Speaking In Tongues
Лавка Языков

Леонид Зейгермахер

Вокзальный молот

Репродуктор скрипел, что жизнь идет своим чередом, но подразумевал, что завтра отключат электричество. Его прочная картонная гаубица была доукомплектована маленьким секретным механизмом.

Мне почему-то совсем не верилось, что завтра это произойдет -- привычная двухвагонная мясорубка, которая так трудолюбиво пробуксовывает на невидимых рельсах, завтра порадует всех ужасной тишиной. Конечно, этот стареющий автомат может еще ухватить кого-нибудь на прощанье своим крюком -- очень уж ласково светятся его хрустальные бесстыжие лампы. Второй вагон моего трамвая напоминал серый бункер. Мне вдруг стало интересно, кто же все-таки едет во втором вагоне. Я сидел на заднем сиденье первого и оглядывался на загадочные темные стекла.

Пассажиров в трамвае было немного, поэтому они образовали некую печально-логическую структуру, которая незаметно гудит, мистически трепещет, равномерно пополняется и убывает. Кондуктор, седая женщина в клоунском белом халате и проволочных туфлях, перебирала что-то в своей походной прорезиненной сумке. Эта гвардейская сумка, несомненно, была когда-то хранилищем транспортных архивов, дневников водителей и пассажирских фотоснимков. Теперь, когда саморазрушение застало сумку в начальной стадии, женщина-кондуктор отнеслась к ней с бесконечным пониманием и попыталась ей помочь. Она долго возилась с ней, зашивая брезентовыми нитями...

...Анубис Сергеевич принес из чулана патефон и тщательно и недоверчиво его осмотрел. Он вчитывался в его эмалевую мощную твердь, как иной раз вчитывается в свои почетные грамоты какой-нибудь выживший из ума старик. Надо сказать, что Анубис Сергеевич имел внешность вполне добропорядочного гражданина, который живет обычно где-нибудь в угловом многоэтажном доме, неподалеку от заброшенного кладбища. Он никогда не чувствовал себя дешевой китайской игрушкой, даже когда его скрючивал очередной приступ радикулита, но тем не менее Анубис Сергеевич, всегда со вкусом одетый, являлся трансформером. Это почти никак не проявлялось. Его уважали соседи -- всегда вежливый, опрятный, спиртного не употребляет, не задает лишних вопросов.

Сегодня торжественный патефон Анубис Сергеевича убаюкал соседей неестественно быстро, и ему пришлось для верности посидеть дома еще пять минут. Он вышел из дома, не забыв помазать мазутом и окурить можжевеловым дымом фигурку абиссинского контролера. Эта безногая пластмассовая статуэтка была ему дороже серебряного лесоруба в колеснице, которому, впрочем, он тоже поклонялся.

Через некоторое время он уже ехал в трамвае рядом со мной. Вокруг него почти сразу же стали громоздиться задумчивые пассажиры, словно пескари вокруг червяка, продолжая опасливо коситься на его пурпурный плащ и дорогую скользкую шляпу. Скорее всего, их насторожило то, как он принялся убеждать меня не переходить во второй вагон, а может быть, им просто поручили следить за Анубис Сергеевичем.

-- У меня был дядя, -- сказал Анубис Сергеевич. Он специально говорил в той известной манере, которая культивирует у собеседника различные психологические комплексы. Почти любой слушающий Анубис Сергеевича вскоре начинал относить все сказанное этим безобидным старичком на свой счет. Возможно, все дело было в многозначительных паузах. Наверное, к этому были причастны также его оловянные выразительные глаза, спрятанные в подвижном кустарнике бровей.

-- У меня был дядя, -- повторил Анубис Сергеевич, наклоняя ко мне свое бледное пористое лицо. -- Вначале я жалел его всей душой, мне тогда казалось, что он испытывает какие-то внутренние страдания... Понимаешь меня? Но он не позволял мне испытывать жалость по отношению к себе, и при этом проявлял агрессивность... Вот почему я все больше и больше стал его ненавидеть. Понимаешь? Я стал ненавидеть собственного дядю! И в то же время мне его было жаль... Вот такие противоречия! Эта его агрессивность являлась защитной реакцией... Но я это сумел понять только сейчас... Он был весьма ранимым человеком! Я ведь даже пытался ему подражать, но это было лишь копирование внешних его качеств, понимаешь? Я хочу сказать, что его внутренний храм, его вокзал был для меня непостижим, недоступен... -- Анубис Сергеевич наклонился ко мне еще ближе, демонстрируя старческие лиловые прожилки, которые, как древние письмена, казалось, пытаются о чем-то возвестить. По-моему, густые брови мешали ему видеть, как окружившие нас пассажиры незаметно проверяют свои пистолеты. Они заслонили от нас все окна, и только по тому, как они перестали переговариваться, я понял, что трамвай прибыл, наконец, на место.

