Speaking In Tongues
Лавка Языков

Леонид Зейгермахер

Коллективный разум

Посудой правильных явлений

Разбился свет ларьков и чахлых колесниц

А за оградами чугунных поколений

Хранилась нежная внезапность лиц.

«ПРАХ»

Если кому-нибудь вдруг захотелось бы философии или горячих перспектив, они поднимались в эту комнату, словно на корабль. Мы все тоже плыли здесь под янтарными знаменами. Словно обветшалые пророчества, на стенах здесь висят портреты, и насколько я помню, они всегда выглядели задушевно. Что-то было здесь кратковременное, фальшивое и вместе с тем надежное, старое, настоящее.

А другие уже вдыхают запах зимы. Его ни с чем не спутаешь. Город генерирует этот серый холодный воздух каждый год. Острый запах зимы похож на угарный запах нефти, от него хочется кашлять. Это жестокий запах, но иногда в нем бывает что-то другое, снежное, звенящее, чистое, что вызывает у прохожих невольные слезы.

Вообще, коллективный разум -- это купол. Под куполом собираются группы существ в капюшонах, они хмуро бродят по кругу и думают о самых различных вещах. Купол улавливает их мысленные рассуждения всей своей чуткой поверхностью, но часть мыслей успевает просочиться сквозь щели. Потом он людей отпустит, и они тихо уйдут по ступенькам каменных лестниц каждый в свою клетку, а купол останется додумывать чужие мысли. Однажды купол осознал, что если бы он даже раскрыл свои тайные двери, монахи ни за что не покинули бы его. Они здесь очистились от ненужных воспоминаний. Они полюбили его сырость, его особенный запах, привыкли к его холодным шершавым стенам.

Считается, что наши традиции -- это своего рода рефлексы. Это важный элемент психики человека. Они связаны с ритмами мозга и сложными механизмами привыкания. (Традиции ведь возникают в мозгах благодаря длительному воздействию. Они формируются спустя месяцы, годы, века. Затем уже люди начинают воспринимать их как непонятный, но необходимый жизненный ритуал и подчиняются им.)

Один из монахов почему-то беспокоил его, самый молодой. Купол ощущал в нем чопорные идеи, они обозначались благими фразами, но это не могло его обмануть. Купол не знал, кем был этот монах до слияния с коллективным разумом. Купол вспомнил, что привели его сюда друзья. Один из его друзей широко улыбался перепачканным лицом, а супруга его -- она тоже присутствовала здесь -- осторожно хихикала. На ней была надета ураганная блузка. Потом друзья ушли, а у него сняли повязку с глаз, выдали черный плащ с капюшоном, башмаки.

Когда-то он был экспертом. Общество настаивало, чтобы он все проделывал тщательно. Общество требовало работу, и вот он стал разгадывать головоломки так же легко, как будто занимал у кого-то деньги «до завтра». Он был способен склеить разбитую на множество мельчайших частичек тарелку, если бы это ему поручили, но работать ему приходилось в основном с письмами. Он каждый день приходил в свою контору. Это был барак, закутанный в холодную гибкую сетку. Он работал там с письмами. Был он тогда очень покорным. Он складывал новенькие конверты в синие картонные папки. Эти стратегические папки пахли безысходностью. Здесь все пахло так. Даже пыль. Он все ждал, когда начальник назначит его, ждал, когда, наконец, произойдет продвижение, когда закончатся невыносимо тягостные дела. Но начальник объяснял ему, что в этой кутерьме надо запастись терпением, у нас в отделе всего несколько табуретов, это несложно подсчитать, надо потерпеть еще маленько, ты знаешь, чем это продиктовано... В голове начальника всякий раз еле слышно что-то булькало и перекатывалось. Лицо начальника было пасмурным. Изможденные хрупкие щеки были, несомненно, изрезаны бритвой. Но не начальник угодил под купол, а молодой покорный эксперт.

Он сидел на желтом полотняном квадрате, который теперь заменял ему все. Он не понимал, почему он здесь. Он же все делал правильно. Письма читал аккуратно, ни одного не испортил, правильно регистрировал папки... Решетка в окне состояла из пяти толстых прутков. Он перемещал печальный взгляд с одного прутка на другой, почти не обращая внимания на просветы между ними. Высоко на потолке обнажилось сплетение кабелей. Первые дни он часто смотрел на них и вспоминал свою жену. Она продолжала еще смутно мелькать в его голове, когда он ходил взад-вперед или глядел в ржавое небо. Она больше никогда не появилась здесь. Утром колотили в его клетку. Приносили копченую оленину в блестящей посуде. Он равнодушно ел это мясо. Он стал забывать ее лицо.

