Город образует — часто физически, но неизбежно и психически — цикл.
Игру. Круг смерти, в центре которого — секс. Поезжай на окраину города.
На краю ты обнаружишь зоны изощренного порока и скуки, детскую проституцию.
Но в закопченном кольце, так плотно сжимающемся вокруг дневного делового
района, существует только одна настоящая жизнь нашего кургана, только одна
уличная жизнь — ночная жизнь. Больные типы в дешевых отелях, меблированных
комнатах, барах, ломбардах, стриптиз-барах и борделях, в умирающих пассажах,
которые никогда не умрут, на улицах и улицах ночных кинотеатров.
Когда умирает спектакль, он превращается в Игру.
Когда умирает секс, он превращается в Климакс.
Все игры содержат идею смерти.
Купания, бары, закрытые бассейны. Наш раненый вождь распростерся на
потном кафеле. Хлор в его дыхании и длинных волосах. Гибкое, хотя и покалеченное
тело соперника в среднем весе. Рядом верный журналист, наперсник. Он любил
ближнего своего с таким чувством жизни. Но большая часть прессы — просто
стервятники, слетевшиеся на зрелище ради любопытного американского апломба.
В гробу камеры интервьюируют червей.
Требуется большое убийство, чтобы в тени перевернуть камни и выставить
неизвестных червей напоказ. Жизни наших недовольных безумцев открыты.
Камера, как всевидящий бог, удовлетворяет наше страстное желание всеведения.
Шпионить за другими с этой высоты и из-за угла: пешеходы проплывают мимо
нашего объектива словно редкие морские насекомые.
* * *
Сила йоги. Сделаться невидимым или маленьким. Стать большим и достать
до самым отдаленных вещей. Изменить порядок вещей в природе. Беспрепятственно
перемещаться во времени и пространстве. Вызывать мертвых. Обострить чувства
и воспринимать непостижимые образы, события других миров в глубине своего
разума или в головах других людей.
* * *
Винтовка снайпера — это продолжение его глаза. Он убивает губительным
взглядом.
Убийство(?), в полете, притягиваемый неосознанной инстинктивной непринужденностью
насекомого, подобно мотыльку, к зоне безопасности, убежищу от роящихся
улиц. Вскоре он был поглощен теплой, темной, тихой утробой физического
театра.
Круги ада нынешнего времени: Освальд(?) убивает президента.
Освальд садится в такси. Освальд останавливается в меблированных комнатах.
Освальд выходит из такси. Освальд убивает офицера Типпитта.
Освальд сбрасывает пиджак. Освальд схвачен.
Он спрятался в кинотеатре.
В утробе мы — слепые глубоководные рыбы.
Все неясно и размыто. Кожа распухает, и уже не различить частей тела.
Пронизывающий звук угрозы, насмешки, монотонных голосов. Это страх и прелесть
от ощущения того, что тебя проглоченным.
Внутри сна, застегни сон вокруг своего тела как перчатку. Свободен
теперь от времени и пространства. Свободен, чтобы раствориться в стремительном
лете.
Сон — это подводная ночь, погрузившаяся в каждого. Утром просыпаешься
мокрый, задыхающийся, глаза жгут.
Глаз пошло смотрится
В своей безобразной раковине.
Выходи наружу
Во всем своем Великолепии.
Ничего. Воздух снаружи
выжигает мне глаза.
Я их выдерну
и избавлюсь от жжения.
Хрустящая горячая белизна
Полдень в Городе
Оккупанты зоны чумы
съедены.
(Ветры Санта-Анны веют из пустыни)
Разорви скрип и плеск в кишках.
Поиск воды, влаги,
«влагости» актера, любовника.
«Игроки»: ребенок, актер и шулер. Идея случая отсутствует в мире ребенка
и примитивного человека. Шулер также чувствует, что служит чуждой силе.
Случай — это остатки религии в современном городе, как театр, а чаще кино,
— это религия одержимости.
Что отдать в жертву, сколько нужно заплатить за рождение города?
Нет больше «танцоров», одержимых. Разделение людей на актеров и зрителей
— центральное явление нашего времени. Мы одержимы героями, которые живут
вместо нас, и которых мы наказываем. Если бы завтра все радио и телевизоры
лишились источников питания, все книги и картины бы сгорели, закрылись
бы все кинотеатры, все искусство, заменяющее существование...