Что-то отвлекло внимание наших спутников, иначе, вероятно, они могли бы увязаться за нами. Асфальт был похож на раскаленный бутерброд, который часто подают в пивных. Его прямоугольную гладкую корочку обычно украшают мелконарезанной петрушкой. Слоеные эти хлебцы с помидорами и ветчиной по просьбе Анубис Сергеевича обкладывали разноцветными маринованными грибками и посыпали натертым душистым сыром. Затем (его вкус знали) в специальном кувшине ему подавали элитные вина. Как правило, на многоногом реалистическом столике бегает солнечный зайчик. Во всяком случае, это развлекает добродушного Анубис Сергеевича. Он любит, чтобы на крашеном искривленном ландшафте всегда присутствовало что-нибудь этакое. Иначе зачем так долго куда-то ехать? Зачем, спрашивается, подвергаться разным опасностям?

Потом -- могучая роскошная дыня с липким соком. Она вежливо переносит пытки металлическими лопаточками, чтобы не разочаровать Анубис Сергеевича. На прощание он обязательно расплачется, а ослепшие рабочие с мокрыми тарелками, надев маски, скажут запланированные фразы. Тогда он, удовлетворенный, взмахнет шелковым платочком и скажет что-то вроде: «Поэзия... м-мм... обрекает внутренние... м-мм... декорации...» Однажды после этих слов какие-то незнакомые люди в комбинезонах удивленно вручили ему бесформенную розу.

Но сегодня был особый день. На всех экзотических вывесках сегодня извивалась маслянистая восьмерка. Мы тщетно барабанили в крепкие створки запертых кафетериев, пивнушек и столовых. Хотя оттуда и доносились приглушенные запахи жареного мяса, мы видели лишь эту самую восьмерку, которая означает -- завтра отключат электричество, просьба не стучать!

...На небе улитка трогала своими осторожными рожками бицепсы у седого лесника. Это сплетение знаков было еще похоже на парализованного мусорщика, который обнаружил в своем прохладном ржавом футляре чьи-то аппетитные щупальца.

-- Кровавая мечта человечества! -- сказал Анубис Сергеевич. Я повернулся к нему. Что-то спрашивать не было необходимости. Когда Анубис Сергеевич говорил, молчать было вполне уместно, к тому же вопросы часто сбивали его с мысли. -- Вот подожди, начнется личностное голодание, -- сказал Анубис Сергеевич. -- Тогда все отношения (ты газеты читаешь?) -- вот представь себе смородину на государственной сковороде. Я тоже вначале думал, что эти страдания... А кому они нужны? Раньше я действительно реагировал буквально на все, понимаешь меня? -- Он шел, посматривал на небо и говорил о чем-то своем, наболевшем. -- Я пришел к выводу, что хотя существует множество путей в развитии государства, они давно определены людьми, толковыми людьми -- тут он остановился и пытливо посмотрел на меня. -- Да, да! Честными, толковыми людьми! Именно так! Однако если выбрать любой, я подчеркиваю, любой из этих путей, а все эти пути -- результат непрерывных человеческих поисков -- мы обязательно -- понимаешь? обязательно придем к войне. Война, понимаешь? Война! Ты же прекрасно знаешь, у меня есть опыт государственной власти, я из таких обстоятельств выкручивался, то есть не только я сам, но и страну умудрялся вытаскивать... Кому, как не мне, знать все эти зависимости и отношения? Между нами, меня ведь называли святым! Я был самым главным лицом системы! Во время затмений мне поручали включать боковые луны... При мне центр работал, да еще как! -- внезапно он замолчал.

Мы некоторое время прошли в тишине. Нас сопровождал лишь едва слышимый мелодичный звон. Мне почудилось, что далекая мелодия мне знакома. Она доносилась откуда-то из-за высоких красных домов с вытянутыми окошками и изящными флюгерами. Флюгера -- ржавые человечки в кандалах -- вибрировали и веселились изо всех сил, точно передразнивая друг друга.

