Исторически сложилось так, что в Совке фотография представляла собой
всего лишь изобразительный ряд, призванный отразить хронику наших трудовых
будней или красоту тех частей природы, которые до сих пор не были загажены.
Художественная фотография сводилась к декоративной творчески и прибалтийской
географически. В пост-советские времена к ним еще добавилась рекламная
фотография коммерчески. Но до сих пор для нас понятия «фотовыставка» и
«фотоальбом» -- все равно что доска почета, на которой, как известно, тоже
фотографии.
Мы в свое время, видимо, не знали настоящих фотографов так же, как
настоящие фотографы не знали настоящего рока. Проблемы были едины для любого
проявления творчества в данной системе: отсутствие аппаратуры, свободы
самовыражения, хорошей полиграфической базы, и так далее. И фотография
в самиздате -- вообще понятие парадоксальное при наличии множительно-копировальной
техники марки «Любава».
В рок-журналистике 1980-х годов фотография прежде всего была явлением
эклектичным. Масса проявлений: «фотки» Вити Цоя, любовно вправленные в
значки «Ну, погоди!», Борисы Гребенщиковы с обложек «Советских Экранов»,
цветные и черно-белые изображения, называвшиеся плакатами и продававшиеся
перед концертами для разогрева фанов, мутные, не раз переснятые снимки,
позволявшие хоть отдаленно представить себе того человека, которого слушаешь
на тасмовской пленке... Сохранились и просто оттяжные любительские «остановки
мгновения», послужившие базой для создания последующих мифов и народных
эпосов. У каждой команды рано или поздно наступал период, когда она начинала
себя осознавать, искать своего автора, который не просто запечатлевал бы
«великие миги», а творил бы образ этого музыкального подразделения. Немногие,
по правде сказать, находили...
Каждое издание пыталось работать с фотографией -- уважавшие себя редакторы
перебирали кучи любительского материала, чтобы найти пару-тройку стоящих,
по-настоящему авторских работ. Почти все начинали с трогательного наклеивания
фотографий на машинописные страницы клеем ПВА.
Из всех самиздатских журналов конца 80-х -- начала 90-х годов, пожалуй,
только московский «Урлайт» и, впоследствии, «Контркультура» с самого начала
уверенно работали с фотографией: она была внутренней частью материала,
что, в совокупности со стремлением вместить максимум изобразительной информации
в минимум печатного пространства («ксероксы дороги») , приводило
к обилию коллажей. Урлайтовские коллажи потеснили собственно авторскую
фотографию, став самоценными и выйдя на обложки и постеры. Большинство
же других журналов останавливалось на «вырезных вклейках» (исключая, разве
что, героическую владивостокскую «Штучку», где цветной изобразительный
ряд, несмотря на дороговизну, преобладал над содержательным.
=ДВР= в своей работе сознательно пытался делать ставку на фотографию
авторскую, художественную, не гнушаясь, безусловно, и репортажной. Если
кому-то попадался =ДВР4= с полосными фотоиллюстрациями, -- это тот путь,
который нам тогда был ближе. Нам крупно повезло: фотографы были полноправными
соавторами журнала, а журнал становился соавтором фотографа. Как говорил
единственный тогда от Урала до Токио аниматор Александр «Батя» Покромкин:
«Моя задача -- испортить =ДВР= хреновым графическим оформлением.»
ВТОРОЕ ВВОДНОЕ СЛОВО
По воспоминаниям о совместной работе в журнале =ДВР=
Перед вами -- первая книга, дающая мало-мальски полное представление
о художественной вселенной Михаила Павина, человека ставшего известным
в определенных кругах отчасти благодаря, а отчасти вопреки сотрудничеству
с журналом =ДВР=. Встреченный редакцией на одном из первых сейшенов в Доме
Молодежи, этот человек с ничем не примечательной внешностью пьющего интеллигента
навсегда определил изобразительную эстетику этого издания -- да и многих
других, наверняка, тоже. Да что там эстетику -- сам стиль жизни 80-х годов
во Владивостоке ковался на знаменитом чердаке. А какие споры сопровождали
размещение каждой мишкиной фотографии в номере... А скольких мучений стоила
добыча каждой фотографии... Сколько чудных открытий сулил каждый поход
по обоссанной лестнице на самый верх, где, может быть, тебе откроют дверцу,
а может и нет... Облом... Да что там говорить.
Итак, вселенная. Не черно-белая, как фото в паспорт, а с бесчисленными
оттенками серого посередине. Вселенная, как велосипед изобретавшаяся экс-механиком
ледоколов Дальневосточного Морского Пароходства (кто ж мог знать в то голодное
время, что часть пути уже пройдена Мэном Рэем и прочими). Вселенная, открывшаяся
нам в крышах и чердаках Миллионки, в бетонной пустоте кинотеатра «Океан»
и гостиничном фаллосе «Зуба Мудрости», в знакомых лицах и привычных предметах,
в усталом взгляде на осточертевший Совок. Вселенная, слегка сдвинутая иронией
и добротой. Мир по Мише.
М.Н.
ТРЕТЬЕ ВВОДНОЕ СЛОВО
По словам самого мастера
<Шепотом.> Понимаешь... Очень плохо у меня с иностранными
языками... Не сложилось -- ну очень плохо, можно сказать, что ни одного
и не знаю... А родную речь -- и то местами со словарем... Да. очень плохо.