В своем поиске ощущений мы удовлетворяемся «данным». Из безумного тела,
танцующего на склоне холма, мы превратились в пару глаз, взгляд которых
устремлен в темноту.
Никто из заключенных не восстановил сексуальный баланс. Депрессии,
импотенция, бессоница... эротическая дисперсия в языке, чтении, играх,
музыке и гимнастике.
Заключенные создали собственный театр, который свидетельствовал о невероятном
количестве свободного времени. Молодой моряк, принужденный играть женскую
роль, вскоре стал любимцем «города», потому что к тому времени они уже
называли друг друга «город» и выбрали мэра, полицию, городской совет.
Когда-то в России царь жаловал — по практичности ли своего характера,
или по проницательности ума своего советника — неделю свободы одному заключенному
в каждой тюрьме. Выбор оставался за самими заключенными и производился
по-разному. Иногда голосованием, иногда жребием, часто силой. Очевидно,
что избираемый должен был быть человеком очаровательным, мужественным,
опытным, возможно — рассказчиком, человеком способным, короче говоря, героем.
Невозможная ситуация в момент свободы, невероятный выбор, определяющий
наш мир в его столкновениях.
По пейзажу движется комната, разрушающая разум, потрясающий вид. На
глазах фильм тает и стекает по щекам. Прощай.
Современная жизнь — это путешествие на автомобиле. Пассажиры ужасно
ерзают на своих закопченных сидениях или странствуют от одной машины к
другой — предметы бесконечных изменений. Необратимый прогресс сделан в
сторону начала (нет разницы между точками прибытия и отправления), когда
мы разрезаем города, чьи вспоротые бока представляют собой живую картину
окон, надписей, улиц, зданий. Иногда другие суда, замкнутые миры, вакуумы
едут некоторое время рядом, чтобы умчаться вперед или безнадежно отстать.
Разрушь крыши, стены, загляни во все комнаты сразу.
В воздухе мы поймали в ловушку богов с их всевидящим оком, но без умения
одновременно быть внутри разума и города и парить в вышине.
Июнь, 30-е. На залитой солнцем крыше. Мы внезапно проснулись. В тот
же миг самолет, взлетевший с воздушной базы, в тишине проползал над головой.
На пляже дети пытаются удержать его быструю тень.
Птица или насекомое, случайно залетевшее в комнату, не может найти
окна. Потому что оно не знает «окон».
Осы, балансирующие в окне,
Великолепные танцоры,
запертые, но не сдавшиеся,
в нашей камере.
Комната увядших сетей
читает словарь любовника
в зеленой лампе
распухшей плоти.
Когда люди придумали здания
и заперли себя в камерах,
первые деревья и пещеры.
(Окно работает в обе стороны,
зеркало — только в одну.)
Ты никогда не пройдешь сквозь зеркало
или проплывешь сквозь окно.
Лечите слепоту слюной шлюхи.
В Риме проституток выставляли на крышах домов вблизи дорог общественного
пользования ради сомнительной гигиены потоков неприкаянных мужчин, чья
похоть создавала угрозу шаткому государственному порядку. Сообщают даже,
что патрицианки, обнаженные и в масках, иногда выставляли себя на обозрение
этих лишенных услад глаз для своего собственного удовольствия.
Мы все наделены психологией вуаера в большей или меньшей степени. Необязательно
клинически или в смысле преступном, но в нашем физическом и эмоциональном
существовании перед лицом мира. Как только мы пытаемся снять это заклятие
пассивности, наши действия приобретают грубый характер, выглядят неловко
и, в общем, непристойно, словно инвалид, забывший как ходить.
Вуаер, любопытствующий, соглядатай, мастер черного юмора. Он омерзителен
в своей темной анонимности, в своем тайном вторжении. Он безнадежно одинок.
Но странно, с помощью одних только глаз через ту же тишину и убежище он
может сделать партнером любого, ни о чем не догадывающегося. В этом его
угроза и сила.
Стеклянные дома не существуют. Опущены жалюзи, и начинается настоящая
«жизнь». Некоторые занятия позволены только в тайне. И эти тайные события
— это игра вуаера. Мириадами своих глаз он ищет их, как понимание ребенком
божества, которое все видит. «Все?» — спрашивает ребенок. «Да, все,» —
отвечают ему и оставляют один на один с этим божественным вторжением.