Я спросил Анубис Сергеевича, когда в городе начнется комендантский час, он недоуменно посмотрел на меня.

-- Как обычно, ты разве не в курсе?

-- Тогда нам надо поторопиться...

-- Да мы уже совсем скоро будем на месте.

Анубис Сергеевич сейчас был похож на вагон охотничьего поезда. Мне были совершенно недоступны его замыслы. Мне рассказывали, что охотничий поезд -- совершенно бесшумный, специальная система устраняет малейшее покачивание, в полированных шкафчиках спрятаны ружья с удобными прикладами. Подобно тому, как охотничий поезд заполняют стрелковые гении -- признанные специалисты своего дела -- они потом угощают друг друга и бережно убирают ружья в шкаф, -- точно так же Анубис Сергеевич был просто переполнен замечательными знаниями и продуманно-взвешенным опытом жизни.

Анубис Сергеевич и его власть... Да, ему приходилось вначале промышлять разбоем, спать, накрываясь свиной шкурой, он выучился определять растения и болезни, держать в руках гигантский штурмовой арбалет, в котором натянуты гудящие провода (такая штука пробивает практически любую каменную стену), он заступался за дураков и оказывался без гроша, ему кричали латинские приветствия и греческие проклятия, неустанные жители везли ему свои дары и покупали у него солонину и индульгенции, он приготовил бальзам для студентов (не забудьте горчицы и уксуса).

К сожалению,Анубис Сергеевич не сумел долго удерживать знамя своей власти -- он скончался от долгой продолжительной болезни. Он был тогда уже почтенным трутнем, окруженным своими славными собутыльниками. Он постоянно кричал: «Играю выкуп». Старички добродушно трясли своими картами и мычали. Дражайший Анубис признался мне однажды, что смог бы облегчать аллегории. Я долго думал над этими его словами, но почему-то ничего, кроме копченых устриц с упорным панцирем и бутылки вина мне в голову не пришло.

Мудрый и обаятельный Анубис Сергеевич с великим снисхождением относился также к людям, которые вступали с ним в споры. Его, конечно, удручало враждебное безобразное неистовство, но он не требовал повиновения и дрожи от своих подданных. Его уважали тем чистым и здоровым уважением, каким в стихийной простоте исцеленный слепец уважает своего доктора. Это драгоценное чувство сопровождалось поразительным восторгом, на Анубис Сергеевича смотрели как на небесного учителя.

Жители его страны, даже лишившись своего правителя, продолжали исполнять его волю -- каждый день читали наизусть несколько астрономических страниц, перед тем как подкрепиться или выпить три глотка из деревянной фляги. Их учили в подлинной озабоченности воспринимать обыкновенные процессы. Здравомыслящий Анубис Сергеевич развивал современную прогрессивную школу, и мирные изречения первых граждан были со скромностью обращены к нему, влиятельному и несчастному Анубису Сергеевичу.

Давным-давно его памятники украшали все мыслимые постаменты, и прожорливые толпы его поклонников беспрепятственно проходили в святую комнату, выстланную булыжником. Комитеты продавали его дневники, словно панацею. Государственная империя неоднократно пыталась официально вступить с ним в контакт в установленном месте -- специальном музее, но непредвиденные недоразумения каждый раз мешали им это сделать. Наконец, вокзальное министерство решило уничтожить библиотеки, где хранились его рукописи... Разработали схему взрывного устройства, которое синхронно должно было разрушить все хранилища драгоценных статей и лозунгов... Прибор одобрило командование... Если я ничего не путаю, один такой приборчик поместили в бензобак центральной библиотеки, другие -- в котлы и турбокомпрессоры библиотек поменьше... И опять счастливая случайность спасла труды достойного Анубис Сергеевича. Вокзальный центр, надеясь, что время исковеркает гениальные идеи Анубис Сергеевича, решил оставить все как есть, но уже опытная модель его аппарата вскоре опрокинула все аналоги, и бессмертный стратегический символ феноменального политического механизма внезапно показал свои немыслимые возможности!

Я, конечно же, говорю о вокзальном молоте. Сейчас немногие знают, как он по-настоящему выглядит. Культурные алкоголики воспринимают его как благородного каменного идола с огромным кулачищем. Отдельные администраторы представляют его как гигантскую гильотину со стальной массивной кувалдой. Я хочу успокоить публику. Это всего лишь легенды, основанные на каких-то древних необоснованных страхах.

