Я пришел домой. Я прикрываю глаза, мне немного грустно. Еще мелькают
перед «внутренним взором» сумасшедшие трамваи, но руки мои успевают постелить
скатерть и поставить на огонь чайник. Я открываю глаза и принимаюсь за
ужин. Со стороны может показаться, что я ем бережно и гордо, словно какой-нибудь
старик, но это я лишь сегодня такой. Я вполне могу мгновенно смолотить
любое количество пищи, но что я буду делать потом, ведь обдумывать удобней
всего за ужином. Кухонная лампа разбрасывает обручи света, а чай очень
горячий, как я и люблю. Я собираю сейчас одно хитрое устройство, оно мне
даже иногда снится. Да, чай хорош! Я работаю в центре города в главном
учреждении специалистом, но по-настоящему сосредоточиться могу только у
себя дома. На работе мне разрешают сделать лишь незначительные пометки
на клочке бумаги в обеденный перерыв. У нас строго с этим. Если человек
занимается на службе посторонними делами -- это все. Это, считай, ты приговорен.
Самое легкое наказание -- это когда тебя просто уволили. Может быть гораздо
хуже. У нас за всеми следит Шубра. Она отвечает за графики, за дисциплину,
вообще, она руководит конторой. Она -- самая обычная женщина, в смысле
забот. У нее семья, дом, школьница-дочь. У Шубры -- назойливые духи, такие
духи сейчас многим нравятся, а вот мне... Шубра для меня -- словно какой-нибудь
официальный праздник, только вместо торжественности я чувствую тревогу,
она существует напоказ, говорит нарочно громче, чем это нужно.
Она может, наверное, считаться красивой женщиной, полненькая, в деловом
костюме, модная стрижка, но я не люблю, когда у женщины такой взгляд. Этот
отравленный взгляд сразу же все портит, даже если не обращать внимание
на ее подчеркнутую невоспитанность и грубость. Ладно, предположим, с нами
она может себе позволить и грубость, и невоспитанность. Она ведь совсем
другой становится, когда ей приходится общаться с правительством области,
чем она часто бравирует перед нами, обслугой. Шубра частенько развлекается,
морочит голову персоналу, задает всем работу, что-нибудь спрячет, а мы
-- ищи. «А побыстрее нельзя?» или «Ну вот видишь, как ты работаешь!» Она
любит выспрашивать и умеет нащупать такой вопрос, после которого невольно
голову опустишь. Ее это тоже развлекает. «Что-то ты больно веселый сегодня.»
Кстати, я подозреваю, что начальство, помимо всего прочего, отвечает
еще и за то, чтобы подчиненные не слишком радовались и почаще смотрели
в пол. Да ладно, ведь бестактность или грубость начальства -- это, по сути,
пустяки. Надо просто к этому привыкнуть, в конце концов, это явление самое
что ни на есть естественное и достаточно распространено. Есть же люди,
которые нормально на все реагируют. На работу ее возят преданные ей шофера,
они называют ее мамой. Она ласково треплет их по щекам, этакая барыня,
шофера ухмыляются. Мне иногда кажется, они могут проглотить все, что угодно,
лишь бы деньги платили.
В подчинении у нее -- несколько теток, она называет их девочками, меня
это коробит. «Ты почему небритый, у нас же тут девочки работают!»
Когда-то она участвовала в строительстве одного из подземных городков,
то есть, руководила строительством. Подземный городок -- это сложное многоярусное
строительство, сперва обычно строят секретный завод, потом гаражи, бараки,
дома для охранников. При этом очень важно соблюдать порядок, потому что
любая архитектурная ошибка или даже поспешность может потом сказаться на
кастовом статусе, точнее, на его внутреннем ощущении.Здесь, казалось, сама
геометрия заботилась о жизни правильной, ровной, даже дороги расходятся
от завода симметричными лучами. Солдатские газеты и энциклопедии писали
о вакансиях в этих городках, купленные правительством ученые заливались
о пользе проживания здесь, с ловкостью приводя неизвестные природе факты.
Правда, некоторые телеграммы кричали об истреблении людей, расстраивая
этим проповедников от науки. Разумные подхалимы были вынуждены спрятаться,
они до сих пор где-то упражняются в философских каламбурах. Прошло несколько
акций по уничтожению инакомыслящих.
Кто-то, может быть, еще помнит то страшное время, когда матери должны
были вязать по ночам рукавицы и носки, а их дочери тосковали без цветов,
конфет и тушенки? Откликнитесь! Чтобы сшить дочери юбку из коленкора, надо
было объехать всевозможные рынки и черт знает какие вообще базары, чтобы
купить этот самый коленкор. Коленкор в то время достать было очень трудно,
это был стратегический материал. На него выдавали особые талоны, военные
получали свои талоны раз в полгода, а обычные граждане -- еще реже. Назначались
общественники, как правило, из административных лиц, которые заведовали
распределением коленкора.
Так вот, Шубра в то время распоряжалась талонами на выдачу коленкора.
Фактически, она сидела на коленкоре. Она знала, каковы запасы этого материала,
какие существуют расцветки, где он качественный, а где похуже. Позднее
она возглавила чрезвычайную комиссию по реализации остатков коленкора.
Она, как и все, догадывалась, откуда берутся эти самые остатки, но шли
эшелоны с пленными, читались новые идеологические приговоры и очень далеко
еще было до зашифрованного постановления.
Она произносила громкие речи с трибуны -- графин, внимательные ряды
лиц. Она держалась важно.