Вуаер — это мастурбатор, зеркало — его символ, окно — его жертва.
К пониманию терминов «извне» я подхожу путем перенесения их внутрь,
путем усваивания их. Я не выйду наружу — ты должен войти в меня. В мой
сад-утробу, откуда я выглядываю. Где в голове я могу построить вселенную,
способную соперничать с реальностью.
Она сказала: «У тебя глаза всегда черные». Ученик открывается, чтобы
завладеть предметом мечты.
Воображение — порождение утраты. Утраты «дружественного пространства».
Грудь убрали, и лицо выдает свое холодное, любопытное, насильственное и
непостижимое присутствие.
Вы можете наслаждаться жизнью на расстоянии. Вы можете рассматривать
вещи, не познавая их свойств. Мать вы можете ласкать только глазами.
Ты не можешь прикоснуться к этим фантомам.
Французская колода. Кроткий карточный одиночка. Сдал. Перебирает
картинки прошлого, тасует и начинает. Снова переставляет образы. Снова
переставляет их. Эта игра выдает микробы правды и смерти.
Мир превращается в видимую бесконечную, хотя возможно и конечной карточной
игрой. Комбинации образов, перестановки составляют игру мира.
Лишенная риска умеренная одержимость с крайней стерильностью. Сопутствующая
опасность отсутствует с образом.
Своих животных Майбридж взял из зоологического сада Филадельфии, мужчин-актеров
из университета. Женщины были профессиональными натурщицами, а также и
актрисами, и танцовщицами, шествовавшими обнаженными перед 48 камерами.
Фильмы — это коллекции мертвых картинок, которые оплодотворяются искусством.
Кинозрители — это тихие вампиры.
Кино — самое тоталитарное из искусств. Вся энергия и чувства затягиваются
под череп — церебральная эрекция, череп, распухший от крови. Для своих
сюжетов Калигуле нужна была всего одна шея, чтобы обезглавить всю империю
разом. Кино и есть этот посредник для трансформации. Тело существует ради
глаз; оно превращается в сухую подставку для этих двух мягких ненасытных
драгоценных камней.
Фильм дарует что-то вроде фальшивого бессмертия.
Каждый фильм зависит от всех остальных и ведет тебя к остальным. Кино
было новинкой, научной игрушкой, пока не проникло в массы настолько, что
не создало другой мир, мощную безграничную мифологию для погружения в волю.
У фильмов есть иллюзия безвременья, создаваемая регулярным неуправляемым
представлением.
Кино обращается к страху смерти.
Современный Восток создает наибольшее количество фильмов. Кино — это
новая форма древней традиции — театра теней. Даже их театр — это всего
лишь его имитация. Зародившийся в Индии или Китае, театр теней приравнивался
к религиозным ритуалам, связанным с церемониями вокруг кремации мертвых.
Неверно высказываемое некоторыми утверждение, будто кино принадлежит
женщинам. Кино создается мужчинами для собственного утешения.
Сначала в театр теней допускались только мужчины. Мужчинам разрешалось
следить за сказочным видением с обеих сторон. Когда позже на представления
начали допускаться и женщины, им позволялось смотреть только на тени.
Мужские гениталии — маленькие лица,
образовывающие троицы воров
и Иисусов.
Отцы, сыновья и духи.
На стене висит нос
и два полглаза, печальных глаза,
немых и беспомощных, преумножающих
бесконечный круг побед.
Эти сухие и тайные победы, добытые
в конюшнях и отпечатанные в тюрьмах,
прославляют наши стены
и иссушают наши глаза.
Ужас, испытываемый перед пустыми пространствами,
распространяет эту печать на частные владения.
Невеста Кайнастона
возможно и не появится,
но аромат ее плоти
всегда рядом.
Пьяная толпа вдребезги разбила аппарат, и актер цирка Мэйхью сгорел
со своим другом во время представления в Айлингтон-грине.
В 1832 году Гропиус удивлял Париж своей плеорамой. Посетители превращались
в команду корабля, участвующего в сражении. Огонь, крики, моряки, тонущие.