Потом он шел туда, в центральный зал, где находится купол. Он не мог противостоять коллективному разуму, и поэтому испытывал тревогу. Он видел своих отяжелевших соседей. Они размеренно прогуливались и рычали. Разговаривать с ними было бесполезно. Они были заперты здесь уже давно. Они были приучены доносить на своих приятелей, за это им давали немного серого хлеба и водили на речку. Это была духовная милость. Некоторых допускали обслуживать священную машину, но мало кто вообще видел ее.

Он иногда чувствовал, как кружится голова, но не связывал это с космической древней машиной, которая совершенно не похожа ни на что. Говорили, что она стоит между душевой комнатой и кухней. На кухне постоянно кипятилась в огромных чанах вода. А в душевой был сломанный душ с клопами и оцинкованные умывальники. Священная машина тихо стучала где-то между этими двумя помещениями. Она перерабатывала опыт всей их жизни. Она стояла в уголке на статической площадке из соображений эффективности. Эта умная штука монотонно щелкала в пустоте. Возможно, в ее сознании хранился какой-то перечень, и она все время крутила его, проверяя и спотыкаясь на неуклюжих материальных упоминаниях. В ней существовал беспорядок и он менялся. Машина сортировала идеи. Она строго помечала идеи толковые, возникавшие обычно в самой гуще коллектива. Было трудно понять, чья это все-таки мысль. Бережно ставились пометки на средние мысли, сделанные не совсем правильно. Хранить их было скучно, но в них все равно чувствовалась известная хватка. Были еще мысли, сделанные на пределе высшего прозрения, словно фальшивая исповедь. Они были абсолютно непригодны. Механизм их просто отметал. Машина не могла объяснить, почему на нее в последнее время обрушилось так много несуразицы. Эти мысли не подчинялись никаким основам; их количество росло, их не успевали выбрасывать. Машина расслабленно ворочала информацию, отправляя ее в разноцветные лотки. Потом лотки запечатывались, на них ставился номер. Хранили их в подвале. Эта странная картотека практически не охранялась.

В клетке зазвонил телефон, он снял трубку. Знакомый голос сказал:

-- Ствахе, это ты?

-- Да это я. Привет!

Это звонил его большой друг. Звонил издалека.

-- Привет! А я у себя нашел твой телефон и вот решил позвонить.

-- Нам запрещено разговаривать.

-- А зачем же тогда здесь поставили телефон?

-- Ну, я не знаю. Наверно, если недолго...

В трубке послышались щелчки и скрип.

-- Ты, кстати, в курсе, что к вам собирается приехать комиссия?

-- Комиссия? Сюда к нам?

-- Да, так что готовься! У тебя вообще все в порядке?

-- Ну, в общих чертах. А у тебя?

-- У меня все по-прежнему. Ну, значит, я тебя оповестил. Давай держись!

-- Спасибо.

Ствахе положил трубку. Нахлынули воспоминания. Он взял сюда с собой фотографии, которые были ему очень дороги. Он держал их в тайнике под плитой. Сейчас он приподнял плиту, вытащил заветный пакет и принялся разглядывать шероховатые снимки. Ему даже показалось, что он слышит голоса друзей. Потом он убрал фотографии обратно в тайник и долго просидел в задумчивости. Все рушилось, все было бессмысленно. Его контора нанесла вред множеству людей, исковеркала чьи-то судьбы. Он корил себя за то, что подчинялся системе. Он вдруг вспомнил здание, куда приходил каждый день. Оно было замаскировано в прямой торжественной аллее. Такие конторы обычно были глубоко запрятаны в каждом районе. Иногда служащие таких контор бесследно исчезают. Он знал, что некоторых из них подвергали трансформации, некоторых -- просто уничтожали. В основном, так поступали с теми, кто нарушал дисциплину, или приходил на работу не вовремя. Потом, по особому распоряжению, уничтожать стали даже тех, кто просто диктовал шифровки. Его начальник был посредственным руководителем, очень глупым. Когда-то он служил в патруле и участвовал в акциях. Он был сосредоточен только на рангах и званиях, вел глубокомысленные беседы. Правда, он умел иногда в коридоре безошибочно остановить какого-нибудь своего сотрудника и прерывисто допросить его.

Утро брызнуло сквозь решетку. Ствахе проснулся и поставил чайник. Ко всему неизбежному надо относиться с иронией. Ему все-таки было приятно осознавать, что он живой. Он чувствовал сегодня какое-то необъяснимое ликование. Он даже наивно благодарил судьбу, что находится в заточении. В конце концов, пока ведь все было благополучно. Сегодня ему пообещали выдать свежие простыни. Ствахе напился чаю и взглянул на будильник. Будильник стоял у него на тумбочке рядом с кроватью. Будильник сегодня почему-то не зазвонил. Ствахе убрал кровать и накрыл ее красивым покрывалом. Надо будет посмотреть, что с будильником. Он тщательно побрился перед зеркалом. Скоро принесут завтрак. Вынул из шкафа рубашку.