-- Друзья! Дорогие друзья! Сегодня самый важный день в вашей жизни,
-- с притворной дрожью в голосе обычно выкрикивала она. Дальше она начинала
путаться; со своего пьедестала она видела какую-то безрадостную смутную
массу, она замолкала, приходил новый бесстрашный оратор из номенклатуры,
призывал толпу, бросал в толпу пригоршни веселых историй, толпа сразу оживала,
а Шубра плакала, уходила в автомобиль, исполинский мужчина с солидной бороденкой
утешал ее, учил, как нужно вести себя с толпой, «не надо показывать виду»,
«обо всем следует забыть», «воспринимай как совместную победу», «не бойся
никого обидеть». Они ехали в подземный кинотеатр, а потом -- к нему.
Потом, через много лет, она будет вспоминать его, у него был большой
талант, он умел переодеваться, он умел ухаживать, он умел утешить, подсказать
в трудную минуту.
Шубра, стареющая женщина, закрашивающая белые пряди в волосах, томилась
и мечтала вернуться туда, в разбитый кинотеатр, а потом умчаться к нему
-- непобедимому человеку с божественными голенищами. Когда его забрали
-- он воровал коленкор у государства, она долго стояла в коридорчике с
игрушечным пистолетом в руке.
В том городке, которым заведовала Шубра, был свой оркестрик. Казарменное
братство очень любило концерты. Люди занимали очереди еще вечером, я не
могу найти этому объяснения, разве что причина в дирижере. Оркестр был
самым обычным, провинциальным, сами музыканты называли его стадом, а вот
дирижер... Человек из другой сферы. Приехал он издалека. Говорили про него,
что он застрелил свою кухарку, а здесь ему пришлось долго проработать кладовщиком.
Сложная судьба. Человек очень чувствительный, он вначале создал бригаду,
у него еще в молодости был этот талант безошибочно определять эмоциональных
людей, это значительный дар, между прочим. Поначалу его музыканты, коллеги,
только дрыгали ногами и руками, дергались и хамили, но это были эксперименты.
Потом все резко изменилось. Публика тоже стала меняться. Вначале на концерты
ходили матросы с оловянными кружками, они галдели, невпопад смеялись, спорили
о водоизмещении и били посторонних. Это были старые механики и бунтари
с чистеньких крейсеров. Потом сюда на представления стали захаживать прокуроры.
Они брали стаканчик-другой, но вели себя прилично. Потом они убегали к
себе в логово, где их ждал очаг и белье из прачечной. То, что зрители перестали
мусорить в зале, -- полностью заслуга дирижера. Когда он только появился
в этом городке, Шубра презентовала ему холодильник, и несколько овец коленкоровой
породы. Овец и холодильник он вскоре продал, и за пазухой у него зашуршали
деньги. За подобную дерзость людей вовсю арестовывали или отправляли в
смотровую камеру раскрашивать грязь, а его почему-то пожалели. Может быть,
Шубра решила дать ему шанс, кто знает? Надо сказать, что был он далеко
не красавец, самый обычный человек, внешность заурядного учителя. Правда,
он пользовался цветочным одеколоном и знал такие танцевальные штуки, что
у любой женщины начинала кружиться голова. Он умудрился не попасть в полковой
капкан, но вот почему он сам, добровольно, забрался сюда, сидел без неба,
без нормального воздуха, этого никто не понимал. В его землянке все время
горел светильник, он исписал огромное количество нотной бумаги, но наутро
безжалостно разрывал все свои симфонии, был он весьма требовательным. Концерты
его тянулись столько, сколько положено, музыканты надрывались, ерзали,
скрипели, старались, публика это чувствовала, в паузах было слышно, как
в буфете открывают банки с сардинами и звенят рюмки. Оркестр словно выступал
с обвинением существующему обществу, зрители, наверное, это понимали. Некоторые
прокуроры переживали,что дирижер несудимый, дескать, побывать бы ему в
быстроходных краях и все обошлось бы. Но пока все складывалось как нельзя
лучше. Оркестр своей задушевной игрой буквально опьянял всех жителей, люди
после концерта не хотели расходиться.
Как же сложилась дальнейшая судьба дирижера? О нем стали ходить легенды.
Его заметило высокое начальство. Его приволокли на комиссию, чтобы хладнокровно
поставить диагноз -- глухота, но он оказался абсолютно здоров, это подтверждали
и его тыловые сны, которые в обязательном порядке просматривает каждый.
Специальный человек тайно сравнивал его с фотографиями беглецов, но...
Короче говоря, начальство решило пригласить его к себе. Он стал выступать
на съездах, кстати, делал это лихо и жизнерадостно. Шубра однажды позвала
его к себе, она хотела сформировать ансамбль, чтобы можно было устраивать
концерты и на подземных заводах, например, в обеденный перерыв, а то рабочим
не разрешалось никуда выходить. «Что-нибудь попроворнее.» У Шубры были
уже к тому времени на примете люди, целый отряд, который ходил по предприятиям
и агитировал на самые разные дела, это были бродячие художники, она давным-давно
заказала их себе, чтобы они помогли оформить дом, а вот теперь они так
неожиданно пригодились. Шубра сделала для них практически все, что было
в ее силах. Она отсрочила этим бродягам наказание, похлопотала за них,ну,
и в конце концов, познакомила с дирижером. Художники согласились.
Когда они приехали на свой первый завод, больше всего боялись, как
бы не сломали инструменты. Но встретили их хорошо. После концерта люди
плакали: «Приезжайте еще!» Музыкантов везли секретными туннелями, доставляли
в другие городки, а однажды они должны были давать концерт перед маршалом.
Их подвели к каменной стене, утыканной острыми шипами, это все было знакомо,
позвонили в толстую дверь, та открылась, за ней еще одна, шелушащаяся от
времени, опутанная ржавой проволокой, дверь, кивнули сторожам, открылась
и эта камера, там на скамеечке сидит штурмовой маршал, рядом книга стихов.
