На батарее сохла моя рубашка, а на скамейке во дворе стоял чей-то чемодан.
Я накинул пальто и сбежал по лестнице. Я заметил этот чемодан уже давно.
Это, конечно, глупость, но я схватил его и поднялся к себе. Никому сейчас
нет никакого дела до воровства, даже милиционер, который всегда дежурит
в нашем дворе, только почесал бороду и отвернулся. Должен прийти почтальон
и принести газеты. Милиционер всегда ждет почту. Он уже утром начинает
выглядывать в форточку. Для него свежая газета -- это событие. Когда приносят
почту, милиционер достает из сундука сапоги, долго чистит их и завидует
сам себе. Новая газета хрустит, словно огурец. Милиционер надевает праздничную
форму, стелит чистую скатерть, открывает бутылку и разворачивает газету.
Потом он станет играть на аккордеоне и затихнут на улице старухи: Грех,
грех! У милиционера -- праздник. Толстый дворник тоже услышит музыку и
неторопливо пойдет в магазин. Купит хлеба и бутылку. Он тоже устроит себе
праздник, возьмет пачку старых газет и забудет на какое-то время про мусор.
А его сосед стакан свой достанет совершенно уже непроизвольно. Он позовет
жену, они извлекут из рыжего шкафа графин, сядут друг напротив друга. Он
работает слесарем, ходит в телогрейке, ухмыляется, из кармана торчит газета.
Погодите, он еще снимет со стены уродливую гитару свою и я вам клянусь,
все вокруг начнут молиться. В центральном гастрономе есть такой закуток,
где у продавщицы на столике разложены разные канцелярские товары -- альбомы,
карандаши и ручки, но если вы подойдете туда и скажете «Дайте мне того,
что пьют слесари!» -- вам подадут реторту с прозрачной жидкостью. У меня
однажды было несколько монеток, я зашел в этот закуток, купил себе ради
интереса такую же реторту, понюхал -- в реторту был налит настоящий спирт.
А милиционер служит в городском зоопарке. Только, пожалуйста, не подумайте,
что он работает в тюрьме. Я не оговорился. Он работает именно в зоопарке.
Пока другие надзиратели очищают клетки от шерсти или просовывают пищу сквозь
прутья, он следит, чтобы случайные посетители не открыли замки и не выпустили
бы зверей на свободу. Однажды уже такое случилось и теперь все время приходится
быть начеку. А один раз какой-то служитель оставил в тазике напильник...
Здесь, конечно, стены достаточно крепкие, но все равно нужно смотреть в
оба. Запертые птицы сидят в углу. Они неподвижны, словно чучела. Клетки
установлены в узком сыром помещении. Милиционер ходит по коридору и ждет
свой праздник, когда можно будет, наконец, почитать свежую газету.
Итак, я принес чемоданчик в свою конуру. Я раскрыл чемодан. Раньше
такие чемоданы обязательно стояли во всех общественных конторах. Это была
необходимая вещь, в конце концов, этого требовали обстоятельства. В чемодане
лежали веревки и какие-то большие трубки. Наверное, там находилось еще
что-то, но я захлопнул крышку, так поступило бы большинство людей на моем
месте. Трудно найти этому объяснение, но лично я сделал это, чтобы не разочароваться
потом. Я сел и принялся рассуждать. Я старался понять назначение тех странных
предметов, которые успел увидеть. Ну, веревки -- понятно, для чего нужны.
Для того, чтобы манипулировать, или спускаться куда-нибудь. Манипулировать,
манипуляция, манипулятор, манипуляторы. Это группа отношений или ответственных
людей (предметов), которые спокойно добиваются своих целей, чаще всего,
их цель -- это просто бифштекс. Проделывать манипуляции или задавать вопросы
надо, находясь на безопасном расстоянии от объекта, иначе объект перестанет
чувствовать любовь, в глазах его больших поселятся «тревога и печаль»,
а дальше -- война -- «тайна природы»".
Вероятно, сами граждане заранее планируют многие жизненные ситуации,
и предусматривают массу проблем, но тем не менее манипуляция должна быть
безболезненной и причинять человеку как можно меньше вреда. Люди должны
быть счастливыми -- это главное требование манипуляции.
