Когда к Полу вернулась способность двигаться, он первым делом повернулся
в сторону лестницы. Арчин исчезла.
«Может ее здесь никогда и не было? Может все это сон? Перегрелся на
солнце, и теперь у меня галлюцинации от жары и усталости.»
— Что же ты не приглашаешь меня разделить вашу маленькую вечеринку?
— спросил Морис.
«Все пропало, разлетелось на куски, дом рухнул, земля разверзлась и
поглотила меня…»
— Пол, не ожидал я такой встречи от старого друга! Ладно, я все равно
войду.
Морис отклонился назад и отодвинул в сторону оконную раму. Затем, изобразив
на лице обиду, перекинул через подоконник сначала одну толстую ногу, потом
другую.
Волосы у него были всколочены, на лице трехдневная щетина, ботинки
нечищены, а молния на брюках расстегнута на полтора дюйма. Пол отметил
это механически, словно фотоаппарат, пытаясь одновременно разобраться в
вихре проносившихся у него в голове мыслей.
«Дать ему выговориться, успокоить и выпроводить вон? Не получится.
В таком состоянии его бесполезно уговаривать. Как бы всунуть ему лекарство?
Тут полно порошков, склянок и микстур, которые я нанес для себя, но я не
смогу заставить его их проглотить. Нужно его напоить. Отвезти в Чент —
нет, ради всего святого, как можно дальше от этого места. Ему нужно в больницу,
но теперь он расскажет там не только, что у меня когда-то был нервный срыв,
но и то, что видел в моем доме голую пациентку.»
Мир скользил, опрокидывался, вырывался из-под ног.
Лицо блестело от пота так, словно было покрыто маслом. Морис подлетел
к Полу и вцепился в руку.
— Как я рад снова тебя видеть, Пол, — болтал он без умолку. — Я все
думал и думал, как мне тебя найти и отблагодарить за все, что ты для меня
сделал, когда мне было так плохо, но я не знал, где тебя искать, а позавчера
встретил Айрис вместе с Мэг и Берти, и она сказала, что у тебя какие-то
неприятности, и что она живет пока у них, и я подумал, что просто обязан
приехать и выразить свое сочувствие. Привет, привет, а кто эта твоя новая
подружка, а? Это не с ней я видел тебя как-то на танцульках?
Не переставая щебетать, он изобразил какую-то дикую пародию на танцевальную
фигуру, речь его при этом сопровождалась отвратительным хихиканьем. Отшатываясь
и стараясь, чтобы это было не слишком заметно, Пол увидел краем глаза,
что Арчин снова появилась на лестнице. Она успела влезть в платье и босоножки,
решив, очевидно, не тратить время на чулки.
— Играй, моя мышка, ушла кошка домой, танцуй, моя крошка, этот танец
со мной, — голосил Морис, безуспешно пытаясь попасть в мотив песенки «Падает
Лондонский мост». — Удивляюсь я тебе, ты же врач, конечно, конечно, врачи
тоже люди, как и все остальные, верно? — Он подмигнул Полу и легонько толкнул
его локтем под ребро. — Мне было так приятно это узнать — я тебе никогда
не говорил? Это значит, что я смогу справиться с самой тяжелой фазой гораздо
легче. Конечно, конечно, я сейчас на вершине блаженства, и все потому,
что так давно тебя не видел, и так рад, после всего, что… — Он потерял
нить речи, некоторое время беззвучно шлепал губами, потом, наконец, проговорил:
— Ладно, ты собираешься меня знакомить?
— Арчин, это Морис, — выдавил из себя Пол. — Мой лондонский друг. Морис,
Арчин.
— Какое-то сумасшедшее имя, — воскликнул Морис. — Икра — это яйца рыб
длиной в аршин. Арчин — хмммм… Ларчин-марчин. Икра — это яйца рыбных целок
— а вот и неправильно, конечно, я же знаю, что если лососиха идет метать
икру, то она уже потеряла свою вишневую косточку. И я тоже скоро свою потеряю.