Маршал встал, с трудом подошел к дирижеру, похлопал его по плечу. «Мои
руки приросли к рукояти, я не могу уйти, бросить трубу,» -- сказал тогда
маршал. Он был уже в таком возрасте, когда случайная бессмыслица воспринимается
по-другому. Они сыграли ему самое лучшее. Он заплакал, долго обнимал дирижера.
Сейчас мало кто знает, кто же на самом деле живет в этих городках.
Потом началась жизнь напоказ, словно в зверинце. Шубра приступила к
своей благородной должности. К ее мнению прислушивались, был порядок, были
сладкие улыбки. Публика в конторе была отборная. Висели лозунги, которые
культивировали идеальный характер, а также всеобщую подозрительность.Люди
не рассуждали над картонными словами, а молча проходили каждый в свой кабинет.
Но вот приходили домой -- тогда только они избавлялись от всего ненужного,
от пафоса и зависимости.
Ласковые грани камер придвинулись к сердцу, к плоти духа -- я устал
от склизкой химии чопорных вождей. Алкоголь, который они разработали, сочится
из клапанов. Баки сулят наслаждение. Школьные клубы подчиняются сюжетам
и выращивают персонажей. Напомните мне, я объясню потом, что я имел в виду.
Если только не забуду. Сны соответствуют жизненному бреду, только вот реальней
они, что ли? Неясно пока. Однажды появилась у нас в отделе девушка. Она
казалась такой красивой, тихой, ласковой... Во всяком случае, таким было
мое первое впечатление. Я сразу же в нее влюбился. Она сильно отличалась
от других бухгалтеров -- теток, которых потрепала жизнь, которые уже знали
толк в цифрах и пыльных таблицах. Тетки-бухгалтера ругались, курили, пили.
Меня бесила их неопрятность, а эта девочка была как будто из другого мира.
Потом с ней стали происходить превращения, и я их увидел как в замедленном
кино. Она вышла замуж за милиционера. Тот был младше ее на один год, работал
дорожным инспектором. «За ним я себя чувствую как за каменной стеной, это
настоящий мужик.» Сперва у нее появились резкие интонации в голосе. «Он
у меня такой умный.» Потом она пришла на работу с синяком. «Я сказала ему,
как только мы перестанем друга уважать, то есть, как только мы потеряем
уважение друг к другу, мы расстанемся.» Она пила, когда была беременной,
стала ругаться, начала курить, но в бухгалтерии ориентировалась -- дай
боже каждому! Особенно -- в основных фондах. Я уже воспринимал ее по-другому.
Мне казалось, что она становится похожей на Шубру. Иногда в каменной стене
приоткрывается кормушка, и торопливая рука просовывает мятую миску с баландой.
Да, муж ее был настоящий мужик! Она с восхищением рассказала однажды, как
он убил молотком поросенка. Тогда впервые я заметил у нее отравленное выражение
глаз. Как потом я узнал, она была дочерью Шубры и чудесным образом повторила
весь ее путь, выступала на съездах, ездила на конференции, и никогда, никогда
в глазах ее не было печали, только злость. «Он у меня такой умный.» Они
дрались тогда каждую неделю, у них родилась девочка, хорошенькая, я видел
фотографию.
Однажды Шубра захотела, чтобы я покатал ее внучку. Она позвонила мне
и сказала, чтобы я приготовил санки. На улице еще оставался снег, по-весеннему
голубой, уже вовсю капало с крыши. Я хотел тогда спросить: «А что же папаша
-- не может, что ли, погулять со своим ребенком?» Я даже представил, как
Шубра на том конце провода часто-часто моргает, будто пытается что-то понять,
но она опередила меня, сказала,что ее зять сейчас на дежурстве. Я быстренько
снарядил санки и усадил туда маленькое растопыренное существо в смешной
шубке. Шубра крикнула мне сверху: «Сказку! Расскажи ей сказку какую-нибудь
-- она у нас любит. И долго не гуляйте!»
Я был одет легко. Как всегда, небритый. Меня душил новый галстук. Я
хотел домой, ужинать. Я катал чужого ребенка, рассказывал ей какие-то забавные
сказки, выдумывал истории...
-- Где это вы так запропастились, интересно мне знать? -- спросила
Шубра. Она видела, конечно, что девочке понравилась прогулка. -- Пока ты
развлекался, я ликвидировала весь твой отдел, голубчик. Заодно пришлось
ликвидировать и твою должность. Так что не удивляйся. Можешь забрать свои
бумаги.
Бумаг у меня скопилось много. Это все были чрезвычайно важные расчеты,
выкладки, которые были ценны в первую очередь мне самому. Я надеялся когда-нибудь
построить систему. Мне пришлось взять на работе шкаф -- Шубра милостиво
разрешила погрузить в него бумаги. Я вез его по ночным улицам, шкаф был
холодным и тяжелым, словно ледяная глыба. В шкафу оказалась небольшая дыра,
и я опасался, чтобы ничего не выпало.
Дома, не раздевшись и не поев толком, я сразу же принялся перебирать
бумаги. Ничего, к счастью, не погибло. Я сбрил свою бородку -- этого требует
техника безопасности и включил паяльник. Зазвонил телефон.
-- Ты, случайно, не захватил с собой наши ружья, а то приехала комиссия
из области, ответственные люди, я хочу организовать охоту, хватились, а
ружей нигде нет... Ты их не брал?
-- Нет,я ваши ружья не брал.
-- Ты чем сейчас занимаешься?
-- Я -- собираю систему.
-- Для чего? Когда ты мне вернешь шкаф?
-- Завтра.