Вот грузовики везут бутылки в магазин. Магазин -- это неприметная будка,
рядом -- груда ящиков и коробок. Очередь гудит, как натянутый провод. Я
зашел сюда, потому что мне сказали, что здесь необычный музей. Я давно
уже хотел здесь побывать. Спустился, был захвачен толпой студентов, успел
только заметить, что стекла в тяжелых пыльных дверях заплеваны семечками,
галдящая толпа потащила меня куда-то вниз, вниз, вниз. На этажах какие-то
старые лестницы, основная толпа уже куда-то исчезла, остались только маленькие
людские кучки. Широкие мраморные колонны, скамеечки, урны. Они услышали
вдали поезд, сразу же построились вдоль путей. Низкие серебристые вагоны.
Пассажиры сели прямо на крышу. Сидений на крыше не было. Пахнет мазутом.
Поезд мгновенно бесшумно уезжает, люди вверху только слегка покачиваются.
Следующий будет вот-вот, но я боюсь садиться на крышу. Кстати, отмечаю,
что путь только один, то есть направление только одно. Поезд едет только
туда.
Здесь тоже торговали ретортами со спиртом, но желающих было совсем
немного. Наконец, я осмелел и забрался на крышу. Поезд выбивался из нормативного
графика. Я взял с собой тот самый чемодан. Я сидел на правительственном
месте. Здесь обычно ездят министры. Отсюда мне казалось, что поезд едет
медленно. Я видел каких-то председателей, тянущих трубопроводы, и администраторов,
которые строили хозяйственные сооружения. Это были абсолютно независимые
должности центрального аппарата. Любая связь между ними была совершенно
исключена. Эти работники официально базировались только на своих бухгалтерских
уровнях.
Топливо для путешествий и рельсы были самостоятельно приобретены Министерством.
Если интересно, вот его полное название -- Государственное Министерство
по Сохранению. Это известная транспортная организация, очень, кстати, влиятельная.
Она каждый год диктует правительству тарифы на содержание одного пассажира
и одной бригады проводников, потом они выпускают билеты, а всю выручку
отдают своему президенту. Проводник принес чай, предложил постель. Я оглянулся
на остальных -- сзади никого не было, все уже сошли на своих станциях.
Проводник держался на крыше благодаря особой цепочке, которая крепилась
к его шее. Я решил взять постель. Судя по всему, в транспорте произошла
какая-то реформа, а может быть, чиновникам удалось все-таки автоматизировать
погрузку пассажиров, я в таких тонкостях не разбираюсь.
Поезд оказался в глубоком депрессивном туннеле, а я сразу узнал объемную
картину перехода в другой мир. Чемодан я держал на коленях, мне посоветовали,
когда я лягу спать, привязать его к пружине. Туннель был очень длинный,
машинисту пришлось включить прожектора. Я не знал названий станций, на
которых останавливался поезд, да это мне и не нужно было знать. Я привязал
чемодан к пружине, постелил постель и заснул.
Меня разбудил проводник, сказал, что скоро уже конечная станция. Поезд
действительно замедлял ход. Мне показалось, что вагон стал немного ниже,
чем был раньше. Я отцепил чемодан и спрыгнул вниз. Дорога была одна, и
ошибиться я никак не мог, тем более что на каждом шагу были вкопаны указатели.
Я помню, что перепрыгивал через какие-то бревна и лужи. Вообще, идти надо
было очень осторожно, я один раз не заметил натянутой проволоки и споткнулся.
Наконец, показалось какое-то громадное здание, у которого было очень большое
крыльцо, много людей как-то умудрялось одновременно входить сюда и выходить
отсюда . Мне их движения почему-то напоминали маятник. Я встретил здесь
своего приятеля, он сказал, что в здании этом сидит все руководство и что
он должен проводить меня к нему. Один из руководителей увидел свое будущее
и теперь нуждается в лечении. Он показал глазами вверх. «Приближаемся к
территории пауков,» -- сказал чей-то голос. Мой приятель вздрогнул и сказал,
что скоро вечер, чтобы я был осторожным.
Вдалеке на блоке ритмично раскачивался какой-то привязанный предмет,
я пригляделся и понял, что это чемодан. Под блоком стояли дети, девочка
играла на флейте, прикрыв глаза. Чемодан раскачивался под музыку, обнажая
светлое пятно на небе, эти его покачивания почему-то заставили меня тоже
прикрыть глаза ладонью. «Приближаемся к территории пауков,» -- снова сказал
чей-то голос. Я изучал в свое время манеру кричать у довольно разных людей,
крик происходит по разным поводам, люди кричат в основном, от радости,
но случается, кричат они и от ужаса. Так вот, голос, который говорит все
время про пауков, был специфичный, он очень громкий, почти крик, но какой-то
бесстрастный, словно человек, который произносит эти страшные слова, не
совсем понимает их или знает, как от пауков следует защищаться. Мой приятель
куда-то ушел, я решил, когда он придет, я спрошу его, что означают эти
слова. Люди все входили и выходили из здания. Моего приятеля все не было,
и я решил зайти сюда.
