Speaking In Tongues
Лавка Языков

ПИСЬМА: ИМАНУИЛ ГЛЕЙЗЕР

ХАЛТУРКА ИЗ СТАРОЙ ЗАНАЧКИ
О переводах Льва Гунина из польской поэзии

По многим хорошо известным причинам польская поэзия давно и весьма представительно известна русскому читателю. Классическая и современная. От Мицкевича до двух нобелевских лауреатов — Чеслава Милоша и Виславы Шимборской.

Достаточно сказать, что одним из первых переводчиков с польского был Вяземский, сделавший ещё в 1824 идеальные по тем временам подстрочники «Крымских сонетов» Мицкевича. В их правке принимал участие сам Баратынский. Впоследствии поэта переводили Козлов, Лермонтов, Бенедиктов, Бунин, Ходасевич... Гигантскую работу проделал над переводами «Сонетов» Мицкевича Вильгельм Левик. Патриарху современной польской поэзии Леопольду Стаффу (1872-1957) тоже грех жаловаться на русских переводчиков от Ахматовой до Самойлова и Левитанского.

…Но оборвём этот вводный экскурс и представим себе, что получив доступ в сеть, нынешний любитель поэзии прознал про самый крупный сайт переводной литературы — «Лавку языков» Макса Немцова и не пропускает его регулярные выпуски, подробно объявляемые в самых людных литературных гостиных. И хочет этот читатель восполнить такой свой пробел, как польская поэзия. И начинает с классики.

Но... отбросим и эти условности. Читателя принципиально интересует оригинальное и переводческое творчество Льва Гунина, виртуальное знакомство с которым даёт на то все основания.

Итак 2 стихотворения Мицкевича в гунинских переводах. Мог бы написать «якобы», но не хочется с порога выдавать свою пристрастность. Хочется быть по возможности объективным и оперировать не вкусом, а всем тем, что очевидно и не грешит вкусовщиной.

В 1977 году Лев Гунин перевёл стихотворение Адама Мицкевича «Сон», написанное в 1825 году в Одессе.

СОН

Хоть я знаю: все равно меня оставишь,

Если ветреность на верность ты не сменишь,

Расставаясь, ты не смей меня печалить

И, бросая, скрой об измене.

— Так. Рифмовка абвб. «Оставишь — печалить» — рифмой не назовёшь. Последняя строка преднамеренно укорочена. Сбой ритма. Может, приём? А смысл? Уверенность в разлуке? Но откуда тогда вторая строчка? И к тому же явно неверная пунктуация, разрушающая адекватное восприятие.

Пусть еще пред утром тем печальным

Выдастся последних ласк минутка,

А, когда тот час пробьет прощальный,

Капни отравы мне тогда ты.

— Рифмовка поменялась на абав. Размер последней строки тоже изменён в сравнении с первым катреном. «Предутром» звучит, как... Молчу, молчу.

Губами прижмусь я к устам твоим, веки

Я не закрою, когда смерть подскочит, —

Пусть так роскошно усну я навеки:

Целуя губы, глядя в очи.

— Смена рифмовки на обычное абаб. Появляется анжамбеман с первой на вторую строку, которая от явной перегрузки становиться неуклюжей. Тут же легко отметить лексические и смысловые ляпы: губы к устам, подскакивающая смерть, это спасительное «пусть» и аляповатое «роскошно усну». «Уста» любимой в угоду ритму превратились в «губы». К чему бы?

А через много дней иль годов много,

В час, когда скажут могилу покинуть,

Вспомнишь о спящем своем нареченном,

С небес сойдешь, чтоб его изринуть.

— Опять нелады с рифмовкой. И со смыслом: это безличное «скажут» приводит в недоумение, а «ильгодов» звучит одной лексемой.

Снова уложишь в своем ложе белом,

Снова рукой меня милой оточишь,

Буду я думать, что миг лишь дремал я,

Целуя губы, глядя в очи.

«Уложишь в ложе» на попытку звукописи не тянет. Рифмовка похерена. Против устаревшего «оточишь» т.е. «обнимешь» возражений нет.

…Словом, мы получили некое представление о мечте поэта встретиться с любимой на небесах. Неясно только откуда такая в этом уверенность, ведь ветренная возлюбленная может пожелать и там встречи с кем-то другим. По крайней мере, с этого начинается стихотворение. Но эти претензии не к Мицкевичу. Смею предположить, что в оригинале всех этих огрехов нет. Не знаю, появлялся ли этот перевод в печати за истекшие с момента его сотворения 23 года или нет. Хотелось бы — «из почтенья к славе гения» — последнего. Ибо на роль единственного сей гунинский опыт претендоапть не имеет права.

Второе стихотворение. 1832 год.

