Speaking In Tongues
Лавка Языков

АЛЕКСАНДР ПЛОТКИН

ФОКУС-ГРУППА

Глава 1.

Зачем ты приехал?

-- Девушка, он без головы.

-- А я то что могу сделать?

-- Напечатайте этот кадр снова.

-- Все вам правильно напечатали.

-- Но я не мог снять человека без головы.

-- Сразу видно, что вы не профессиональный фотограф.

-- Ну, что ей в морду дать? Ни за деньги, ни за что ничего нельзя сделать! А дерут уже как в Америке! Сейчас отдам все назад, пусть вернут деньги.

-- Я ему ничего переделывать не буду. Постоит и сейчас уйдет. Главное, профессионализм. Это все освоено. Дать ему фирменный текст по разработке, пусть поищет, что сказать. За свои деньги нужно бороться. Сейчас уйдет.

-- Здравствуй!

Поздоровавшийся человек лет тридцати пяти, с конским хвостом, с подвижным кончиком белого носа, с рыжеватыми глазами, мясистым розовым лицом, улыбался, как гусь вытягивая и поджимая шею в том смысле, что он -- знакомый, его нужно узнать. Так он это делал как будто принижая себя, чтобы вроде бы как найти правильный подход. От людей все время приходится зависеть, неизвестно, от кого чего ждать.

-- Давно тебя не было видно, -- продолжал человек, взмахивая конским хвостом, торчавшим из аккуратного отверстия в брюках.

-- Я пять лет жил за границей, -- ответил Виктор Стулов.

-- Да я тут тоже полгода в Германии учился, полгода в Финляндии жил. Сейчас я у них пленку куплю и пойдем. Тебе к метро?

Надо же защититься, почувствовать, что я -- тоже человек, не он один за границу ездил.

-- Ты -- Андрей Леферов?

-- Да. Я -- фотограф. У тебя память хорошая.

Десять лет назад, в другую эру, когда в буфете давали познание добра и зла, им случилось вместе работать в одной конторе и как-то один раз разговориться за сигаретой. Был у них какой-то беспричинный интерес друг к другу.

-- Я сейчас еду одного кандидата в президенты фотографировать, -- сказал человек с конским хвостом. Будем его в имидж приводить, учить руками -- ногами двигать. Он, кстати, противник строительства новой железной дороги -- слышал? Сегодня фокус-группа собирается, представители разных слоев населения, оценивать имидж , отбирать жесты, которые им нравятся. А вечером можем встретиться, кофе попить где-нибудь, или пива.

Опять он позволял закрутить себя ненужному человеку.

-- Зачем ты приехал? -- спросил Леферов.

-- Не знаю. Так сразу не скажешь. Почувствовал, что здесь центр событий. Что если я где-то могу быть причастен к миру, к ходу изменений, то это здесь. Для меня жизнь делится на три части: необходимость, ложь или пустяки, и высшие моменты, когда что-то раскрывается, не знаю, как для тебя. Там у меня была хорошая работа, пустяков почти не было, но зато только необходимость, никаких высших моментов. Я пять лет жил так и почувствовал, что в такой жизни нет никакого смысла.

-- Значит, ты приехал за смыслом?

-- Можно сказать и так. Я сделан, в общем, предками, либерально -- прогрессистским девятнадцатым веком, когда ценили профессионализм и ответственность. Знаешь, архитекторы, инженеры, математики. Никакой крикливости во внешности, в поведении. Успех достигается в профессии. Богемность всякую, театр для себя, эстраду, рекламу, полузнание, журналистику очень не люблю. Настоящее все должно быть, серьезное. Там читали все и музыку слушали классическую, и вкус у всех был очень хороший. Но в хорошем вкусе есть и опасность, он ограничивает, дальше него можно и не пойти. Пиджаки, галстуки в крапинку, энергичность, аккуратные стрижки. А то, что я сам внес -- это вот эти экстатические моменты, когда что-то раскрывается. Понимаешь?

-- Ну а чего тут такого.

-- Ну вот. Обморок коммунистический нас тут подпортил, конечно. А теперь -- не знаю, что с этим слоем будет. У него особое отношение к человеку -- нельзя использовать человека, обманывать, лишать его свободы, пользоваться его неосведомленностью. А какие в этом слое женщины! Их сразу можно отличить! У них энергичная приветливая эротика. Горячие скулы, грудь, колени, спина, обычно короткая стрижка, красивые очки. Любой человек сразу видел, что столкнулся с чем-то определенным и четко сформированным! В них суть этого слоя выразилась ярче всего!

-- Нет, я думаю, это неправильно, я имею в виду такое отношение к человеку. Человека можно и нужно обманывать, -- ответил Леферов. Если он, дурак, не умеет собой распоряжаться и готов отдать свое время и деньги, значит, тот, кто может, должен их отнять и использовать. Дураки должны работать. Иначе вообще ничего не будет и общество погибнет!

Они подошли к площади перед одним из больших московских вокзалов. Здесь господствовала геополитическая тематика.

-- Вот понаехали, на всем рынке русской картошки не найдешь, одни узбеки.

-- Мы -- молодая нация, не надо.

Купыла мама коныка, а конык бэз ногы.

Яка ж цыкава играшка, гы-гы, гы-гы, гы-гы.

Украинские загнанные челночницы, с двумя картонными коробками бананов из Эквадора каждая, вдесятером лезли в осевший набок троллейбус.

Супервайзер из Екатеринбурга, не теряя времени, уговаривала двух молодых людей вступить в дружную семью сотрудников американской фирмы, торгующей средством для снижения веса, и доступно впаривала им идею многоступенчатого маркетинга.

-- Купите наш продукт, попробуйте сами, а потом начните продавать его вашим друзьям.

Казаки московского отряда патрулировали в черных формах с черепом на шевроне и нагайками.

Цыганки заволакивали разваливших рот девок обирать за киоск.

На бутылке шведской водки "Абсолют" бумажка с ценой -- 27 тысяч. Рядом точно такая же бутылка. На бумажке написано: "Цена -- 55 тысяч. Настоящая".

Эх, теща моя, дай опохмелиться,

Твоя дочка подо мной плохо шевелится!

Ну а теща мне в ответ: что-то мне не верится,

Под хорошим мужиком и бревно шевелится!

О-па, о-па, Америка -- Европа!

Азия -- Евразия, какое безобразие!

Провоцирующая на избиение девица в стиле Кельвина Клейна. Реклама "Мальборо" на сталинском генеральском доме со статуями.

-- Я к своим друзьям, блин, претензий не имею, хоть он рейвер, хоть металл, хоть рэпер. Две тринадцатилетние девочки на роликах съезжают по лестнице в подземный переход.

Икона "Божья матерь -- прибавление ума". Дарится студентам, учащимся и школьникам к началу учебного года.

-- Володечка, ты домой или в гостечки?

-- Ланн, деечки, до свидания.

-- Больше десяти человек менты не привязываются.

-- За две тысячи бандиты не подымутся.

-- У него очко не замылено.

-- Сколько время -- у еврея, а у нас -- который час.

-- Ельцин, не динамь Лебедя мира!

-- Я ему пропел уже все пластинки.

-- Он завернутый на своих собаках.

-- У него крыша поехала.

-- И флаг вам в руки!

-- Как фишка ляжет.

-- Я по жизни такой.

-- Мне сразу поплохело!

-- А чего они как эти?

-- Не проходим, а подходим! Моментальная лотереечка!

-- Тебе телка нужна?

-- А вы по типу не с нами, что ль? Они по типу стремаются. Типа того. Они как бы так. Вы как бы так, да?

-- Короче -- дело к ночи!

-- Фильтруй базар!

-- Полное чмо!

-- Мечтать не вредно.

-- Он достал нас уже конкретно.

-- Будь попроще, и люди к тебе потянутся.

-- Лучше меньше знать, но больше жить.

-- Сперва накатите водочки.

-- Кто не успел, тот опоздал.

-- Кто к себе не гребет, тому надо руки отрубать.

-- Кто много хочет, тот мало получит.

-- Она ходит в такой полосухе!

-- У нее платье -- просто чума! Туши свет! Я балдею!

-- Чечня -- параша,

Победа будет наша!

Россия -- для русских!

Москва -- для москвичей!

-- Лохи, навороченные, гопота.

-- Какой послушный мужчинка, однако.

-- Я что-то не въехал.

-- Народ не въезжает.

-- Раскрутить, раскрутка, круть, круто, крутой, крутизна; торчать, приторчал, обторчанный; облом, в лом, не обламывай людей, меня ломает с ним идти; прикол, приколол, прикольщик, прикольно; отвязно, отвязанный, отвязаться; оторваться; оттянуться; тусовать, тусня, тусовка, затусован; забей, он на нее забил; заморочки, прибамбасы, прибабахи, пофигист, стеб, стебать, пошел стеб на стеб, стебаться; парево, впаривать; попса, попсовый, тащиться, взять на грудь; отмазки, заморочки,а мне по барабану, аля-улю гони гусей, гнать пургу, ботан, ботаник, ботанка.

-- С нашей стороны -- все, как говорят могильщики.

-- Настоящая инструкция обязательна для безусловного исполнения.

Фирма «Потылиха каннабис»

-- Так за царя, за родину, за веру мы грянем громкое " зиг хайль!"

-- "Высокий блондин, ты в мире не один", "На лазурном берегу я с тобой убегу", "Мальчик хочет в Тамбов, чики -- чики -- чики та".

Сорокалетний мужчина в костюме и галстуке, качая в такт головой, у киоска с кассетами слушает "Любэ": Он сам воевал?

"Комбат -- батяня, батяня -- комбат!

Ты сердце не прятал за спины ребят!

Огонь, батарея! Огонь, батальон!

Команду командует он!

Огонь -- огонь -- огонь -- огонь!"

Смысла нет, ребят убивают, нужно выполнять свой долг. Он так слышит, или я неправильно понял?

-- "Ом", "Птюч", "Интернет", фьючерсный контракт. Транш, оффшор, маржа. Риэлтер, пейджер, лизинг. "Плейбой", визажист, креативщик. Франчайзинг, дезактиватор, холдинг и консалтинг. Шейпинг, реабилитатор, ксерокс, таможенный терминал.

-- Гололедные явления, освоевременивание пенсий, выплатной отдел, недопоступления в бюджет, обналичим и растаможим, пустографки, парторг, припущенная капуста. Господи, сто лет не слышал!

-- "Котекс помнит о вас!", "Девять разных вкусов!", "Попробуйте Зуко!". "Писатель, вызывающий наибольшее отвращение у женщин и девушек!". Его сейчас читают?

Несло сложной по химическому составу вонью.

Шел кратковременный дождь.

Дул ветер. В воздухе носилась идея партии, движения, секты, фирмы, клуба, молодежной субкультуры, финансовой группы, многоступенчатого маркетинга. Это шло формирование гражданского общества.

"Гроб с автоответчиком. Оставьте свой голос вашим близким".

"Гитарный шаман. Даю концерты по всему миру. Есть загранпаспорт. Сниму порчу. Верну мужа. Ищу спонсора и жену -- арийку без цисаферного и путанного прошлого".

-- Сход, развал, компьютерный шиномонтаж.

-- "Дети лохи! Школу в жопу! Я люблю пизду!"

-- "Любые флаги населению. Телефон 1431950".

-- Чакра, астрал, ментал, онтика, архетипика, дискурс, мегамашина, распредметить, инициация, тантра, дао, хасид, зикр, оцерквление, божественный аспект, эгрегор.

Самая несчастная в мире собака.

-- Ну, как тебе все это нравится? -- спросил Леферов.

-- Главное, все по-русски говорят, -- сказал Стулов, жадно оглядываясь.

-- Ты давно прилетел?

-- Два дня назад.

-- Ну тогда -- да.

В метро, опуская в автомат сопливого цвета жетон, Стулов поискал глазами Леферова. Тот, стоя сбоку, о чем-то спорил с милиционером в пуленепробиваемом жилете.

-- Пойдем, пойдем, -- сказал милиционер и повел Леферова в комнату милиции.

-- За что он его? Из-за хвоста, что ли?-- подумал привыкший к правам человека Стулов.

-- Я тебя подожду! -- крикнул он, когда дверь за Леферовым уже закрылась.

Стоя у мраморной колонны, Стулов ждал. Почти сорок лет он жил здесь неподалеку, тысячи раз проходил мимо этой колонны, тысячи раз ставил ногу на грязный мраморный квадрат. Это была его почва. Время можно понимать как свойство объектов оставаться самими собой, претерпевая изменения. Если школьник с портфельчиком в чернилах был все-таки тем же человеком, что и младенец, лежавший в коляске, то имеет смысл фраза "с тех пор прошло десять лет". Есть про кого так считать.

В дверь входили и выходили милиционеры.

Вышел здоровенный бомж с грязным румяным лицом, нечесанными волосами и большим мешком за спиной, придержал дверь, сказал кому-то в комнате: "Спасибо", и пошел к пригородным поездам. Выскочила маленькая заплаканная старушка в платочке и кинулась в сторону как угорелая кошка, мелькая коленками в бумажных чулках в резинку. Стройной тенью вышел негр в черном спортивном костюме и красиво повел к Покровской линии оранжевый баскетбольный мяч, ударяя им об пол.

Подождав около часа, Стулов открыл дверь и вошел. Леферова в комнате не было.

Глава 2.

Тише кричи

То, что Леферова нет, было видно сразу. Пятеро омоновцев и дежурный капитан, сидевший за загородкой, делали свои дела и не обращали на стоявшего у двери Стулова никакого внимания. На деревянной скамейке скучали двое задержанных. Еще один стоял, упираясь в стенку руками и широко расставив ноги. В клетке за решеткой водил руками в воздухе и бормотал обслюнявленный пьяный в мокрых штанах.

-- Нет, а ты в Омске был? -- спросил пьяный. Ни хрена ты нигде не был. А когда я ходил в поход под флагом адмирала Бенбоу, это дело было другое.

Вот зачем пишут книги, в которых ничего нельзя понять, -- разговаривал дежурный капитан с омоновцем. Сын в школе проходит "Герой нашего времени", просит меня объяснить. Я сам там ничего понять не могу. Мне только нравится, как они чеченскую княжну высекли. Вы понимаете, о чем эта книга?

Литературный кружок, -- подумал Стулов.

-- Трудный роман, -- сказал омоновец.

-- Классика. Нужно будет перечитать, -- ответил капитан.

-- У вас был мой товарищ, высокий, с хвостом, -- сказал ближайшему омоновцу Стулов.

-- Сейчас, -- ответил омоновец и повернулся к дежурному. -- Вот, тут гражданин разыскивает. -- Он повернулся обратно к Стулову и указал на капитана. -- К нему подойдите.

-- У вас был задержан мой друг, высокий, рыжеватый, -- сказал Стулов.

-- Как фамилия друга? -- спросил капитан.

-- Леферов.

-- Сейчас посмотрим. -- Он проверил по журналу. -- Нет, не было такого. Не было.

-- А вы из Дипкомбанка? -- вдруг спросил капитан.

-- Нет, -- сказал Стулов.

-- Ну тогда все.