Роберт Бейкер, художник из Эдинбурга, будучи посаженым в тюрьму за
долги, был поражен эффектом, создаваемым проходившим через решетку и сквозь
письмо светом, и изобрел первую панораму — вогнутое прозрачное изображение
города.
Это изобретение скоро сменила диорама, которая по средством перемещения
комнаты создавала иллюзию движения. А также звуки и новые световые эффекты.
В Риджентс-парке до сих пор еще стоит диорама Лондона работы Дагерра, сохранившаяся
редкость, так как такие показы строились на искусственном освещении ламп
или газовых фонарей и почти всегда заканчивались пожаром.
Фантасмагория, волшебные световые представления, зрелища без содержания.
Полнота чувствительного переживания достигается с помощью шума, фимиамов,
молний, воды. Возможно когда-нибудь настанет время, когда, мы будем ходить
в театр погоды., чтобы вспомнить ощущения дождя.
Кино развивалось двумя путями.
Первый — это зритель. Как в фантасмагории, его цель — создание абсолютного
заменителя чувственного мира.
Другой путь — это пип-шоу, которое провозглашает своей сферой как эротику,
так и наблюдение за настоящей жизнью со стороны, и имитирует замочную скважину
или окно вуаера, где отсутствует необходимость в цвете, шуме, грандиозности.
Свое наибольшее сходство кино обнаруживает не с живописью, литературой
или театром, но с популярными развлечениями: комиксами, шахматами, французской
колодой и колодой Таро, журналами и татуировками.
Кино заимствует не из живописи, литературы, скульптуры, театра, но
из древнего популярного колдовства. Это современное проявление эволюционирующей
истории теней, восторг от движущихся картинок, вера в волшебство. Его происхождение
с самого начала было связано со священниками и колдовством, вызыванием
духов. С небольшой помощью зеркал и огня они вели беседы с отдаленными
областями разума. Во время этих сеансов тени являются отвращающими зло
духами.
С помощью чревовещания, жестов, игры с предметами, всех редких телодвижений,
шаман рассказывал о своем «путешествии» аудитории, разделяющей его с ним.
Сеансом руководил шаман. Чувственная паника, умышленно вызванная наркотиками,
песнями, танцами, швыряет шамана в транс. Изменившийся голос, конвульсии.
Он ведет себя как сумасшедший. Это точно подобранная за свое психотическое
воздействие профессиональная истерика когда-то почиталась. Она играла роль
посредников между человеком и миром духа. Их путешествия, производимые
в уме, составляли суть религиозной жизни племени.
Главное в сеансе — излечить болезнь. Уныние может легко захватить народ,
обремененный историей или умирающий в плохой среде. Они ищут избавления
от рока, смерти, ужаса. Ищут одержимости, ждут прихода богов и сил, победы
источников жизни над демоническими силами. Излечение приходит из экстаза.
Излечи болезнь или предугадай ее приход, оживи больного и возврати украденное,
душу.
Ошибочно допускать, что для своего существования искусству необходим
зритель. Фильм идет без свидетелей. Зритель не может существовать без него.
Это гарантия его существования.
Представление, во время которого эфир через вентиляцию проникает в
комнату полную людей, превращает химикат в актера. Его посредник, или инжектор
— это художник-циркач, выступающий, чтобы понаблюдать за собой. Люди думают,
что они — аудитория, в то время, как они на самом деле играют друг для
друга, а человеческое тело выдает газовую поэзию. Это граничит с психологией
оргией, при этом оставаясь в области Игры и ее бесконечных метаморфоз.
Цель представления — излечить скуку, промыть глаза, восстановить детское
восприятие потока жизни. Его главная задача — это очищение восприятия.
Представление направлено на вовлечение всех чувств, всего организма и достижение
полного отклика в лице традиционных искусств, сконцентрированных на узком
восприятии.
Средства массовой информации — однообразные грустные комедии. Их действие
похоже на красочную групповую терапию, скорбное братство актеров и зрителей,
взаимную мастурбацию. Актеры, похоже, нуждаются в своей аудитории, а зрители,
зрители почувствовали бы такое же возбуждение и на представлении странствующего
цирка, и на ярмарке, и испытали бы более причудливые, полноценные полные
радости в мексиканском борделе.