— Он засунул пальцы под брючный ремень и уставился на Пола жалобным взглядом.
— Ты… гм… ты, наверно, устал с дороги, — рискнул Пол. — Хочешь выпить?
— Да, я взял напрокат машину в какой-то дурацкой фирме только сегодня
утром в какой-то жуткой дыре, и надо же было так случиться, что этот дурак
на своем «мини» вылез прямо у меня перед носом — ладно, это все должно
быть застраховано, но я ужасно рад, что успел приехать до темноты, потому
что с фарами творится черт знает что, одна вообще разбита, а другая смотрит
на Марс, или на Юпитер, или еще на какую другую планету, черт ее знает.
Я все думал, что надо послать им сигнал морзянкой, сказать привет, это
Морис, но после этой дурацкой аварии, машина как-то странно дребезжит,
когда нажимаешь на тормоз, поэтому я промахнулся на целую милю. Выпить!
Да, нам обязательно надо выпить за встречу. Как мы давно не виделись, Пол.
Я тебя люблю, я тебе когда-нибудь это говорил?
Он начал пританцовывать на месте, слегка приседая и подскакивая так,
словно мышцы его беспорядочно сокращались и не давали конечностям покоя.
Его выпученные глаза перескочили с Пола на молчаливую и напряженную Арчин
и мгновенно вспыхнули злобной ревностью.
— Садись, — предложил Пол, ужаснувшись этому мновенно исчезнувшему
взгляду.
«Хотя…? Не знаю. Возможно, так: это мой шанс поймать Пола одного, без
женщины.»
— Я могу постоять, — сказал Морис. — Я могу поставить. Я могу поставить
все. Вообще все.
Его глаза остановились на Арчин, и усмешка, не успев появиться, тут
же превратилась в наглую ухмылку.
— Насчет выпивки, — спокойно сказал Пол. — У меня есть крепкий эль,
он должен тебе понравиться. Арчин, пойдем, поможешь мне принести стаканы.
Она подчинилась без возражений. И как только за ними закрылась кухонная
дверь, прошептала:
— Пол, он болен?
— Боюсь, что да, — быстро ответил Пол. Он достал небольшую бутылку
со спиртом, плеснул примерно на три пальца в стакан и только потом вылил
туда пиво.
— Зачем ты так делаешь?
— Я не смогу заставить его принять транквилизатор. От этого он опьянеет
— и, может быть, уснет, хотя в таком состоянии, мы рискуем, что он сначала
войдет в совсем буйную фазу.
Пиво вспенилось до краев стакана, и он вылил остаток бутылки в другой
стакан — на всякий случай, для себя.
— Хочешь? — он протянул стакан Арчин. Она отпила глоток, сморщилась
и покачала головой.
— Пол! — окликнула она, когда он уже собирался выходить из кухни. —
Это правда, то что ты сказал? Тебе нельзя… ничего со мной делать? Это не
потому, что ты не хочешь?
— О, мой Бог, — выговорил Пол. — Как ты могла подумать, что я тебя
не хочу?
Она печально улыбнулась и дотронулась до его щеки так легко, что он
едва почувствовал прикосновение ее пальцев.
Морис суетливо мерил шагами гостиную; несколько раскрытых книг валялись
на полу, каминные щипцы были осмотрены и брошены далеко от своего места,
а одна из диванных подушек перевернута.
— Эй, — окликнул его Пол, и он танцующей походкой прискакал за стаканом.
«Я никогда не видел его в таком состоянии. Может он чувствует свою
вину, и это как-то вымещается на всем остальном.»
Морис одним глотком залил себе в горло полный стакан фальшивого пива,
потом высунул язык и облизал с усов оставшуюся там пену.
— Х-ха! — воскликнул он. — Не то что в этих вонючих лондонских посудомойках!
