У нас на пароходе был один матрос, который говорил, как постоянно издевающийся
самородок-гусляр. Он всегда упоминал себя только в третьем лице: «Слава
бросил тушку в тряпки» (я лег спать), «Слава нафаршировал тушку» (я наелся),
«Слава обмотался ветошью» (я купил себе новые вещи), «Слава с гиканьем
понесся вдаль, аж пиджак заворачивался» (я торопился и опаздывал). «Что
ты мечешься, как маятник Фуко?» -- спрашивал он у ищущего какой-нибудь
предмет человека.
Фраз в его арсенале было немного, но все они оказались такими заразными,
что вскоре весь пароход стал говорить про тушку, про ветошь и про маятник,
и этими тремя словами описывать весь свой быт.
В китайском магазине Слава спрашивал китаянку-продавщицу, которая притащила
ему десять кожаных курток на выбор: «Ты чайка? Ты кайра?» Она улыбалась
и кивала головой. «Так вот ветошь твоя не попрет, не попрет, не попрет»,
-- нараспев произносил он, просовывая палец через дырку в подкладке. Высокий
красноносый Слава, неоднократно обманутый женщинами, не верил девушкам
ни одной национальности и называл всех чайками-кайрами.
«Откуда у тебя эти пули в голове? -- завистливо спросила я. -- Если
бы ты стал писателем, то уникальнейший был бы стиль. Новый Платонов по-матросски.»
Слава скрутил себе цигарку из душистого кубинского табака и внимательно
посмотрел на птицу, зависшую над палубой. Так ничего и не ответил.
А я вот все брожу и подбираю слова, как бомж -- блестящие в траве бутылки.
2
Однажды шла я по гранитному берегу Темзы и не верила, что эта огромная
серая струя и плоские пароходы на ней могут кого-то вдохновить на высокое
искусство. Хотя, пожалуй, мощная тоска от созерцания блестевшей чешуей
холодной воды и была тем плодотворным зарядом, прошибающим мозги.
Нашла галерею Тейт и первым делом -- в буфет. Набрала на полках красивых
салатов, тушеного мяса и ягодных пудингов на 15 фунтов и не смогла все
съесть. А таскать коробочку с объедками среди великого искусства вроде
было неприлично, поэтому с жалостью я так все и оставила. Даже позавидовала
одинокой интеллигентной бабушке, которая пристроилась за соседний столик
и аккуратно клевала булочку, запивая минеральной водой.
Мне все что-то мешало приступить к осмотру шедевров, как будто я была
не готова к потрясению от их величия, и духи музея доводили меня до нужной
кондиции. В женском туалете была длинная очередь. На стульчике сидела старая
сгорбленная малайка, мудро смотрела на выстроившихся дам, и ей иногда за
это давали мелочь, которую она принимала с достоинством королевы и тайным
презрением к посетительницам ее территории. Сам туалет был похож на гримерку
безалаберных актрис, потому что кругом на полу были длинные рулоны белой
ткани из сломанных аппаратов-полотенец. Так что по идее, малайку надо было
выгнать из туалета за плохую работу.
В первом огромном зале было несколько больших разноцветных скульптур,
но я смотрела не на них, а на молоденького черного служителя галереи, бродившего
по залу. Может быть, ему невыносимо скучно, его трясет при слове «искусство»,
и все жалеют его за то, что у него такая ужасная должность.
Как через рубеж, ступила в помпезный зал с коллекцией образов давно
умерших богачей и сразу глянула на альбомный лист в чьих-то руках. Детский
рисунок: кораблик на волнах и дым из трубы. Откуда срисовано? Да вот с
этого парадного портрета герцогини в жемчугах. Именно на него смотрит художник
-- человек с маленьким телом и большой головой. Он залез с ногами на сиденье
и кажется, что высунул язык, хотя на самом деле не высунул.
Картины играют мною в футбол в этих залах -- бросают друг другу и я,
прилипнув к одной, боюсь отойти. Живой неуловимой тенью остаться бы в штрихах
этой мансарды, что ностальгически выписана на картине, и забыть бы о многомерности
мира!
-- Триша, Триша! -- громкий голос и стук палкой по паркету. Она счастлива,
она нарисовала что-то потрясающее и хочет всем показать. Молодой мудрый
воспитатель сидит с ними в центре зала и смотрит, как они рисуют. Может,
они в два раза старше него, но он специалист по ним, и они нежно гладят
его по спине. Они разные, эти его старые дети, некоторые лохматые и очень
довольные, остальные -- угрюмые, будто наказанные срисовыванием шедевров.
Я попала в реальное измерение, где стыкуются гениальность и слабоумие.
А зачем я сюда попала?