-- Хорошо. Завтра. Я договорюсь насчет денег, чтобы ты мог сразу их
получить. Тебе ведь нужны деньги, в твоем положении?
-- Да, конечно! Ой, извините, у меня включен паяльник!
-- Ну, всего доброго!
Я повесил трубку и вернулся в комнату. Я долго смотрел на каркас системы,
на включенный паяльник, на провода. Я выключил паяльник, положил все чертежи
на полку и подмел пол. Неужели я такой уж незаменимый человек?
Во мгле за окном стоял пробитый в нескольких местах автомобиль. Из
отверстий хлестал бензин. Машина уже устала гудеть и только мигала фарами.
Мои соседи часто иронизировали над хозяином этой несчастной машины, причем
они знали о нем только то, что он служит в каком-то департаменте. Парень
этот постоянно ремонтировал свою машину, замазывал дырки сырой глиной,
вот и сейчас он подошел к ней с ведерком, осветил фонариком и приступил
к ремонту. Мы однажды разговаривали, оказалось, он очень много знает о
разных животных, долго жил в глуши, умеет читать следы, знает повадки всевозможных
тварей. Однажды он поскользнулся и чуть не упал в яму к волкам. Сегодня
он что-то долго возится. Но вот он замазал дыры и ушел домой. У нас все
время во дворе что-нибудь случается. Это вообще незначительный эпизод.
Мне приснилось, что я собрал, наконец, систему и вышел с ней на улицу.
Она получилась относительно безопасной. Во сне я долго сочинял инструкцию
для различных руководителей, предусмотрел в ней, кажется, все пункты. Я
эту инструкцию писал, пожалуй, дольше, чем вообще работал над своим изобретением.
Я знал, что эту штуку начальство отклонит, причем будет рассуждать о кодексе
и своей репутации.
Но во сне -- начальство, хотя и просидело в долгой задумчивости, переменило
свое мнение -- разрешило. Я понял, осложнений сверху теперь не будет. Из
дирекции неслись какие-то убогие голоса, а я уже бежал куда-то со своей
конструкцией. Этот сон, должно быть, означает, что я презираю начальство.
Но это неправда! Я очень уважаю любого начальника, которого надо мной поставят,
пусть даже в ущерб моей работоспособности, мне это совершенно неважно.
Потом система как-то перекочевала к какому-то типу, он давай ей пользоваться,
в конце концов ее пришлось выбросить, хотя можно было разобрать на запчасти.
Вот такой сон. Общественный психолог сразу указал бы мне на мои пристрастия,
и сидел бы я сейчас на койке и ел бы тихонько фрикадельки и кивал бы всем
подряд. Но сегодня мне не нужно было никому рассказывать свои сны, потому
что меня уволили, если я все понял правильно.
Я собрал шкаф и повез его в учреждение. Я катил его прямо по истощенному
снегу, по лужам, меня не беспокоила его судьба. Он принадлежит Шубре. Я
вручу ей шкаф, заберу свои денежки и больше не появлюсь там никогда. Около
конторы толпились высокопоставленные охотники, Шубра стояла на крыльце.
-- Ты почему опоздал?
-- Вы же уволили меня.
-- Ладно. Хорошо, а почему в шкафу дыра? Ладно, потом разберемся с
тобой. Денег пока нет, подожди до обеда, с ребятами вон поговори. Они в
подвале сейчас.
Она запихнула свое тело в машину, охотники сели в кузов, дворник открыл
большую калитку, и они уехали. Я спустился в подвал. Там всегда находилась
обслуга, ребята тренировались или пекли пироги, здесь стоял диван, телевизор,
была оборудована кухня, зал со шведской стенкой и гантелями. Здесь постоянно
отдыхали шофера, они ночевали здесь, звонили отсюда, читали газеты, пили,
ели, словом, жили. Обычно я ощущал свою ничтожность вместе со всеми, как
некое стадное чувство, но сегодня -- странное дело, моя ничтожность становилась
все более и более индивидуальной. Меня не узнавали, со мной даже не поздоровались,
меня сегодня проверили на предмет оружия в карманах, словно какого-то постороннего,
как обычно щупают гостей. Может, все дело в том, что я вчера сбрил бороду?
Но тогда почему Шубра узнала меня? А может быть, она приняла меня за кого-то
другого? Я отрезал себе пирога и сел в углу. Распахнулась дверь -- на пороге
возник слесарь, точнее, бригадир слесарей, застывшая улыбка, застывший
взгляд, на голове -- крохотная шапочка, на плечи наброшена заледеневшая
телогрейка, голос, сливающийся с шумом мотора во дворе:
-- Мужики, я прошу меня извинить, если кому помешал, тут привезли фонтан,
его нужно установить. Оплата почасовая.
Некоторые смотрели на него сонными глазами. Он спрятал улыбку, схватил
первого попавшегося под руку шофера и выбросил во двор, вслед за ним швырнул
его лохмотья и бронежилет.
-- Мне надо трех человек. Ну, кто следующий? -- таким образом, он выбрал
еще двух водителей, меня он, к счастью, не заметил. Да он и не имел права
меня хватать, если я в этот момент обедал, а я как раз ел свой кусок пирога.
Кстати, это был тот самый дирижер того самого оркестра, который разъезжал
со своими гастролями по всем городкам и развлекал своими выступлениями
подземных рабочих. Ему снова повезло. Он сделался мастером, сапоги вымазал
дегтем, когда уничтожали всех, кто не успел переодеться, Шубра встретила
его и была восхищена им, она просто им увлеклась, если можно так сказать.
Помогла ему замять дело с кухаркой, убедила,что лучше будет, если он будет
числиться глухим, наняла утренних санитаров, они все обтяпали как надо,
поместили его в отделение, какое-то время он провалялся там, поедая фрикадельки,
а потом резко пошел на поправку. Он жаждал проповедей.