МУДРЕЦЫ

В бесчувственной, тревожно-чуткой думе

Уснули мудрецы, — и вдруг их ропот будит,

Что Бог как будто объявился людям,

Им говоря о вечности угрюмой.

«Убьем его, нам речь его помеха,

Но днем убить — народ наложит вето.»

— Рифмовка строфы: аббавв. «Помеха- вето»? Сомнительно, мягко говоря. «Днём убить» не звучит ни фонетически, ни смыслово, допуская вопрос «чем», а не только «когда».

Итак, лампады ночью запалили,

На древних книгах разум свой холодный

И твердый, словно сабля, заострили,

И, взяв учеников безмозглых толпы,

Отправились все на поимку Бога

Предательства и гнусности дорогой.

— Первоначальная схема рифмовки нарушена. «Холодный- толпы» — ещё более сомнительно. Вводное «итак», не вытекая из предшествующего, смотрится ритмической заплаткой.

«Ты это?» — крикнули они Марии сыну.

«Я,» — отвечал. Все разом побледнели.

«Ты есть?» — «Я есмь.» — Их холуев дружина

Бежала в страхе. Мудрецы присели.

Но видя, что грозит Он, не карая,

С колен поднялась вся их волчья стая.

— Рифмы вроде в порядке, но... «Толпы безмозглых учеников» успели в одночасье превратиться в «дружину холуёв», а сами мудрецы в «волчью стаю», упавшую на колени. Сам Бог наконец-то материализовался в Христа. А откуда следует, что он «грозит, не карая» — бог его знает.

Одежды Тайны с Бога поснимали,

Коварством Его тело искромсали,

Клинками Знания Его пробили сердце.

А Бог их любит, Он за них в ответе.

Когда ж свела его под землю злая сила,

Из душ их вышел, темных, как могила.

— Дальше — больше: «сердце-ответе» — та ещё рифма, пробили сердце чем или чьё, свела под землю — вышел из душ, как из могилы??? Можно ли коварством кромсать тело? Пробивать сердце клинками Знания? Сомнительная метафористика, мало соответствующая библейской истории. Уверен, что в оригинале всё куда более органично.

Убийством этим тайно ублажили

Своих амбиций монстра. — Но в могиле

Их душ тоска о Боге. — Мир на небе.

Бог жив. Он умер только в душ их темном чреве.

— Смысловой тупик: Бог умер в тёмном чреве душ, в могиле которых тоска о Нём. Длинющая инверсия в первых двух строках и два переноса (анжамбамента) смотрятся, как пересказ, но не перевод. Впрочем, не знаю, без оригинала не вполне уверен. Кстати, замечу, что в наш просвещённый век двуязычные издания представляются оптимальными для малоформатной литературы, в частности — поэзии. В сетевых изданиях это и того проще при любом дизайне.

Возвращаясь к «Мудрецам», добавлю ещё, что сознательно не обсуждаю здесь само стихотворение, его отношения с пресловутыми «Протоколами сионских мудрецов», — это явно не входит в задачу данных заметок. Об этом мог подумать знающий язык оригинала переводчик, когда брался за дело или по крайней мере сегодня, предлагая свой давний труд для публикации.

Общий вывод — поэзией времён Пушкина у такого Мицкевича не пахнет.

Владение стихотворной техникой у Гунина тут явно ниже допустимого. Надеюсь, что в русских изданиях нашёл бы полноценный перевод этих стихов, но, довольствуясь тем, что есть в сети, приведу для сравнения один из сонетов Мицкевича в новейшем переводе никому неизвестного В.Б.Коробова:

ГРОБНИЦА ПОТОЦКОЙ

Среди густых садов, в расцвете юных лет,

Одна из лучших роз осыпалась, увяла!

Как стая мотыльков в дне золотом пропала, —

Так молодость прошла, оставив грусти след.

На севере горит над Польшей гроздь планет.

Откуда столько звезд так ярко засверкало?

Не твой ли это взор, который смерть украла,

Зажегся в небесах, преобразившись в свет?

О полька! Я, как ты, окончу жизни дни

От родины вдали... Найду я здесь забвенье,

И, может, кто-нибудь в кладбищенской тени

Беседой оживит немое запустенье:

Звучит родная речь — ты оживешь в ней, и

Воскресну в слове я хотя бы на мгновенье.

Не имея возможности сравнить этот перевод с другими переводами данного сонета, отмечу лишь его общее безупречное звучание, естественное вхождение в макро и микролитературный контекст.

После неудачного знакомства с Мицкевичем от Гунина особого желания знакомится с его же Стаффом и Норвидом не возникло, но для полноты картины придётся сделать над собой усилие.

Леопольд Стафф. Первое стихотворение.

СТРАЖНИК

Опершись о гранит, я на море бездонное

Неусыпным гляжу несмыкаемым взором,

На суда, что кружат в нем по пены узорам,

О, неустанное бденье бессонное!