Новички, мы наблюдаем за движениями шелковых червей, возбуждающихся
во влажных листьях и ткущих влажные гнезда из волоса и кожи.
Это модель нашего спокойного жидкого мира, растворяющего кости и плавящего
костный мозг, открывающего поры как окна.
В древних общинах к «незнакомцу» относились как к наибольшему злу.
Метаморфоза. От предмета отселки его имя, свойства, ассоциации.
Вырванный из своей среды, он превращается просто в вещь саму в себе. Когда
в конце концов этот переход в чистое существование осуществлен, тогда предмет
может стать чем угодно.
Субъект говорит: «Я вижу первые группы танцующих вещей… затем все постепенно
приобретает смысл.»
Камера и незамутненный взгляд показывают нам предметы такими, какими
они существуют во времени. Не искаженные «видением».
Когда предметов как таковых еще нет.
Первые киношники, которые словно алхимики, наслаждались своевольной
таинственностью, окружавшей их ремесло, чтобы уберечь свое искусство от
профанов-зрителей.
* * *
Разделить, очистить, соединить. Формула ars magna и его наследников
из кино.
* * *
Камера — это двуполая машина, что-то вроде механического гермафродита.
* * *
В своей реторте алхимик повторяет работу природы.
Некоторые придерживаются взгляда на алхимию как на «матерь химии» и
путают ее истинные цели с этим внешними хитростями по превращению металлов.
Алхимия — это эротическая наука, изучающая скрытые формы реальности и имеющая
своей целью очищение и изменение всего живого и материального. Не следует
оставлять в стороне материальную работу. Адепт держится как за мистическую,
так и за физическую работу.
В сексуальном поведении человека алхимики находят общее с сотворением
мира, с ростом растений и образованием минералов. Соединение земли и дождя
он рассматривает в эротическом смысле, как совокупление. Такое видение
распространяется на все природные области материи. Так что они видят любовные
отношения химических веществ и звезд, романс камней или плодотворность
огня.
В несовершенном порядке вещей алхимики ощущали странные богатые соответствия.
Между людьми и планетами, растениями и жестами, словами и погодой. Эти,
не дающие покоя соединения, есть крик ребенка и гладкость шелка; ушная
раковина и собака во дворе; голова женщины, склонившаяся во сне, и утренний
танец каннибалов — это соединения, выходящие за пределы стерильных сигналов
«разумного» монтажа. Эти сопоставления предметов, звуков, действий, цветов,
оружия, ран и запахов сияют неслыханно, невероятно.
Фильм — это ничто иное, как изображение этой цепи существования, которое
приводит к взрыву в иностранной столице, вызванному балансирующей в плоти
иглой.
Кино возвращает нас к животному, религия материи, придающая каждой
вещи особую божественность и видящая божественность во всех предметах и
существах.
Кино — наследие алхимии, остатки эротической науки.
Окружение императора Тела.
Танцоры бали-бали
Не разрушат моего храма.
Исследователи
засовывают глаза в череп.
Розовый крест,
скрытый в потоке,
управляет своим потоком.
Борцы
в танце тел
и музыка, мимикрия, тело.
Пловцы
развлекают эмбриона
манящее течение опасных атак.
Властители. События происходят за пределами нашего восприятия
и контроля. Наши жизни проживают за нас. Мы просто можем попытаться служить
другим. Но постепенно развивается особое восприятие. В головах начинает
формироваться идея «властителей». Из них мы должны составить группы познающих
для прохождения через лабиринт во время таинственных ночных появлений.
У Властителей есть тайные входы, и они знают маски. Но порой они выдают
себя. Слишком много яркого света в глаза. Неверный жест. Слишком долгий
и любопытный взгляд.
Властители ублажают нас образами. Они дают нам книги, концерты, галереи,
спектакли, кино. Особенно кино. С помощью Искусства нас ослепляют и запутывают
перед лицом нашего рабства. Искусство украшает наши тюремные стены, не
дает нам говорить и отвлекает нас, делает нас равнодушными.
Глупые львы распростерлись на водном пляже.
У топи вселенная становится на колени
полюбопытствовать на собственные сырые
картины упадка
в зеркале человеческого сознания.
Рассеянное и заселенное людьми зеркало, всасывающее,