Стулов вышел из комнаты милиции. Люди в метро пошли быстрее. Он повернул направо, прошел несколько шагов, вернулся назад к двери, постоял, его задели плечом, толкнули, развернули, и он двинулся в основном потоке, направлявшемся к электричкам. Люди в потоке несли чемоданы, рюкзаки, ведра, пластиковые пакеты и тянули сумки на колесиках. В узком проходе их плотно сжало, и все пошли медленно и синхронно, как в ритуальной процессии. Над головами носился взад-вперед и кричал потерявший под землей ориентацию воробей. Трансляция передавала рекламу круиза по Нилу. Смысла во всем этом получалось мало. «Зачем я приехал? Завтра же улечу.» Стулов чувствовал, как в него упирается ведро соседа слева и плечо соседа справа. Нужно было из всего этого как-то выбираться. Свернуть из потока было невозможно. Оглядываясь в поисках выхода, Стулов вдруг увидел впереди на эскалаторе здоровенного бомжа с фольклорной шевелюрой и мешком за спиной. Через мешковину ясно проступала фигура человека с поджатыми ногами. Рядом со здоровенным бомжем стоял еще один, поменьше, с щуплым вздрагивающим телом. В этот момент эскалатор остановился. и все, кто на нем стояли, качнулись вперед. Стулов тоже непроизвольно качнулся. Через минуту эскалатор тронулся, и все качнулись назад. Поток, державший Стулова, рассыпался, и он бросился к эскалатору. Они пропали из виду. Дальше был один выход. Стулов пробежал подземный переход, выскочил наверх и увидел бомжей, идущих к электричке. На табло стояло "Балабаново -- 15.55". Бомжи сели. Стулов прыгнул в последнюю дверь последнего вагона. Он прошел между скамейками и увидел их в следующем тамбуре. Мешок с Леферовым стоял рядом. Электричка тронулась. Двери нашего электропоезда открываются автоматически.

-- Ребята, -- сказал Стулов, -- слушайте, продайте мне его. Пятьдесят долларов.

-- А он тебе кто? -- спросил высокий бомж.

-- Пили вместе, -- сказал Стулов, гордясь своим знанием правил игры.

-- Ладно, бери, -- сказал высокий бомж. -- Только тише кричи. А то люди ходят.

-- А что вы должны были с ним сделать? -- спросил Стулов.

-- В реку бросить, когда через мост поедем, -- сказал высокий. Его звали Толик.

-- Но он живой?

-- Живой, живой, -- успокоил маленький, все время дрожавший как будто от холода. Его звали Витька. -- Смотри.

Толик развязал мешок. Стулов заглянул внутрь и чуть не вскрикнул. Лицо его исказилось.

-- Ну что, обратно завязать?

В мешке был кто-то другой, а не Леферов.

-- Ну ты берешь, или нет?

-- Беру, -- сказал Стулов и отдал деньги.

Глава 3.

В тамбуре

Купленый человек стоял, прислонившись в тамбуре, как его поставил Стулов, и молчал. Очевидно, он был одурманен. В глазах у него столбы и перроны двигались в том же ритме, в каком они проезжали за окном.

На вид спасенный был лет сорока, носил костюм и галстук. Из-за округлых холеных щек он выглядел так, как будто очень хорошо позавтракал. Лицо с маленьким подбородком, презрительным ртом и губами бантиком говорило о том, что ему постоянно приходиться обманывать. Он явно считал обман и манипулирование людьми важным и обычным делом. Это дело требовало от него постоянного привычного напряжения, которое выливалось в смесь самодовольства и презрения, в том числе и к самому себе как части процесса, которым он управлял.

Вообще выражения лиц в России так легко читались, были такими явными и так часто менялись, что отвыкший за границей читать по лицам Стулов с ужасом подумал, что у него тоже все написано на лице.

Перед ним был человек его поколения, в отличие от самого Стулова и его друзей, получивший в этой стране все сполна и вовремя, а не бежавший под сорок лет искать счастья на чужбине, очевидно принадлежавший к слою, бывшему у власти прежде и оставшемуся при ней и сейчас. Это из-за тебя, комсомолец, подумал Стулов, Коган спился, а Ананьев попал в психушку. Ему сразу вспомнился не по-еврейски пьяный Коган, полтора часа хохочущий на круглой клумбе возле метро "Арбатская", пропивший не только гениальную математическую логику и китайские шахматы с четырьмя королями, но и свою странную семью. И Сашка Ананьев, опухший после преднизолона, от которого он уже никогда не оправился. Сброшу в реку, -- подумал Стулов. Поезд застучал по мосту. По полу покатилась баночка из-под Спрайта.

В этот момент у спасенного начала расти борода. Его щеки и шея покрылись темными точками, из которых вылезли жесткие черные пеньки, которые быстро превратились в густую трехдневную щетину. Потом пеньки стали волосками. Волоски, удлиняясь и густея, поползли по щекам, и лицо спасенного покрылось блестящей черной бородой. Видимо, действие одурманивающего препарата заканчивалось. На глазах у Стулова лицо спасенного за минуту прошло несколько фаз превращений. Сначала из номенклатурного аппаратчика он превратился в сексуального героя в духе Мики Рурка (это в трехдневной щетине), а затем, когда борода совсем отросла, в либерального дореволюционного адвоката вроде Карабчевского.

Зачем я полез в эту историю? Теперь будет трудно выбраться из страны. Нужно бросить привычку соваться куда не надо. Зачем эта открытость ко всему? Нужно закрыться, защититься. Надо научиться хотеть денег. Это закрывает. Почему я так мало и неохотно хочу денег? Или найти женщину, которая заберет меня всего. Господи, пошли мне именно такую: брюнетку с нежной кожей, длинными ногами и горячими щеками и шеей. Мне почему-то нужна именно такая, другая меня не возьмет. Я почему-то абсолютно точно знаю, какая она должна быть вплоть до ресниц, и того, где у нее на теле теплые и холодные места.

В глазах у спасенного перестали бежать столбы и перроны.

-- В чем дело? -- уверенно спросил он. -- Какие проблемы?

-- В реку тебя несли бросить, -- сказал Стулов.

-- Вот так вот просто?

-- В реку с моста.

-- Возможно. А вы при этом что делали?

-- Купил тебя за пятьдесят долларов.

-- Даже так?

Он тоже узнал, тоже прочитал Стулова.

-- А, -- сказал он, -- интеллигенция прекраснодушная. А демократы -то оказались самой большой дрянью. Ворами и импотентами. Интеллигенты. Ничего от них не осталось, даже партии! Дали им шанс, поверили им, а они все развалили и между собой переругались. И как не было их. Не было как исторического явления. А ведь верили им, думали -- диссиденты, думали -- они чего-то стоят.

-- Это вы целое поколение уничтожили! Не дали научной элите развернуться! Научную революцию прозевали из-за этого! Конкуренции боялись! Математические школы КГБ громило. Душили нас методически, -- закричал Стулов. -- До Верхней Вольты довели! У вас персональный компьютер в концепцию человека не укладывался!

-- Но уложился же, -- сказал спасенный. -- Дали вам возможность. Вам открыли двери. Так где вы? Упустили шанс? Мы в новую цивилизацию войдем, а вы -- нет. Вас не будет. Потому что у нас концепция человека правильная, и поворот России начали мы, и он держится на нас.

-- У вас заводы стоят, -- ответил Стулов. -- И науки не будет. Вам наплевать на страну. Вы погубили вторую в мире научную державу!

-- Эти заводы и должны стоять. Им по пятьдесят лет. И никаких держав не нужно. Есть единый мир. В нем каждый делает то, что он может делать лучше. А наука пока будет в других странах. Мировая наука теперь едина, как в эпоху Возрождения! Молодежь это понимает.

Он помолчал и продолжал:

-- Законы у нас идиотские. Антимонопольного законодательства нет. Я на этом делаю деньги. И буду делать пока не придет умный человек. Вот тогда можно будет работать иначе! Только он не придет. Я их всех знаю. Души у всех пустые. Бандиты и то лучше. У них хоть слово есть. Как вводили после войны демократию в Японии? Там стояли генерал Мак Артур и американские оккупационные войска. Америка давала займы. И американская полиция била палкой по голове, если ты ехал не туда и делал не так. Вот так нужно делать и в России. Нужна американская оккупация.

-- Но Россия же не проиграла войну, -- сказал Стулов.

-- В некотором смысле проиграла, -- ответил собеседник. -- Холодную войну. Военное соревнование.

-- А что означает вся эта история с мешками? -- спросил Стулов.

-- Видимо, попытка военного переворота, -- сказал спасенный.

Он достал из кармана пригласительный билет.

-- Сходите на дискотеку. Это бесплатно. Я -- депутат государственной Думы Василий Федин. Сейчас я еду на заседание. Если хотите, заходите в Думу. Там все будут. Поговорите с Гукасовым. Это вам может быть полезно.

Деньги за свое спасение он так и не отдал.

Глава 4.

День святого Патрика

Добравшись до центра, Стулов увидел, что движение по Садовому кольцу перекрыто. Милиционеры с короткими автоматами стояли цепью, переминаясь с ноги на ногу. На тротуарах неохотно и привычно собирались люди.

Рядом со Стуловым стояла статная еще не старая бабушка в форме дежурной по станции метрополитена: черной юбке, черной жакетке и красной шапочке с эмблемой, державшая за руку трехлетнего внука. В другой руке у нее был круглый регулировочный жезл.

-- Ты понимаешь, куда ты накакал? Ты накакал в джинсы! В Джинсы! Это же уже совсем нельзя, -- плачущим голосом сказала она и поднесла к лицу внука запрещающий жезл. -- Как наше поколение мечтало о них! Как мы их хотели! Как это было важно!

Мальчик не выпуская руки, присел, поднял с земли грязный окурок и выставил в ответ бабушке.

-- Что здесь будет? -- спросил Стулов.

-- Не знаем, -- сказала бабушка.

-- Якобы день святого Патрика, -- сказал мужчина, стоявший рядом. -- Святой -- покровитель Ирландии.

-- А почему милиция с оружием?

-- Неизвестно.

-- Пойдем домой, -- сказала бабушка внуку. -- Все равно штаны надо менять.

С Новинского бульвара шел украинский народный хор в четыре ряда. Поворачиваясь на ходу вправо -- влево, хористы ладно пели "Ой ты, Галю, Галю молодая". Звук пропадал на широкой улице. Вообще рядом с высокими домами Садового кольца шествие казалось жидким, незначительным и скучным, не заполняющим пространства. За хором маршировал оркестр военно-морского флота в парадных формах под флагом и с бунчуками, играя "Прощание славянки". Дальше двигалась колонна хозяев ирландских сеттеров, каждый со своей собакой. Отряд мажореток ДК имени Аркадия Гайдара, ожидая команды, храбро мерз под белыми рейтузиками. За ними посреди проспекта шел рыжий лысый бородатый еврей в клетчатой зеленой шотландской юбке и белых гольфах, играя на волынке. С декорированных зеленью грузовиков раздавали бесплатно ирландское пиво. Видимо, посольство Ирландии наняло всех, кто нашелся и на кого хватило денег.

Повернув с кольца вниз, Стулов спустился до парка имени Павлика Морозова. Здесь был назначен митинг оппозиции.

Часть колонны представляла собой нечто среднее между первомайской демонстрацией, крестным ходом и панихидой. Пожилые мужчины в обедневших костюмах катили на велосипедных колесах красные лозунги. Впереди ехал маленький грузовичок с репродуктором. На нем стоял отрисованный сангиной холст, изображавший православного священника с паникадилом на фоне развевающегося красного флага с серпом и молотом. Пригородного вида крупный мужчина с клубничным носом, из пор которого пробивались волоски, нес на неструганной палке плакатик : "Главный враг России -- комитет уникальных умов при ЦРУ". По сторонам колонны шли охранники. Один, в плащ-палатке и сапогах сурово смотрел по сторонам и покручивал ус, напоминая Жана Марэ в роли Д'Артаньяна. Женщины в круглых шерстяных шапочках, покрытых пухом, стояли с самодельными плакатами, повешенными на веревочке на шею. Плакаты были украшены бумажными цветами и блестками. Прототипом оформления явно служили иконостас, доска почета и новогодняя елка. Лидер с бьющим на душевность парным телом и не по лицу мелкими зубами шел, освещенный софитами, которые несли два телохранителя. В середине колонны шел строем по два отряд в помещичьих синих венгерках, что ли, до бедер. "Белогвардейцы!, -- сказал кто-то рядом. Появился мордатый низкий парень в короткой черной кожаной куртке со свастикой на застежке молнии, вытянул руку вперед и вверх, сказал сам о себе "Очень интересно", и исчез. Вдоль ограды выстроился взвод в маскировочных формах с красным бархатным знаменем. Знамя держал худой плечистый человек лет сорока с костистым длинным лицом, густыми усами, нависшими над круглым бритым подбородком, глубоко посаженными под густые брови глазами. Он стоял в каратистской стойке -- голова подвешена на ниточке, зад подтянут, как будто подошли, -- и -- раз, дали палкой по жопе. Знаменосец вызывал у Стулова симпатию. Он демонстративно нес дух верности, мужественности, готовности к жертвам. Вокруг было три основных мужских типа. Один -- отпето злобный, отечный, с мутью в глазах и горьким запахом изо рта. Второй -- с деликатностью из отдела кадров, аккуратной седой прической, пиджачком, въедливыми глазками. Третий -- с худым лицом, худыми ребрами, решительный, упертый в свое. Этот тип вызывал у Стулова симпатию. Ему вообще нравились худые и вертикаль.

"У нас 120 убитых, у них 27", -- услышал Стулов рядом. "А с крыш стреляли израильские снайперы" -- "И целились по детям", -- "И бейтаровцы"-- "Да, конечно, и эти тоже", -- "А Баркашов -- сионистский агент".

Собеседники сходились, говорили друг другу одно и тоже о вредоносности евреев и, укрепив друг друга в вере, расходились. Потом образовывались новые пары. Рядом разговаривали таким образом повязанная под шапочкой черным платком узкоглазая сладколицая женщина, постно жующая губами, и двадцатипятилетний парень в дешевой нейлоновой куртке, говоривший с тихим профессорским апломбом. С грузовика включили запись.

Вся Россия -- Божия обитель,

Льется по утрам несказанный свет.

Эх, Россия, кто тебя обидел?

Врагам твоим пощады нет.

Мы -- русские, с нами бог!

Мы -- русские, русские не продают!

За Родину последний вздох!

Мы -- русские, русские идут!

Стулов увидел знакомого по ИНИОНу Рогова. Тот выглядел еще большим денди, чем раньше. Гладкие темные волосы были тщательно убраны и причесаны назад до затылка. Две пряди обрамляли куполообразный лоб. Все подкреплялось эспаньолкой и костюмом. Предъявлялась экстравагантная элитарная интеллектуальность. Хранитель высшего знания.

-- Ну, -- сказал он, не здороваясь. -- Ты всегда говорил, что ценишь в жизни моменты, когда раскрывается что-то высшее. Значит, признаешь мистическую основу собственной жизни. Так на чем же все-таки должно строиться общество? На деньгах, которые ты сам ненавидишь? На выгоде? На том, чтобы прививать людям ложные потребности? Или на религиозной основе? Какая модель человека лучше -- потребителя, индивидуалиста и хищника с прямо-таки принудительным эгоизмом, или преданного члена религиозной иерархии?

-- Деньги -- жесткая вещь, но они не тотальны. Они оставляют другие каналы для движения. А религиозная иерархия закрепляет неравенство.

-- Потому что никакого равенства и нет. Есть степени духовного превосходства. Одним доступно откровение, другие должны подчиняться. Так было у всех пророков. Во всех мировых религиях.

-- Человек имеет право на личное общение с богом. И к нему нельзя принуждать.

-- Это иудейско-протестантский индивидуалистический принцип, а православные, мусульмане и католики общаются с богом через церковь! И священника, на котором почиет благодать!

-- Жизнь сложнее. А принуждение вызовет реки крови.

-- Так они и прольются! А ты как думал? Следующий век будет веком религиозных войн. Союз православной и мусульманской теократии будет воевать против либеральной потребительской безбожной гуманистической цивилизации во главе с Америкой. Истина, кстати, только кровью и покупается. Чужой, а если нужно, и своей. Гуманизм полагает, что человеческая жизнь выше религиозных ценностей, а это ересь. За истину можно отдать тысячи жизней, потому что она имеет мистическое значение. А гуманизм -- это пошлый обывательский страх за свою бессмысленную жизнь, выше которой якобы ничего нет. -- И теократия победит, потому что либерализм расслабляет и пытается защититься техникой, а религия воспитывает борцов, готовых к самопожертвованию. Их время близко. А технику они получат. К какой религии ты принадлежишь?

-- Я -- агностик.

-- Ну так о чем мне с тобой разговаривать.

Стулов вышел к реке и увидел обоих бомжей. Толик с мешком за спиной переходил по деревянным сходням без перил на дебаркадер, где строился новый плавучий ресторан. Витька, останавливаясь и оборачиваясь на каждом шагу, шел впереди него. Были те несколько минут после того, как солнце садится за горизонт, когда воздух окрашен розовым цветом от распределенного источника. Вода в реке была розовой и красной. Горели белые фонари и огромные зеленые буквы слова "Хайнекен" на черном доме. Толик стал снимать мешок со спины. "Стойте!" -- крикнул Стулов и побежал к бомжам. Те обернулись и остановились. "Это этот", -- сказал Витька. Толик поставил мешок на сходни.

-- Что, и этого возьмешь?

Удовольствия от умения говорить с ними на одном языке уже не было. Появилось неприятное чувство от того, что они его узнали. Действовать нужно было сразу. Это защищало.

-- Там живой? -- спросил Стулов.

-- Живой-то -- живой, -- сказал Толик и вдруг замолчал. Взгляд ушел внутрь.

-- Ну так. Значит, ты будешь у нас брать, -- сказал Толик после паузы. Он явно хотел встать в какую-то новую позицию.

-- Отдай ты, отдай ты ему за полсотни, -- начал было Витька, но почувствовал, что попал не в струю и замолчал.

-- Пошли туда, -- сказал Толик. Он поднял мешок и перешел на борт ресторана. Стулов поднялся по сходням за ними. На дебаркадере лежали штабеля досок, стояли неструганные козлы и ведра с известкой. Вокруг плескалась розовая вода. Бомжи зашли под навес.

-- Посмотрим, -- сказал Стулов, чтобы не терять ведущего положения.

-- Так, -- сказал Толик. Он развязал мешок. Стулов наклонился и увидел, что человек в мешке дышит. Он протянул пятьдесят долларов.

-- Ага, -- сказал Толик. -- Ладно.

Он солидно кивнул и пошел к сходням. Витька сначала затрусил за ним, но потом сменил ногу раз, другой и, стараясь придать важность походке, пошел, все время меняя ногу.

Второй спасенный был толст и одет в огромного размера кроссовки и светло-зеленый костюм, похожий на спортивный и напоминающий также детские ползунки. Сверху и спереди на его большой голове волос почти не было. На затылке была завязана длинная похожая на мочалку косичка. Глаза светлые и круглые. Кисти рук толстые, отечные. Уши с толстыми мочками детской формы.

-- Вас хотели убить, -- сказал Стулов. -- Я заплатил пятьдесят долларов, чтобы вас мне отдали. Кто вы?

-- Менеджер Союза обществ Красного креста и Красного полумесяца, -- сказал человек, -- меня Олег зовут.

-- Вы политик? Вы знаете, что возможен военный переворот?

-- Я в МЭИ учился, а потом Литературный институт закончил. Я -- детский поэт. У меня стихи печатались. Друзья меня в бизнес потянули. Я сначала не хотел, и не надо мне было. А потом понравилось на Мерседесе ездить с сотовым телефончиком, заглотал приманку общества потребления. Я держу магазинподгузников.

-- Кому нужно вас убивать?

-- Всем. В Красном кресте льготы, освобождение от налогов. Сейчас вся драка вокруг этого. Я-то зачем в нее полез?

-- А кто эти бомжи? -- спросил Стулов.

-- Да какие бомжи! -- с отчаяньем сказал Олег. -- Мой бизнес прикрывало ФСБ. Теперь мне пропажа. Меня все равно убьют.

Он лежал на палубе дебаркадера не шевелясь, как зеленый диван, из которого местами вылезла волосяная набивка.

-- Но ты -- человек! -- сказал Олег, поднимая светлые детские глаза на Стулова.

Деньги он не отдал.

Глава 5.

Троллейбус

Мальчишки, сидевшие лицом к Стулову, обсуждали предстоящее действие.

-- Нет, нормально, скажи? Сейчас подложим карбидик, посмотрим огоньчик.

Интонация была: хорошо у нас с тобой все, брат. Хорошая жизнь. Важно было публично убедить друг друга в этом. Один вынул из кармана бутылочку с широким горлышком из-под альмагеля. В нее были уложены кусочки карбида.

-- Взрывчаточку взяли, не забыли.

Они сошли у моста окружной железной дороги и пошли подниматься на мост, подкладывать карбид на рельсы и ждать, когда пойдет поезд.

Карбид был старая игра из очень давних времен, мальчишки одеты были небогато и разговаривали, изображая житейскую взрослую интонацию послевоенных рабочих бараков.

Человек с узким лицом и тонкими птичьими пальцами взялся за поручень, увидел Стулова и засмеялся.

-- Привет! -- сказал Стулов.

-- Привет, брат. Пора уже писать роман о том, как мы с тобой встречаемся. Он снова засмеялся, скашивая рот, как бы смеясь уже над своим смехом.

Тут ни слова в простоте ожидать не приходилось. Человек вел свою тонкую партию и защищался, как умел. Всякое возможное в перспективе разговора снижение самооценки заранее вычислялось и отсекалось.

-- Пашка, я тебя прежде всего спрошу...

-- Что такое?

-- В городе что-то происходит?

-- А что? Я не знаю.

-- Может начаться военный переворот.

-- Об этом весь день говорят.

-- Ты что-нибудь видел?

-- Нет. Этого и не увидишь. Придешь домой, включишь телевизор, а дело уже сделано.

Стулов понял, что о бомжах он никому рассказывать не будет.

-- Ну как ты вообще живешь? -- спросил он.

-- У меня, брат, десять детей.

-- Вы что, религиозные какие-нибудь?

-- Нет, мы только не делаем абортов.

-- Но есть, как известно, способы предохраняться?

-- Мы решили, пускай у нас будет все, что должно быть.

-- Как же вы выживаете в этих условиях? Чем ты зарабатываешь?

-- По всякому. Сейчас перевожу для немецкого издательства одного теолога.

-- А твоя жена?

-- Плетет кружева.

-- Как же вы все живете?

-- Это моя экзистенция.

Этика -- это место, где можно остановить логику. Нужно было менять тему.

-- Ну а как ты считаешь, люди в целом стали жить лучше или хуже? Куда вообще идет?

Тот и сам был рад упростить разговор.

-- Да этого никто не знает, брат. Скажут по телевизору -- лучше, значит -- лучше, скажут -- хуже, значит хуже. Никто уже на самом деле не помнит, как было. В Москве вроде ничего, в деревне -- ужасно. А когда там было лучше. Мне сейчас выходить. У тебя есть телефон? Я тебе позвоню.

Стулов продиктовал ему номер телефона. Было ясно, что он не позвонит, как никогда не звонил, но взять телефон было зачем-то нужно.

Разговоры заставляли прислушаться.

-- Мне тут в больничку пришлось прилечь, так я там книжку прочитал. До революции Россия производила двадцать четыре процента всего продовольствия в мире. Считается, что, если страна производит менее сорока процентов необходимого ей продовольствия, то она потеряла независимость. А мы производим только двадцать. Так что если с чисто профессиональной точки посмотреть, то американцы хорошо работают. Идет планомерное, тщательно продуманное уничтожение русского народа. А мы только телевизор смотрим и "Московский комсомолец" читаем.

-- Раньше она все в секты какие-то ходила и теперь ходит. Над ней все смеялись, так она теперь ходит, но куда, в какую -- не рассказывает. Она учительницей работает. Главное, раньше мужика у нее не было, так понятно, а теперь -- то есть, так зачем ходить.

-- Получила у бога, чего просила.

-- Сталин сколько-то миллионов убил и дал России толчок на сорок лет. А без этого будет только казино, воровство и взятки.

-- Бабушка! Купи мне кроссовки белые, а то я не крутая!

-- Ну что ты мне говоришь ? Что же мы, всегда будем в метро ездить, в этом говне ? Мы должны подняться! Ну что такое тысяча? Только поесть себе и детям!

-- Раньше мы тут пешком ходили, а теперь кабаки понастроили. Пройдешь пешком туда-сюда -- красота! Но ничего, еще будет наша. Извините, ребята. Русские ребята -- хорошие ребята. Они все поймут. Извините конечно. Извините, если можете. Извините. Ваше дело. Все будет о'кэй. Вот -- "о'кэй". Вот так вот превращаются. Гадость этот о'кэй. Есть хорошие слова -- "Привет", "Здорово". Вот тут техникум был. Гаечки-фигаечки. У нас клуб был "Русич". Чтобы дети были крепкими, здоровыми. А теперь все проценты.

Через проход сидел погашенный рабочий с серым откачанным лицом и большими ушами. Каждый день он относит свою жизнь на завод, а потом несет то, что осталось жене, и она пьет из него то, что ей нужно, и дочка пошла в мать, знает, как удержать мужика. Или жена такая же, измученная абортами и работой? Человек был на пять лет младше Стулов. Стулову часто ошибочно казалось, что люди старше, чем он. Почему этот человек соглашается на такую жизнь с постоянным недосыпанием? Что у него впереди? Был пафос смирения в такой полной до слабости изнеможения отдаче себя. Что-то вроде "Едоков картофеля" Ван Гога. Но Стулов этого не принимал. Это было унижение человека.

-- Простите, сколько вы получаете? -- спросил Стулов

-- Сейчас неплохо дали, -- охотно сказал человек, слабо улыбаясь. -- В этом месяце восемьсот тысяч дали. Дочка, слава богу, уходит от нас. Замуж вышла. Будет с мужем жить в его квартире.

Отъехав пять остановок от Садового кольца, троллейбус оказался в районе крайней духовной запущенности. Здесь не было ни театров, ни церквей, только доска почета у сгоревшего шинного завода. Пассажиры тоже изменились. Люди не знали, что делать со своей жизнью, и, в частности, как распорядиться ближайшими часами. Они ехали и разговаривали как будто им самим это было не нужно. На лицах у взрослых мужчин гуляли улыбки школьников, задумавших шалость. Невозможно было поверить, что это тоже Москва. Если в центре города бросалась в глаза демонстративная серьезность девушек из офисов, все как одна в коротких юбках и длинных зеленых жакетах, тупая угроза широченных джипов, суетня мелочной торговли, мрачная погруженность в себя обедневшей интеллигенции, бойкая лихорадка телевизионщиков и журналистов, присутствие богатых и власть имущих, задававших рамки происходящего, то здесь, был как-будто другой город. Господствовала вялость, отсутствие намерений и формы. Только сексуальные проблески у девушек выглядели как что-то живое и целенаправленное. Бросались в глаза молодые женщины, натягивающие губы на дыры во рту. Денег на то, чтобы привести в порядок зубы, не хватало. Много было регулярно пьющих. Общее настроение сквозило в любой детали пейзажа. Было что-то растерянное в самом пространстве старого еще довоенного заводского района, где жило много людей, потерявших работу.

Стулов обернулся. За ним сидели бомжи. Мешка у них не было.

-- Молодой человек, вы, наверное, за Ельцина голосовать будете? -- Соседке, пожилой женщине давно хотелось заговорить. -- Я из Краснодара. Он нас разорил, всю Кубань. Я вот хочу у вас спросить, как вы думаете. Я -- Алевтина Игнатьевна.

-- Я -- Виктор.

-- Очень приятно. Ну вот. Я на фронт попала санитаркой. А меня операционной медсестрой в госпитале сделали. Потому что я смелая была и крови не боялась. Мне нравилось на операциях работать. А после войны я хотела на врача учиться. А меня вызывают в партком, говорят, будете работать в детдоме для спецконтингента. Я говорю -- как так? Я -- операционная медсестра. А он мне и говорит -- мы вас потому и вызвали. Это дети репрессированных, заключенных. Там нужен человек и добрый, и смелый. Я в этом детдоме пятнадцать лет проработала. Мы им специальность давали и образование. Две врачами стали. И замуж учили выходить. Я им говорила: "Девочки, знайте себе цену. Держитесь так, чтобы тот, кто нужно, сам вас заметил и подошел. А шантрапа чтобы даже не подходила." А за коммунистов тоже голосовать нельзя, чтобы гражданской войны не было.

Стулов оглянулся. Бомжи внимательно слушали.

Глава 6.

Арина Лапина

Красивые лопатки и позвонки могли принадлежать только ей.

-- Ох,-- сказала Арина, -- это ты.

Глаза у нее засветились радостью перспективы. Прошлое, однако, тоже было здесь. Арина четыре раза разводилась.

-- Ты стал другим человеком. А был, прямо скажу, жутким идиотом. Где ты был?

-- Жил шесть лет заграницей.

-- Ну, теперь ты будешь доставать меня тем, что ты иностранец. Пойдем, посидим где-нибудь.

-- Только где-нибудь в спокойном месте, чтобы не стреляли. Я тут нечего не знаю.

-- Да тут вроде везде спокойно. Что ты, наслушался о том, что у нас всех подряд убивают? Я хожу ночью всюду одна. А что делать? Приходиться решать проблему, как выжить и при этом остаться интеллигентным человеком.

К последним словам можно было относиться со всей серьезностью. Арина полностью отвечала за их смысл и платила по всем счетам. Правда, иначе она не могла. Хотя, наверное, могла. Она была художницей.

-- Давай сядем тут, -- сказала Арина.

Окруженное барьерами кафе на пешеходном Арбате называлось "Мишанька". Напрашивались блатные песни, торт с розами и водка.

-- А почему бы и нет? Это тоже наша жизнь.

-- Ты пьешь пиво?

-- Пью. Возьми себе тоже что-нибудь поесть.

-- У меня есть теория, что мужчинам после сорока лет есть не нужно.

-- Этого я совершенно не понимаю. Это тоже самое, что считать калории, соблюдать диету, делать зарядку.

-- А что в этом плохого?

-- То, что глупо так все время заботиться о своем здоровье.

-- Совсем не глупо. Оно, кроме всего прочего, стоит денег.

-- Бездарно и глупо, потому что жить надо, не заботясь об этом, а направляя силы на другое.

-- На духовные интересы?

-- Да. Материальные проблемы нужно каждый раз решать на сегодняшний день, чтобы была еда и тепло, и больше о них не думать.

-- А и то, и то нельзя?

-- Нельзя. Потому что материальные заботы забьют голову, и не будет места для духовных. Это детская иллюзия, что можно делать два дела сразу. Люди устояли против коммунистов, а против денег сломались.

-- А на старости кто должен о тебе заботиться?

-- Не знаю, Когда она будет, тогда это решится.

-- Дикость.

-- А ты, конечно, заботишься о завтрашнем дне. И откладываешь в банке деньги на старость.

-- А ты как птица небесная.

-- Да. Да. Именно так.

Арина втянула его в неожиданный резкий спор, переходивший в открытую злость.

-- Извините, здесь сейчас будет взрыв.

К столику через барьер наклонилась симпатичная тридцатилетняя женщина.

-- Нам уйти?

-- Нет, вы уже не успеете. Сидите здесь.

Ударило на противоположной стороне улицы. Посыпалось стекло. Из подъезда возле кафе "Риони" с довольным видом быстрым шагом вышел двенадцатилетний мальчик и, не оглядываясь, пошел к Смоленской.

-- Это мой сын. Он любит делать взрывы.

Мальчик лучился и источал полное счастье. Женщина, тоже сияя, пошла его догонять.

Арина была ровесница, она была такой же, и Стулов странным образом чувствовал, что их роли в споре можно поменять наоборот -- все, что говорила она, мог бы сказать и он. Это было его второе "я", двойник. Если бы уезжала из России она, а он оставался, она бы сейчас говорила то, что говорил он, а он -- то, что говорила она. Неизвестно только, стала бы она с ним разговаривать или нет. Социальный инстинкт был у нее сильнее. Пока он лежал на диване, не в силах двинуться, она рванула еще в детстве, ушла от родителей, занималась андерграундом, прочно вошла в обойму и родила четырех детей от четырех мужей. В какой-то дальней орбите ходил и он, но крутости не доставало. Теперь, после шести лет заграницы, он был сильнее, и она то резко нападала, то как покладистая девочка искала совета и решения у мужчины.

-- Понимаешь, у меня большие проблемы с моей третьей, с Машей. Она -- классический трудный подросток, Остальным троим я сумела передать то, что у меня было, во всяком случае я так думаю. А с ней мне ничего не удается. Я слишком много на себя взяла. Думала, что справлюсь. А оказывается, что нет.

-- А что она делает?

-- Ей шестнадцать лет и ее ничего не интересует.

-- Она уже решила главную проблему?

-- Да вроде бы да.

-- Я сделал это гораздо позже.

-- Когда кому надо. Не в этом дело. Там нужны жвачки, фенечки, наклейки и дискотека.

-- Но это вроде бы еще не так плохо.

-- Плохо. Это влечет за собой все остальное. Она заглатывает эту так называемую молодежную контркультуру. А она уже давно вся продается на рынке. В результате у нее получается дикая пустота, совершенное незнание, что с собой делать и как себя занять. Я -- за свободу. Им все можно, но я против пустоты. Я не могу выносить ее бесполезное шатание. Мы по крайней мере не знали, что такое проблемы с учебой. Ты как учился?

-- Золотая медаль.

-- У меня тоже.

-- Но ты им устроила веселую жизнь, я тебе скажу. У каждой свой отец. Почему ты их все время выгоняешь?

-- Не знаю. Сама об этом думаю. С последним вышло из-за денег. Пока он их не зарабатывал, он был нормальный человек. Они у нас лежали всегда в коробке. Их все равно никогда не было, и все зарабатывала я. А потом я нашла ему работу на фирме у немцев. Он стал зарабатывать и куда-то их откладывал. Меня это бесило. Не знаю. По-моему, деньги -- это все-таки так просто. Зачем делать из них фетиш?

-- Что же, ты не даешь Маше ходить на дискотеку?

-- Да все я ей даю! У них свободы больше, чем в любой семье. Но я должна за всем следить. Если я не буду за ними следить, то дом развалится. А мне нужно мое время! При этом я со своими знакомствами могла бы зарабатывать много. Но дети, конечно, не виноваты, что у меня шило в жопе, и я хочу делать вещи, за которые никто не платит.

-- Дом всегда строится для детей, -- сказал Стулов. Он держится общими усилиями. Мы этого не проходили. Нам было важнее найти свободу. Но сначала получают содержание. Дом -- это убежище для детей в физическом и духовном плане. Но он держится не запретами, а содержанием. Он наполняется жизнью родителей.

-- А у тебя, извини, есть дети?

-- Нет.

-- Как у тебя все удачно сложилось!

Она зажала его в позицию традиционалиста, а себе оставила безответственную богему.

-- Мне нужно изменить мое отношение к жизни. Я дошла до такого места, где почувствовала, что моя позиция стала тупиком. Жизнь изменяется на каком-то очень глубоком уровне. Иногда я думаю, что же я весь день делала? Сдвигала у себя в мастерской пласты сознания, чтобы прийти к чему-то новому. Из любой точки жизни человек может измениться. В этом его свобода. Он может начать все сначала.

-- Я в это плохо верю. Это, если и могут, то только единицы. Сначала ты, молодой, живешь, себя не понимая. Не знаешь, что тебя ждет в зрелом возрасте. Идешь вслепую, подпадаешь под влияния, ошибаешься, этого не зная, а потом получается, что изменить ничего нельзя. У тебя обязательства и нет уже времени, и приходиться идти до конца не туда, куда хочешь.

Она говорила о человеческом содействии благодати, а он -- об изначальном предопределении.

Стулов почувствовал, что ему радостно с этой маленькой красивой самостоятельной женщиной, тащившей четырех детей и весь воз интеллигентности диссидентского времени, с которого она ничего не хотела отдавать.

-- Арина, -- спросил он, -- а что сейчас делают художники?

Она ощутила прилив тепла в его голосе и улыбнулась. Ей нужна была ласка, и совсем не от каждого она согласилась бы ее принимать.

-- Сейчас есть "правое" искусство -- "интерьерное", и "левое" -- "актуальное". Правое делается для обывателей и новых русских. Оно должно производить впечатление дорогой трудоемкой вещи и не напрягать. Левые делают наоборот. Они стремятся к разрушению обыденного сознания. Живопись маслом сейчас играет примерно ту же роль, что палехские шкатулки. Картин не пишут. Художники устраивают акции и перформансы. Свадьбу со скульптурами на станции "Площадь Революции". Им красили губы, надевали фату и приводили женихов. Или в час пик в метро в вагон заходит девушка с двумя молодыми людьми. Достает старомодный телефонный аппарат, крутит диск и очень громко просит принести ей кофе и бутерброд. На следующей станции в вагон входит официант с подносом. Все отпадают. Так достигается проблематизация культурного пространства. Это субсидируется разными фондами поддержки современного искусства. В галереях резали свиней, брили женщинам пиписьки и рисовали членом, чтобы избавиться от комплексов. Вообще, надо сказать, что от комплексов это избавляет. Как и во всяком деле, тут есть свои идиоты. Кто-то зарабатывает деньги. Кто-то составляет списки, кого считать художником, а кого -- нет, и передает их в министерство культуры. Но это -- искусство. Оно во всяком случае честно отвечает жизни, оно живое. Честный художник может сказать только то, что говорит ему время. Такая работа.

-- А ты сама?

-- Я между правыми и левыми. Я -- вообще маргинал. Мне тут захотелось что-то сделать со временем.

Она показала Стулову часы. Вместо стрелки по циферблату бегал шарик как в детском карманном биллиарде.

-- Тебе не нравится.

-- Нет, почему. Мне кажется, это очень рассудочно и не эмоционально.

-- Ну ясно. Тебе нужно, чтобы было на чем потащиться.

-- Да, я люблю красоту.

-- Я тоже. Но это сейчас неправда. Время переломилось. Что-то происходит. Я даже могу сказать, когда. Время сломалось в 1993 году, когда отпустили цены, и от Детского мира до Калининского проспекта с двух сторон стояли люди и продавали вещи. Ты тут не был и не можешь это понять. До этого все только и говорили о политике. А потом вдруг перестали.

-- Я, знаешь, тоже изменился! Если бы я тут сидел, я бы остался лежать на диване. А там я стал другим человеком.

-- А почему ты говоришь голосом победителя? У кого, интересно ты выиграл? С кем ты играешь? Ты понимаешь, какой у нас Партнер? Ты действительно думаешь, что для себя все решаешь сам?

Это касалось свободы воли и предопределения. Было только неясно, за кого она заступается, за себя или за Партнера.

-- Знаешь, -- сказал Стулов, -- мне не дает покоя один случай. Я купил яйца. Пришли знакомые, мать и дочь, обе работают. И говорят: " Какие красивые яйца! Мы таких не можем себе позволить". Так мне стало обидно. Яйца ведь не такая уж роскошь. Я все-таки значит еще советский человек.

-- А что ты хочешь? Это -- капитализм. Еда стала стоить. Я тебя приглашаю на дискотеку. Там будут какие-то акции. Культурные, политические -- я сама не понимаю, по-моему, уже нет никакой разницы. Пойдем, если хочешь, посмотрим. У меня есть билет.

-- У меня тоже, -- сказал Стулов, доставая билет, который дал ему спасенный депутат Федин.

-- Смотри-ка, -- сказала Арина, -- действительно. Дискотека "Тусуйся или проиграешь". А откуда он у тебя? Их не всем давали. Интересно только, где это все будет. Тебе объяснили? Мне сказали, в каком-то ресторане в Каретном ряду, но я там никогда не была.

Они пошли по Садовому кольцу.

-- Вовка! -- Вдруг крикнула Арина, -- разве это будет здесь?

На афише были перечислены спонсоры и организаторы мероприятия: Ассоциация христианских молодых людей, Институт Гете, Центр "Истина" при правительстве Москвы, московское отделение профсоюза предпринимателей, город Бенне провинция Реджио Эмилия, центр нетрадиционной медицины Даньтян.

-- Там какая-то разборка, охранника убили, -- сказал Аринин знакомый.

-- А, ну, пошли сюда.

Маленький, нарочито придурочного вида солист ансамбля "Манго-манго" пел на мотив "А муж твой далеко в море":

"А повар придумал ужин:

немного крупы перловой,

немного коры дубовой,

немного болотной тины,

немного дорожной пыли.

Солдат не умрет голодный.

А пули летят, пули!

Офицер отдает приказанья.

Солдаты сидят в окопах,

Потому что летят пули."

Двое из "Секции абсолютной любви" расставили на столе большие деревянные шахматы, подожгли и стали в них играть. Девица, одетая в два решета из белых прутьев, вышла, покрутилась и сказала: «Немец, перец, колбаса". Сборная московской мэрии играла в футбол против команды звезд эстрады. Выступали группы "Машина времени", "Ласковый май", "Комбинация", "Свиной творог". По талонам Института Гете наливали бесплатное пиво.

-- Пойдем наверх, -- сказала Арина, -- там дадут поесть на халяву. Туда пустят только тех, кто по билетам.

-- А стоит идти? -- сказал Стулов, не любивший разделения людей на ранги, особенно посредством еды.

-- Ну, раз уж у нас есть билеты, то пошли.

Прошедшие наверх кинулись к бутербродам и курице. Возникла толчея. Журналистка Надя взяла целиком поднос с жареной курятиной и унесла его в угол.

-- Арина! -- крикнула она. -- Идите сюда!

-- Нужно идти, -- сказала Арина. -- Тут зевать нельзя. Я хочу есть.

-- Становитесь вокруг, чтобы больше никто не подходил, -- скомандовала Надя.

-- Здравствуй, дорогой!

-- Красивая девушка! Где взял?

К Арине все время подходили, здоровались и целовались люди, но стоявшего рядом с ней Стулова она с ними не знакомила. Членство в круге было ее владением, которое она пока ему не давала.

-- Кто это? -- спросил Стулов,

-- Я сейчас тебе объясню. Все это на самом деле организовал Вовка на деньги своего друга. Тот такой молодой восточный бизнесмен. Учился на физтехе, потом забил на все болт, занялся бизнесом и страшно разбогател. Ему двадцать семь лет. Это теперь считается много. Наша цивилизация настроена на молодежь. Все, что теперь делается, делается под них. Чтобы прилично выглядеть, нужно держаться как молодой. В общем, нужно быть молодым и уже очень богатым. И многим это прекрасно удалось.

-- А зачем им понадобилась эта акция? Делают кому-то рекламу?

-- А вот этого не знаю, не скажу. Сам у них спроси.

Высоченная девица с лошадиной челюстью в открытом платье под Голливуд танцевала на каблуках под дождем, держа в руках свой пиджак. Многие явно обкурились наркотиком. Вовка в длинном белом плаще до пяток носился по кругу большого радиуса, вращаясь вокруг своей оси и вращая вокруг себя свою подругу. Восточный друг стоял в центре, раздавал бутылки водки "Смирнов" из ящика и спрашивал у всех: "Ну правда, хорошо?" В глазах у каждого периодически загорался вопрос "Что со мной будет дальше?" Чувствовался неясный, но действенный, практический смысл всего этого. Площадка была завалена размокшей от дождя оберточной бумагой.

Тонкая пластичная девушка с круглой головкой гибко танцевала.

-- Красивая девушка, -- сказала Арина. -- Ну, давай, подойди к ней, познакомься.

К ним подбежал Вовка.

-- Извините, -- сказал Стулов, испытывавший неловкость от того, что кроме Арины он не сказал ни с кем ни слова, -- это мероприятие имеет какой-то культурный смысл?

-- Извините, мне сейчас некогда, -- ответил Вовка и полетел дальше по орбите, вращаясь вокруг своей оси и вращая вокруг себя подругу с блестящими глазами. Его собственные глаза были одновременно экстатическими и очень хитрыми.

-- Красивая девушка у Вовки, -- сказала Арина.

-- Кто он?

-- Вовка? А кто его разберет -- то ли художник, то ли еще что-то. Трудно сказать, что он делает. Он, в общем, ищет истинные моменты, щели в тщете и повседневности, через которые на что-то можно действительно повлиять. Как это сейчас называется, я не знаю-- интриган, авантюрист, менеджер, проектировщик социальных ситуаций.

Стулов отошел в туалет -- фургон на колесах, и выходя увидел бомжей на газоне у мокрого куста.

-- Еще возьмешь одного? -- спросил Витька.

Они могли теперь приносить ему кого угодно. Например, своего приятеля, которого уговорили залезть в мешок и изобразить жертву. Или напасть на кого-нибудь и сунуть в мешок, чтобы получить у Стулова выкуп. Но в мешке лежал человек, который мог полететь в реку. Они скорее всего почувствовали, что поймали его за хвост, за который теперь могут тянуть сколько угодно, и будут следить за ним, чтобы получать свои деньги. За ними, наверное, уже никто не стоит и они ведут свой бизнес сами. Если он будет продолжать покупать у них людей, они будут их приносить, Стулов чувствовал себя зажатым и мучительно несвободным. Это было сильнее его, и он знал, что не сможет не купить.

-- Он возьмет, возьмет, ему надо, -- внушительно, победоносно сказал Толик.

Витька ликующе скалился.

Третий спасенный поразил Стулова тем, что выглядел как крестный отец в исполнении Марлона Брандо. Он был в смокинге с бабочкой, с белой холеной кожей и набриолиненной прической.

-- Вы можете мне верить или нет, -- сказал Стулов.

-- Почему? Я вам верю.

-- Почему вас украли?

-- Сегодня на офис Дипкомбанка совершили налет люди в масках с автоматическим оружием. Я -- председатель правления этого банка.

-- Это могла быть милиция?

-- Теперь будем выяснять.

-- Зачем это нужно? -- спросил Стулов.

-- Ну, предположим, у некого банка оказалось больше влияния, чем следует. Значит, нужно его наказать.

-- Вы -- третий человек, которого я спасаю! -- сказал Стулов. -- Двое бомжей приносят мне людей в мешках ! Я вынужден их покупать.

Вас скорее всего используют как подставное лицо, чтобы создать видимость случайного освобождения. Будем это иметь в виду. Если вас интересует мое видение мира, то могу вам рассказать. У меня была идея построить новое общество. Теперь уже ясно, что это не получилось. Я говорил им, нельзя постоянно грабить страну и ничего ей не давать. А просто так, без идеи мне работать неинтересно. На свою жизнь я уже заработал. Куплю себе дом где-нибудь в Ницце, яхту, буду ловить рыбу и прекрасно себя чувствовать.

Стулову он казался высокомерным и хвастливым.

-- Я вас помню, -- сказал Стулов. -- Вы дежурили в Коктебеле на лодочной станции.

-- Было и такое.

Стулов знал его раньше. Его близкий друг учился с этим человеком в школе и даже знал обстоятельства его детства. У них в доме всегда было достаточно еды, но ее жалели. Дадут или не дадут еще поесть, было темой, на которую все время говорили. Отец, химик, был под каблуком у матери и боялся всякой ситуации, где роли не были нормированы и строго определены. Единственное на чем он настаивал до конца, это чтобы дети получили высшее образование. Старший сын любил учиться. Младшего заставляли быть похожим на старшего, и он часто плакал. Несмотря на это, или из-за этого в детских драках он был очень жесток. Став студентом, он вырвался из вечной семейной ситуации «плохого сына». Авторитет перестал для него существовать. Нормы и чужие правила тоже. Они всегда были против него, теперь они стали не для него. Он ушел из института, стал мелким нелегальным дельцом, дружил с боксерами, самбистами. Завел связи с детьми партийной элиты и незаконные дела проворачивал вместе с ними. Это гарантировало безопасность. Когда система старых норм рухнула, он был готов и стал одним из первых, кто старался создать новые. Теперь он спонсировал балет и издательство философской литературы.

Денег он не отдал.

Стулов вернулся к Арине. Через час они отправились домой.

-- Детей мы не разбудим. -- Сказала Арина, когда они подошли к ее дому. -- У меня, правда, какой-то насморк. Можешь остаться переночевать.

Глава 7.

Арина Лапина

-- А почему она на меня нападает? Она хочет, чтобы я была такая же, как она. Ну а я не такая. Ничего не могу сделать. Я -- дура. Необразованная девушка. Я не знаю, что мне делать. Так что, меня теперь за это сжить со свету? Я знаю, что ей на самом деле нужно. Просто у нее нет мужчины.

-- А у тебя есть?

-- Есть. Вовчик.

Дочь Арины Маша поставила чайник. Ей было пятнадцать с половиной лет.

-- Вы все хотите использовать. Для вас быть -- значит иметь профессию. А я хочу просто жить. Я не хочу ничего делать. Жизнь вообще ни для чего. Правда, это трудно. Но нужно курить марихуану. Это помогает и абсолютно не вредно. Через десять лет ее будут курить все или начнут употреблять ЛСД.

-- Не начнут. Следующий век будет веком здоровья и консервативных ценностей. Все будут заниматься спортом и жить только с супругами.

-- А давайте, я вам расскажу какие у нас сейчас есть молодежные движения. Хиппи уже почти нет. Есть панки, но их тоже мало. Они любят грязь, чтобы быть свободными. Еще есть скины и металлисты. Скины бреют голову и ходят в тяжелых ботинках как Маяковский. Это агрессивные. Металлисты -- с мистикой, у них песни про Сатану, а скины -- просто ради агрессии. Еще есть рейверы и рэперы. Рейверы сейчас самые крутые. Они красят волосы в несколько цветов -- оранжевый, зеленый, желтый и носят дорогую специальную одежду: лакированные юбки, разноцветные ботинки. Они мирные, но за богатство. Например, всю неделю делают деньги, а по субботам приходят на дискотеку оторваться. Один мой знакомый, он кстати бывший хиппи, в двадцать два года возил продавать оружие в Сербию. Он теперь очень богатый человек. Дискотеки у них самые дорогие и "кислые", с наркотиками. Это вообще "кислотный" стиль. Приходишь на дискотеку, спрашиваешь: «Где тут салфетки достают?" -- и тебе говорят, у кого купить бумажку с ЛСД. Рэперы тоже миролюбивые. Это такой придурковато-веселый стиль для гопоты, для всяких ребятишек из подворотни. Я с такими не общаюсь. Но они мирные. Носят очень широкие штаны.

-- А если человек вообще без стиля?

-- Это вообще не человек.

-- Получается, что стиль важнее человека.

-- Ну в принципе да. Вы же на улице видите, этот человек одет в таком стиле, у этого тоже есть стиль, а у этого нет стиля. Он просто совок, или гопник, или откуда-нибудь из какой-то дыры приехал.

-- Можно этому не придавать значения.

-- Не знаю. Это само получается. Все равно все на это реагируют. Я, например, стильная девушка.

В это время стеклянные дверцы шкафчика с куклами раскрылись, и оттуда вышла одиннадцатилетняя младшая дочь Арины Аня с большими новыми зубами, держа в руках бело-рыжего кота с розовым носом. Сразу было видно. с какой симпатией она относится ко всякой происходящей рядом жизни.

-- Наша крошка, -- сказала Маша.

-- Подштанники замоскворецкие! -- залихватски крикнула Аня, скашивая глаза. Ей пришла идея пошутить.

-- Дура!

И обе покатились от хохота.

-- Что ты сейчас делала? -- спросил Стулов.

-- Я? -- сказала Аня. -- Не помню. Сначала, кажется, слушала радио, а потом стояла и час смотрела на себя в зеркало и по-моему забылась. А вы хотите намазать вафлю сгущенкой? -- гостеприимно предложила она.

-- Девочка Аня сейчас будет мыть посуду, -- зловеще сказала Маша.

-- Не буду! -- Аня выставила лоб.

-- Ладно, вымойте вместе. Я купил всем пирожные. Сейчас придет ваша мама, и будем пить чай.

Раздался звонок. Маша пошла открывать. В прихожей послышался мужской голос.

-- Кто пришел? -- спросил Стулов.

-- Это Леша, -- сказала Аня. -- Молодой человек нашей старшей сестры Нины. Она сейчас в Париже. Еще одна наша сестра Лена живет у своего папы. Леша был раньше, мне кажется, хиппи и играл в рок группах, а сейчас -- не знаю.

-- Я сейчас могу сказать, что левое искусство разрушительно. -- Леша говорил, подчеркивая слова, опуская ресницы. У него был широкий лоб, широко посаженные серые глаза, коротко стриженные волосы и маленькое колечко в ухе. -- Поэтому футуристы были союзниками фашистов в Италии, а русские авангардисты -- союзниками коммунистов. Это абсолютно не случайно, потому что революция и разрушение заложены в природе их искусства. Я теперь за русскую классическую традицию. Я -- поэт, если можно употреблять о себе это слово, но другого вроде бы как нет. раньше я был в группах, которые устраивали акции. Самая известная называлась "Бутерброд". Нарезали несколько мешков вареной свеклы, разложили ее на полу, получился такой невероятный цвет. От этого цвета пошел весь наш замысел. Потом вынесли раздетого человека и положили на это сверху. Все это делали одетые в белое люди с такими равнодушными лицами. Это очень сильно действовало на публику. Мы сами чувствовали как наше сознание изменяется. Рок тоже сильно изменяет сознание. Когда играешь рок, прямо чувствуешь, как устанавливается энергетическая связь с залом, и идет поток, который тебя несет, -- Леша провел рукой от живота. -- Это очень большая опасность, ты у зрителей отбираешь энергию и используешь. С этим ничего нельзя сделать. Это власть над людьми. Они из тебя делают кумира. Все, кто играет рок, это знают. Мы, когда играли, старались с этим бороться. Но это не удается. Люди сами хотят в это состояние попасть. Тут случилась смешная история с одним моим текстом. Я когда-то раньше занимался музыкой реггей -- это музыкальный стиль секты с Ямайки, психоделический рок.

-- Класс! -- сказала Маша.

-- Ну вот. Я написал для них один текст и мы его играли. Тогда в Москве об этом еще никто особенно не знал. Сам я этим больше заниматься не хочу. А теперь я узнал, что из этого раскручивают новое движение, огромная дискотека, вся одежда, фенечки, целый бизнес, играют мой текст и делают огромные деньги.

-- Реггей -- это класс! -- крикнула Маша и поставила кассету:

"Джа научил растамана

Курить ганджа.

Ганджа вставляет так, что

все все равно".

Маша танцевала, плавно маршируя на месте. Леша барабанил по столу.

-- А, -- сказала, незаметно войдя, Арина, -- ты уже с ними сидишь? Знаешь, как танцуют на дискотеках? Каждый сам по себе в одиночку ловит свой кайф. Музыка жуткая, свет рваными вспышками. Вот так танцуют реггей!

Она тоже замаршировала на месте.

"Ганджа вставляет так, что

все все равно".

Маша почти дотрагивалась до нее рукой. Обе танцевали рядом. Леша барабанил.

-- Так! -- Арина размахнулась и ударила Машу по лицу. -- Я не хочу видеть эти косые взгляды! Почему вы не обедали?

-- Перестань, -- сказал Стулов. -- Она взрослая девушка. Я против. Давайте сядем пить чай.

-- Я не хочу приходить домой и видеть, что на меня косо смотрят!

Маша неуклюже насупилась и ушла из дома.

Но через пятнадцать минут она вернулась, и все сели пить чай.

-- Знаешь, что про тебя спросила Аня? -- сказала Арина. -- Она спросила, а у него есть деньги?

-- А почему ты так решила? -- спросил Стулов. -- Потому что я покупаю пирожные?

-- Не только, -- ответила Аня.

-- Я хочу, чтобы ты съездил со мной по одному делу, -- сказала Арина. Опять я лезу неизвестно зачем неизвестно во что. Приехал с военной делегацией НАТО переводчик Саша Наумов и ушел в какую-то секту, где оживляют мертвых. Я его хорошо знала. Это абсолютно гениальный человек, был тут психиатром, и уехал в Штаты. Там сделал невероятную карьеру и работал в штаб-квартире НАТО в Брюсселе. Приехал в Москву по американскому дипломатическому паспорту и исчез. Написал записку, что уходит в секту и просит не искать. Россия -- это вообще такая вредная привычка, от которой, видимо, трудно избавиться. Все приезжают, и потом не могут уехать. Меня попросили туда сходить, попытаться с ним поговорить. Но одной мне бы идти не хотелось. Хорошо?

-- Ладно. Только я сначала выйду куплю чего-нибудь вкусного.

-- Это очень хорошо.

Стулов стал спускаться по грязной, годами не мытой лестнице. Стоял противный, но обжитый запах старого московского подъезда. На площадке сидели на картонках бомжи. Мешок лежал рядом с ними. Значит, они за ним все время следили.

-- Не прошло и года, -- сказал Витька.

-- Тихо ты, -- сказал Толик. -- Человек от подруги идет. Чего ты шумишь? Правильно?

-- Я устал ждать.

-- Еще одного возьмешь? -- спросил Толик.

Человек в мешке мог полететь в реку.

Стулов отдал деньги.

Четвертым спасенным был маленький крепыш из Чувашии.

-- Чем вы занимаетесь? -- спросил Стулов.

-- Лоббирую в правительстве проект создания безналоговой зоны в Шумерле.

-- Кто хочет вас убить ?

-- Противники налоговых льгот.

Вряд ли они могли где-нибудь соприкоснуться.

Денег чуваш тоже не отдал.

Глава 8.

Арина Лапина

Стулов и Арина вышли из дома.

С бетонного забора, повиснув на руках, осторожно спускала крепкую попу девочка в короткой куртке и шерстяной шапочке. Вяловатая дылда -- подружка, наклонив голову набок, стоя рядом, наблюдала и шепотом торопила. Повозив ногами по забору, девочка решилась прыгнуть, приземлилась на корточки, вскочила и побежала. Подружка, разбрасывая ноги, заспешила за ней. снова сев на корточки, девочка схватила камень и стала им по чему-то лупить. Наконец взорвалось. Ударило. Девочка радостно засмеялась. Подружка длинно улыбалась за компанию.

-- Кто в этой секте? -- спросил Стулов.

-- Я бы даже не сказала, что это именно секта. Скорее движение. Разного рода люди. С одной стороны, молодые, всякие бедные и неприкаянные, бывшие технари, которые для себя что-то ищут. Вообще, люди, потерявшие амплуа. С другой стороны, очень преуспевающие деятели и бизнесмены.

Они доехали до метро Новые Черемушки и поднялись на последний этаж пятиэтажной хрущевки с полужесткой кровлей.

Пальто в четыре слоя висели на вешалке и кучей лежали в ванне. В комнате кто-то истерически кричал. Над дверью на гвозде висели ножницы от дурного глаза.

-- Вы что, хотите снова стать инженерами с тухлыми глазами? Ни один из вас не открыл свой канал энергии! Вы боитесь, что я от вас уйду! А вы не должны бояться! Иначе я от вас уйду, и вы останетесь без подпитки! Плохо вам будет! И мертвые вставать не будут! Вы должны жертвовать энергию, а не вампирствовать!

Не верю, подумал Стулов. Я -- религиозный человек, но не мистик. Он увидел человека с длинными волосами и бородой, на шее у которого висел на цепи большой крест. Все сидели на полу. Запомнился мужчина в островерхой красной лыжной шапочке и футболке с длинными рукавами, беременная женщина с тихим молодым мужем.

-- Это Дар, -- сказала Арина. -- Энергетика у него сумасшедшая.

От человека с крестом действительно било током.

-- Подожди меня тут. Я попробую разыскать Сашу.

Стулов остался в прихожей. Стены были расписаны африканским орнаментом. Из второй комнаты вышел Дима Родин, знакомый по семинарам движения за повышение культуры управления. Дима был в буддистской одежде шафранового и бордового цветов.

-- Движения больше нет. Внешняя, профанная цель состояла как бы в развитии управленческой культуры. Внутренняя, известная узкому кругу, была в том, чтобы породить новое сознание, которое изменит мир, и готовить под него социальные структуры, ставить всюду своих людей, которые его поддержат и примут, и изменят общество. Это был бы новый этап эволюции. Но когда человек с новым сознанием вроде бы появился, то он заявил, что истинным является только индивидуальное, а не социальное действие, и ушел. Так что все не так просто. А здесь в общем-то другое. Цель в том, чтобы изменить сознание и построить мир на отношениях партнерства и взаимопомощи, а не господства и подчинения. Для этого нужно преодолеть пласт протестантской этики, в которой деньги рассматриваются как проявление благодати. Вторая цель -- борьба с технократической мутацией. Современные компьютеры ведут к необратимым изменениям психики. Люди погружаются в виртуальную реальность и становятся иными существами. С оккультной точки зрения в мире идет борьба двух сущностей -- технократической и органической. Третья цель появляется за счет того, что на русском сознании многое не проживалось, и приходиться бороться с коммунизмом, запрещавшим все источники энергии, кроме себя, архаикой и совершенной дикостью новых русских.

-- А кто в этом участвует? -- спросил Стулов.

-- Есть очень сильные люди, -- сказал Дима. -- Посмотри. Сейчас идет трехчасовая медитация.

Он открыл дверь.

-- Это Родик, специалист по операциям с валютой.

Коротко остриженный худой молодой человек в скромном костюме, с острым лицом, в небольших очках производил впечатление скрученной часовой пружины, готовой в любую секунду распрямиться.

-- Это его жена, у нее дом моделей. Между прочим, это я их познакомил. Это -- Алик Штерн, советник президента Калмыкии. Это -- Мохов, менеджер из военно-промышленного комплекса.

В комнате все сидели на полу с полузакрытыми глазами. Мебель была явно привезена из разных квартир. Тлели палочки с благовониями. На стене висел коврик с оленем и бахромой. Стулов вдруг почувствовал, как нелегко ему пришлось бы при столкновении с этими людьми.

-- Слушай, а как они могут преуспеть в этом обществе, если придерживаются принципа партнерства, а не господства и подчинения?

-- Используя двойную мораль. И, кроме того, приобретают здесь дополнительный ресурс личности.

-- А ты тут кто?

-- Я -- помощник Дара.

-- Ты веришь в то, что у него встают мертвые?

-- Да. Просто нужно понять, что такое бывает.

Стулов обернулся. На кухне на спинке стула, поставив ноги на сиденье, сидела девушка.

-- А как совмещаются христианство и буддизм?

-- В сущности это -- одно и тоже.

Девушка разговаривала с худым мужчиной с большим круглым ртом как у миноги.

-- Я не люблю виски, -- говорил мужчина, -- но маленькая бутылочка стоит двести долларов. Значит, в нем что-то есть, и я работаю, чтобы понять его вкус. Ты не знаешь по настоящему мир денег. Ты не понимаешь, что значит оплаченная женщина. Если женщина стоит меньше четырехсот долларов, у меня нет эрекции. С больших денег начинается совсем другая жизнь.

-- Кто это? -- спросил Стулов.

-- Крупный московский компьютерщик. Он живет совсем в другом мире.

-- А что он тут делает?

-- Пока приезжает поговорить. Ты хочешь познакомиться с Агашей? Сейчас я тебя познакомлю. Агаша!

-- Сейчас! -- крикнула девушка.

-- Кто она? -- спросил Стулов.

-- Агафья Серова. Очень сильная женщина, имей ввиду. С демоническим началом. Дочь генерала КГБ. Пришла к нам, чтобы оторваться от своего клана. Она его ненавидит. Клан сидит в ней, но она специально подстраивает ситуации, чтобы вырастить в себе изменения.

Агаша подошла и встала перед Стуловым.

-- Сколько вам лет? -- спросил Стулов.

-- Двадцать один, -- ответила Агаша, вдруг покраснев. -- Я слышала, вам уже про меня рассказали. Интересуетесь спецслужбами? Знаете, что сейчас случилось?

У нее были розовые нежные губы. Она стала много говорить, очевидно опасаясь, что их контакт прервется.

-- Раньше кэгэбэшники интересовались буддистскими и мистическими организациями, чтобы контролировать это все и манипулировать людьми. Их для этого туда засылали. А когда контора распалась, им за это платить перестали.

Стулов предпочел бы другую тему, но это было для нее что-то очень личное, она раскрывалась.

-- И теперь они поняли, что в их жизни ничего другого по-настоящему нет, и стали буддистами. Спецслужбы всегда интересовались оккультизмом, НКВД, например, помогало Рериху организовывать экспедиции.

-- Десять лет назад мы не могли бы с вами встретиться и разговаривать. Лучше было этого не делать. -- Получился его ответ.

-- Знаете, я смотрю на жизнь не как на бой, а скорее как на танец. Люди старше сорока лет редко в состоянии так себя вести. Им надо проигрывать или выигрывать. Мои родители в этом отношении просто воины.

В это время подошла Арина

-- Саши тут нет. Он уехал в Сибирь. Нам пора..

-- Вы торопитесь? -- спросила Агаша.

-- Да, -- сказала Арина.

Стулов почувствовал, что не может ее предать.

-- До свидания, -- сказала Агаша, отходя.

Стулов и Арина покачиваясь, молча стояли в метро.

-- Нет, -- сказала Арина, -- ты веришь в прогресс, и поэтому мы не можем пожениться.

-- Слушай, сестра, ну, может одолжить тебе хоть двести долларов. У тебя такое трудное положение.

-- Да что мне твои двести долларов! Кого они спасут! Я вообще все поняла. Придется изменить мою жизнь. Мир не хочет принимать тебя за талант. И я поняла, что это правильно! Кому нужно твое творчество? Если ты не хочешь знать, что нужно людям, то почему им должно быть интересно, что ты там делаешь? Все происходит только по легко вычислимым запросам покупателя. И так и нужно делать -- точно просчитывать, что он хочет, и нагревать его посильнее на ерунде!

Когда Арина ушла, Стулов постоял на месте и покрутился по сторонам, соображая, куда идти. Арина играла важную роль в его жизни. Они не случайно были вместе. В этот момент из-за столиков, за которыми ели сосиски с кетчупом, к нему подошли бомжи.

-- Думаешь, мы обманываем, -- сужая глаза и пуская в углу рта пену, горячо понес Витька, когда они зашли за фургон. -- Да мы же последние люди, нам за все отвечать! Прибавь хоть долларов пять-десять.

-- Не дам! -- неожиданно резко сказал Стулов. Никого он не ненавидел так, как их.

-- Сам по сколько с каждого имеешь ? -- дрожа начал налезать Витька.

-- Ладно, все. Пятьдесят -- пусть будет пятьдесят, -- сказал Толик.

Они опять как-то изменились. В глазах у Витьки исчезла муть, высохла в углу рта пена, он перестал дрожать, смотрел направленно и цепко. У Толика пропал грязный румянец, появилась выправка и собранность.

-- Идем, -- сказал он Витьке и сразу без перехода протянул руку. -- Познакомимся. Баскаков. Приветствуем вас и в вашем лице вашу службу.

-- Унчиков, -- Витька вытянул свою. -- Пойдемте в ресторан, поговорим как люди. Вы с какой фирмы?

-- С хорошей, -- сказал Стулов, не подавая руки.

-- Ладно. Не хочет как люди -- как хочет.

Пятым спасенным оказался лысый круглощекий музыковед, которого Стулов раньше видел по телевизору.

-- Нет, -- сказал Стулов сразу, -- только не говорите долго, Скажите только, -- кому нужно вас убить?

-- Жене. У меня долги за партию сигарет. Они попали не на тот таможенный пост, их не пропускают. Я могу отдать в счет долга квартиру, но жена не хочет, квартира оформлена на нее. Если меня убьют, с нее не спросят.

Несмотря на ситуацию, Стулов почувствовал отвращение к этой грязной истории.

Спасенный не переставая говорил о том, какой у его жены большой мягкий рот, как из губчатой резины, как она любит есть и готовить, и говорила, говорила, говорила, как будто рот говорил сам по себе, и он не выдержал и ударил ее, а потом пришел мириться, но она поставила условие, что новую квартиру оформят на нее, и он, кретин, согласился.

Он не мог остановиться. Возвращать деньги он и не думал.

Глава 9.

Дума и дом

Стулов вернулся во двор, где прожил тридцать лет. Маленькие девочки, которых он впервые заметил, когда они пошли в школу, выросли и родили новых маленьких девочек, которые тоже уже пошли в школу. Похоже было, что каждый человек в отдельности не имеет значения, а важен лишь сплошной поток людей, который не должен прерываться. Характеры тоже повторялись и встречались снова и снова. Опять, повесив голову, стоял мальчик, а две девчонки, втайне наслаждаясь, повторяли судейским тоном: нет, мы не будем с тобой играть. Отойди от них, -- советовала бабушка, -- они сами к тебе придут. Нет, -- железным голосом повторяли девчонки и ходили по бревну, -- мы никогда не придем и не попросим прощения, и мальчик не мог отойти и стоял с опущенной головой.

Две молоденькие татарки, пылая разгоряченными лицами, шли на вечеринку. В этом микрорайоне жили в основном не интеллигенты и не пролетарии, а некий промежуточный городской слой -- шоферы, продавцы, милиционеры, мелкие чиновники, парикмахеры. Все были налицо. Никто не умер и не уехал. Житейский лысун Володька стоял в тренировочных штанах и пиджаке. Его жена с коровьими глазами вертела на все стороны младенца в одеяльце. Бабки в серых пальто улыбались вокруг, и вроде как не зря стояли. Пенсионеры ходили по старому асфальту, если по одному, то обдумывая смысл после каждого шага, а если вдвоем, то со значительным видом. Еврей с третьего этажа подбежал первым и, не выдержав, сразу спросил: "Так вы тут или там?" Молодые от двадцати до сорока пяти лет копались в машинах.

Двор имел свою психоаналитическую структуру, заставлявшую задуматься о природе мужских союзов. В конце шестидесятых годов в подвале ЖЭК'а открыл секцию культуризма -- сила, стройность, красота -- сотрудник милиции Леша, который давал мальчишкам поиграть с наручниками и рассказывал им, какую косметику он купил в ГУМ'е. У него занимался Алик. В институте Алик ходил в дружину охраны порядка. Закончив институт, он стал комсомольским идеологическим вождем и громил диссидентов. Карьера оборвалась из-за смешанной сексуальной ориентации. Алика понизили до директора химчистки. Половина мужской молодежи двора бывала в его квартире. Некоторые пошли на работу в милицию. Теперь из всего этого сложился бизнес, посредничавший между милицией, муниципальным округом и кавказкой торговлей. Это обеспечивало процветание и порядок во дворе. Здесь не было краж и хулиганства.

Пройдя двор насквозь, Стулов увидел ЖЭК, где столько лет брал книжки по квартплате. Здесь все годилось для инсталляции Кабакова. На покрашенном красной краской пожарном щите висели топор, багор и ведро. Рядом на стенде с картинками дети устраивали пожар, а пожарные тушили. Под стендом стояли четыре стула с откидными сиденьями, передвигавшиеся только все вместе. На них ждали очереди. Справа висели портреты космонавтов. У деревянного белого окошка в стене никого не было. Стулов провел рукой по гладкому крашенному масляной краской наличнику. Его охватила ностальгия. И неизвестно зачем он назвал свой старый адрес и спросил, по какой месяц внесена квартплата.

-- А вы -- Стулов? -- спросила женщина через окошко.

Он ждал любого ответа, кроме такого.

-- Да, -- сказал Стулов.

-- Наконец-то пришли. Как очередник вы получили двухкомнатную квартиру.

-- Я? -- сказал потрясенный Стулов.

-- Кандидаты наук имеют право на дополнительную площадь. Поздравляю. Восемь лет ждали. Но это еще очень быстро.

Стулов вспомнил, что действительно за два года до отъезда встал на очередь на улучшение жилищных условий.

-- Нужно дать вам взятку? -- спросил Стулов, чувствуя как дрожат ноги.

-- Да что вы! -- женщина взмахнула рукой, -- какие взятки! У нас это очень строго. Ну, шампанского принесете, когда въедете. У вас паспорт есть?

-- Нет, -- сказал Стулов.

-- Ничего. Напишите заявление.

В актовом зале пионеры репетировали литературный монтаж. Учительница следила со второго ряда. Мальчик начал, подняв подбородок:

"Мы начинаем наш рассказ

О нашей Родине о нас!"

Начальник паспортного стола был молод, коротко острижен и одет в костюм цвета свекольника.

-- Когда вам нужен паспорт? -- спросил он Стулова.

-- Да желательно сегодня, конечно, -- сказал Стулов, пытаясь изобразить знакомую начальнику интонацию.

-- Заявление не принимайте ! Сегодня только до трех, -- раздался визгливый женский голос из-за стенки.

-- Давайте, давайте, -- сказал начальник, понижая голос и отмахиваясь от стенки.

-- Сколько нужно дать? -- спросил Стулов.

-- Потом, потом, -- сказал начальник.

-- Но примерно -- сколько?

-- Это потом, потом, когда придете.

Стулов вышел и пошел, глядя под ноги, по газонам вокруг Университета. Все это могло оказаться ловушкой. Неизвестно, что его ждало. По каким-нибудь неотмененным законам его могли арестовать как невозвращенца.

-- Здравствуйте еще раз, -- сказал он, осторожно входя в кабинет.

-- Готово, -- сказал начальник, протягивая ему ручку с пером-вставочкой. -- Распишитесь тут в низочке.

Стулов макнул перо в чернильницу и расписался.

-- Все, -- сказал начальник в свекольном костюме.

Стулов взял русский паспорт.

-- А сколько?

-- Сколько хотите, -- начальник отвернулся к окну. -- Это же не мне. Это ей, -- он махнул рукой на стенку.

-- Но вы меня сориентируйте, -- попросил Стулов.

-- Сколько хотите, -- повторил начальник, глядя в окно. -- По своей зарплате.

-- Десять тысяч-- нормально? Этого хватало на шоколадку. Стулов не зря прошел школу с бомжами.

-- Нормально, -- кисло сказал начальник.

У подъезда дома, где Стулов опять был прописан, остановилась машина. Два офицера милиции, гремя сапогами и крича от растерянности, побежали на четвертый этаж. "Где Алик?" "Вот что теперь будет?" Им открыла тихая Аликова жена. "Ну где он? Ваш Шари ударил чужую машину, все бросил и убежал. Вот что теперь?" Шари-- Шарафатом звали одного из симпатичных полноватых мальчиков Алика. "Подождите внизу", -- сказала Аликова жена. Милиционеры ждали у машины. Через пять минут показался Шари. Он растерянно улыбался. Страшно было смотреть на его ноги. Два шага он делал нормально, а вместо каждого третьего пританцовывал и делал три мелких шажка. Его запихали в машину. Интересы милиции Алик тоже понимал.

Продавщицы в магазине исполняли балет -- задирали сиреневые ноги и чесали лодыжки. Район был поражен блохами. Играла музыка:

"Отказала мне два раза,

Не хочу, сказала ты.

Вот такая вот зараза

Девушка моей мечты".

Ночная улица спала. Прохожих уже не было. Только в одном месте у перекрестка собралась особая ночная жизнь. Азербайджанцы сторожили арбузы. Они торговали и жили здесь в самодельной палатке. У них горела электрическая лампочка. Рядом у костра расположились местные алкоголики. Один спал, положив голову женщине на колени. Двое пили из горлышка, закусывая арбузом, взятым у азербайджанцев. Тут же возились, то исчезая в котловане, то снова появляясь под светом прожектора, рабочие, чинившие теплоцентраль.

Теперь, когда у него снова были дом и гражданство, Стулов понял, как крепко он связан с этой страной, которую с полуслова понимал и не понимал одновременно. Где бы он ни был, ось мира проходила здесь. Нужно было хотя бы попробовать что-то сделать. Бомжи, конечно, продолжали за ним следить. Надеяться на то, что они исчезли, было невозможно. Он решил поехать в Думу и поговорить с Гукасовым, о котором рассказывал Федин. Это был журналист, известный расследованием громких дел. Да и сам Федин тоже мог помочь.

У входа в Думу к Стулову подошла полная пожилая женщина.

-- Пикетик хорошенький не хотите организовать? Ваши лозунги скажите, напишем и можем выходить. Мы берем недорого.

Секретарша Федина покраснела под смуглой кожей и засуетилась.

-- Василий Петрович велел вас сразу под белы рученьки.

Коридоры были полны народу. Они спустились в буфет.

-- Наш язык уже почти никто не знает. Эпос "Джангар" мы все читали в русском переводе.

Рассказывая, она все время знакомила Стулова с проходившими мимо людьми. Стулов вставал и пожимал руки.

-- Это Леночка, секретарша Жириновского, это Танечка, секретарь Лукина, это Инна, секретарь Лукьянова.

-- Сейчас президент нашей республики старается возродить буддизм. Преподобный Мун финансировал строительство учебного центра.

Знакомства продолжались.

-- Это сотрудник аппарата Старовойтовой, это из аппарата Семаго.

Стулов вдруг почувствовал, что ранг знакомств снижается. Он делал что-то, что понижало его цену. Или не делал чего-то нужного. Или секретарша сознательно играла на понижение. Он попробовал было ограничиться простым "здравствуйте" с двумя какими-то близнецами с цирковым образованием, но те сами наклонились и схватили его за руки.

-- А теперь поговорите с Павлом Иосифовичем. Он вам много интересного расскажет, -- закончила секретарша и ушла.

Стулов остался за столом с тридцатилетним евреем в мятом костюме с опытным и очень подавленным лицом.

-- Она устроила вам мельницу, сказал Павел. -- Вы -- неопытный в политике человек. Федин не хочет с вами встречаться. А у нее это получается автоматически. Кто она такая? Никто. А ее хозяин -- крупный бизнесмен. Конечно, она старается отыграться на ком попало.

-- А сами вы кто? -- спросил Стулов.

-- Я? -- Павел опытно и беспомощно улыбнулся. -- Я сейчас никто. Был помощником депутата. Делал избирательную кампанию. Сейчас целыми днями слоняюсь по коридору. Жду, когда будет вакансия. Но ее пока нет. Деньги кончились. Жена у меня ушла. Не очень хорошо.

-- Уезжайте отсюда, -- сказал Стулов.

-- Я? Нет. Я люблю политику. Это моя жизнь. Ради нее я все бросил. Я -- профессиональный помощник депутата. Я тут все знаю. Я им еще понадоблюсь. При том, что сам я депутатом никогда не буду. Всегда нужны люди, готовые все отдать за чужую победу.

Гукасов стоял за прилавком и торговал своей книгой. Рядом была посажена женщина с увлекательными ногами.

-- Я хотел бы с вами поговорить, -- начал Стулов.

-- Сначала купи мою книгу, -- сказал Гукасов.

Такой манеры разговаривать Стулов еще не знал.

-- А о чем она?

-- В ней содержится комментарий ко всему происходящему.

Да почему я должен ее покупать? -- подумал Стулов. -- Что они, с ума все посходили?

-- Я потом ее обязательно прочту, -- сказал он. -- Мне нужно поговорить с вами.

-- Купи книгу, -- Гукасов не отступал.

-- Может быть, я зайду к вам в редакцию?

-- Купи мою книгу! -- совсем уже медведем заревел пучеглазый Гукасов. Стулов почувствовал, что с него достаточно, повернулся и пошел в буфет.

-- Как я его, а? -- сказал женщине Гукасов. -- Сначала пусть купит книгу.

-- А кто это? -- спросила женщина.

-- А кто его знает. Хочешь со мной поговорить -- купи книгу.

Больше надеяться было не на что. Нужно было уходить.

Буфетчицы, оставшиеся со времен, когда в здании был Госплан СССР, убирали товар в холодильник, пересчитывали коробки с конфетами, ругали начальство и сочувствовали коммунистам: -- «Ничего! Скоро вернутся наши!»

-- Ну где же его еще встретишь!

Стулова обнял заросший бородой до самых заячьих глаз Васька.

-- Здорово, брат. Я возьму пива.

В углу за столиком улыбались Ольга, Мила и Попеша.

-- В воскресенье у Милки день рождения. И я почему-то думаю, что ты там будешь. Принеси коньяк.

Это была компания веселых технарей, державшихся вместе лет двадцать пять.

-- А что вы тут делаете? -- спросил Стулов.

-- Крутимся как умеем. У Ольги рекламное агентство. А я пробиваю заказ на обналичку из Миннаца.

Были люди, которые хотели его любить. Он все-таки был не один.

-- Я вот чего не могу понять, -- сказал Васька, когда они вышли на улицу. -- Как это они стоят вместе? Вроде бы одно должно другому мешать, если так по здравому смыслу.

Напротив у здания гостиницы Москва стояли вперемежку гаишники, останавливавшие машины, и проститутки, которые тоже их останавливали.

Глава 10.

Ирина Шарахова

Смысл тут состоял в том, чтобы жить практичной жизнью в веселой компании, не задаваясь и не ломая голову над проблемами в полной философской наивности и трезвости. Несмотря на трудные времена, на столе стоял весь стандартный набор из ритуального холодца, салата оливье с майонезом, вареной колбасой и солеными огурцами, селедки, копченой колбасы, салата с рисом и рыбой, жареной курицы и так далее. Этот набор сложился на первой вечеринке и воспроизводился без изменений десять раз в год на дни рождения и советские праздники. Веселая еда, сиденье за столом и куренье на лестничной клетке были частью ритуала. Стулов на правах редкого гостя, иностранца, когда-то своего, проходил "на ура". С этими ребятами он учился играть в преф, а с этими девочками -- целоваться. Половина была знакома еще по матшколе. С ними он играл в КВН.

-- Товарищи, кто к нам приехал!

-- Мила ! Елки -- палки !

-- Витюша!

Милка в черном брючном костюме целовалась и складывала на секретер подарки.

-- Нет, подождите-ка, я не вполне понимаю, почему не у всех нолито?

В одной комнате, заставленной полированной мебелью, все стояло как и должно было стоять. Другая была завалена картонными коробками, пачками бумаги для принтера и чем-то еще. Народу было человек двадцать. Две пары в этой компании поженились и при этом породнились между собой.

-- Мы же ничего не производим! В Тюмени торчит труба с нефтью. Из нее бьет фонтан и капли падают на Москву!

-- А чем ты занимаешься, Мила? -- спросил Стулов.

-- Преподаю в экономическом вузе. Но на жизнь этого не хватает.

-- И чего?

-- Красть в вузе, как ты сам понимаешь, нечего. Но студентам нужны как бы дополнительные занятия с репетитором. Вот этим я и занимаюсь.

-- Ну и они что-нибудь знают?

-- Нет. Но им это и не нужно. Свой диплом они получат.

-- Стулов съел всю селедку! Это международный скандал!

-- Я сейчас еще принесу!

-- Какие-то деньги норвежцы уже дали. Теперь я подыскиваю помещение под офис. Но у них в стортинге тоже самое, что у нас в Думе. Один начальник из одной партии, другой из другой. Один хочет давать деньги, другой не хочет, -- рассказывал Васька.

-- Вася, я не пойму, чем ты все-таки занимаешься? -- спросил Стулов.

-- Он, по-моему, и сам не очень понимает, -- сказала Васькина жена.

Стулов почувствовал, что ему в лопатку уперся чей-то чувствительный и хорошо сформированный сосок. Он оглянулся. К нему наклонилась девушка дет двадцати с тонкими бровями, одетая в маечку без рукавов, короткие штанишки, черные колготки и здоровенные обитые металлом ботинки.

-- Здравствуйте, -- сказал Стулов.

Девушка повернулась и молча ушла.

-- Ты не узнал? -- сказала Мила. -- Это Наташа. Моя дочь.

-- А что она такая?

-- Вот она такая. У нее трудности с общением. Висит по пять часов в Интернете, а с людьми разговаривать не может. Общается через компьютер. И мужчина у нее такой же. Я его знаю.

Стулов подсел к Ольге.

-- Ну ты выглядишь просто замечательно.

-- Да? Как приятно от тебя это слышать.

Ольга как всегда была элегантна. Все ребята, приходившие в компанию, западали первым делом на нее.

-- Получается, что мы каждый день нарушаем законы. Моя, так сказать деятельность, поскольку меня теперь, значит, сделали главным начальником, в этом и состоит. Вот так ходим и не знаем, чем вся эта история в один прекрасный день закончится. Ну, а в общем-то все как-то живут. Я, между прочим, в этом году тридцать тысяч заработала. Это для России неплохо. Ты один там у себя в Америке?

-- Странный народ, я скажу, эти американцы! Дикие какие-то. Приходят на день рождения, приносят коньяк, а за хозяйку дома не пьют.

-- За родителей еще не пили!

-- У меня, понимаешь, проблема. Я подавляю мужа и дочку. Без меня они нормальные люди. Но как только я прихожу, они сидят, ждут моей команды и на все спрашивают разрешения. Просто не знаю, что с этим делать. С тех пор, как я стала начальником, это все очень усилилось. Мне на службе приходится принимать неприятные решения. Я когда пришла, половину народа уволила. Может во мне что-то такое появилось?

-- Мне ты не кажешься такой уж властной.

-- Я тоже так думаю.

-- Нет, мы не работаем на страну. Но капиталы накопятся и будут работать. Деньги правы, а люди -- нет!

-- Слушайте, у всех уже нолито!

-- Ольга, а кто-нибудь остался в прежней профессии? -- спросил Стулов.

-- Только один Попеша. Но они, по-моему, собираются в Америку. Во всяком случае, выиграли в лотерею гринкард. Попеша у нас, можно сказать, герой. Ходил защищать Белый дом.

-- Да, -- сказал Попеша. -- Ходил.

-- Расскажи Витьке.

-- А чего там рассказывать? Пошел и встал.

-- А сейчас бы ты пошел?

-- Это сложный вопрос. Похоже, что все это была инсценировка.

Стулов как-то опять вошел в роль любопытствующего иностранца.

-- Вера, -- расскажи мне тоже про себя, -- сказал Стулов своей бывшей институтской старосте, в доме которой у милой, любившей их всех мамы, они не раз и не два устраивали танцы.

-- Да что рассказывать, Витька. Живу одна с взрослым сыном. Справиться с ним не могу. Ему уже шестнадцать лет. Работала аж с самого распределения в ящике. В девяносто втором году нас стали разгонять. Я даже обрадовалась. Самой раньше уйти духу не хватило. Я пошла работать редактором в журнал "Мир приключений", куда мне всю жизнь хотелось. А там оказалась зарплата такая, что жить на нее нельзя. Я ушла в лифтерши в своем же доме и поступила на курсы бухгалтеров. Думала, что жизнь моя кончилась. А теперь я аудитор. Проверяю бухгалтерскую отчетность. Хожу по лезвию ножа. Найдешь нарушения -- наживешь врага. Не найдешь -- тоже наживешь. Правил нет. Нарушают все. Если не будут нарушать -- завтра все закроются. Хожу и отделяю злокачественные нарушения закона от доброкачественных. Вот на днях Ольгу проверяла.

-- Ну и как?

-- Ну а как ты думаешь?

В комнату вошел сын Попеши, восемнадцатилетний Владик, и на всех посмотрел.

-- Что скажешь, Владик? Что ты смотришь?

-- Не могу понять, как вы все жили в гнусных семидесятых. Это подлое время -- КГБ, стукачи, Сахаров в ссылке, злоупотребления психиатрией. Как вы тогда жили?

-- Это он Буковского прочитал, -- сказал Попеша. -- Ну а мы вот жили.

-- И даже довольно весело, -- сказала его жена.

Стулов опять вспомнил Сашку Ананьева, опухшего от преднизолона, и спившегося Когана, смеющегося на клумбе у метро "Арбатская". «Мало что у нас получилось, -- подумал он. -- Но еще не все кончилось.»

-- Выпьем за друзей! -- сказал Стулов.

-- Смотри, -- сказал Васька, -- не совсем погиб человек. У меня, собственно, нолито. За друзей!

-- За друзей! -- звонко сказала Мила.

Стулов от этого еще больше расстроился. Но ему ловко налила, уловив настроение, полный стакан водки неизвестная женщина, севшая рядом. Налила она так: сначала немного, чтобы он заметил, как бы спрашивая разрешения, потом до половины, тут остановилась, сделала паузу, давая возможность возразить, а потом уже быстро наполнила стакан до краев. Стулов все это видел боковым зрением. Немного подождал, молча взял стакан и выпил.

-- Хоть ты и иностранец, но пьешь хорошо, -- сказала женщина, -- только совсем не пьяней.

-- Что вам налить? -- сказал Стулов, используя предложенный язык.

-- Хочешь посмотреть, как я живу? -- спросила женщина. -- Это на этом же этаже. У меня стулья новые. И вообще квартира очень хорошая. Больше, чем у Милы. Только посидим еще немного, ладно?

-- Ну чего, наверное, надо собираться? -- сказал Васька. -- Ты пойдешь к Ирине, посмотришь квартиру?

Ирина пошла впереди, держа в руке ключи.

-- Прошу вас, -- сказала она, открывая дверь и встав так, что наполовину заслонила собой проход, выпрямившись и улыбаясь. -- Только ботинки сними. Садитесь и ждите.

На низкой кровати лежало розовое атласное одеяло и пышные белые подушки. Стулов откинулся на них. Ирина вошла в красном шелковом халате с черным и фиолетовым кружевом.

-- Уж лег, так совсем ложись. Только усталостью у меня не отговоришься.

Она зажгла кремовый ночник, отошла подальше, чтобы дать себя увидеть, выгнув плечи, сняла халат, постояла перед ним голая, и пройдясь босиком, подала Стулову жестовский поднос с чашкой крепкого чая, чайником, баранками, рубиновым кизиловым вареньем, разноцветным постным сахаром, луговым медом и нарезанным кексом с изюмом. У нее была смуглая кожа, темневшая в складках, в ложбинке на статной спине и вокруг ярких клубничных сосков. Большие гладкие колени блестели. На чайник была надета пестрая баба в красном сарафане с зелеными турецкими огурцами.

-- Я сейчас музыку включу.

Вильнув белым задом, Ирина отошла и включила магнитофон. Пошла музыкальная сказка про богатыря Мойшу -- Степана. "И повела она Мойшу -- Степана в королевскую опочивальню

Мойша, Мойша песню пел,

Королева слушала!

Мойша пел ей про любовь,

Та клубнику кушала!"

-- Расслабься, -- сказала Ирина. -- Может, я тебе и понравлюсь. Может, и для меня у тебя найдется место.

-- Еще заколку вынуть.

На Стулова посыпался дождь диких, черных, густых, кипящих, как бы дымящихся волос.

-- А порадуй-ка меня хорошенько, -- сказал Стулов, сдвигая одеяло и усаживая понятливую Ирину сверху. -- Вот так. Вот так.

И понеслась по зимней дороге тройка, отстреливаясь в упор от волков. Охотник с коричневыми собаками бил на рассвете летящих уток. Два лебедя с красными клювами плавали в голубом пруду. Зимняя деревня, засыпанная снегом, с огоньками в окнах. Большие, не то скифские, не то цыганские землепашные бедра из лесковских мест, из-под Орла, белея взяли темп, меняя цвет, качались, качались, делали свое дело сами, но он все равно им спуску не давал, следил, держал вожжи крепко, плавно, твердо, пока не сдалась, не поняла, что нужно, не бросила всю защиту, не раскрылась и не закончила первая.

"Мойша, Мойша песню пел,

Что охранник побледнел!

Мойша, Мойша на горах

Королеву трах!"

Выйдя от Ирины, Стулов вызвал лифт. На двенадцатом этаже лифт начал медленно останавливаться. На десятом двери раздвинулись и вошли Толик и Витька. Стулов приготовился к смерти.

-- Может прибавишь все-таки? -- спросил Витька.

Лифт пошел вниз.

-- Найдите мне Леферова, -- сказал Стулов, понимая, что прижат к стене. -- Тогда прибавлю.

-- Это какого? -- спросил Толик.

-- С конским хвостом.

-- Этого не можем. Все. Тело выловили у Южного порта.

Витька дрожал, кривился и глаза расплывались.

-- Так прибавишь?

-- Нет!

-- Ну смотри, не обижайся на нас.

Он отдал им пятьдесят долларов. Когда бомжи вышли, Стулов развязал мешок. В нем лежала Арина Лапина.

-- Аринушка! -- сказал Стулов. -- Кто же знал, что так получится?

Глава 11.

Ирина Шарахова

-- Я кассиршей в хозяйственном магазине работаю. Там мы с Милой познакомились, а потом узнали, что соседки, -- рассказывала Ирина. -- Бабушка с дедушкой в Москву из деревни приехали, у них профессий не было, а отец фрезеровщиком работал. Ты бери салат, сам все бери. Денег платят мало, двести пятьдесят тысяч. Я хотела в палатку пойти торговать, но там пристают так, что не отвертишься. Хорошо хоть муж квартиру мне оставил. Ты все время о чем-то думаешь. И почему-то не обо мне. Какие-то у тебя дела. Ну ладно. Ты все время такой. Я сразу увидела. Но меня, я надеюсь, вы слышите? Или, по крайней мере, видите?

-- Ну еще бы.

-- Сейчас я тебе фотографии покажу. Вот смотри. Это мой избранник. Тренер по каратэ. Правда, мы с ним видимся раз в полгода. А это у меня постоянный. Вот мы с ним танцуем. А этот из Милкиной компании. Все клинья под меня подбивает. Видишь, надписал тут: доцент, к.т.н., мастер спорта. Кофе хочешь? Мне хороший кофе подарили.

-- Мам, я кушать хочу, -- вошел жилистый паренек веселой крестьянской породы, с неровными зубами, вырванный с корешками, плавающий в телевизоре, в невесомости между наклейками с Ван Даммом, Шварценеггером и черепашками ниндзя, удивленно разглядывающий самого себя.

Он явно привык к гостям своей матери. Почему-то Стулов почувствовал, что парень еще очень хочет, сам того не зная, чему-то у кого-то научиться. И учить должен был он, Стулов.

-- Он всегда, когда выпьет есть хочет, -- сказала Ирина.

-- Мясного хочу.

-- Ему в армию осенью.

-- Ох, сегодня наши ребята с Митинскими дерутся!

-- Ты знаешь, сколько милиции там?

-- Ну мам, это ж все свои ребята.

-- Давай, отправляйся спать в свою комнату.

Парень послушно вышел.

-- Представляешь, я иду, а со мной рядом такой здоровенный мужик, -- сказала Ирина, улыбаясь. -- Ну, расслабляйтесь. Почему-то на моей кровати все хорошо расслабляются.

Ирина вышла и вернулась в голубом шелковом халате.

«Я все-таки ее хочу», -- подумал Стулов, удивляясь, что так успешно действует почти автоматически.

-- Это что так и будет? -- спросила Ирина.

-- Что?

-- Да я уже давно цветочки считаю на наволочке! О чем ты думаешь? Мне нужно, чтобы мужчина думал обо мне, чтобы чувствовал меня, а так это все ни к чему.

-- Да вроде же все хорошо!

-- Что хорошо? Я ничего не чувствую !

Бомжи сидели на скамейке у подъезда. От него снова зависела жизнь неизвестного, лежавшего в мешке. Это был уже седьмой. Витька держал в кулаке замученную розу с длинным стеблем и две воблы.

-- Розочка, видишь? Ах, пахнет хорошо.

Оба были совершенно пьяны.

-- Да не обижайся! Прибавь ты лучше десять долларов, господи! Мы же людей спасаем !

-- Нет, -- сказал Стулов.

-- Ты какой-то упрямый ! Ну прибавь !

-- Я уже сказал !

-- Тогда не обижайся. Это дело твое. Ты так -- мы так.

Стулов отдал пятьдесят долларов. Он развязал мешок. В нем лежала без сознания дочь Милы Наташа в той же одежде, в какой Стулов ее видел на дне рождения -- в маечке, штанишках и ботинках с обитыми железом носками. У Стулова потемнело в глазах.

-- Она-то тут при чем ? -- спросил он.

Руки сами пошли и сдавили Витькино горло. Витька обвис.

-- Ты руки-то не распускай, -- сказал Толик, поднимая с земли бутылку. -- Не прибавишь десять баксов -- будешь друзей своих покупать.

-- Сволочь, -- сказал Стулов. -- Я здесь живу. Это моя страна.

-- Моя тоже. Не нравится -- уезжай. Строит из себя чего-то.

В первый раз Стулов ощутил подавляющий, идущий из детства забытый страх. Перед ним был не человек, а другое существо. Он состоял не из той же плоти и крови. Стулов оглянулся в поисках помощи. Люди отворачивались, как будто не замечали.

Глава 12.

Пальцы

-- Заходи, заходи, Витя, -- сказал хозяин.

Между полками, стеллажами и столами с книгами разговаривали.

-- А когда, по-твоему, кончился девятнадцатый век и начался двадцатый?

-- Двадцатый век начался с изобретения пулемета. Это первая настоящая массовая технология.

-- Я думаю, с изобретения окопа. Во время англо-бурской войны буры впервые вырыли окопы.

-- В двадцатом веке массовые технологии были под централизованным контролем. В двадцать первом кино, пулемет и компьютер становятся персональными.

-- Конец коммунизма важнее 1917 года. Это конец христианской эры, -- сказал, болезненно морщась, сидевший на диване человек в очках, явно начиная какую-то важную тему.

-- Кто это? -- спросил Стулов.

-- Это крупный философ, Витя.

-- А чем он занимается?

-- Комментирует Марселя Пруста.

-- Возле деревни находится блокпост. На нем стоит взвод с лейтенантом. Солдаты продают чеченцам оружие и покупают у них еду и вино. Другой еды нет. Иногда друг в друга стреляют. Потом опять торгуют. Потом чеченцы приходят к лейтенанту и говорят, отдайте нам Васю, он убил нашего, а то убьем вас всех. Васю отдают, И так далее.

-- Русская литература -- явление имперское. Вместе с империей она умерла.

-- Мы похожи, я думаю, больше всего на какую-нибудь Латинскую Америку, вроде Колумбии. Все в руках гангстерских кланов с частными армиями. Берите, -- хозяйка разносила на подносе бутерброды.

-- Нужен человек, неспособный к напряжению: спокойно работает, немножко ругает правительство, немножко выпивает, немножко развратничает.

-- Цивилизованный рынок начнется через десять лет. Мы за четыре года сделали то, на что другим странам потребовалось пятьдесят.

-- Витя, позволь я тебя познакомлю. -- Стулова представили очень худой и высокой сдержанной девушке, явно умевшей становится профессионально красивой или наоборот незаметной.

-- Я сегодня занята, -- сказала она, -- но если хотите, я вас познакомлю со своей подругой. Она училась на молекулярной биологии, а сейчас танцует стриптиз в "Голден Пэлас".

-- А что она тут делает?

-- То же, что и вы. Пришла запитаться новыми смыслами.

-- У женщин нет языка, чтобы спокойно описывать в литературе свою половую жизнь. Мужчины навязывают нам свои правила игры.

-- Голосовать надо против всех. Это этически выверенная позиция.

-- А ты, наверное, считаешь, что время -- это чистая длительность.

-- Империя имела свой большой стиль. Чем сегодня определяется облик Москвы? Сталинскими зданиями, сталинскими набережными, Университетом. А что строят сейчас? Слабый вариант западной банковской архитектуры.

-- Молодые критики помешались на концептуализме и ничего другого просто не замечают.

Три женщины, сидевшие в углу, обменивались историями.

-- Ей двенадцать лет. Она плохо видит и вблизи, и вдали. Но так не бывает -- у детей или близорукость, или дальнозоркость. На обследовании приборы показывают, что с глазами все нормально. Родители в разводе. Она ночует то у отца, то у матери. Их картины мира настолько различаются, что у нее разъехалось зрение. Я сказала это врачу. Он сказал, что это вполне может быть.

-- Отец у них был крупный советский деятель. После приватизации стал покупать все эти ценные бумаги, играть на бирже. Ничего на себя не тратил. Жил как нищий. Мечтал все оставить трем любимым дочкам. Набил этими бумагами полный сейф. Когда он умер, нотариус вызвал всех троих, прочел им завещание. Когда открыли сейф, оказалось, что эти бумаги ничего не стоят.

-- Он трижды был женат и все три раза на женщинах, у которых не в порядке гинекология. Причем его каждый раз об этом честно предупреждали. Он очень хочет детей, и каждый раз страшные проблемы с ребенком. Он раньше был учителем биологии и очень любил детей. А теперь стал санитарным инспектором по оптовым рынкам, берет взятки, разбогател, и вот так вылезает то, что он в себе убил.

Стулов подошел к хозяину.

-- Мне кажется, жить в России довольно опасно, -- сказал Стулов.

-- Да ничего не будет, Витя. Народ устал. На ближайшие десять лет все так и останется.

-- Давай, давай, Надя!

-- Коронный номер !

-- Сталинские песни, кстати говоря, очень эротичны.

Надя вышла на середину комнаты и запела:

"На Волге широкой, на стрелке далекой

Кого-то гудками зовет пароход.

Под городом Горьким, где ясные зорьки

В рабочем поселке подруга живет."

Стулов вышел из салона.

-- Вы не пробьете талончик?-- спросила женщина, сидевшая сзади. Стулов, не оборачиваясь, поднял руку выше плеча. Женщина вложила ему в руку талон и чуть коснулась пальцем. Руки Стулова уже давно не касался такой палец. Горячий, чуткий, осмысленно нежный. Стараясь не мешать себе делать то, что хочется, Стулов обернулся.

-- Вы хоть обернулись, -- сказала женщина.

Ей было лет двадцать семь. Черные гладкие волосы были подстрижены челкой надо лбом. На щеках горел немосковский смуглый румянец. Белые зубы блестели. Она сидела прямо и весело. Сразу было видно, что ты имеешь дело с чем-то четко определенным, выраженным и точно отшлифованным. Это было то, что убегало, пропадало, было упущено и вернулось.

« Это», -- подумал Стулов и попробовал не спешить.

-- Пробейте талон, а то меня оштрафуют, -- сказала женщина.

-- Я -- Виктор, -- сказал Стулов, повернувшись к компостеру и обратно.

-- Я -- Женя.

-- Давайте пересядем, -- сказала Женя.

Они сели на свободное двойное сиденье.

-- Я приехал из-за границы, и мне дали квартиру.

-- Я работаю программистом.

-- Вы знаете, таких людей, как мы, здесь уже почти нет.

-- Когда вы садились в троллейбус, я тоже подумала, что таких людей уже почти не осталось.

-- Я искал именно такую, -- сказал Стулов.

-- Я тоже.

Стулов подумал, что дома у него нет приличного стула и только один комплект постельного белья. Кроме кровати и пары чашек там вообще ничего не было.

-- Я боюсь вас потерять, -- сказал Стулов.

-- Давайте сходим в ресторан, -- предложила Женя. -- Я была замужем, но неудачно, и полтора года назад развелась.

-- Я женюсь на вас, -- сказал Стулов.

-- Мои родители, -- рассказывала Женя, -- всю жизнь преподавали. Они очень хорошие люди. Они считают, что человека нужно уважать, что нельзя обманывать. Они все время думают о других. А сейчас эпоха строителей империи. Они идут к своей цели, и если нужно, обманывают и убивают. А люди типа моих родителей могут существовать только, когда все уже построено. Поэтому такие люди исчезают.

Стулов чувствовал себя неудобно от того, что знал ее всю. Сидеть рядом было неловко. Они старались не касаться друг друга руками.

Обоим нужен был ритуал. Черный улыбающийся швейцар открыл дверь.

-- Я хочу жюльен, антрекот и салат из крабов, -- сказала Женя.

Официант принес заказ и предложил немедленно расплатиться. Стулов заплатил. Жюльен подали крошечными порциями. Салат был из консервов. Антрекот оказался свиной отбивной.

-- Возьмите еще что-нибудь, -- предложил Стулов.

-- Возьмите мне кампари, кофе и апельсиновый сок.

-- Хорошая мысль.

Половина столиков была занята смешанными русско-иностранными компаниями. Двое американцев без дам, детально изучавших меню, детально взялись за огромные салаты. Три немецкие студентки заказали по стакану воды.

Женю охватило ощущение, что ее вес становится все меньше.

Подошел негр-швейцар.

-- Сейчас начнется концерт. Если вы остаетесь -- тридцать тысяч.

-- Останемся, -- сказала Женя.

Стулов взял два билета. Музыканты с электрогитарами, синтезаторами и барабанами настроили инструменты и монитор.

-- Я хочу киви, -- сказала Женя.

Певица пела на непонятном языке. Стулов боялся, что все это сейчас куда-нибудь исчезнет. Разговаривать не получалось. Господи, откуда она взялась?

-- Пойдемте, -- сказала Женя.

Они вышли на бульвар и остановились. Бомжи стояли в арке дома в стиле модерн. Мешок лежал рядом. Толик приглашающе махнул рукой. Витька дрожал и улыбался. В кармане у Стулова лежали последние пятьдесят долларов, которые были нужны, чтобы купить в круглосуточном универмаге комплект постельного белья и взять такси. Он посмотрел на мешок.

Стулов взял Женю за руку, и они прошли мимо.

Speaking In Tongues Лавка Языков

АЛЕКСАНДР ПЛОТКИН

ФОКУС-ГРУППА

Глава 1.

Зачем ты приехал?

Глава 2.

Тише кричи

Глава 3.

В тамбуре

Глава 4.

День святого Патрика

Глава 5.

Троллейбус

Глава 6.

Арина Лапина

Глава 7.

Арина Лапина

Глава 8.

Арина Лапина

Глава 9.

Дума и дом

Глава 10.

Ирина Шарахова

Глава 11.

Ирина Шарахова

Глава 12.

Пальцы

Speaking In Tongues
Лавка Языков