Speaking In Tongues
Лавка Языков

Олег Кустов

ДУХ ВЕКА,
ИЛИ ПРАВО НА ВЫБОР В СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ

В ходе празднования 500-летия Фрайбургского университета профессор М.Хайдеггер прочитал лекцию о законе тождества бытия и мышления, которая была увенчана следующим блистательным сопоставлением:

«Что бы и как бы мы не пытались помыслить, мы мыслим в поле традиции. Она не дозволяет нам больше планировать, если уводит нас от запаздывающего осмысливания к предвосхищающему мышлению.

Пока мы не возвратимся к тому, что уже было помыслено, мы не обратимся к тому, что всё ещё следует помыслить» [4, c. 79].

М. Хайдеггер выделяет два вида мышления, существование каждого из которых «оправдано и необходимо для определённых целей», — вычисляющее мышление и осмысляющее раздумье.

Специфичность вычисляющего мышления «состоит в том, что когда мы планируем, исследуем, налаживаем производство, мы всегда считаемся с данными условиями. Мы берём их в расчёт, исходя из определённой цели. Мы заранее рассчитываем на определённые результаты. Это рассчитывание является отличительной чертой мышления, которое планирует и исследует. Такое мышление будет калькуляцией даже тогда, когда оно не оперирует цифрами и не пользуется калькулятором или компьютером» [4, с. 104]. Как отмечает Хайдеггер, «человек — это мыслящее, т. е. осмысляющее существо». Рассчитывающее же мышление калькулирует, калькулирует новые, всё более многообещающие и выгодные возможности. «Вычисляющее мышление «загоняет» одну возможность за другой. Оно не может успокоиться и одуматься, прийти в себя. Вычисляющее мышление — это не осмысляющее мышление, оно не способно подумать о смысле, царящем во всём, что есть» [4, с. 104]. Таким образом, человек утрачивает свои корни, корни, которые привязывают его к бытию. «Сегодняшний человек спасается бегством от мышления» [4, с. 103], — утверждает М. Хайдеггер.

«Отрешённость» — такое название получил другой доклад М. Хайдеггера, который был сделан им в 1955-м году, спустя десять лет после разгрома фашизма, когда многие немцы лишились своей родины: либо им пришлось оставить прежние места, либо они были изгнаны с родной земли. Другие немцы сами оторвались от неё и попали «в ловушку суеты больших городов, им пришлось поселиться в пустыне индустриальных районов», на чужбине. Они стали чужими для своей родины. Те же, кто оставался в Германии, были ещё более безродны, чем те, кто был изгнан: «Час за часом, день за днём, — восклицает философ, — они проводят у телевизора и радиоприёмника, прикованные к ним. Раз в неделю кино уводит их в непривычное, зачастую лишь своей пошлостью, воображаемое царство, пытающееся заменить мир, но которое не есть мир. «Иллюстрированная газета» доступна всем. Как и всё, с помощью чего современные средства информации ежечасно стимулируют человека, наступают на него и гонят его — всё, что уже сегодня ближе человеку, чем пашни вокруг его двора, чем небо над землёй, чем смена ночи днём, чем обычаи и нравы его села, чем предания его родного мира» [4, с. 105-106]

Нетрудно убедиться, что всё вышесказанное можно отнести и к современной России. Ныне, спустя десять лет после распада Советского Союза, Россия переживает тот же духовный синдром, что и послевоенная Германия: многим русским (и не только русским, но и тем, кто разделяет русскоязычную культуру и просвещение) пришлось оставить свои дома в «ближнем зарубежье» и переехать на родину, которая совсем не ждала их возвращения и не рада ему. Вынужденным переселенцам, изгнанным с мест, где ещё недавно русский язык считался основным, а теперь — языком диаспоры, не остаётся ничего иного, как начинить свою жизнь «с нуля»: искать место работы и жительства, устраивать детей, решать насущные проблемы. Иные россияне, получив образование и высокую степень квалификации на родине, сами уезжают из России в поисках лучшего применения своим способностям. Там-то они и попадают «в ловушку суеты больших городов». Чужбина всегда остаётся для них «пустыней индустриальных районов», в которой они всего лишь русскоязычная диаспора, не понимаемая ни работодателем, ни окружающим его «калькулирующим» обществом. «Аборигены» индустриальных держав связывают с ними все предрассудки и страхи, воспитанные ещё со времён холодной войны. Оторванность от родины не позволяет нашим бывшим соотечественникам привить своим детям ту культуру мышления, которую они обрели в своё время в советском или постсоветском обществе, в результате чего родители во многом остаются «русскими» по стилю и образу жизни, а их дети становятся американцами, канадцами, немцами, испанцами, — словом, теми, чья цивилизация действительно определяет их духовное развитие.