Снаружи раздался шум двигателя, голоса. Телохранители встрепенулись
и выскочили встречать: вернулись охотники. Я тоже вышел во двор. Охотники
были пьяны, они азартно о чем-то спорили, пытаясь перекричать друг друга.
Шубра была недовольна:
-- Мы полдня проторчали в лесу, а не убили никого.
Ружья незаметно приняли, проверили и унесли наверх. Кузов действительно
был пустой. Там валялись только мешки для дичи, бутылки и ковер, которым
укрывают ноги. Шубра продолжала ворчать:
-- Такое мероприятие прошло впустую...
Она заметила фонтан, обошла его со всех сторон -- его только что укрепили,
хотели запустить к ее приезду. Шубра подбоченилась:
-- Вы что, не видите, что он криво поставлен!
Люди подбежали к фонтану, а она поднялась на крыльцо и сказала мне:
-- Нету пока для тебя ничего... Иди домой.
Я побрел было домой. Внезапно она что-то вспомнила и резко крикнула
мне вслед:
-- Ну-ка, стой! У тебя ведь наверняка есть знакомые, которые могут
нас проконсультировать... Сегодня, видишь, как все получилось неудачно,
поехали поохотиться, а вернулись пустыми. Что может о нас подумать комиссия?
Какие они там у себя сделают выводы? Я это серьезно говорю, я ведь очень
все это переживаю, область -- это не шутки. Послушай-ка, есть у тебя знакомый,
который сможет организовывать нам выезды в лес?»
Я подумал и вспомнил соседа, которому шпана постоянно дырявит машину.
-- Есть такой человек, но я совсем не знаю, возьмется ли он...
-- Это прекрасно! А мы и тебя заодно восстановим на работе, еще не
поздно. У тебя как сейчас с деньгами? Нужны деньги?
-- Да, конечно нужны.
-- Хорошо, иди сейчас в кассу.Прямо сейчас иди.
Получив деньги, я подошел к Шубре и сказал:
-- Я с ним поговорю сегодня, но я не обещаю, что он будет этим заниматься.
-- Да, поговори с ним. Спроси, сколько он хочет. Хотели сегодня пострелять
кабанов... Ты же сам понимаешь, от этого зависит судьба области. Давай,
постарайся его уговорить, мы надеемся на тебя.
...Сосед открыл мне. Он пригласил меня войти. Я изложил ему суть дела.
Оказалось, он работает вовсе не в департаменте, а возглавляет заповедник.
Квартира его нуждалась в ремонте. Он сидел напротив меня, ругал нашу грешную
реальность:
-- Постоянно наезжает начальство на быстрых грузовиках, перестреляло
всех наших оленей и кабанов. Заповедник для них -- как будто стрельбище
какое-то. Что-то в нашем мире творится неправильное. Я раньше наслаждался
одной возможностью -- послушать пение птицы или глотнуть лесного воздуха,
хвойного, прекрасного... У нас там есть озеро...
Лицо его помрачнело.
-- Их ведь и догнать невозможно, у них такие моторы... А у нас в хозяйстве
только трактор. Я чувствую себя побежденным. Они знают все местные болота,
непролазные места, берлоги. Это же настоящие преступники.
Закачалась люстра.Он выглянул в окно.
-- Опять шпана? --спросил я.
-- Нет, это милиция. Милиция портит мою машину. Это вовсе никакие не
хулиганы. Я тоже вначале подумал, что это делает малолетняя шпана. Так
вот, этим, как выяснилось, занимаются наши милиционеры, так сказать, представители
власти. Они нарочно дежурят на дороге, караулят машины, разбивают фары
или стекло, а потом сами же и придираются: «а почему у вас фары разбиты?»
Подлецы! А самый главный у них -- зять Вашей начальницы. Он дорожный инспектор.
Настоящий бандит! Какое мы общество создадим? Они действуют очень осторожно.
Подошел ко мне очень тихо, китель милицейский спрятал под одеждой. Гнать
таких надо! Я ничего не понимаю, он опытный юрист, взрослый человек, чего
ему-то не хватает? Я вон ехал прошлый раз, он подошел откуда-то с чемоданчиком,
я и моргнуть не успел, а на меня уже дело завели, все вроде по закону,
он мне свои корочки показал, бандит, прострелили мне тогда машину, откуда
только берутся такие цепкие людишки?
Он замолчал,что-то обдумывая.
-- Вы, пожалуйста, передайте ей, что я согласен.
-- Что?
-- Я согласен. Она будет платить мне деньги за консультации -- а я
клянусь, все до копейки потрачу на увеличение поголовья. У нас же там никого
не осталось. Это же просто трагедия! Потом надо будет приобрести транспорт,
а то обидно, все браконьеры нагло смеются в лицо... У нас только старый
трактор и моя развалюха, но ее скоро доломают милиционеры.
Я шел и вспоминал этого робкого, уязвимого человека, который оказался
настоящей личностью. Хорошо, что остаются еще люди, у которых болит за
что-то душа и есть совесть. На другой день Шубра распорядилась, чтобы меня
восстановили на работе и приняли еще одного человека -- охотоведа-консультанта.
Я снова должен буду делиться своими снами с психологами. Они потребовали
у меня, чтобы я рассказал им также сны, увиденные мной во время «вынужденного
прогула». Несложно было предположить, что они нуждались во всей этой чертовщине
из начальников, меланхолических коридоров, лунных зверей, звездочек, ибо,
как показывает практика, любой потенциальный беглец, вор или бунтарь должен
сначала все увидеть во сне. Раньше люди искренне удивлялись: «Мы даже представить
себе никак не могли... Такой это был удобный человек, и вдруг сбежал...
