Speaking In Tongues
Лавка Языков

Олег Кустов

Паладины

Экзистенциальные эссе серебряного века русской поэзии

Автор

с чувством глубокой признательности

посвящает эту книгу

Наталье Глебовне Пустоветовой

Предисловие

При дворе Его Величества Случая равны нищие и короли. Жизнь – тоже случай, и каждый, кто в той или иной мере способен чувствовать и понимать, причастен её Высочеству. Паладины защищают всё славное, чем одаривает Жизнь. Доблесть служит отличительной чертой преданности и веры – в рыцари посвящены избранные. Они обречены, их принесут в жертву языческим богам и народам только за то, что они паладины: само их присутствие мешает произволу и беззаконию варварских орд. Однажды лицом к лицу Жизнь сталкивается со смертью, и паладины отступают на небеса, туда, где ангельская рать гвардией в белом охраняет весь мир.

Всё, что происходит там, в поднебесье, чудесными мифами воплощается на земле, и паладины не обманывают вассалов – пропорции подлинны и мысль добра. Размеренным стихом и чутким звуком она доносится до нас, живущих мирком товарно-денежных отношений. Опыт чудовищен. Это горе заставляет нас забыть тысячелетние образы и идеи, отречься от двора Её Высочества Жизни и перебежать на задворки, в которых можно обеспеченно существовать. К кому обращены паладины? На чьё понимание рассчитывают они? Сокровищница души не бывает пустой и исполнена их трудами.

Его Преосвященство Смысл исповедует принцессу Жизнь. Он знает Её невинные тайны, он благословляет Её любовь, чтобы спасти самое ценное, что у Неё есть, – душу. Его Преосвященство не ко двору Его Величества, однако с Ним вынуждены считаться, хотя порой упрятывают надёжно. Недаром Его так любят отыскивать старики и дети. Мысль растрачена немыслимым её окружением, естественной трясиной забвения, – паладины на страже: мысль не может и не должна быть изгоем. Их подвиг ясен и прост: общение с нашей памятью, которая, становясь старше, одновременно моложе самой себя. Они дрожат за своё внимание и нарекают вещи живыми именами, и божественный свет Его Преосвященства озаряет бытие, чтобы источник поэзии и вдохновения никогда не иссяк.

Громада времени и обстоятельств давит на наши души, загоняет нас в угол, призывает беспамятство. Слово бессмысленно, если в нём нет души. Как вложить в него свою душу и не потерять её? Это – искусство, целокупная культура чувства и переживания. Этому научают паладины, обоготворяя невозможность и не признавая то, что кажется нам в порядке вещей. Мы подсчитываем прибыли и убытки и не размышляем, для чего они нам: калькуляция составляет абсолютную ценность, газеты важнее книг. Оттого самое страшное и властное слово – слово будничное: тая, Жизнь взмахнёт покрывалом Майи, а мы так и не взглянем в глаза Его Преосвященству. И это подлинное невезение – действие по недомыслию.

Вещи горды, их душа молчалива. Паладины осмысливают наше немыслие, возделывают прекрасные цветы в садах посреди зла, и мир потому ещё вертится на оси, что опыт материального всего лишь служка при дворе Его Величества Случая. Смысл воскрешает души, паладины преклоняют перед Ним колени и поручают Ему свою Жизнь. Оруженосцы следуют за ними. Сомнение более не гложет Её Высочество – Она найдёт радость в себе самой и с лихвой отдаст её миру. Мы смотрим на небо, а небо вглядывается в наши души своим долгим, пристальным оком. Что в них? Музыка или скрежет? В состоянии ли мы соединить мир земной и мир бесплотный в одном пении, когда душа вещей, тело мысли, обрадует оба мира совершенным со-общением?

Впечатления быстротечны, ощущения мимолётны, и пропасть бесчувственности не даёт нам покоя. Мы бросаем в неё всё подряд, что может всколыхнуть затухающую способность покачиваться на волнах удовольствия. Увы, это совсем не те чувства, которые спасают нас, и мы, привязывая себя к печальным последствиям недостатка любви, всё более разбрасываемся по житейским перипетиям. Память позволяет собрать в целое разрозненные части одной души. Одно нужно – только видеть и дышать, одно можно – только смотреть на небо.

* * *

Я становлюсь спокоен и свободен,

Глядя на травы, камни, берега,

И не ищу гармонии в природе –

Гармония воздушна и легка.

В потоке не устали отражаться

Зелёным краем шумные леса,

И остаётся только улыбаться

И взгляд свой устремлять на небеса,

И говорить рифмованною речью,

Не требуя ни лавров, ни венца,

И видеть боль и радость человечью

В бесстрастье отрешённого лица.

Паладины не искушены и свободны в мире земном. Мир бесплотный обязывает целомудрием: память, ценность сама по себе, облачена высшим предназначением служить всем и каждому. Красота и любовь обретают новую Жизнь, и Смысл милостиво согревает дыхание. Происходит чудо – душа исполняется чувством и люди, географически и исторически разобщённые, понимают друг друга. Поэты, дети и цветы – целомудренные пространства со-общения цивилизаций.

