Speaking In Tongues
Лавка Языков

Кен Кизи

Отто Кровавый

Перевел М.Немцов

Погоди-погоди... Как же этого мужика звали? Думаешь, я всё упомню после той отходной, что он закатил? А потом -- если таким делом, как я, занимаешься, с пьянок просто не вылезаешь... Нет, не Содом с Гоморрой. И не падение Рима. О, погоди-ка -- знаю! Мы ж тут про время по Христу базарим, про эн-э, цитирую: «Как минет тыща лет, избранных вознесут на Небеса, а Сатану спустят с цепи, и говно полетит во все стороны»⁽¹⁾. Хо-хо-ха-ха... Откровения, 20:7, или вроде того. Клевая книженция. Ладно, кажись, вспомнил. Поехали дальше...

Время стояло девятьсот девяносто девятый год, одиннадцать месяцев и тридцать дней, плюс-минус пару-другую високосных, в старой доброй Ермании -- в Фаршляндии, где ж еще? Где пушечный фарш готовят, если не понял.

Мужика Отто звали. Принц Отто, единственный сынок старого короля Отто Великого, мудак набожный, каких мало, шесть монашек с ним сюсюкались, семь попов уму-разуму учили, а сколько чирьев его доставало -- и не пересчитать. Идеальный рецепт духовной пищи, на таком компосте из Писания какая угодно пагуба вырастет, согласен? Еще совсем спиногрызом Отто уже за всю врубался в Откровения. Просто тащился, когда ему эти семь попов на сон грядущий читали -- каждый вечер новый, и так всю неделю. К тому времени, как у него голос ломаться стал, у него уже вся Книга Откровений от зубов отскакивала. Попы в нем души не чаяли. А когда первая щетина из прыщей полезла, он уже вовсю в святых припадках заходился и ангелов апокалипсиса наблюдал! Видения! Звери, колесницы небесные, все дела. Попы рассудили, что их ученику королевских кровей пора браться за румпель и вести корабль государства сквозь оставшиеся годы столетия. И вот они отправляют Отто Великому весточку: мол, видения юного Отто явно показывают, что наследничек готов принять штурвал державы и взойти на Святейший Престол.

Да только старый Отто смотрел на все это немного иначе. И он посылает свою гвардию, чтоб сопливого ханжу притащили к нему обратно в цепях. Как же, корабль государства он поведет! Папа ему покажет, куда этот румпель воткнуть!

Пока суд да дело, Король сам решил в часовенку зарулить, помолиться, чтоб Господь его на пусть истинный наставил, понимаешь, о чем я, да? Чтоб уж наверняка не облажаться. И пока он там поклоны бил, темный рой ангелов-мстителей -- числом семь, как люди брешут, -- налетел на него из темных закутков, да раскроил его императорское препятствие на семь кусков. А куски уволокли с собой в разные стороны. И ни одна из кровавых частей тела своих соседок больше никогда в жизни не видела.

Так сынок Отто Великого стал известен как Отто Кровавый -- бич богохульников, прелюбодеев, колдунов и прочей швали. И бичевал он их всех при своем дворе так успешно, что вскоре прелюбодеев да колдунов не больше полудюжины осталось. Вскоре начало ему казаться, что земные заботы его подходят к концу, а тут еще конец света на Новый Год назначили и всё такое...

Насколько мне помнится, созвал он свою свиту в императорскую пивную и объявляет: «Судный день грядет. Надо бы нам взойти на вершину, да отметить конец света так, точно наступает он по нашей милости!»

«Зашибись, -- согласилась свита. -- Страшный суд.»

И вот в канун Нового 1000 Года взял он всех своих генералов, всех своих корешей, семерых попов и шестерых монашек, жену на сносях, поросенка, здоровенного мастифа, несколько лошадей с повозками, телеги с вином и прочее, и направились они к вершине ближайшей горы. На самом деле, конечно, так себе -- холмика. Да только начало темнеть. Жене его приходилось то и дело подскакивать на крупе беспрестанно пердевшей кобылы, и все лучшие чувства ее были тем немало оскорблены. Попам уже нужно было где-то помолиться, монашкам -- пописать. И холмик сойдет.

Зарезали они порося, на пику насадили и над большим костром подвесили. Потом порубали на куски и сели винище хлестать. Веселились, значит. Плясать пустились. Клялись в вечной дружбе ангелам горним, которых все равно разглядеть не удавалось. А потом забрезжило утро, и свет отнюдь не кончился. Фигу.

Отто немного обиделся. Жена про свои колики разнылась. Попы молились так, что сраки отскакивали. А конец света все не приходит, хоть ты тресни. Отто тогда решил сварить в кипятке одного попа -- самого жирного, поскольку другие попы рассудили, что проблема, видать, в нем, в этом жирном. Господу обжоры неугодны.