Но вот когда я учился в бурсе -- нет, там только офицеры говно, а курсанты,
они -- во! -- ну. не все, конечно, но я о тех не говорю... <В сторону>
Мистер Глебски, вуд ю лайк ту помолчать... И вот, в бурсе -- группа есть
такая, ну, как Седьмой Прохожий, ты только Мх не говори... Пинк
Флойд называется, ну, средненькая такая группка... Очень я ее любил.
Там у них в альбомчике самом никудышном строчечка есть, ну. в этом, да
нет, не в «Энималз»... а это -- Машка, мы сегодня вот их нашли --
то ли коты, то ли кошки, понять не можем. Вот это -- моя, мы ее пометили
красненьким -- это Машка... А, это в «Виш Ю В Хиэр» было, вот такая
строчечка, да? «Хи олвэйз эйт ин зэ стэйк бар...» А я сегодня с утра очень
кушать хочу, понимаешь, в 8.15 проснулся и хочу, и деньги есть, а я этого
стэйка никогда не пробовал. Знаешь, есть такой город Ванкувер, один канадский,
а второй американский, так вот, ты в канадский не ездий, а поезжай в американский,
нет, правда, очень клевый город, злачный такой. Там русские моряки -- знаешь,
да? -- в два магазина ходят, там в одном коричневые пакеты, а в другом
-- голубые... И в этом городе еще -- стэйк. Вот я сегодня с утра очень
кушать хотел, ничего, что немножко пьяный, и деньги же есть. Сегодня же
праздник -- какой? -- дядя Коля вчера сказал, что сегодня последний день
последней конституции последнего социалистического государства... Я, значит,
кушать хочу, а мне много не надо -- вот и плиточка, и сковородочка, надо
только кусочек мяса. Вот толщиной сантиметрика в два. Лучше говядины, конечно,
они же там в Америке ковбои. <В сторону> Мистер Глебски, вуд
ю лайк ту помолчать. Э литл. И, будьте добры, дайте мне папиросу. Или сигарету.
Так вот, мы с Глебским в восемь утра пошли этот кусочек мяса искать. Маленький
вот такой, но лучше -- замороженный. Его жарить надо -- сначала с одной
стороны, потом... Ну, ладно, эт я умею... Мы зашли сначала, здесь рядом,
там сидит такая... женщиной я ее не могу назвать, такая... ладно, пусть
будет женщина, но не по сексуальному признаку, а по половому -- сидит,
фляги считает, может, с молоком, а может -- со спиртом, кто ж ее знает,
но я понял, что нам здесь делать как-то нечего. И мы... <В сторону>
Мистер Глебски, я вас уже час прошу дать мне сигарету. Или папиросу...
Тогда мы пошли в «Бистро». Ну, ты знаешь, «Бистро» -- быстро, вкусно...
ну, мы там еще иногда... Заходим с той стороны, и ведь до открытия еще
пятнадцать минут, и я спокойно -- кушать я хочу -- вот этот маленький кусочек
мяса для стэйка... А там ни одной женщины -- это хорошо, убалтывать не
придется, но два таких выходят -- я сам, конечно, не очень мужественный,
но два таких... вспомнил, черноволосых юнца... Короче, я смотрю -- Глебски
уже в дверях стоит, дворами уйдем, дворы я знаю, а ментам меня брать нельзя
-- это ничего... Я тогда когда еще уходил -- табличку перевернул, на которой
написано там «Кофе -- 13 копеек» и так далее, чтобы они себя победителями
не чувствовали... Вот. Мистер Глебски, вуд ю лайк ту помолчать? И я вас
уже третий час прошу дать мне сигарету. Или папиросу. Мы тогда пошли в
железнодорожный ресторан -- я кушать хочу, и деньги есть, а нужен-то маленький,
вот такой кусочек мяса толщиной в два сантиметра. Там, понятно. очередь,
шницеля всякие... Я смотрю, женщина стоит. Ну, женщина, не старая -- и
я не молодой. Я ее спрашиваю по-человечески: как, -- говорю, -- стэйк жарить:
как я говорю -- на сливочном масле, или как Глебски -- на растительном?
А она в сторону так, в сторону, и другая выходит... Ну. из весовой категории
до 214 килограмм, а я с такими не могу, я их боюсь -- я же просто кушать
хочу. Потом -- дядя Вася какой-то выходит: мужики, говорит, ведите себя
прилично, коли уж... А я ему: дядя Вася. а выпить хочешь? Я же кушать только
хочу. Вот такой маленький кусочек мяса и нужен для стэйка... Пришлось яйца
есть... А ты знаешь историю про то, как я 15 яиц покупал? Нет? Тогда я
тебе вот сейчас фотографии показывать начну... Или вот -- логическое завершение:
мистер Шпатак... ох, сейчас опять ругаться начну: я вчера совсем вс --
при женщинах материться стал! -- так вот, мистер Шпатак, который такой
же фотохудожник, как я... <в сторону> да, мистер Глебски,
как я -- аниматор... Вы мне сегодня дадите сигарету? Или папиросу? Так
вот, он -- штурман, он в Японии всякие ходит и выставки там свои устраивает
-- вот приглашение прислал -- только город забыл указать, а я японского
не знаю... Вот такие приглашения всем -- и мне, и брату Ли... Только...
Подожди, а ты зачем, зачем приходишь-то? Ну, не чаю же попить? Да и нет
чаю... Но вообще -- пятница остается в силе, я к пятнице все сделаю...
Ах, не за этим...
(«Вуд Ю Лайк Ту Помолчать?», утренний
монолог Михаила Юрьевича Павина, фотохудожника,