Внутри беспрерывно сновали люди. Верили ли они в бога? Не знаю. Во
всяком случае, они что-то громко кричали друг другу вслед. У входа сидел
инспектор, с доброжелательным выражением на лице. Инспекторам вообще присуща
доброжелательность. Пехотинцы подходили к вмонтированным в стену автоматам
для газированной воды. Автоматы были отключены. Солдаты со злостью пинали
их, но никакого эффекта, увы, не было. Ко мне любезно обратился какой-то
человек с усами. «Я библиотекарь. Каждый день из-за этих откормленных подлецов
я вынужден все заново здесь красить. Они умеют только все разрушать.» В
доказательство он продемонстрировал мне ведро с краской и кисть. Мимо нас
прошел отряд каких-то людей, библиотекарь замолчал и втянул голову в плечи.
«Вы только не подумайте, пожалуйста, что я хочу оказаться на их месте.
Никто из так называемого трудового народа (по сути, таких же бездельников,
как вы и я) не хочет там оказаться. Да мы и не справимся со всеми просьбами.
Вот вы, например, сумели бы расположить определенным образом лампочки,
так чтобы они образовали гирлянду?» Его одежда была изъедена молью. «Они
ведь еще успевают декларировать истины и встречать праздники. Нет, я совсем
не завидую им.» Кто-то рядом закричал: «Бутерброды! Кому свежие бутерброды?»
На вороненом подносе действительно светились маленькие кусочки хлеба, заботливо
намазанные чем-то вкусным. Поднос держала огненная дева. В карманах ее
халата что-то развязно звенело.
-- Сколько у вас стоит бутерброд? -- спросил я у нее. Она повернула
свое изувеченное лицо и посмотрела на меня долгим взглядом.
-- У нас здесь все совершенно бесплатно, -- объявила она и улыбнулась.
Она завернула мне несколько бутербродов и подала вместе с ржавой вилочкой.
Я поблагодарил ее, и она навсегда исчезла в коридоре. Я сел на низкую лавочку
для посетителей и развернул бутерброды. Обертку я скомкал и бросил в урну.
По вкусу это было похоже на докторскую колбасу. Пока я ел, вышло солнце
и осветило эмблему, которую повесили над входом. Я смотрел на этот символ
окончательной цивилизации и поглощал бутерброды. К эмблеме то и дело подходили
люди, они благоговейно трогали ослепительные полустершиеся буквы.
Вообще, это здание было словно счастливый обитаемый край. Кирпичи здесь
были легкие, как поплавки, наверное, потому что уродливая жизнь подчинялась
метафизическим правилам, а знамена часто оказывались прозрачными салфетками.
Здесь не было косматых людей с невыносимо глубокой заботой на лицах и потухшими
глазами. Штатские напрасно искали здесь буфет с провинциальными столиками,
где можно было бы вдумчиво и сердито попить. Счастье здесь было настолько
логично, что его нельзя было даже осознать в полной мере. Я увидел стеклянную
пирамиду, в которой был выставлен на всеобщее обозрение новенький кнут.
-- Это трофейный, -- заявил мне какой-то человек. Он держал в руках
точно такой же. Потом этот господин куда-то сгинул.
Около пирамиды лежала толстенная тетрадь, можно было оставить свою
запись. Тетрадь охраняла гипсовая статуя. Я полистал тетрадь. Посетители
писали интересные вещи, правда, некоторые записи были сделаны явными безумцами.
Я положил тетрадь на место и хотел уйти.
-- У нас это не принято. Вы обязательно должны что-нибудь написать,
-- это около меня снова возник человек с кнутом. Он насмешливо крутил свой
кнут в руке. Я написал: «Спасибо. Мне это близко.» Статуя посмотрела на
меня со страхом. Человек с кнутом четко сказал:
-- Теперь пройдем со мной.
Помню, мы шли коридорами, а мимо нас сновали служащие с маленькими
серебряными чайниками и какие-то люди отпирали двери своих кабинетов. Где-то
хрипло гудели ветхие вентиляторы, а мы все шли и шли по неведомым коридорам
в подвал, из подвала -- каким-то непостижимым образом поднялись на лифте,
потом -- лестница. Мой спутник не произнес ни единого слова, всю дорогу
он молчал, что-то обдумывая, изредка кнутом показывая мне, куда следует
идти. Он не торопился. Мы словно совершали экскурсию, осматривали какое-то
производство и знакомились с коллективом. Наконец, мы зашли в нужную дверь.