...Нам стали все чаще встречаться военные инженеры в светлых противогазах. Они сообщили, что магистраль пробита в нескольких местах и что дальше дороги пока нет. Анубис Сергеевич лично в бинокль осмотрел повреждения, изобразил на лице апатию и направился к незаметному зданию, к которому тянулись черные провода. Здание было накрыто туманной клеенкой и имело картонную табличку: «ШТАБ». Меня он оставил на улице. Вскоре он вышел оттуда веселый и объявил:

-- Едем окружной дорогой. Обещали дать машину. Я им сказал о своих исследованиях.

Я почему-то запомнил полусферу из потемневшего дерева, в которой ехали мы. Жужжала автоматика и горели служебные лампочки. Под величественным куполом вращались бронзовые шестеренки. Всем этим легко управляла худенькая фигурка в зеленом кителе. Меня поразило то, как этот человек умудряется сохранять равновесие своей будки и одновременно следить, чтобы никто посторонний не появлялся на внешних ступеньках. Анубис Сергеевич шепнул мне тогда, что водитель -- его сокурсник по оружейной академии и имеет полувоенное звание -- аналитик.

За окнами почти на всех участках я видел широколобые восьмимоторные цистерны, наполненные утренней водой и сверхмощные пехотные механизированные комплексы, в которых стыдливо усмехались саперы-иностранцы с их чемоданчиками. Было очень много людей с лестницами. Наверняка, готовили какой-то сюрприз.

-- Это что же теперь будет? -- спросил у Анубис Сергеевича водитель.

-- Известно, что... -- ответил Анубис Сергеевич, точно подписывая очередную свою директиву. Я почувствовал какую-то особую неотвратимость его интонации. -- ...Кто вообще рекомендовал этот позорный вариант? Как теперь все эти, с позволения сказать, группировки, подрывавшие героические основы нашей цивилизации, намерены обеспечить судьбу государства? Теперь попробуй-ка страну с такой глубины вытащить за веревочки!

-- Я бы поступил очень просто, -- сказал водитель. -- Надо упразднить экономическую нумерацию и эту паршивую иерархию... И конкретным постановлением учредить конституционного командарма -- вот тогда, может быть...

-- Это тебе не в академии на бумаге! А кто будет решать задачи истребления? Командарм? Нет! Надо каким-то образом совместить милитаризацию и мирные учреждения... Я тебе так скажу -- у меня тут в гостях был один конструктор... -- Анубис Сергеевич поежился и снял шляпу. -- Уже сформированы крупнейшие подводные батальоны, ученые возводят...

-- Зачем ты мне-то рассказываешь? -- перебил его водитель. -- Я и сам все это прекрасно знаю...

Анубис Сергеевич странно вздрогнул, надел шляпу и обернулся ко мне.

-- Ты ничего не слышал!

-- Конечно, -- пообещал я.

Он вручил мне дружественную эмблему, которая служила хитрым доказательством. Я спрятал ее в карман.

-- Мы сами были лжесвидетелями, -- одобрительно сказал Анубис Сергеевич. -- Своими шифровками мы выгораживали недоучек из командования... Потом бывает очень трудно избавляться от неграмотных... Я условно говорю, приходит, например, информация по тому же вокзалу -- сколько эшелонов, сколько работников -- можно, конечно, ошибиться, но потом эта ошибочка дорого будет стоить... Понимаешь? Потом уже, овладели знаниями -- можем и ревизору в глаза глядеть! А от рекомендации контролера порой очень многое зависело... Однажды начальство запросило, сколько надо вокзальных работников разместить -- назовешь неточную цифру -- ты понимаешь? -- будут самые печальные последствия... Тут надо дипломатом быть... Или, например, начальство почует неладное -- начнет проверять и вконец истощит всю территорию... Понимаешь? У нас там была совершенно официальная промышленная мастерская -- так у нас ее отобрали якобы под хранилище... И протестовать было бесполезно... Они набрали самых неповоротливых и опухших от пьянства генералов и в нашей же мастерской сделали из них Организацию. Они там на своих тайных лекциях... -- Анубис Сергеевич махнул рукой и горько замолчал.

Я нащупал эмблему, которую он передал мне. На ней пламенел вокзальный молот.

Speaking In Tongues Лавка Языков

Леонид Зейгермахер

Вокзальный молот

Speaking In Tongues
Лавка Языков