Speaking In Tongues
Лавка Языков

Леонид Зейгермахер

Заботы, заботы...

Город жил полнокровной жизнью. Старушонки вволю ругали молодых. Воры неторопливо воровали. Продавцы перебирали грязные овощи и щелкали счетами.

Только один человек себя чувствовал очень неуютно и паршиво. Это был врач второй детской поликлиники, некто Стараданов. Стараданов был лыс, толстоват, до безобразия проворен в любовных делах. Его маленькие хитрые глазки, седая бородка и круглый живот придавали ему вид рассудительного и сведущего во всем человека.

Многих людей очень располагал к себе его вкрадчивый, задушевный голосок. Стараданов очень любил в речи употреблять слова «голубчик», «батенька», любил иногда слезливо раскрыть свой золоченый портсигар.

Сегодня шел дождь, он сидел дома, и у него болела голова. Он кутался в плед, теплый клетчатый плед, подаренный ему покойной тещей. Перед ним стояла кружка с плохо заваренным китайским чаем. Стараданов готовился к встрече. Вчера он получил странное извещение. К нему приезжал брат. Все дело в том, что никакого брата у него никогда не было! Раздался радостный звонок в дверь...

В глазок он увидел лишь безразмерное пятно серого цвета. Стараданов успел только осторожно спросить: «Кто там?» -- и сразу же волнообразный женский грудной голос заставил его отпереть все замки. В прихожей щедро запахло грибами.

Через несколько минут в его комнате уже сидела какая-то пожилая женщина, ее серый лохматый плащ вовсю сушился на кухне, а мокрый пестрый древесный зонтик занял почетное место в коридоре. Стараданов суетился, нервно затирая грязные маленькие следы.

-- Сам он не смог приехать... -- рассудительным тоном стрекотала женщина, одновременно оглядывая обстановку в квартире. Было какое-то неуловимое несоответствие между ее медовым, тучным голосом и стремительным высохшим телом. На ней была надета шуршащая красная кофта, которая, впрочем, ей шла и совсем не сковывала движения. Она взяла с кресла книгу. При этом из книги выпала какая-то ведомость. Женщина подхватила листок, внимательно прочитала его и убрала в свой черный ридикюль.

-- А у вас, оказывается, уютно, -- властно и вдумчиво сказала она, когда Стараданов прикатил в комнату столик с кофейником и нехитрым угощением. Хотя Стараданов больше не воспринимал эту женщину как размытое пятно и даже слышал некоторые ее слова, его по-прежнему настораживал тот факт, что он совсем не знает ее.

-- Ну, это поправимо, -- нахально сказала женщина и громко поставила пустую кружечку на столик. Столик был зеркальный, с шестью никелированными хирургическими колесиками, очень удобный. Для Стараданова этот цивилизованный столик был воплощением домашнего уюта...

-- Что? -- спросил, сойдя с карусели своих мыслей, Стараданов.

-- Вам надо передвинуть мебель -- книжный шкаф поставить напротив дверей, а газовую плиту -- около окна. Я думаю, так будет лучше. А вы как считаете? Вы ведь животных никаких не держите? Я вижу, вы согласны со мной.

Стараданов потеребил бородку. Он совершенно не знал, что ответить. Хотя реальность этой женщины была похожа на реальность внутренних мультфильмов, она очень сильно отличалась, например, от реальности остывшего полупустого кофейника.

-- Вы знаете, а вы ведь очень похожи друг на друга... Так получилось, что он приехать не смог, но я привезла вам от него письмо... Я смотрю, вы такие необычные книги читаете... -- Женщина игриво кивнула на книгу, которая уже лежала в кресле, на своем месте. -- Не боитесь?

-- А чего бояться?

-- Ну как... Это все-таки не игрушки... А вот и письмо. От вашего брата.

Стараданов принял письмо, быстро прочитал его и задумался. Вся происходящая с ним история представилась вдруг ему «Золотым ключиком», деревянными конфетами, которые он горстями поедал в детстве, но не мог насытиться. Как будто в артистической двухэтажной коробке удирал он от судьбы, а судьба шла расторопно, клюкой отмечая себе пунктир на полированном шоссе или даже (на некоторых участках) гналась за ним на блестящем велосипеде. Мелькали коллективные сады с выглядывающими из-за зеленых заборов хитрыми яблоками (Стараданов почему-то всегда подозревал, что это не совсем яблоки, а, например, чьи-то лица, или каменные шары, из которых состоит космос). Видел он также деревенские магазины, почти такие же двухэтажные, как его победная коробка. Магазины эти он безошибочно узнавал по приветливой белой штукатурке с разгильдяйскими кудрявыми крест-накрест рейками в любопытных дырках. Рядом, как правило, была похожая на сарай водокачка или баня -- черные характерно ржавые трубы и помятая телефонная будка.

А он в своей театральной коробке подъезжал к чьим-нибудь воротам, отправлял кого-нибудь на разведку и ехал себе дальше, но самое удивительное -- вкуса происходящего он не ощущал! Нет, он, конечно, чувствовал вкус кофе, которого они только что выпили по чашечке, шершавость бумаги, на которой его брат написал свое письмо... Может, колеса столика сегодня скрипели как-то особенно фальшиво, а быть может слишком громко шуршала красная хитиновая кофта -- одним словом, что-то было не то.

Стараданов, внезапно очнувшись, медленно положил письмо на столик, подошел к своему университетскому саквояжу и постепенно раскрыл его. Его руки плавно перебирали музыкальные внутренности древнего портфеля. Он вспомнил, как они любили в бытность еще студентами собираться в вечерние задушевные моменты слушать гитару... Стараданов нащупал в саквояже монокуляр 20-кратного увеличения, общую тетрадь, кеды и успокоился. Он ничего не забыл.

Брат писал обычные, в общем-то, вещи.

...А жизнь разбросала капканов,

И съедено соли три пуда.

Куда ты исчез, Стараданов?

Куда запропал ты, паскуда?

Письмо было искренним и любезным. Первые минуты чтения тронули его куда более глубоко, чем остальные, особенно отношение к внутренней душевной тишине (похоже, что письмо писали ночью). А если говорить насчет некоторой легкой иронии, так Стараданов давно простил своего брата. «Надо написать ответ,» -- подумал Стараданов, но не увидел обратного адреса.

Странно, в поле его зрения зачем-то попали строки о том, как в сильном потоке осознанных возможностей, словно в море или бездне какой-нибудь, плывет в никуда изощренная надежда. Он не понимал, откуда она плывет и зачем вообще она это делает, никаких интересных ассоциаций у него не возникло. Было немало общего у ощущений вообще и у настоящих критериев замечательного качества, которые Стараданов пытался понять (так, как это было необходимо), хотя объяснить категории такого уровня ему было не под силу.

Speaking In Tongues Лавка Языков

Леонид Зейгермахер

Заботы, заботы...

Speaking In Tongues
Лавка Языков