В помещении сидели двое -- один на диване, другой на стуле. Они о чем-то
спорили. Увидев нас, они сразу замолчали.
-- Вот, я привел его, -- сказал мой сопровождающий и втолкнул меня
в комнату. После этого он развернулся и вышел, неслышно прикрыв за собой
дверь.
-- Ну, входи, -- сказал человек, который размещался на стуле. Он сидел
очень далеко от меня и я плохо видел его лицо. Почему-то мне подумалось,
что среди этих двоих он главный.
-- Садись. -- Мне придвинули табурет. Я сел на него. На меня внимательно
посмотрели. Через какое-то время мне подали глобус и спросили, знаю ли
я, что это такое. Я ответил, что да, знаю, это глобус. Хотел еще добавить,
что существует такая наука, география, но глобус у меня уже забрал сидевший
на диване человек. Он был с папиросой во рту. Верхняя пуговица его мундира
была расстегнута. Тяжелые бархатные шторы были опущены, но в комнате было
достаточно света, поскольку горела лампа. Она стояла на тумбочке рядом
с главным. Главный сосредоточенно сказал, старательно проговаривая каждое
слово, так говорят с болванами:
-- Это не глобус, а очень полезный шар. Когда я вращаю его (его товарищ
внимательно слушал), мне становится известно что испытывают войска, я просто
знаю, что их ждет. Еще я узнал свое будущее...
Я вдруг понял -- это именно о нем говорил мне мой приятель. Этот человек,
безусловно, болен, ему нужна помощь... Я, наверное, мог бы помочь ему.
У меня уже был в практике подобный случай. Больной завел картотеку -- стал
раскладывать по номерам всевозможные траектории, разъяснял всем окружающим,
насколько это важно сейчас. Стал ходить в скафандре. Сделался обросший,
похожий на священника. Тот человек был чрезвычайно подкован в военном деле,
а сделался весьма миролюбив, даже полюбил поэзию.
Каждому сотруднику он что-нибудь сочинял к его дню рождения . Я его
вылечил довольно легко -- я просто выбил из него все догмы и галлюцинации.
Некоторое время он еще отлеживался, а потом уже приступил к работе. Здесь
этот вариант совсем не годился. Я чувствовал упорное нежелание человека,
который сидел на стуле. Вот если бы он сам захотел измениться, то все было
бы гораздо проще. Ситуация осложнялась еще и тем, что у него в подчинении,
судя по всему, было несметное количество народу. Могли запросто сфабриковать
дело. Я совершенно не понимаю здешние пространства. Я видел только суету.
Вот если бы почитать разговоры водителей или, к примеру, пассажиров...
Я решил спросить у них, что такое «территория пауков», но в этот момент
мне подали какой-то обломок, и спросили, что это такое. Это, скорее всего,
была деталь самолета, очень уж грубо сделана. Я еще раз повертел обломок
в руках и сказал, что это часть самолета.
-- Недурно, недурно. На самом деле это специальный стимулятор, -- сказал
тот человек, которого я для себя обозначил как главного. Его коллега только
многозначительно кивал.
-- А для чего же нужна подобная штука? -- спросил я у главного.
-- Вот, значит, как! Для чего она нужна? А вот случится прилив в городе
-- как тогда производить мобилизацию? Ну, как?
Его коллега вопросительно посмотрел на меня. Я пожал плечами.
-- Я столько лет уже занимаюсь этой проблемой. Над ней билось столько
умов, а -- смотри-ка ты! Оказалось не по зубам! Не сумели! Не смогли! Только
проели дыру в городском бюджете -- а вот у меня получилось! Я достиг! Пока,
правда, сделано совсем мало, но я знаю, что на правильном пути... Я уже
столько лет ограничивал бесконечность, признаюсь, эта задача не из легких.
Вначале необходимо ограничить самого себя. Вот так, молодой человек!
Мне показалось, что главный подмигнул мне. Человек на диване выдохнул
синий дым. Я вернул им обломок. Стимулятор какой-то, черт его знает.
-- Это мое изобретение, -- неожиданно подал голос человек с дивана,
седовласый крепыш. -- Мне приходилось долго отстаивать его. Все это было
непросто.
