Speaking In Tongues
Лавка Языков

CТО ФОТОГРАФИЙ МИХАИЛА ПАВИНА

1986-1992

ВВОДНЫЕ СЛОВА

ВВОДНОЕ СЛОВО

По материалам журнала =ДВР=

Исторически сложилось так, что в Совке фотография представляла собой всего лишь изобразительный ряд, призванный отразить хронику наших трудовых будней или красоту тех частей природы, которые до сих пор не были загажены. Художественная фотография сводилась к декоративной творчески и прибалтийской географически. В пост-советские времена к ним еще добавилась рекламная фотография коммерчески. Но до сих пор для нас понятия «фотовыставка» и «фотоальбом» -- все равно что доска почета, на которой, как известно, тоже фотографии.

Мы в свое время, видимо, не знали настоящих фотографов так же, как настоящие фотографы не знали настоящего рока. Проблемы были едины для любого проявления творчества в данной системе: отсутствие аппаратуры, свободы самовыражения, хорошей полиграфической базы, и так далее. И фотография в самиздате -- вообще понятие парадоксальное при наличии множительно-копировальной техники марки «Любава».

В рок-журналистике 1980-х годов фотография прежде всего была явлением эклектичным. Масса проявлений: «фотки» Вити Цоя, любовно вправленные в значки «Ну, погоди!», Борисы Гребенщиковы с обложек «Советских Экранов», цветные и черно-белые изображения, называвшиеся плакатами и продававшиеся перед концертами для разогрева фанов, мутные, не раз переснятые снимки, позволявшие хоть отдаленно представить себе того человека, которого слушаешь на тасмовской пленке... Сохранились и просто оттяжные любительские «остановки мгновения», послужившие базой для создания последующих мифов и народных эпосов. У каждой команды рано или поздно наступал период, когда она начинала себя осознавать, искать своего автора, который не просто запечатлевал бы «великие миги», а творил бы образ этого музыкального подразделения. Немногие, по правде сказать, находили...

Каждое издание пыталось работать с фотографией -- уважавшие себя редакторы перебирали кучи любительского материала, чтобы найти пару-тройку стоящих, по-настоящему авторских работ. Почти все начинали с трогательного наклеивания фотографий на машинописные страницы клеем ПВА.

Из всех самиздатских журналов конца 80-х -- начала 90-х годов, пожалуй, только московский «Урлайт» и, впоследствии, «Контркультура» с самого начала уверенно работали с фотографией: она была внутренней частью материала, что, в совокупности со стремлением вместить максимум изобразительной информации в минимум печатного пространства («ксероксы дороги») , приводило к обилию коллажей. Урлайтовские коллажи потеснили собственно авторскую фотографию, став самоценными и выйдя на обложки и постеры. Большинство же других журналов останавливалось на «вырезных вклейках» (исключая, разве что, героическую владивостокскую «Штучку», где цветной изобразительный ряд, несмотря на дороговизну, преобладал над содержательным.

=ДВР= в своей работе сознательно пытался делать ставку на фотографию авторскую, художественную, не гнушаясь, безусловно, и репортажной. Если кому-то попадался =ДВР4= с полосными фотоиллюстрациями, -- это тот путь, который нам тогда был ближе. Нам крупно повезло: фотографы были полноправными соавторами журнала, а журнал становился соавтором фотографа. Как говорил единственный тогда от Урала до Токио аниматор Александр «Батя» Покромкин: «Моя задача -- испортить =ДВР= хреновым графическим оформлением.»

ВТОРОЕ ВВОДНОЕ СЛОВО

По воспоминаниям о совместной работе в журнале =ДВР=

Перед вами -- первая книга, дающая мало-мальски полное представление о художественной вселенной Михаила Павина, человека ставшего известным в определенных кругах отчасти благодаря, а отчасти вопреки сотрудничеству с журналом =ДВР=. Встреченный редакцией на одном из первых сейшенов в Доме Молодежи, этот человек с ничем не примечательной внешностью пьющего интеллигента навсегда определил изобразительную эстетику этого издания -- да и многих других, наверняка, тоже. Да что там эстетику -- сам стиль жизни 80-х годов во Владивостоке ковался на знаменитом чердаке. А какие споры сопровождали размещение каждой мишкиной фотографии в номере... А скольких мучений стоила добыча каждой фотографии... Сколько чудных открытий сулил каждый поход по обоссанной лестнице на самый верх, где, может быть, тебе откроют дверцу, а может и нет... Облом... Да что там говорить.

Итак, вселенная. Не черно-белая, как фото в паспорт, а с бесчисленными оттенками серого посередине. Вселенная, как велосипед изобретавшаяся экс-механиком ледоколов Дальневосточного Морского Пароходства (кто ж мог знать в то голодное время, что часть пути уже пройдена Мэном Рэем и прочими). Вселенная, открывшаяся нам в крышах и чердаках Миллионки, в бетонной пустоте кинотеатра «Океан» и гостиничном фаллосе «Зуба Мудрости», в знакомых лицах и привычных предметах, в усталом взгляде на осточертевший Совок. Вселенная, слегка сдвинутая иронией и добротой. Мир по Мише.

М.Н.

ТРЕТЬЕ ВВОДНОЕ СЛОВО

По словам самого мастера

<Шепотом.> Понимаешь... Очень плохо у меня с иностранными языками... Не сложилось -- ну очень плохо, можно сказать, что ни одного и не знаю... А родную речь -- и то местами со словарем... Да. очень плохо. Но вот когда я учился в бурсе -- нет, там только офицеры говно, а курсанты, они -- во! -- ну. не все, конечно, но я о тех не говорю... <В сторону> Мистер Глебски, вуд ю лайк ту помолчать... И вот, в бурсе -- группа есть такая, ну, как Седьмой Прохожий, ты только Мх не говори... Пинк Флойд называется, ну, средненькая такая группка... Очень я ее любил. Там у них в альбомчике самом никудышном строчечка есть, ну. в этом, да нет, не в «Энималз»... а это -- Машка, мы сегодня вот их нашли -- то ли коты, то ли кошки, понять не можем. Вот это -- моя, мы ее пометили красненьким -- это Машка... А, это в «Виш Ю В Хиэр» было, вот такая строчечка, да? «Хи олвэйз эйт ин зэ стэйк бар...» А я сегодня с утра очень кушать хочу, понимаешь, в 8.15 проснулся и хочу, и деньги есть, а я этого стэйка никогда не пробовал. Знаешь, есть такой город Ванкувер, один канадский, а второй американский, так вот, ты в канадский не ездий, а поезжай в американский, нет, правда, очень клевый город, злачный такой. Там русские моряки -- знаешь, да? -- в два магазина ходят, там в одном коричневые пакеты, а в другом -- голубые... И в этом городе еще -- стэйк. Вот я сегодня с утра очень кушать хотел, ничего, что немножко пьяный, и деньги же есть. Сегодня же праздник -- какой? -- дядя Коля вчера сказал, что сегодня последний день последней конституции последнего социалистического государства... Я, значит, кушать хочу, а мне много не надо -- вот и плиточка, и сковородочка, надо только кусочек мяса. Вот толщиной сантиметрика в два. Лучше говядины, конечно, они же там в Америке ковбои. <В сторону> Мистер Глебски, вуд ю лайк ту помолчать. Э литл. И, будьте добры, дайте мне папиросу. Или сигарету. Так вот, мы с Глебским в восемь утра пошли этот кусочек мяса искать. Маленький вот такой, но лучше -- замороженный. Его жарить надо -- сначала с одной стороны, потом... Ну, ладно, эт я умею... Мы зашли сначала, здесь рядом, там сидит такая... женщиной я ее не могу назвать, такая... ладно, пусть будет женщина, но не по сексуальному признаку, а по половому -- сидит, фляги считает, может, с молоком, а может -- со спиртом, кто ж ее знает, но я понял, что нам здесь делать как-то нечего. И мы... <В сторону> Мистер Глебски, я вас уже час прошу дать мне сигарету. Или папиросу... Тогда мы пошли в «Бистро». Ну, ты знаешь, «Бистро» -- быстро, вкусно... ну, мы там еще иногда... Заходим с той стороны, и ведь до открытия еще пятнадцать минут, и я спокойно -- кушать я хочу -- вот этот маленький кусочек мяса для стэйка... А там ни одной женщины -- это хорошо, убалтывать не придется, но два таких выходят -- я сам, конечно, не очень мужественный, но два таких... вспомнил, черноволосых юнца... Короче, я смотрю -- Глебски уже в дверях стоит, дворами уйдем, дворы я знаю, а ментам меня брать нельзя -- это ничего... Я тогда когда еще уходил -- табличку перевернул, на которой написано там «Кофе -- 13 копеек» и так далее, чтобы они себя победителями не чувствовали... Вот. Мистер Глебски, вуд ю лайк ту помолчать? И я вас уже третий час прошу дать мне сигарету. Или папиросу. Мы тогда пошли в железнодорожный ресторан -- я кушать хочу, и деньги есть, а нужен-то маленький, вот такой кусочек мяса толщиной в два сантиметра. Там, понятно. очередь, шницеля всякие... Я смотрю, женщина стоит. Ну, женщина, не старая -- и я не молодой. Я ее спрашиваю по-человечески: как, -- говорю, -- стэйк жарить: как я говорю -- на сливочном масле, или как Глебски -- на растительном? А она в сторону так, в сторону, и другая выходит... Ну. из весовой категории до 214 килограмм, а я с такими не могу, я их боюсь -- я же просто кушать хочу. Потом -- дядя Вася какой-то выходит: мужики, говорит, ведите себя прилично, коли уж... А я ему: дядя Вася. а выпить хочешь? Я же кушать только хочу. Вот такой маленький кусочек мяса и нужен для стэйка... Пришлось яйца есть... А ты знаешь историю про то, как я 15 яиц покупал? Нет? Тогда я тебе вот сейчас фотографии показывать начну... Или вот -- логическое завершение: мистер Шпатак... ох, сейчас опять ругаться начну: я вчера совсем вс -- при женщинах материться стал! -- так вот, мистер Шпатак, который такой же фотохудожник, как я... <в сторону> да, мистер Глебски, как я -- аниматор... Вы мне сегодня дадите сигарету? Или папиросу? Так вот, он -- штурман, он в Японии всякие ходит и выставки там свои устраивает -- вот приглашение прислал -- только город забыл указать, а я японского не знаю... Вот такие приглашения всем -- и мне, и брату Ли... Только... Подожди, а ты зачем, зачем приходишь-то? Ну, не чаю же попить? Да и нет чаю... Но вообще -- пятница остается в силе, я к пятнице все сделаю... Ах, не за этим...

(«Вуд Ю Лайк Ту Помолчать?», утренний монолог Михаила Юрьевича Павина, фотохудожника,

=ДВР=, №11, 1990)

Speaking In Tongues Лавка Языков