Последнее письмо, которое он прочитал на службе. В нем было что-то незаконное, оно лишало равновесия, в нем были какие-то философские жалобы. Ствахе вспомнил, что испытал тогда большое удовольствие. Потом сделал все как надо. Это было похоже на помешательство. Может быть, он тогда перепутал карандаши? Он покачался в кресле. Желтую тряпку он убрал в тумбочку, чтобы не мозолила глаза. В том письме раскрывались жуткие секреты, происходящие во вселенной, связывались абсолютно все вещи, прослеживалось сходство между всеми событиями и анализировались все династии. Точно, я перепутал карандаши. Как я вообще мог допустить такую ошибку! Я же всегда правильно фиксировал все сведения и варианты.

Зазвонил телефон. Сквозь завывания чей-то насмешливый электрический голос объявил ему:

-- Ствахе, на выходные вы поедете домой. Не мучьте себя. Мы разберемся. Вы отправляетесь сразу же после завтрака.

Он ничего не успел сказать: станция отключила разговор.

Город изменился сильно: его перерезали новые дороги, были разрушены все знакомые дома, играла совсем другая музыка, по улочкам расхаживали батальоны. На родной веранде стоял любимый стул. Он зашел в дом, поздоровался с женой. У нее уже обозначился живот. Ствахе небрежно что-то спросил. «Все приготовлено,» -- ответила она.

Она была одета в длинное голубое платье. Он еще не видел ее в таком платье. Горели свечи. Как же все изменилось! Он прижал ее к себе и увидел на ее нежной шее радужные бусы. Они обнимались бесконечно. Эти бусы подарил когда-то он. Потом они носились по дому и невозможно было выразить радость. Он вспоминал какие-то шутки, она смеялась. Они зажгли камин и глядели в огонь. Они были счастливы. Он обнимал ее. Он спросил, скоро ли. Да. Он погладил ее.

-- Сегодня звонили из штаба. Я прошу тебя, не связывайся с ними.

-- Когда? Когда они звонили?

-- Утром.

-- Что же ты сразу не сказала, глупая? Я должен буду поехать туда. Береги себя.

Ствахе поцеловал жену, отхлебнул остывшего чаю, накинул пальто и выскочил. Он ехал в электричке и мучился. За окнами игриво мелькала сирень и мутные очистки облаков, вагон методично стучал, а он сидел в незастегнутом пальто и думал, что видит все это в последний раз.

На него взглянули удивленно, проверили документы и проводили в комнату без окон. Комната была выкрашена в белый цвет. В ней стояла визгливая коленкоровая мебель. Он был здесь однажды, уже видел всю эту гипсовую лепнину, нелепые маски на стенах и глупые конические урны.

В комнате появился человек в сизой форме с меховым воротником. Ствахе, подчиняясь традиции, молниеносно вскочил. Он достаточно насмотрелся на таких у себя в конторе, и прекрасно знал, что может случиться, если он этого не сделает.

Человек решительно подошел к нему, лязгая тяжелыми шпорами.

-- Вы показали себя очень дисциплинированным. Мы хотим вам предложить поработать в гараже. Как вы относитесь к этому предложению? Сразу скажу, есть возможность для должностного роста, вы понимаете меня?

-- Но мне еще не приходилось работать в гараже...

-- Эта работа почти ничем не отличается от хорошо вам знакомой. Вы ведь, насколько я знаю, умеете квалифицированно работать с письмами? Скоро начнется великий поход. Тогда нам понадобятся эксперты в разных областях. И я хочу вам сказать, если вы здесь хорошо себя зарекомендуете, мы переведем вас в отдел обработки информации.

-- При коллективном разуме?

-- Да. Ну, вы согласны? Очень хорошие деньги и награды из рук самого командующего.

-- Да, я согласен.

-- Хорошо, значит, с завтрашнего дня уже приступаете. Вы можете переночевать прямо здесь, на кушетке.

Ствахе зачарованно смотрел на волшебный красный мундир с золотыми пуговицами, который ему принесли. Если раньше он немного сомневался насчет гаража, то теперь, когда он держал в руках новенький мундир, все сомнения куда-то исчезли.