-- Да, -- сказал главный. -- Он создавал этот прибор, совершенно не
открывая никаких учебников и не пользуясь услугами ассистентов, чему лично
я совсем не верю. Но существуют объективные данные наблюдения. Он действительно
ни к чему такому не прибегал. Работать ему приходилось в тесноте. Но как
говорится, в тесноте, да не в обиде. Да!.. Прямо под нами находится лаборатория,
в которой он трудился. Там сейчас зарыты секретные чертежи и макеты первых
двигателей. Потом командование представило его к награде за то, что он
сумел все уравновесить...
-- Я ведь простым тюремщиком был. Охранял заключенных, -- вставил крепыш.
-- Руководство заметило его и направило в наше министерство, -- продолжал
главный. -- Вначале у него была должность -- хранитель ключей. Ну, что
это такое? Это же несерьезно. У человека семья, дети, жена, теща (крепыш
поправил волосы) ты же знаешь безудержную тупость начальников? Нашему начальству,
как говорится, лишнее благородство не повредит... Потом ему поручили испытывать
на себе экспериментальные лекарства, представь себе, молодой мечтательный
человек, должен есть какие-то таблетки. Были, конечно, обиды, но за эту
работу ему платили очень хорошо.
Крепыш осторожно откашлялся и снова оцепенел.
-- Он человек добросовестный. Ему приказали есть таблетки -- вот он
и выполнял. Потом у него обнаружился всплеск интеллекта, своего рода помешательство.
Дальше -- операция на мозге. Вот такие обстоятельства, а ты говоришь --
часть самолета. За этой скромной деталькой -- непростая человеческая судьба.
И так везде, куда только ни посмотри. Вот начни разбирать, за всем кроется
чей-нибудь характер... За всякой мелочью... Лично я работал проводником
и ни о чем таком не беспокоился, просто подавал людям чай и прейскурант.
Работал на самых первых локомотивах. Меня заметили, поручили устанавливать
в купейных проходах и в салонах резонансные устройства... Пообещали хорошо
платить. А ты, кстати, знаешь, что это за устройства такие? Сидит, например
в купе профессор какой-нибудь, пьет чай. Что-то говорит своим спутникам,
комбинирует что-то, а мы по интонации сразу же выявляем неадекватные чувства
и склонность к агрессии. Наука! Потом я работал в телеграфном легионе,
сочинял для них распоряжения. Кстати, я прекрасно знаю твоего друга. Он
сейчас у нас, отчитывается за командировку, скоро будет, обожди.
-- А куда он ездил? -- спросил я. Я впервые слышал о какой-то командировке.
-- Это великий государственный секрет, -- сказал главный.
-- Случайно, не на территорию пауков? -- спросил я и тут же пожалел
об этом.
Главный вскочил со своего стула, подбежал ко мне и заорал:
-- Ты хоть вообще соображаешь, что такое государственная тайна? Там,
на той территории убивают водителей! Догадался -- хорошо, но все это строжайший
секрет, понимаешь? Твой товарищ вернулся невредимым, выполнял опасное задание,
а ты должен молчать. Ладно, распишись вот здесь и здесь.
Он подал мне инструкцию. Бумажка была похожа на листовки, которые сбрасывают
с самолета. Я расписался, не читая текста. Нужно, значит, нужно. Главный
убрал листок в карман и оскалил зубы. Крепыш-тюремщик принялся сосредоточенно
приглаживать прическу.
Откровенно говоря, я не совсем понимал, для чего я здесь нахожусь.
Мне успели зачем-то показать какое-то секретное оборудование, взяли расписку
-- непонятно все это. Приятеля моего сказали, знают... Командировка какая-то...
И тут я случайно вспомнил, что где-то оставил чемодан. Я начал лихорадочно
вспоминать. Чемодан вроде бы все время был со мной. Я, наверное, поставил
его на пол, когда смотрел этот проклятый трофейный кнут. Точно, когда оставлял
запись в книге посещений! Я мог еще оставить чемодан, когда брал бутерброды...
Обидно, я ведь даже не знаю, что там находится, но с другой стороны, чемодан
этот вовсе не мой. Об этой моей поездке теперь столько уже, я извиняюсь,
написано... Столько было противоречивых мнений, ответственные люди ко мне
лезли с объятиями, предлагали мне сотрудничество, я неожиданно стал знаменитым.
Открылась дверь -- на пороге стоял мой друг с пропавшим чемоданом в руках.
Он сказал, глядя мне прямо в глаза: