой кичась...

Камень XXVI

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Камень XXVII

Куда ж теперь?..

. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Между 1531-1547 гг.,

Нило-Сорский скит (?);

1987-1990 гг.,

Чернь Тульской обл.

1. Так в оригинале. -- Ю.К.

2. «Пусть с этим и остается!» (лат.), т.е. «Ну и черт с ним, и на здоровье!» и т.п.

Speaking In Tongues Лавка Языков

Юрий Кабанков КАМНИ ПРЕТКНОВЕННЫЕ

IV. КАМНИ ПРЕТКНОВЕННЫЕ

Из «Отреченной Псалтири» Епифания Пустынника

УПРЕЖДЕНИЕ

Камень I

Камень II

Камень III

Камень IV

Камень V

Камень VI

Камень VII

Камень VIII

Камень IX

Камень Х

Камень XI

Камень XII

Камень XIII

Камень XIV

Камень XV

Камень XVI

Камень XVII

Камень XVIII

Камень XIX

Камень XX

Камень XXI

Камень XXII

Камень XXIII

Камень XXIV

Камень XXV

Камень XXVI

Камень XXVII

Speaking In Tongues
Лавка Языков

Юрий Кабанков
КАМНИ ПРЕТКНОВЕННЫЕ