Да для нас самих это полная неожиданность, вы понимаете?» Теперь государство
подсчитало потери от воровства, от забастовок и от сбежавших. Умные люди
решили привлечь психологов. Беседы по закону должны были проходить в закрытой
комнате, чтобы не было самосуда, чтобы пациента раньше времени не поколотила
толпа коллег. Очень важный фактор -- атмосфера доверительности. Обратили
внимание, что психолог сидит в респираторе? А я это давно заметил. Я еще
знаю, что у всех добровольцев, кто так рвется посещать кабинеты врачей,
почему-то подергивается голова. Почему бы это? И ходят они вприпрыжку.
И каждую просьбу подолгу взвешивают, перекатывая в мозгах каждое твое слово.
На расшифровку одного сна тратится уйма государственных средств. Психологи
собираются в библиотеке, она находится в больничном погребе, и совещаются.
Они боятся ответственности. Можно подумать, что им не дано видеть никаких
снов, кроме серых асфальтовых бабочек, но они самые обыкновенные люди.
Психологи по очереди прикладываются к фляжке, они в самом деле обыкновенные
люди. Я читал про них книгу. Она мне понравилась. Я сам захотел стать психологом,
но странное дело -- в книге совсем не было никаких иллюстраций, только
мысли, которые кто-то случайно высказал во сне. Наверняка существуют пространства,
которые недоступны для психологов и их собратьев. На некоторых аэродромах
есть непонятного назначения скважины. Они охраняются и никем не используются.
Я думаю, что они как раз и ведут туда, в те пространства.
Еще есть тайные проходы, скрытые дощатыми беседками, которые стоят
в тени берез у майских прудов. Люди бегут от служебных ритуалов сюда, сидят
в старой усталой беседке, смотрят на мост, на другие куски пейзажа, и ни
о чем не догадываются.
Короче говоря, приступил я к работе. Я собираю персональные отчеты.
Этим раньше занимался весь наш отдел, но Шубра его расформировала. Всю
работу пришлось делать мне одному. Она выгнала даже собственную дочь. Мне
пришлось также заниматься сортировкой корреспонденции. Я никогда, пожалуй,
не забуду эту процедуру. Одно дуновение ветра, и вся кипа бумаг может рухнуть.
Надо раскладывать ее снова. Нам выдавали специальные полотенца, чтобы вытирать
пот, и фартуки с кармашками. В кармашках хранились брошюры для отдыха,
их обычно писали батальонные громилы. За хорошую работу нам дарили фаянсовые
чашки.
Шубра родилась в далеком воинском селе. У них к дому был прибит прожектор,
а в огороде зеленела случайная трава. В сарае пылились аккумуляторы. Багаж
в ту пору перевязывали ремнями и хранили в кладовых вместе с миражами и
галлюцинациями. В нескольких кварталах от дома находился железнодорожный
механический узел. Ребятишки бегали в овраг выкапывать земляные плоды.
Если в село приезжал руководитель из города, его размещали в усадьбе и
кормили пельменями. Потом высокий гость ходил по главной улице, гневно
стуча каблуками, вырабатывая неповторимую комбинацию запретов и разрешений.
Затем начальство уезжало. Шубра хорошо помнит барьеры, которые строили
вокруг усадьбы. Дети часто затевали возню около забора, играли, а на них
снисходительно поглядывал сельский милиционер в новенькой форме с портупеей
и наганом.
Шубра помнит свою неуютную избу, родители ее бедствовали, единственным
богатством был опереточный прожектор, прибитый под крышей. Сельский пастух
-- опрятный мальчик -- чудесно играл на свирели, и надежда поселялась в
девичьих сердцах. Танцы! Она любила танцы! После школы Шубра уехала из
родной деревни поступать в государственный институт калибровки цистерн.
Она поступила в институт, закончила его с отличием и распределилась в область.
Вначале ей пришлось недолго проработать на заводе, который выпускал
перископы, кортики и наградные портсигары. Она возглавляла там группу технической
экспертизы. Она никогда не боялась агитировать народ на непосильный труд.
Люди, окрыленные Шуброй, шли убирать сугробы или разминировать вымышленные
склады. Она была молодая и бралась буквально за все. Она посылала коллективы
и они отправлялись развешивать струнные тросы с бомбами. Потом -- строительство
известного подземного городка, распределение там коленкора, и наконец,
государство назначает ее руководить нашим учреждением.
Я сидел в отделе, перебирал бумаги, обдумывая свою конструкцию. Мне
осталось доделать совсем немного. Это мое изобретение должно будет все
поменять в существующем мире. Если направить его на вахтера, он станет
адмиралом. Надо будет только вначале эту штуку хорошенько испытать. Снизу
раздались какие-то крики. Я выглянул в окно. Во дворе заработал фонтан,
блестящая мерзость, ящерица какая-то, а я подумал, что кого-то бьют. Сверху
я видел фигуры шоферов в сумрачной одежде, вахтер наш стоял -- он обязательно
будет у меня адмиралом, увидел я Шубру, сверху она показалась мне очень
нескладной. Возможно, она превратится в уборщицу, сейчас нельзя сказать
наверняка. Мой аппарат ведь учитывает все мелькания в народных путях, на
него может повлиять температура или влажность. Бывший дирижер ходил вокруг
Шубры со свирепым видом, он гордился своей работой. Папаша. Точно, это
будет ее папаша. Пусть все так и думают!А что, жизнь -- это лотерея. Он
седой, глухой по документам человек, это будет ее папаша. Но сперва он
должен будет написать мемуары о своей роковой любви. Это весьма интересно.