В гараже стояли грузовики, очень серьезные машины. У гаража была своя штрафная яма, но в случае чего она не спасла бы от бомбежек. Был тоннель, где хранилось продовольствие для города. Ствахе ходил по гаражу в красном мундире и наблюдал за рабочими. Они монтировали гаражную крышу. Постоянно шипели колеса и звенело стекло. Другие рабочие строили военную дорогу. Ствахе знал, что с ними будет потом. Никто, кстати, не делал из этого великой тайны. Смертники сами добровольно расписались в своих контрактах, и теперь не испытывали никакой тоски, даже смеялись и пели песни. Пахло бензином. Кладовщик все время спал на черном диванчике у склада. Ствахе сблизился с этим толстым ленивым человеком. Кладовщик как-то рассказал ему, что на этом складе только старые покрышки, мятые канистры и ветошь. Дверь склада была всегда широко раскрыта. Иногда отсюда несли промасленные ящики. В обязанности Ствахе входило интересоваться, что выносят. Ему отвечали с пьяными гримасами, что это запчасти для вездехода. Ствахе подружился со всеми шоферами, они всегда ему что-нибудь советовали, постоянно ободряли его или просили написать письмо. Платили здесь действительно неправдоподобно большие деньги. Он полюбил спать в теплой кабине, подложив под голову промасленную сумку с гаечными ключами. Однажды ночью его разбудил шум. Он тихонько выглянул в окошко. Шоферы сидели у костра и спорили. Их фигуры были очень четко очерчены, казались черными. Ствахе подошел к ним, нащупывая рукоять пистолета. Они что-то варили в котелке. Они заметили его и зашевелились.

-- А, студент! Садись к нам!

Они всегда любовно называли его «студент», но к студентам вообще и студенческому политическому движению относились с изрядной брезгливостью.

-- Сейчас же погасите! -- закричал Ствахе. Он решил пистолет не применять. -- Здесь нельзя ничего жечь!

От группы шоферов отделилась неуклюжая широкая фигура кладовщика.

-- Понимаешь, друг, сегодня особый день. Сегодня можно.

-- Жечь костры здесь запрещено! Погасите сейчас же!

Кладовщик строго сказал.

-- Ты у меня уже знаешь где... Я тебя сейчас задушу...

-- Вы вынуждаете меня стрелять! -- Ствахе выстрелил несколько раз в надвигавшуюся на него тушу кладовщика. Тот остановился, всплеснул тяжелыми черными руками, укоризненно произнес:

-- Я же пошутил... -- И начал медленно оседать на землю, одновременно разворачиваясь. Это был первый человек, которого убил Ствахе. Костер потушили.

На другой день Ствахе вызвали в штаб. Он пришел туда бледный, взволнованный.

-- Я не хотел убивать его, -- повторял Ствахе. Он очень переживал смерть кладовщика.

-- Вы не волнуйтесь, с ним ничего не произошло -- это была голограмма, а вас мы решили перевести в отдел обработки информации. Я от всей души вас поздравляю! Вы очень быстро продвигаетесь...

-- Спасибо, -- сказал смущенный и растерянный Ствахе. Он еще продолжал чувствовать себя виноватым.

-- Это еще не все.

Ствахе занервничал, когда раскрыли стандартную коробочку, извлекли из нее блестящую медаль и привинтили ему на грудь.

-- Командующий сегодня появиться не сумел. Он звонил, поздравляет вас. Приступаете через неделю. В вашем подчинении будет пять человек.

В его отделе работали пять техников. Они целыми днями пили кофе, читали кавалерийские репортажи и разгадывали кроссворды. Один из них как-то подошел к Ствахе с табакеркой, предложил табачку.

-- Слушай,ты не знаешь, где можно щебенки достать?

-- А для чего тебе?

-- Да понимаешь, я дом строю...

-- Дом строишь?

-- Ну да...

-- Нет, ты извини, я не знаю.

-- Это ты меня извини.

Ствахе понял: на новом месте к нему пока присматриваются. На окне были заросли мусора, там Ствахе нашел приемник. Он очистил его от грязи и поставил себе на стол. Приемник все время бормотал, что какое-то иностранное судно прекратило свое существование, играла музыка -- передавали джаз, Ствахе обожал джаз. Он целыми днями разглядывал изумительные репродукции на стене. Он понимал, что это примитивные копии. Колени его упирались в перекладины стола. Он чувствовал, что надолго увязнет здесь, в этой комнате с низко висящими портретами. Портреты закрывали дыры в стене. Техники шепотом сообщили ему, что там, за стеной стоит теперь священная машина. Ее сюда перетащили с таким невероятным трудом, пришлось даже монахов задействовать. Там ведь ступени. Ствахе специально пошел смотреть машину в соседнюю комнату.

Он едва увернулся от длинных стержней, которыми поприветствовала его машина; на концах этих полых металлических стержней были крючья. Они способны были глубоко увязнуть в человеке, если он не наденет защитную одежду. Техники не предупредили его. Ничего, ограничимся выговором. Машина гудела и скрежетала, она работала. Она перерабатывала информацию.

Ствахе осмотрел конструкцию и довольно хмыкнул. Ему понравилось, как машина набивает идеями пластиковые коробки. Коробки плыли по транспортеру и падали с грохотом в дальнюю дыру подвала.

Speaking In Tongues Лавка Языков

Леонид Зейгермахер

Коллективный разум

Speaking In Tongues
Лавка Языков