Да просто чтобы вкусно пожрать в буфете!
3
Если уж, повинуясь рычагам индейской магии, перемещаться по свету во
снах, то обязательно нужно залететь? зайти? запрыгнуть без всяких усилий?
на второй этаж большого кафе в Лимассоле, на Кипре. Ты узнаешь это место
с такой необыкновенной радостью, будто рождался здесь, и в перерывах между
схватками твоя мать смотрела из окна на Средиземное море, на нижние, отмирающие
листья пальм и на верхние, беззащитно-зеленые, которые еще не знают, что
скоро омертвеют. Она смотрела на заросшие плющом каменные дома, на ребристые
деревянные ставни и на старого ослика, которого хотят купить два сумашедших
американца, основавшие общество защиты ослов. Здесь, на прохладном втором
этаже, заставленном теперь тяжелыми столами и стеллажами с сушеными травами
в глиняных горшках, раньше жила большая железная кровать, и твои родители,
обнимая друг друга, смеялись и подпрыгивали на ней. В этом кафе на втором
этаже ты пообедаешь сладкой тоской и горькими утратами. В своем сне ты
можешь попросить официанта включить музыку, и ты не услышишь ничего, даже
шума волны. Так будет тихо.
4
Вижу любовь. Оба пухлые -- не жирные, но могут еще растолстеть -- спускаются
по лестнице. Я издалека увидела, как они улыбаются. Остановились: он ступенькой
ниже, она ступенькой выше. Смотрят друг на друга и смеются, а у него рука
в гипсе. Им навстречу по лестнице вверх скачет воробей. Ему нет дела до
их нежности -- он ухватил что-то вкусное. Меня все это так удивляет.
Мимо опять быстрым шагом прошел человек, который когда-то преподавал
на нашем курсе научный коммунизм. Он вот так иногда целеустремленно проходит
мимо меня в самых неожиданных местах города, будто напоминая о давно забытом
долге. Я знаю про все его женитьбы и романы. А он не знает про меня ничего.
Но кто-то свыше продолжает гонять его мимо меня, чтобы я вспомнила что-то
важное. Это -- знак, манифестация силы, но я не пойму, что нужно предпринять.
Что-то связанное с коммунизмом?
В часовой мастерской смотрю в окно, пока кривобокий мастер поглядывает
с подозрением то на меня, то на мои часы, то в свой портативный телевизор.
В оконном стекле прошла незримая внутренняя волна, и теперь кажется, что
все люди на улице вместо голов несут на плечах огромные шары. Сейчас и
я вынесу свой шар на воздух, чтобы фиксировать удивительные вещи и не понимать
их.
5
Для всего нужны были силы, а он даже никакой фильм не мог начать смотреть,
потому что предстояли события -- плохие или хорошие, он не выносил чужих
событий -- ему было жаль своих эмоций на них. Любое событие стогом сена
висело на вилах над его головой, и с него летела солома -- мысли, какие-то
чувства, ошметки, клочья -- очень колко и гулко. Он отдыхал даже от дыхания,
от невыносимой мысли, что из кого-то энергия так и прет, и этот тот по
утрам вбегает в море или в пруд. Или несется ловить ночью силу на холме.
Ему казалось диким, что кто-то о нем может сказать: «Жил-был такой-то
и делал то-то», -- и начнет вспоминать все его события.
От своего бессилия он часто смеялся. Лежа на диване, он и не думал-то
ни о чем. То есть, как любой человек, он имел способность продуцировать
мысли, но предпочитал этого не делать, потому что без них ему было лучше.
К нему липли все окрестные кошки и собаки. А он чего-то не знал по этому
поводу, а потому смеясь и путаясь в собаках, шел без всяких мыслей по тротуару.
А еще птицы норовили сесть на лицо, а поскольку он закрывался, они недоуменно
гадили ему на руки.
Когда он говорил, то знал, что очень сильно притворяется. Кем? Не хотелось
даже думать об этом. Что-то говорил и даже очень правильное, потому что
все реагировали нормально, а в это время голова была где-то в стороне,
как рвущийся в небо воздушный шарик на ниточке.
Какие там наркотики или алкоголь? Для этого надо так много каких-то
слов и действий. Ему было даже странно, что он -- не облако.
Живот -- да, временами болел. Ощущались плоть и кровь и там еще что-то.
Но все это как танец с самим собой. Проскользнул в движении и забыл про
него. Друзьям -- нет, друзей просто нет, они утруждают. Друг залезает человеку
на голову со всей своей жизнью и с паутинами жизней своих друзей. Всемирная
паутина пауков.
Эта паутина держит всех, кроме него. Только он может в невесомости
парить над ней.