Что же касается тех, кто был и остаётся гражданами России, то зачастую они ещё более безродны, чем те, кто уехал из страны. Если последние стремятся сохранить свою причастность к великой тысячелетней культуре, то россияне в большинстве своём, наоборот, стараются как можно скорее об этом забыть, проводя время за просмотром «иллюстрированной газеты», телевизора. Очевидно, что на протяжении последнего десятилетия с экранов на нас обрушивается мощный поток американизированного образа жизни, «калькулирующего» мышления, которое никогда ранее не занимало ведущего положения в российском менталитете. Отсюда, кардинальная смена ценностных установок: домохозяйкам ближе мексиканские сериалы, чем порядок и чистота в подъездах и во дворах приватизированных кварталов, работодателям — стремление к жизни «действительно богатых людей». Остальные россияне, подобно вынужденным переселенцам, имеют дело с теми же самыми проблемами: как содержать семью, где заработать, на какую жизнь рассчитывать. Вычисляющее мышление вытесняет всякую возможность воспоминания: как тут теперь задуматься о лесе вокруг своей деревни, о небе над головой, о смене ночи днём, о той белой берёзке, с которой обнимался герой Василия Шукшина в «Калине красной».

Современная Россия, таким образом, представляет собой огромный «калькулятор», в который общество «загоняет» одну возможность за другой: приватизация, кредитование, собираемость налогов, — словом всё, что касается экономической жизни, становится предметом доскональных, но не всегда добросовестных расчётов.

В этом месте следует остановиться и задуматься над тем, что происходит с нами — как с людьми, оторванными от родины, так и с теми, кто остаётся на родной земле? Ответом на этот вопрос могут опять же послужить слова М. Хайдеггера: «Сейчас под угрозой находится сама укоренённость сегодняшнего человека. Более того: потеря корней не вызвана лишь внешними обстоятельствами и судьбой, она не происходит лишь от небрежности и поверхностности образа жизни человека. Утрата укоренённости исходит из самого духа века, в котором мы рождены» [4, с. 106].

Что подразумевается под «духом века», какой смысл прячется за тем, что М. Хайдеггер называет «духом века»? Это важный вопрос, ведь именно в сущности «самого духа века», а не в поверхностности и небрежности образа жизни, М. Хайдеггер видел причину утраты человеком своих корней. «Век девятнадцатый, железный, Воистину жестокий век! Тобою в мрак ночной, беззвездный Беспечный брошен человек! <…> Тот век немало проклинали И не устанут проклинать. И как избыть его печали? Он мягко стлал — да жёстко спать…», — писал Александр Блок в поэме «Возмездие» [2, с. 305]. В ней же ещё более сурово и жёстко он охарактеризовал «век, в котором мы рождены»:

Двадцатый век… Ещё бездомней,

Ещё страшнее жизни мгла

(Ещё чернее и огромней

Тень Люциферова крыла).

А. Блок не только образно — в виде «тени Люциферова крыла», — но и вполне зримо описал состояние общества и человека перед лицом атомного века:

Сознанье страшное обмана

Всех прежних малых дум и вер,

И первый взлёт аэроплана

В пустыню неизвестных сфер…

И отвращение от жизни,

И к ней безумная любовь,

И страсть, и ненависть к отчизне…

И чёрная, земная кровь

Сулит нам, раздувая вены,

Все разрушая рубежи,

Неслыханные перемены,

Невиданные мятежи…

Сознание обмана, отвращение от жизни и во то же время безумная любовь к ней, как и страсть, и ненависть к родной стране с её неслыханными переменами и невиданными мятежами позднее станут главными темами творчества писателей и философов-экзистенциалистов Ж.-П. Сартра, А. Камю.