Нет любви, нет красоты, нет добра... Счастья нет. Хотя, конечно, есть всё, но как-то не ухватится, не прочувствовать это всё, что нам хочется. Начало в несомненности бытия, несомненности Смысла. Его Величество Случай предоставлен нам, чтобы мы увидели Бога не только на небесах, но и ощутили его присутствие в любой вещи, пусть дьявольски искушающей нас. Мысль паладина украшает земной шар, как некогда древнегреческий полис украшал человека. Паладин поёт небо и вечное стремление всего живого к нему, и размеренное течение повседневной жизни обнаруживает меру безбрежного – человек сотворён по образу и подобию Божьему.

Небесные сферы не вышелушиваются, как семена, однако умный взор высвечивает за сермяжной оболочкой скрытую суть. Душа, как сад, требует постоянного ухода: одно ложное слово, неискренний вздох, и мысль убита в самом ростке, и чувство мертво, как мертво всё, что не целомудренно. Любовь и красота – порождение мгновения, столь неуловимого, что и само его озарение кажется чем-то надуманным. Нужно каждый раз по-новому побуждать себя видеть, находить и понимать непреходящее в преходящем: удивительное в неудивительном, красоту в некрасивой девочке, счастье в мокром асфальте дорог. Псалмопения никогда не бывает много – паладин меняет меч на перо.

Поэт – форма достаточно редкая и к миру вещей, в известной степени, не приспособленная. Он верит в то, что мы услышим друг друга. Его гений вхож к любому из нас и любим нами, ведь это не он один гостем пришёл в мир, но великая сила, которая объединяет нас в своём языке, нации и культуре: его слова капризны, как ребёнок, и отчаянны, как герой. Поэты подобны огромным деревьям, плодородным как экваториальный лес, древним, как гиганты былых эпох, и каждый из них – спасительный мост над пропастью непонимания. С его именем Его Преосвященство и Её Высочество несут мысль, выражают её словом и говорят новыми и в незапятнанности своей живыми интонациями, в которых всё душа.

* * *

О, не судите наши годы строго,

Когда что было – было и прошло,

И молодость уходит понемногу

Из наших душ, как из тепла тепло.

Но если в жизни всё не слава богу,

Так что же там… О чём ещё мечтать?

Весенний ветер породил тревогу

И продолжал вопросы задавать.

И я остановился у порога,

Глядел на небо и не смел вздохнуть:

Божественное – вечная дорога,

А люди – время и, наверно, суть.

Не стало меньше святости и боли

В глазах больших суровых лиц икон,

Превратностями невеликой доли

Измерено движение времён.

И были слёзы в говоре острожьем,

Молитвы и молчание… и смех…

И вместе человеческое с божьим,

И вместе покаяние и грех.

Рождение мысли – благо, которое не поддаётся сомнению, первый и окончательный постулат действительности. С неё начинается бренное существование человека и ею завершается космическое его путешествие. Мысль поэта влечёт тысячи новых мыслей, таких же по-детски чистых и отшельнически святых. Это повесть без окончания: как веяние весны, поэзия входит в дома людей радужных и радушных, как прикосновение обожаемых рук, проникает в самое сердце. Всё, что ей надо, – любовь и мечтание. Ничто не огорчает и не угнетает её – душа поэзии свободна от своего воплощения, одна наша с вами душа. Пусть нас ослепляет величие былых эпох – в новейшие времена человечество уже не имеет права на зло! Обороните мысль от потравы скотом. Дайте прорасти её семенам, и тогда она сказочно обратится в новые формы и виды, и прежде не встречавшиеся прекрасные существа наполнят сладостным пением некогда бедное и унылое пространство.

Человечество экспериментирует. Только чьё же естество мы испытываем и пытаем, какие скрипки разымаем на части, чтобы расколоть деку и сломать душку внутри? Не свои ли души? Мир земной принимает очертания огромного зоопарка – за тропинками границ, в клетках своих государств мы всё тщательней наблюдаем и экспериментируем: сбрасываем бомбы, выводим коварные вирусы, а потом ищем вакцины против них. За решётками малых и обширных вольеров, на позволительном удалении друг от друга, мы не изъявляем желания что-либо видеть и слышать. Однажды мы уничтожим всех и вся ради всепланетного эксперимента. Мы эмигранты на родной планете.