Днем они выспались, снова костер разложили, зажарили на углях мастифа. Только стемнело, как снова во все тяжкие пустились. Парад на верхушке холма устроили. Вопили, что твои привидения. Рыдали, себя не помня, главы пеплом посыпали, а грязью глаза замазывали. Обмочившись по колено, снова вырубились. А наутро... наутро... земля вращалась по-прежнему. И солнышко сияло. И такого обозленного вассала, как король Отто Кровавый, свет еще не видывал.

Ну вот. Год однатысячный, январь себе пыхтит дальше со счетом три сваренных вкрутую попа и пара монашек попухлее впридачу. На вершине Горы Тысячелетия -- король Отто Кровавый с супругой, королевой Отто. И рождение короеда, и конец света серьезно задерживаются. Гром гремит. Ветер воет. Жена канючит: «О, мой супруг, если б только во мне дело было, ни словечка недовольства не сорвалось бы с моих губ. Но как же ребенок?»

Отто и сам был не сильно доволен. Вино кончилось. Свита сбежала. Попы либо сварены, либо ноги сделали. Не над кем больше на холмике королевствовать, кроме клячи заезженной, телеги, да жены, у которой уже все брюхо сводит.

Швырнул он жену в телегу, сам забрался на лошадь, и потрюхали они домой. По пересеченной местности. Телега скрипит. Кобыла пердит. Жена гундит на каждой рытвине и кочке: «Как же ребенок, как же ребенок...»

Четвертый день января только занимается, солнце еще не проснулось, а она уже вовсю ссыт да стонет. Отто принялся уже взвешивать все за и против варки ее в кипятке, да немного увлекся. Телега на булыжнике подскочила, и супруга из нее прямо под откос катапультировалась.

Кобыле это, видимо, понравилось. Свалив с себя ношу, она налегке заскакала дальше, потряхивая на ухабах битой телегой.

Когда Отто, наконец, добрался до супруги, та уж последний вздох испускала.

«Слава всем святым, -- посочувствовал ей Отто. -- Отмучилась свое.»

И тут увидел, как в ее измазанных глиной юбках что-то шевелится. Младенчик. Преждевременно выдернутый, забрызганный кровью рождения -- мальчишка! Принц! И впервые за все свое эгоистическое существование Отто почувствовал, как самую крохотулечку дрогнули его сердечные струны, о наличии которых он даже не подозревал. Сорвал он нижние юбки со своей усопшей возлюбленной, чтобы обтереть королевского наследника, и обнаружил -- не поднимаясь с колен на этом поросшем травою склоне, под чириканье зимних птах и блеск зимнего солнца, -- что на младенце вовсе не брызги беспокойного рождения.

То были чирьи! Чирьи! Чирьи!

«Эй, наверху, как тебя -- Всемогущий!» -- заорал Отто небесам. -- «Что за хреновина? Я тут по горам мудохаюсь, как полагается, а Ты крапленую карту сдаешь? Я тут все по правилам, а Ты мне всего пацана чирьями устряпал? Что это такое, а? Кончатся эти муки когда-нибудь или нет?»

И небеса осклабились ему в ответ и вроде как ответили: «Настройтесь на нашу волну к концу третьего акта, и все тухлые загадки разрешатся.»

И вот в промозглой тевтонской глухомани сидит наш молодой король Отто: прыщавый младенчик в одной руке, усопшая возлюбленная -- в другой. Короед уже вопит, жрать просит, а мамочка быстро остывает. Телега крякнулась, кобыла сбежала... не говоря уже о том, что за Конец Света даже билетов не вернули. Ну где вы еще видали такого залупленного на весь мир монарха?

Он скрежетал зубами и рвал на себе волосы. Не помогло. Он воздевал очи горе за наставлениями. Ничего, кроме ничего. Он опускал очи долу. А тут что можно отыскать, кроме сорняков да булыжников, изгаженных преждевременным началом наследника? И тут, из стигийских бездн отчаянья -- проблеск надежды... куда там, целая путеводная звезда! Зрелище прекрасное и кошмарное одновременно. Воздетые к морозному светилу -- двойные дары его безжизненной невесты, истекающие млеком, точно алебастровые фонтаны!

И вот тут наш жестокосердый герой потихоньку начал, как говорится, слетать с катушек.

Но кто б говорил, кто б говорил? Если из валунов кровь выжимаешь, то чего б и жмурика не подоить? А после -- и козу, и ослицу, и, наконец (вот этот эпизод мною особенно любим), -- щипавшую травку корову с кривым рогом и парочку ее же чад. Отто рассудил, что раз она кормить двоих предназначена, прокормит и четверых.