Я почему-то верил, что окружающие на самом деле изменятся, я наблюдал тогда
за ними в окно и у меня «даже тени сомнения не возникло». Толпились внизу
электрики с сиплыми от пьянства голосами, телохранители, которые по утрам
проверяют мусор, и статные шофера, которые успевали всюду. Шофера любят
назвать себя водителями. Они незамысловатые, но вежливые люди. Все зависит
от того, какой попадется им хозяин, поэтому сотрудничество шофера и руководителя
иначе как симбиозом, назвать нельзя. Один знакомый биолог как-то сообщил
мне по секрету, что симбиоз заканчивается либо гибелью хозяина, либо гибелью
паразита. Но в этом случае это мало подходит -- начальник своего водителя
бережет, ведь шофер может при чрезвычайных обстоятельствах заменить ему
целый штат обслуги -- от повара до секретаря. Иные представительные шофера
могли бы по своей начитанности и остроумию превзойти любого офис-менеджера.
Шофер, кстати, тоже бережет своего хозяина, если тот исправно платит ему
деньги. Такой симбиоз может закончиться разве что в периоды тотальных сокращений.
Правда, шоферов и начальников ловят еще на совместных кражах деталей и
бензина, но эти случаи -- большая редкость, согласитесь! Итак, все смотрели
на работающий фонтан, а я сверху взирал на них.
Заведения, подобные нашей конторе, запросто губят людей, высасывают
из них все, перемалывают в ничтожную пыль или, словно бульдозер, подминают
под себя; масса талантливых, знающих КАДРОВ растратили свой талант и знания
в таких вот конторах. Я ведь все эти организации знаю превосходно -- ребенком
еще пошел работать, слушал глупые объяснения начальства и проектировал,
между прочим, самые первые НИИ. Почему-то мелькнула мысль, что испытать
свое изобретение я должен в первую очередь на себе -- опасности, на самом
деле, никакой нет, к тому же, это самый лучший способ оценить изменения.
Хотя тут тоже есть нюансы -- а если изменения будут слишком глубокими,
то есть внутренними?
Мне было еще кое-что неясно -- известно ведь, что обстоятельства складываются
из других обстоятельств, а вот качества (я имею в виду качества личности)
-- складываются ли они из других качеств? Мои размышления прервал колокольчик,
вошел мой сосед, который теперь работает у нас охотоведом, он еще не успел
как следует освоиться на новом месте.
-- Я вам так благодарен, -- произнес он робко. -- Мне дали возможность
работать, предоставляют любые научные книги. Мне кажется... Я отошел от
окна и сказал, чтобы он был осторожней. Он захотел показать мне свой кабинет.
За нами никто не следил, и мы отправились к нему. Ему отдали комнату, в
которой раньше размещался отдел снабжения. Отсюда вынесли биллиардный стол,
бар и уличный телескоп, полностью сделали ремонт -- у нас все делают быстро
-- поставили чучела, тумбочки, клетки какие-то повесили, капканы. Поставили
книжный шкаф. В углу валялся портрет старика-зоолога в позолоченной раме
-- пока не знали, куда его поместить.
-- Она указала на необходимость вырабатывать командный голос. Зачем
это нужно, ума не приложу, а спросить постеснялся.
-- Наверное, ей нравится такой стиль общения?.. -- предположил я.
-- Наша начальница -- самая настоящая женщина, только вот... Вы не
замечали, что у нее с глазами? Какой-то странный взгляд...
Я только пожал плечами. Ему действительно следовало быть поосторожней.
Я вспомнил, что мне пора возвращаться в отдел и покинул его. Несчастный
человек, хотя, насколько я понимаю, посвящения еще не было. Но все равно
Шубра сожрет его.
В детстве мне часто рассказывали про благотворительность казарменных
преступников. Они возводили идентификационные храмы и жертвовали туда свои
формулы и номера. У нас в области еще сохранилось несколько таких храмов.
Смысл, он же истина, приходил к молящимся и при этом не было совершенно
никаких отображений первичных эффектов.
Получалось, что люди произносили заклинания просто так. На это обратила
внимание администрация. Что из этого вышло, я думаю, объяснять не надо.
Конечно, все подозрительные участники были арестованы. Когда организация
рухнула, сюда приезжал министр. Министр встречался со всеми группами, разобрался
в происходящем и вскоре уехал обратно. Его обращение к пациентам напечатали
все газеты. Дорогие коллеги, уважаемые сотрудники! Продолжайте работать.
У меня был один памятный разговор. Шубра как-то вызвала меня к себе
в кабинет.
-- Я провела немало времени под землей. Веришь ли, я очень скучаю...
Иногда мне кажется, что я чувствую, что же происходит сейчас там, под землей.
Я даже слышу их голоса из-под земли...
-- Чьи голоса? -- спросил я. Шубра удивленно подняла голову. Глаза
ее, наполненные мутной краской, словно старались куда-то уползти. Мне стало
страшно. -- Вы сказали «их голоса», -- пробормотал я.
-- Голоса моих знакомых и товарищей, конечно! Мог бы и сам догадаться!
У меня много знакомых. А теперь иди и продолжай работать! И лучше последи
за собой! Здесь тебе не цирк!
Ее бытовой избранник -- дирижер, который знал о ней абсолютно все,
однажды сказал о ней во всеуслышание: «Характер -- как огонь. Она пользуется
льготным гардеробом, и этим все сказано.» Да, она страдала в душной униформе.
Один раз окунувшись в вечную стихию и хлебнув необоснованной удачи, любой
начальник злится или грустит, когда его лишают пирогов или сторонников.
Некоторые даже испытывают унижение.