— «Неусыпным и несмыкаемым» — одного из двух переводчику показалось недостаточным... О том, как звучит это «по пены» он тоже не догадывается.

С мукой адской разомкнутый глаз напрягая,

Всю усилием волю сбираю во взгляде,

Корабли свои грузные перемещаю

Над пучиною вод, что сокрыты во мраке.

— «Всю» похоже на опечатку. Просится «Всё». Почему «корабли свои»? Или они сторожевые и принадлежат стражнику? Неясно. «Взгляде-мраке» на рифму не тянет. Но идём дальше.

Ну, а если теперь меня дрема охватит,

Если веки опустятся тихо усталые,

Если в каменный сон свалит изнеможение —

Всю добычу мой флот тотчас даром утратит,

Корабли все потонут груженые, малые...

О, неустанное бдение вечное!

В последних шести строчках огрехов так много, что впору говорить о пере-грузках, пере-борах, пере-хлёстах, но не о пере-воде. Судите сами: разговорное «ну», «менядрёма», «тихо усталые», «свалитиз неможение», «тотчасдаром», «грузные корабли» стали «гружёными, малыми», а «вечное» делает вид, что рифмуется с «изнеможением». Ужасти!

Нужно ли продолжать? Стоит ли цитировать, чтоб чертыхаться? Вряд ли... Первым признаком профнепригодности переводчика я бы назвал всё же абсолютное невладение элементарной стихотехникой, в частности непрекращающуюся свистопляску рифмовки и натужное вбивание в строку необязательных слов в попытке справиться с размером. Я не нашёл ни одной формально грамотной строфы, не говоря уже о хоть каких-то крупицах поэтического таланта, переводческого блеска. Придание выдающимся поэтам столь неприглядного вида совершенно недопустимо и непростительно. Тем паче, что перед нами не верлибры, а традиционные поэтические формы. Ведь невозможно себе представить, чтобы русскоязычный поэт такого масштаба, как Стафф, изъяснялся такими виршами:

И придет ко мне то, что при свете тает,

Разливает тоску, а небо смещает;

Руки легкие, мглистые опускает

Сна на зрачки: их явь мучит, пытает;

Все, что так странно и приглушенно,

Все, что с глазами со взглядом бездонным;

Все, что ступает так тихо-тревожно,

Палец к губам поднося осторожно.

С такими достижениями в «патриархи» не примут. Да и вообще не примут, разве что на сайты, где все, кому неможется, публикуют себя сами, кликая мышкой в нужное место. И ещё. Пусть это и один шанс из тысячи, но что подумал бы грамотный поляк, преподаватель русской литературы, прочитав такие переводы? Это ж подстрекательство к русофобии! Серьёзно.

Закончу разбор переводов из Л.Стаффа ещё одним образчиком способностей Льва Гунина:

ПРИХОДИТ КО МНЕ НОЧЬЮ

Приходит ко мне ночью, приходит, обнимает,

И так мне тихо, сладко, хоть, кто она, не знаю.

Мне шепчет о высоких, под небом, перевалах,

Где есть лишь гор вершины — чтоб радуга держалась.

Где в скальные пустоты такая тишь нисходит,

Что слышно, как, нагретый, гранит тепло выводит.

Мне шепчет: среди диких, лесистых буреломов

Там золотой, несметный, хранимый клад закопан;

Там мертвые есть воды, затянутые ряской,

Которые о ветре забыли в дебрях чащи;

Там по ночам над темными, зыбучими трясинами

Порхает огонек, трепещущий и синенький;

В том месте, где омыто все чарами и тайной,

Душой зовет бродить в нестойком полумраке;

И шепотом своим меня усыпляет,

И так мне сладко, тихо, хоть, кто она, не знаю.

Та же рифмо-ритмо-тряска.

Заодно заглянул в переводы из Циприана Норвида. Всё то же и там.

Я понимаю, что 25 лет назад могли быть не удачные пробы пера, но к сожалению, сам Гунин так, видимо не считает. Жаль, что за столько лет он не понял таких элементарных вещей. Жажда печататься — превыше всего?

Кто следующий? Какую ещё дилетантскую халтурку положит Лев Гунин на гостеприимный прилавок Макса Немцова, по праву гордящегося тем, что «Лавка» открыта для всех. Хотелось бы всё же добавить «для всех, не пытающихся продать откровенный брак в заманчивой упаковке».

Калифорния

Speaking In Tongues Лавка Языков

ПИСЬМА: ИМАНУИЛ ГЛЕЙЗЕР

ХАЛТУРКА ИЗ СТАРОЙ ЗАНАЧКИ О переводах Льва Гунина из польской поэзии

Speaking In Tongues
Лавка Языков

ХАЛТУРКА ИЗ СТАРОЙ ЗАНАЧКИ
О переводах Льва Гунина из польской поэзии