«Первый взлёт аэроплана», несомненно, не только восхитил, но и испугал «калькулирующего» человека. Теперь ему требуется постоянно слышать о том, что наука и прогресс держат всё в своих руках и недалёк тот час, «когда жизнь окажется в руках химика, который сможет синтезировать, расщеплять и изменять по своему желанию субстанции жизни» [4, с. 108]. Современный человек вынужден впустить технические приспособления в свою повседневную жизнь, он уже не мыслит себя без них. «Затормозить исторический ход атомного века или же направить его не может ни один человек, ни одна группа людей, ни одна комиссия выдающихся государственных деятелей, учёных и инженеров, ни одна конференция ведущих деятелей промышленности и торговли, — констатировал М. Хайдеггер. — Ни одна человеческая организация не способна подчинить себе этот процесс» [4, с. 108].

Между тем в наше время человек и общество так же напуганы этим техническим и научным совершенствованием, как и сто, и пятьдесят лет тому назад. «Дух века» нисколько не изменился: те же страхи, что раньше были связаны с первым взлётом аэроплана, теперь связываются с возможностями клонирования и пилотируемыми полётами в космос, с тем, что ещё совсем недавно считалось фантастикой и делом рук не человеческих (вспомнить хотя бы дискуссии о сверхпроводимости). То же отвращение от жизни, разочарование в самих её основах порождает армии наркоманов и дистрофических подростков, не способных ни к образованию, ни к физическому труду: «Там — вместо храбрости — нахальство, А вместо подвигов — «психоз», если снова обратиться к Александру Блоку. Сознание же обмана владеет всеми, кто в своё время проголосовал за сохранение Советского Союза, а на деле получил его распад со всеми вытекающими отсюда последствиями. Тот, кто был уверен в завтрашнем дне, гарантированном успешным развитием техники как главным фактором социального развития (К. Маркс), ныне ни чем не может оправдать прежнюю уверенность: «Тот, кто выжил в катаклизме, Пребывают в пессимизме», — с долей иронии предсказал Владимир Семёнович Высоцкий.

«Так будет ли человек отдан во власть неудержимых сил техники, неизмеримо превосходящих его силы, растерянным и беззащитным?», — вслед за Мартином Хайдеггером мы вынуждены задаться этим вопросом. Будет ли человек бояться созданных им самим атомных станций, космических ракет и пассажирских аэробусов, низко пролетающих над крышами его родного города? Выйдет ли человек когда-нибудь снова в тот мир, что его окружает, чтобы найти свои корни, а не для того, чтобы иметь дело с «объектом, открытым для атак вычисляющей мысли, атак, перед которыми уже ничто не сможет устоять. Природа, — признаёт М. Хайдеггер, — стала лишь гигантской бензоколонкой, источником энергии для современной техники и промышленности» [4, с. 107]. Иными словами, откроется ли человек бытию? Когда и каким способом он снова сможет стать открытым?

Вернёмся к цитате, с которой мы начинали: «Что бы и как бы мы не пытались помыслить, мы мыслим в поле традиции. Она не дозволяет нам больше планировать, если уводит нас от запаздывающего осмысливания к предвосхищающему мышлению» [4, c. 79]. Вот почему общество больше не имеет права заниматься исключительно калькулированием. Единственное, что в нашей ситуации может спасти человека от «духа века», навязанного ему полем традиции, — это осмысляющее раздумье, мир тысячелетних образов и идей, в котором мы несём ответственность за каждое слово и чувство и который требует от нас непрерывной работы по любому, пусть даже самому незначительному поводу.