Областная комиссия уехала, но заставила нас платить штраф. Дело тут,
видимо, было вовсе не в неудачной охоте, а в липовой отчетности. Наши конторщики
грациозно вручили им какие-то порванные бланки, на которых нельзя было
ничего прочесть.
Как это ни странно, в результате все испытали облегчение. Общее удовольствие
передалось даже полусонному вахтеру -- будущий адмирал отправился в ближайший
ларек, а потом твердой поступью бродил по усыпанной хвойными иглами дорожке
и козырял штатским, которые заглядывали из-за литой ограды. Узор на ограде
-- это чугунные лепестки, экзотические ягоды и указующие персты. Все это
связано инженерным замыслом и покрыто великолепной черной краской. Частенько
на ограду любуются посторонние. Я готов поклясться, что для них она не
просто барьер, они воспринимают ее словно реально существующий наказ, верят
в нее, как в триумфальную арку тюремного молокозавода. Они почти любят
и нашу официальную обитель, все это достигается благодаря архитектурным
причудам. Наше хозяйство из-за ограды выглядит словно небольшой музей.
Совершенно мирный такой особнячок, пропитанный желтым противоречивым цветом.
Отсюда виден грязный прогулочный мостик и городской сад. По словам Шубры,
в саду есть замаскированные норы, ведущие в центральный ход.
...Я внимательно смотрел в зеркало, пытаясь оценить, что же изменилось.
Вроде ничего особенного не произошло, но мой приборчик все-таки работает,
потому что в дневнике -- я веду дневник -- у меня записаны события, которых
я совсем не помню, но четко знаю, что в этот день происходило другое. Все
основное сохранилось мое -- я к этому и стремился, социологи называют это
стержнем, а моя замечательная личность была словно подвергнута мягкой корректировке
с заданными мной же параметрами. Сейчас я обдумывал, стоит ли вернуть все,
как было -- я предварительно зафиксировал все исходные параметры и коэффициенты.
Я подстраховался! Еще я удивлялся самому себе, как это у меня хватило храбрости
нажать таинственную красную кнопку, ведь могли совершенно непредсказуемым
образом поменяться, скажем, мои взгляды, интересы и даже потребности. Все
мои расчеты подтвердились -- я как субъект и как индивид остался в общем
и целом самим собой (я просто не рискнул поменять все составляющие собственного
сознания).
Я восстановил себя в первоначальном, так сказать, статусе и вдруг вспомнил
свою начальницу, Шубру. Она совсем почему-то вылетела у меня из головы.
Я снова чувствовал себя маленьким человеком и мне это нравилось. Я думаю,
ее нужно будет подвергнуть более жесткой модуляции. Я отобрал из таблицы
самые хорошие, на мой взгляд, человеческие качества и зарядил их в устройство.
Утром я пойду и обязательно сделаю ее добрее и лучше. Она должна получиться
милой и славной женщиной. Я убрал прибор в праздничную коробочку и лег
спать.
...Шубра излучала обаяние на много шагов вокруг. Она умудрялась одновременно
улыбаться и хмуриться. Я не узнавал ее -- он ласково подала мне свою изящную
руку. Я не мог поверить своим глазам. Я помог ей подняться.
-- Ключи, -- пропела она. -- Ключи от подземных тюрем. Надо всех немедленно
отпустить. Люди ни в чем не виноваты. Сейчас же открыть все государственные
клетки... Ах, как они обрадуются! Мы же сажали людей за самые незначительные
преступления... За любую провинность...
Она взяла огромную связку ключей и быстро направилась в потайную комнату.
Оттуда она заскрипела тяжелыми дверями, и вскоре послышались ее торопливые
шаги по секретной лестнице, ведущей вниз. Через какое-то время раздались
радостные голоса, и Шубра торжественно появилась в окружении толпы оборванцев,
бывших заключенных. Людской поток все увеличивался, ширился, рос, люди
уже не помещались в тесном кабинете, толпа хлынула через проемы по коридорам
на улицу. Охрана встревожилась было, подумала о массовых побегах, но увидела
начальницу и успокоилась. Я был ошеломлен. У меня и мысли не возникало,
что ситуация может выйти из-под контроля.
Толпа заунывно запела: «Хватит голодать -- мы шествуем жрать.» На проводах
уже висели плакаты. Впереди всех шли стриженые дворники. Исступленно что-то
кричали отпущенные на свободу шоферы, толпа шла спокойной лавиной, мостовая
дрожала, из землянок и вентиляционных люков высовывались негодующие головы.
Полз единый организм, табун, толпа.
Шубра протолкалась ко мне.
-- Я с таким трудом открывала эти двери, представляешь, замки уже заржавели,
не поддавались...
По плитам жестко били тюремные ботинки. Ремонтники о чем-то громко
спорили в стороне. С городских крыш сыпался мусор. Дымом заволокло дороги.
Что-то зазвенело, опять и опять. Толпа начала сбиваться с ритма. Будильник!
Это оказалось сном!
Я встал, посмотрел на убегающие вдаль многоместные бараки и окончательно
проснулся. Сегодня мне предстоит испытать приборчик на Шубре. Я шел на
работу в отличном настроении. В кармане лежала маленькая пластмассовая
коробочка, я сделал так, чтобы она удобно открывалась. На работе меня ждал
сюрприз -- Шубра уехала на курорт. Но это еще не все -- своим заместителем
она назначила моего соседа. Как только я появился в учреждении, он сразу
же вызвал меня к себе. В кабинете уже повесили богато инкрустированные
ружья и портрет старого зоолога. Он растерянно смотрел со стены.
-- Ну? -- сказал консультант-охотовед, заместитель Шубры. -- Как тебе
тут? Нравится?
В нем явно что-то изменилось, я только пока не мог понять, что.