Speaking In Tongues
Лавка Языков

Юрий Кабанков
КАМНИ ПРЕТКНОВЕННЫЕ

НЕПРОЩЕНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ

И приступл к Нему искуситель рече: аще Сын еси Божий, рцы, да камение сие хлебы будут. Он же овещав рече: писано есть: не о хлебе едином жив будет человек, но о всяком глаголе исходящем изо уст Божиих.

Мф. 4. 3-4

Рано утром 17 марта 1918 года революционный обыватель, купивший у мальчишки-разносчика очередной номер газеты «Новая жизнь», мог прочесть следующее: «Сегодня -- "Прощеное Воскресенье". По стародавнему обычаю в этот день люди просили друг у друга прощения по взаимных грехах против чести и достоинства человека. Это было тогда, когда на Руси существовала совесть: когда даже темный, уездный русский народ смутно чувствовал в душе своей тяготение к социальной справедливости, понимаемой, может быть, узко, но все-таки -- понимаемой. В наши кошмарные дни совесть издохла.»

Так, оговорив «несвоевременность» своих мыслей, писал буревестник революции Максим Горький, в мрачном предчувствии гражданской бойни озирая растерзанную Россию. Это потом он оправдает и «простит» всю кровь и слезы мятущегося народа, а покуда -- нервы его не выдерживают, и он слезным криком взывает о примирении, черпая из того же источника, в который, вослед всевозможным нигилистам-натуралистам, плевал, простите, и сам.

«Есть ли Бог?», -- лукаво спросил его еще не преданный церковной анафеме Лев Толстой. «Коли веришь -- есть, а коли не веришь -- нет,» -- почти не лукавя ответствовал Алексей Максимыч.

Это произволение рассудка -- «захоцу -- вскоцу, захоцу -- не вскоцу», горделивое его самовозвышение -- и есть тот до-потопный камень, о который преткнулся прародитель наш Адам, вкусивший плода от древа познания, не ведая, что плод сей ему, сотворенному, не по разуму. И мы, своевольные дети его, горделивым рассудком вкусившие крупицу Мирового Разума, принявшие часть за целое и возжелавшие рукотворно переиначить окружающий нас мир, изо всех сил противимся таковому «переиначиванию» в себе самих. Здесь -- мутный источник всех наших бед, тягот и испытаний: зависти, ненависти, войн и революций. Это есть тот «первородный грех», проклятие которого все явственнее нависает над нами.

Мы малодушно сетуем, что «история повторяется», что «богаты мы едва из колыбели ошибками отцов и поздним их умом», что опыт, как бы ни был он горек, ничему не учит последующие поколения, и, изобретая велосипед, удивляемся, в конце концов, несуразности его конструкции. И в бессмысленном ожидании, что какие-нибудь летающие тарелки спасут нас от надвигающейся катастрофы, мы яростно противимся памятованию о том, что двадцать веков назад нам дано было «космическое» знание об устроении души и мира, -- пользуйся, не мудрствуй лукаво, «возвышайся более жизнию, нежели мыслию. Жизнь может сделать тебя богоподобным, а мысль доведет до великого падения,» -- предупреждал нас один из Отцов Церкви св. Григорий Богослов.

В этом великом падении, в затяжном прыжке без парашюта, мы проклинаем ныне все и вся, забыв -- а то и не подозревая -- о том, что Создатель милосердно подхватит и утвердит кающегося и не остановит падения проклинающего.

«Взаимные грехи против чести и достоинстпа человека» -- это всего лишь дурной перевод с языка человеческого на пролетарский вековечной мысли об искажении и забвении Образа Божия в человеке -- человеком же. Однако, зря и осуждая грехи человеческие, не осудить бы и самого человека, ибо есть у него путь к спасению, и в его воле -- принять или отвергнуть путь сей. А он прост и нагляден, этот путь: чего не хочешь себе, того не делай другому, и чего себе от других желаешь, то прежде сам делай для других, -- ежели заинтересован ты не только во временном выживании «здесь и теперь», но подозреваешь о жизни вечной и стремишься к ней.

В молитве, которую мы знаем как «Отче наш...» и которую Иисус заповедал ученикам Своим, звучит призыв к единению через всепрощение: «...и остави нам долги наша, якоже и мы оставляем должником нашим» (т.е. «и прости нам грехи наши так же, как и мы прощаем согрешающим против нас»). «Аще отпущаете человеком согрешение их, отпустит и вам Отец ваш небесный» (Мф, 6. 12, 14). «Мне отмщение, и аз воздам», усмирите ярость свою, Господь Сам воздаст согрешающим против вас -- так могла бы звучать эта фраза в переводе на современный язык. «Даруй ми зрети моя прегрешения и не осуждати брата моего!», -- воззвал из темницы шестнадцать веков назад св. Ефрем Сирин.