Я завожусь на тридцать лет,

Чтоб жить, мучительно дробя

Лучи от призрачных планет

На «да» и «нет», на «ах!» и «бя»

Этого «завода на тридцать лет» и не хватает современному российскому обществу для целенаправленной деятельности, в которой осмысление своих действий ставится как непреложная задача каждого шага. «Ведь путь к тому, что близко для нас, людей, всегда самый дальний и потому самый трудный. Это путь размышления», — таким образом М. Хайдеггер искал основу для будущего коренения. Действительно, памятуя о естественно-историческом процессе, мы различаем и противопоставляем два момента: то, что является следствием целенаправленной деятельности людей, и то, что происходит «само собой», как бы независимо от их целей и замыслов. В силу этого Георгий Петрович Щедровицкий говорил, что «культурно-историческая жизнь каждого из нас предполагает интенсивную работу по сознанию своего положения, предельную искренность в оценке своей ситуации и технически грамотную работу по программированию общественного развития» [5, с. 3].

Будучи убеждёнными в необходимости осмысления, нам следует выявить, чем же оно привлекательно и что может сулить обществу в недалёком будущем. «Осмысляющее мышление, — по словам М. Хайдеггера, — требует от нас не цепляться односторонне за какое-то одно представление, сойти с привычной мысленной колеи, по которой мы мчимся всё дальше и дальше. Осмысляющее мышление требует от нас, чтобы мы занялись тем, что, на первый взгляд, вовсе не имеет к нему отношения» [4, с. 109]. Взамен иллюзорной уверенности в завтрашнем дне современное российское общество получило право на выбор. Именно сейчас мы, как никогда прежде, с полным основанием можем утверждать, что история должна быть объективно оправдана. А значит, подлинная наука занята исследованием не столько того, как летают и падают камни или ступени ракет, сколько исследованием человека и его деятельности. Иными словами, разбираясь в том, что в жизни человека и общества происходит «само собой», по течению, и что является продуктом целенаправленной деятельности, мы пытаемся соединить знания об объектах своей деятельности и мышления со знаниями о самой деятельности и о самом мышлении. Осмысливая же, мы ликвидируем «разрыв» между человеком и техникой, человеком и землёй, на которой он вырос, обществом и природой. Как ни странно, но только тогда калькулирующее мышление станет практичным, когда оно приобретёт подлинные, а не мнимые цели на своём пути, и когда технические нововведения станут действительно участвовать в научной организации труда за счёт включения в их контекст социального и гуманитарного.

Всё, что мы можем сейчас предпринять, сводится к совершению сознательного выбора, выбора такого, который не допустил бы «прорух» в работе: «И был бы, верно, я поэт, Когда бы выдумал себя» [1, с. 134]. Нам придётся выдумать или спроектировать самих себя, чтобы обрести укоренённость в мире жёстких экономических отношений, в мире высокотехнологичного производства, в котором, как кажется на первый взгляд, не осталось места для свободного осмысляющего раздумья. Это выбор между поэзией и калькуляцией, между миром тысячелетних образов и идей и духом прошлого технократического века, причём выбор в пользу поэзии — осмысляющего раздумья — подразумевает использование технических средств, оставляя человека свободным от них: «Мы впустим технические приспособления в нашу повседневную жизнь и в то же время оставим их снаружи, т. е. оставим их как вещи, которые не абсолютны, но зависят от чего-то высшего» [4, с. 109].

В работе ль там не без прорух,

Иль в механизме есть подвох,

Но был бы мой свободный дух —

Теперь не дух, я был бы бог…

Когда б не пиль да не тубо

Да не тю-тю после бо-бо!..

Свободный дух осмысляющего раздумья всё выше возводит человека. С новыми техническими средствами и научными открытиями человеческий дух «теперь не дух», а почти что «бог», когда б «не пиль да не тубо да не тю-тю после бо-бо» вычисляющего мышления.