Огромное солнце восходит над паладинами, и мы в полудрёме едва ли заглянем за горизонт. Что можем мы знать? Что можем мы сказать о Её Высочестве и Его Преосвященстве, кроме того, что Они несводимы исключительно к нашим проблемам? Стихия зла и стихия добра. Первое – стихия, второе – стихи. Её Высочество снизошла до нас и всякая теодицея надумана: не надо оправдывать Его Преосвященство за всё то зло, что есть в мире, – мы сами сооружаем его. Жизнь и Смысл никогда не покидали нас, и даже Его Величество Случай до сих пор позволяет нам крутить свою рулетку. Душа растворена в благословенном и жалостном органическом составе, в таинственном обмене веществ. Но сердце, поющий колодец, вмещает в себя весь мир: и облака, и травы, и звёзды в мутно-серых небесах, а в них, как не узнать, любимые глаза, что вот уже смотрят с самого дна на те же звёзды, облака и травы.

Вещи умеют мстить – они не любят натурализма, что низводит на нет их души. Если смотреть на них свысока, они кажутся мелкими и умело сталкивают с верхних этажей. Если рисовать их в сером и чёрном, они рождают тёмные чувства в душах самих художников. Одна и та же краска, слово и жест, каждый по-своему могут поклоняться Смыслу. Что наблюдаем в вещах? Как часто наделяем их своим злом? Сколь беззвучно для человеческого уха движение небесных сфер! – лишь смена времён года, дня и ночи подсказывают, что и там, наверху, не всё в покое и безмятежности.

Глаз видит мир на плоскости, и мир, отражённый в нём, проникает в сознание достаточно глубоко, что с достоверностью предстать перед человеком трёхмерным. Это фокус зрения: понимание мира и мир понимания. Вне нас не только наши зрительные впечатления; вне нас всё мыслительное пространство, внутреннее и внешнее: нигде нет промежутка, лишённого Смысла или обойдённого Жизнью. Бытие – то, чего никогда не было и не будет; бытие есть данность, настоящий момент. Спряжения глаголов, предметные референции принадлежат миру вещей и только путают нас. Беден наш язык. Паладин выбирает кисть, чтобы служить Его Преосвященству, проникает в суть слова и обращается к его Смыслу, а не к образу или картинке, нарисованному им. Если слову и позволено быть пустым, то Смысл всегда полон и только Он поэтичен.

Мы вынуждены заключить мысль в предмет, краску, слово, и она умирает, когда мы забываем о ней, упиваясь самим словом, краской или предметом. Она с ними, но не привязана к ним. Эти два начала – Смысл и Его воплощение – столь же несхожи, как мысль о предмете и сам предмет. Нет Смысла – нет цели, нет паладинов при дворе Его Величества Случая, нет мысли – нет Жизни. Что толку трясти кулаком в мире, где присутствует смерть? Что иное, кроме зла, могут вещать бессмысленные вещи бесцельного мира? В таком атеистическом кошмаре дьявол, нежелание знать, нашёптывает о мировой справедливости.

* * *

Жизнь по белым квадратам прошла,

От войны до войны – парадом,

Фотографиями была,

Что на память дарили девчатам.

И меня не минует тоска,

И окажется прошлое рядом –

Только жаль мне того паренька

С очарованным медленным взглядом.

Стихотворение – молитва: покаяние в слабости, просьба о милости. Поэт пытается изменить систему изнутри. Он приходит, чтобы воздать должное, чтобы утвердить мысль, непреходящую в своей ценности. Поэт – один из тех, кто ведом красотой своего оружия. Тысячи ночей провёл он в молитвах, чтобы его стараниям суждено было осуществиться. Он упражнялся в умении слышать, петь и дышать, как гимнаст упражняется на своих снарядах. Он был откровенен наедине с самим собой – теперь он готов стать паладином и быть откровенным наедине со всем миром. Помним ли мы его, неудачника, жившего для музыки и поэзии? Обезьянку и клеенную скрипку отправили мы ему и за годы молчания, наконец, забыли, что такое горные хребты. Разглядим ли теперь огненные колесницы, мчащиеся не по нашим небесам, поезд, уходящий вдаль, и путь без станций и платформ?

Всё прекрасное трудно. Мы идём к себе весьма издалека анфиладами пустынных зал, коридорами полутёмных пространств. Идём, дробясь в отражениях, теряясь в зеркалах, через жестокие мистификации и смутные видения прошлого, – ангелы десятого круга в поисках своей потерянной сути. К себе можно и не прийти, путь далёк и запутан. Итог всех страстей – чудесное превращение в мастера из подмастерья, в паладина из оруженосца. Его Величество Случай покровительствует ангелам и паладинам, хотя и твари, и созвездья одинаково равны перед Ним. И мир земной, оказывается, жив совсем не борьбой за существование или естественным отбором, но словом Его Преосвященства, что призвал к бытию вещи и солнце. И потому сказано, что Слово это Бог. Живое Слово паладина, чёрными значочками напечатанное на тленной бумаге. Все явленья – знаки, и в мире нет ничего лишённого Смысла. Знак к знаку, волокно к волокну – шаг за шагом мы собираем ткань духа своего, разодранного миром.

Speaking In Tongues Лавка Языков

Олег Кустов

Паладины

Экзистенциальные эссе серебряного века русской поэзии

Предисловие

Speaking In Tongues
Лавка Языков