Не о пресловутой «социальной справедливости» идет здесь речь, ибо, как испытали мы, что называется, «на собственной шкуре», таковая «справедливость» есть не более как «благо насилием», которое -- в первой своей части так остается в умственных вожделениях наиболее «честных» насильников, вторая же -- неминуемо воплощается, так сказать, в чистом виде: « Иди, дурень, не упирайся, я знаю, где тебе лучше будет!» Речь о «справедливости» иной -- «космического», нравственного порядка, без коей невозможна хотя бы относительная справедливость социальная. Речь о совести, которая «в наши кошмарные дни издохла».

Можно было бы, прищурившись и несколько отстранившись от стиля, с этим согласиться, когда бы та же речь шла всего лишь о понятии «совесть», низведенном с бытийного уровня на бытовой. «У тебя есть совесть?» -- вопрошаем мы, подразумевал наличие -- или отсутствие -- природного стыда, который иначе еще именуется совестливостью перед ближними -- теми, кто мог лицезреть тот или иной неблаговидный поступок наш. «Со-весть» же в изначальном смысле своем есть стыд перед собою и Богом -- даже если поступки наши не имели непосредственного соглядатая.

Со-весть -- это со-вместная весть о Высшем Благе, Благовещение Господне, которое мы, приняв в сердце свое, возвращаем Господу в покаянии, молитве и радости духовной. Совесть не может «издохнуть»; человек в гордыне своей непомерной может отречься от Благой Вести, тем самым разрушив со-весть свою с Предвечным, а значит и со всем сотворенным миром -- «видимым и невидимым».

Все это -- пресловутая «метафизика», которую с раздражением отметает наше бытовое, расщепленное заботой о хлебе насущном сознание. Но ведь даже умудренной «физике» ведомо, что (по Второму Закону термодинамики) в закрытых, т.е. замкнутых на себя системах все процессы стремятся к «равномерному распределению вещества», что неизбежно ведет к хаосу и распаду Целого. Но именно «метафизическая» совесть, прощение сердечное согрешающим против нас, молитва за врагов своих («...и не остави их погибнути мене ради грешнаго») проявляются как вос-связь (т.е. «ре-лигия» ) с миром и мирами, как со-бирание целого и взращивание души нашей «в полноту возраста Христова».

Как, однако же, простить мне врага, причинившего мне обиду и боль? Как же я унижусь пред ним, прося у него прощения, тогда как он явственно виновен предо мною? Но сказано Сыном Божиим: «Не судите да не судимы будете»; но сказано Отцом Небесным: «Мне отмщение, и аз воздам»; и, по меньшей мере, неразумно возлагать на себя эту божественную «функцию» отмщения. Каждому воздается по разумению и помыслам его, не говоря уже о делах. Премудрый же Соломон задолго до воплощения Спасителя изрек в мысленной беседе с Господом: «Посему-то тех нечестивых, которые проводили жизнь в неразумении, Ты истязал собственными их мерзостями» (12.23).

Прощение -- это, прежде всего, усмирение собственной смятенной души, волевое избывание темной энергии, замешанной на злобе и ненависти, которыми и без того переполнен мир сей, и -- стяжание светлой божественной энергии. Подобна магниту эта божественная энергия, и, взращивая душу свою в покаянии и молитве, мы, тем самым, попадаем в поле притяжения всего «Разума Космического», именуемого извеку Господом нашим. Распаляя же душу злобой и алчностью, отвергая в неразумной гордыне своей милосердие Создателя, не в силах объять Промысл Его человеческим рассудком, -- мы отсекаем себя от поля притяжения Его мысли и, тем самым, низвергаемся «во тьму внешнюю», и мракобесие мира поглощает нас, «яко Иону китово чрево».

Нынешнее наше «социальное» бытование чревато взрывом этой темной энергии, ибо задача выживания выдвинулась теперь во всей своей неприглядности на первый план, затмевая внутренний взор наш и обостряя до болевого шока животное ощущение жизни. Хватательный рефлекс, инстинкт самосохранения, борьба за выживание любой ценой -- вот что движет нами ныне, низводя не то что Образ Божий, но и образ человеческий до уровня приматов, если не человекоящеров.