И всё-таки есть ещё один момент, который на этом пути не может не учитывать современное общество: мы не можем выдумать или спроектировать самих себя вне «поля традиции», того самого «духа века», который нам предстоит преодолеть. «Пока мы не возвратимся к тому, что уже было помыслено, мы не обратимся к тому, что всё ещё следует помыслить» [4, c. 79]. М. Хайдеггер утверждал, что «смысл мира техники скрыт от нас» [4, с. 110]. В то же время М. Хайдеггер призывал общество обратиться «к тому, что этот скрытый смысл повсюду нас затрагивает в мире техники». В этом случае мы оказываемся «внутри области, которая и прячется от нас, и, прячась, выходит к нам» [4, с. 110]. Нам представляется, что смысл мира техники как «дух века» располагает всеми человеческими поступками и поведением, но мы не можем согласиться с тем, что, по мнению М. Хайдеггера, «не человек выдумал или создал этот смысл». Именно в работе нашего мышления и действия мы видим будущее человечества. И то, что М. Хайдеггер называет открытостью для тайны - «поведение, благодаря которому мы открываемся для смысла, потаённого в мире техники», - есть не более, но и не менее!, чем результат осмысляющего раздумья.

«Уже давно русское общество разбилось на людей книги и людей газеты, не имевших между собой почти никаких точек соприкосновения, — отмечал синдик «Цеха поэтов» в самом начале 1914 года. — Первые жили в мире тысячелетних образов и идей, говорили мало, зная, какую ответственность приходится нести за каждое слово, проверяли свои чувства, боясь предать идею, любили, как Данте, умирали, как Сократы, и, по мнению вторых, наверное, были похожи на барсуков… Вторые, юркие и хлопотливые, врезались в самую гущу современной жизни, читали вечерние газеты, говорили о любви со своим парикмахером, о бриллиантине со своей возлюбленной, пользовались только готовыми фразами или какими-то интимными словечками, слушая которые каждый непосвящённый испытывал определённое чувство неловкости» [3, с. 170-171].

Николай Степанович Гумилёв, — а именно он провёл здесь различение между «маленькими поэтами», носителями осмысляющего раздумья, и «манекенами», носителями готовых фраз, калькулирующими родную страну, — конечно же, не ставил перед собой задачи так скоро и легко разоблачить «дух века» и приподнять завесу тайны над смыслом нового техногенного мира. В конце концов, именно тот, кто осмысливает и умудряется осмыслить, оказывается хозяином ситуации, «праотцом» духа, воплощённого во всём, что обуславливает человеческую деятельность и поведение. Так же, как и у всякой вещи, если она не совсем завалящая, есть свой хозяин или, во всяком случае, создатель, так же и смысл требует присутствия осмысливающего его интеллекта. Техника, как и земля, не может оставаться безродной или бесхозной — и то общество, которое сумеет осмыслить положение вещей, «рискует» единолично распоряжаться по праву принадлежащим ему имуществом, пусть даже для этого потребуется снести Берлинскую стену и научить родному языку детей бывших своих соотечественников.

У общества остаётся право на выбор между калькулирующим мышлением и осмысляющим раздумьем. Современная Россия может стать либо обществом людей книги, «барсуков», в котором рождались Сократ и Данте, Гумилёв и Блок, Хайдеггер и Анненский, либо превратиться в общество людей «иллюстрированной газеты», по существу не владеющих ни чем, даже самими собой, ибо будущее принадлежит тем, кто мыслит и действует.

Литература

Анненский И. Ф. Стихотворения и трагедии. «Советский писатель». Ленинградское отделение. 1990.
Блок А. А. Собрание сочинений. Т. 3. Стихотворения и поэмы. М. Л. Государственное изд-во художественной литературы. 1960.
Гумилёв Н. С. Письма о русской поэзии. М. «Современник». 1990.
Хайдеггер М. Разговор на просёлочной дороге. М. «Высшая школа». 1991.
Щедровицкий Г. П. Будущее есть работа мышления и действия // Вопросы методологии. 1994. № 3-4.

Speaking In Tongues Лавка Языков

Олег Кустов

ДУХ ВЕКА, ИЛИ ПРАВО НА ВЫБОР В СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ

Литература

Speaking In Tongues
Лавка Языков

ДУХ ВЕКА,
ИЛИ ПРАВО НА ВЫБОР В СОВРЕМЕННОЙ РОССИИ