В окружавшей их сельской местности также водились курятники, грядки с капустой и погреба с картошкой. Стога сена для ночевки и конские попоны взаймы. Как средь бела дня, так и темной ночью. Лохи деревенские так, кажется, ничего и не заподозрили.

Папаша с сынком рылись по помойкам, крали что ни попадя -- и выжили. Сельская жизнь шла парочке на пользу. Кожа у ребенка очистилась, а у папаши уровень желчи упал. Казалось, они грабили окрестности с полной безнаказанностью. Отто и в голово не приходило, что деревенские лохи были свидетелями каждой такой неуклюжей покражи. Они с наследничком стали знаменитыми. В этом захолустье о них судачили в каждой хижине и лачуге. Вот вам королевская семейка -- Чокнутый Отто Кровавый, властелин всего, на что хватает глаз, со своим Прыщавым Прынцем подмышкой, как с трофейным порося, тырит творог и черные корки с заднего крыльца, что твой обычный жулик.

На самом деле, свернутым набекрень мозгам бедолаги Отто ни разу даже не померещилось, что он может быть властелином хоть чего-нибудь... пока однажды на заре скитания не привели их с чадом на один пригорок, откуда они увидели вдали шикарный замок.

«Дом,» -- сказал Отто пацаненку.

Стоял май, цвели эдельвейсы. Отцу с сыном понадобилось четыре месяца, чтобы от горы Тысячелетия добраться до ворот замка в девяти милях от нее. Что в среднем выходило по две мили в месяц, плюс-минус пару лиг или фарлонгов, или в чем там они тогда расстояния меряли.

Отто сильно удивился, когда в воротах их никто не остановил. А оказавшись внутри, понял. Да он ночевал в свинарниках почище! Во что бы ни уперся взгляд его -- везде царило омерзительное запустение. В переулках кишели крысы. Прилавки торговцев сгнили. Горожане ёжились под злобным присмотром стражи. Старые оборванцы и юные беспризорники дрались за мусорные кучи. То есть, не город, а сущая дыра. Как все могло так сильно измениться у него на старой доброй родине всего за несколько месяцев?

Ему просто не пришло на ум, что в городишке-то не изменилось ничего, пока он по кущам шибался. Он сам изменился.

Он прошагал по ступеням мимо стражи, разинувшей рты, и вступил в свой тронный зал прямо посреди ежедневного правежа. Бичевали солидную компанию распростертых крестьян -- «дабы очистить их мерзкие грязные души», как извещали бичеватели, «в честь подготовки апокалиптической фантасмагории, которая покуда еще только грядет!» Старт, вишь ты, отложили малехо, чтобы хорошенько в доме прибраться, по-святому. Сцена прям из Иеронима Босха: бичеватели бичуют... органы завывают... святоши предают анафеме что ни попадя.

«Хватит уже!» -- орет Отто. -- «Как ваш король приказываю вам прекратить! эту! херню! навсегда!»

Во как! Попы-председатели все свои королевские мании обоссали при виде Отто и престолонаследника, однако ж пытаются блефовать. А какие у тебя доказательства, что ты и впрямь -- наш король? На короля явно не похож -- весь оборванный, заросший, будто юродивый, а кроме этого король наш вознесся к славе с вершины горы. И многие, между прочим, тому свидетелями были. Кто тут иные показания даст? -- нарастает требовательный гомон. «Кто?»

«А как же ребенок?» -- вздымает вверх недовольного таким поворотом событий младенца Отто. «Как же ребенок?» -- вопрошает он еще раз. «Как же ребенок?»

И гам стихает на самом подъеме, сбитый витиеватой логикой вопроса этого безумца, -- чик, точно косой подрезали.

Потому что вот оно лежит -- вечное зерно всего этого долгого и запутанного предприятия. «Как же ребенок?» -- снова настаивает Отто. «Как же ребенок?»

А ребенок плачет. И подымаются с пола распростертые крестьяне. «Как же ребенок?» -- подхватывают они этот клич. «Как же ребенок? Как же ребенок?»

И попы со стражей и инквизиторами начинают соображать: «Лафа кончилась, лохи восстали -- теперь все святые сами за себя!»

А мораль этой путаной побрехушки (уж брехни-то в ней больше, чем истины)? Славе нету конца, коль залез на верхушку, а старьё мы и сами вычистим.

Тут проще трюка пока не нашли: хочешь -- бери, а не хочешь -- бросай, хочешь -- поверь, хочешь -- все отрицай, пой тра-ля-ля, пока не стошнит... Я? А чё я? Армагеддон на носу. Хи-хи-хо...

1. Парафраз Откр. 20:7: «Когда же окончится тысяча лет, сатана будет освобожден из темницы своей и выйдет обольщать народы...»

Speaking In Tongues Лавка Языков

Кен Кизи

Отто Кровавый

Speaking In Tongues
Лавка Языков