«Издохла совесть, -- сокрушался Горький. -- Чувство справедливости направлено на дело распределения материальных благ, -- смысл этого "распределения" особенно понятен там, где нищий нищему продаст под видом хлеба еловое полено, запеченное в тонкий слой теста.» Не оттого ли «отчаянием сотворимо реченное слово? Грядущие гимны теснились в груди серафима. Сыны же разумны, освоясь в законе, привычно и нервно ристали и ржали, как кони, и делали скверну.»

Но что может быть более «скверным», нежели умерщвление -- хотя и опосредованное -- слабых и не успевших «ухватиться за поручень»! В языческие времена такое отношение к слабым было «оправдано» животной целесообразностью продолжения рода; ныне это грозит неминуемой катастрофой: нравственной -- вырождением человека, «экологической» -- его непосредственной гибелью как вида. Воистину «среди имущих брат не сыщет брата», воистину «легче верблюду пройти сквозь игольное ушко...» Именно пренебрежение вечностью приводит к приношению человеческих жертв -- пожиранию себе подобных -- и потере облика человеческого «пожравшими сих».

Короленко в одном из документальных рассказов писал, что языческий «обычай уничтожения стариков долго держался среди жителей Полесья. В самом смягченном виде это производилось как обряд: со стариками прощались, усаживали их в сани, вывозили в лесную чащу и там оставляли на произвол судьбы».

Ужели и мы, очертя голову убегая от «адища коммунизма» и судорожно цепляясь за фалды «светлого царства капитализма», должны погрузиться в эту языческую пучину пожирания ближних своих, дабы отдельным счастливчикам вынырнуть из нее в облике обожравшихся пресмыкающихся с крохотной головой и гигантским ненасытным чревом?

Господи! Ей-богу, не смешно.

Смертному безумие грешно.

Вразуми окаменевший разум:

Не Твое ли Царствие пришло?!

Но это -- крик отчаяния, не достойный христианского мирочувствования. Недолжно «впадать в апокалипсический транс» и ненавистью возжигать ненависть, попирая в себе Образ Божий и намеренно заслоняясь от всепроникающего света горнего и милосердия Христова. Ибо, как писал исцитированный ныне Бердяев, «антихристовой неправде коммунизма нельзя противопоставить правду "буржуазную", ибо в "буржуазности" так же нет Христа, как и в коммунизме, и одно безбожие порождает другое безбожие. Коммунизм есть только последовательно доведенная до конца безбожная неправда буржуазного мира.»

Еще Блаженный Августин заметил, что отрицание Бога всегда опирается на тайное желание, чтобы Бога не было. Не станем же зарывать разум наш в пустующий песок неверия и отчаяния. «Садическое наслаждение, с которым мы грызем глотки друг другу, находясь на краю гибели, -- подленькое наслаждение, хотя оно и утешает нас в бесконечных горестях наших,» -- посетовал бы и ныне Алексей Максимыч.

Простим же сильных -- а по сути бессильных -- мира сего, ощерившихся на нас, ибо не ведают, что творят.

«Будем же работать спасения нашего ради, да не погибнем "яко обри, их же несть ни племени, ни рода"», -- взывает к нам почти по-библейски буревестник революции, пришедший в мир, «чтобы не соглашаться».

Об основании же согласия, «справедлипости социальной» сказано еще «на заре человечества» в десятой Заповеди скрижальной. Апостол же Павел, неся язычникам свет Христов, уточнял: «..."не прелюбодействуй", "не убий", "не укради", "не лжесвидетельствуй", "не пожелай чужого" и все другие заключаются в сем слове: "люби Ближнего твоего, как самого себя", любовь не делает ближнему зла: итак любовь есть исполнение закона» (Римл. 13.9-10).

Простим же сердечно видимое неразумие ближних наших и смирением своим поможем избавиться им от пылающих одежд греха; пусть и они простят нам грехи наши и раздражающую их посильную кротость нашу.

Пусть же смятенная душа наша во все оставшиеся дни ее земной жизни не избудет памятования о Прощеном Воскресенье, дабы «гордое звание» человека не стало мертвой личиной --

аще душа отхлынет, изнывая,

и воды разума, беспомощно лучась,

сомкнутся над опустошенным ликом.

Не бездна в беспрепятствии великом

затвердевает в сей урочный час --

но пустота, во отреченье голом

спрягающая зыбкие глаголы,

непревзойденной логикой кичась.

Господь же простит лишь тех, которые сами себе не прощают.

Март 1992 г.

Speaking In Tongues Лавка Языков

Юрий Кабанков КАМНИ ПРЕТКНОВЕННЫЕ

НЕПРОЩЕНОЕ ВОСКРЕСЕНЬЕ

Speaking In Tongues
Лавка Языков

Юрий Кабанков
КАМНИ ПРЕТКНОВЕННЫЕ