Добрый пинок — как от лягучей лошади. Что значит деревня!
— Еще? — спросил Пол.
«Если пропустить через него три или четыре стакана…»
— Я принесу, — предложила Арчин, протягивая руку за пустым стаканом.
— То же самое, — с нажимом сказал Пол, и она понимающе кивнула.
— Шагай! — Морис облокотился на ручку дивана, но, видимо, счел эту
позу неудобной, потому что снова вскочил на ноги. — У меня для тебя целая
куча новостей, Пол, старый Пол — Полпол, Полопол, хорошее местечко ты себе
нашел, это здорово, что айрисовский старикан устроил вам такой домишко.
Он помер, я слышал, это правда? Неважно, это будет просто идеально для
того, что я тебе придумал, у тебя будет в сто раз больше денег, чем на
этой дурацкой работе, которой ты сейчас занимаешься, ты должен открыть
специальную психиатрическую больницу — вот как она будет называться, СПБ,
стратегическое пиздовое безобразие, тебе нравится? Я сам это придумал,
потому что самое главное для таких людей, как мы с тобой, ты, наверно,
потому и разбежался с Айрис, это то, что у нас никогда не было места, чтобы
привести в порядок рефлексы. — По толстой щеке Мориса поползла слеза, но
поток слов не прекращался ни на секунду, так что Пол даже не был уверен,
переводил ли он дыхание.
— Ты только представь, Пол, беднягу с самого раннего возраста отдают
на растерзание все этим гадским бабам и бабьим сплетням, смотри, пацану
некуда пойти без своей сестры, например, какой-нибудь законник будет думать,
что это что-то вроде респектабельного братства, ты его организуешь, чтобы
заполучить целую кучу привелигированных богатеньких пациентов, которые
заплатят кучу денег, чтобы у тебя лечиться, а значит никакого общественного
надзора, и вообще, это не дурдом, и там можно будет привести в порядок
все эти рефлексы, про которые я говорил, ну, ты понимаешь, всякие там фотографии
хорошеньких телочек с большими сиськами на всех четырех стенах, а обслугу
мы переманим у Майсона, или еще откуда-нибудь, мне один приятель говорил,
что знает парочку таких мест, может тогда и не будет таких проблем, как
у нас с тобой, и ты будешь вполне счастлив со своей толстомясой коровой
Айрис и перестанешь гоняться за мальчишеским типом вроде этой лососевой
целки Арчин.
Он театральным жестом вытянул руку, Арчин отступила назад, при этом
лицо ее подозрительно вытянулось.
— Это уже тысячу лет, я не знаю, почему это не делают в какой-нибудь
Швеции, а может уже и делают, но кто-то же должен заняться и в этой стране,
и может у тебя будут даже мальчики, их пришлют родители, которые захотят
вырастить их так, как считается правильным и гетеро, ну, ты понимаешь,
и никто не узнает, если ты отсортируешь совсем уж безнадежных, а вот и
мое пиво, спасибо.
Пиво вылилось ему в глотку как и в первый раз, без остановки.
— Пол, ты должен это сделать, ты должен помочь мне стать нормальным,
я схожу с ума, помоги мне, начни учить меня прямо сейчас, смотри, как она
похожа на маленького прекрасного мальчика, я…
Морис дернулся, пытаясь схватить Арчин, выронил стакан, который тут
же разлетелся по полу мелкими осколками, а в следующую секунду, после короткого
и совершенно незаметного жеста девушки, недвижно растянулся во весь рост
на полу.
— О, Боже! — ошеломленно проговорил Пол.
— Пол! — голос ее звучал испуганно. — Я…
— Тихо, — скомандовал он и опустился на колено рядом с Морисом. — Что
ты с ним сделала?
— Я… я… — Она с усилием проглотила комок в горле. — Чтобы остановить
его, и все.
«Может, и к лучшему.»
От этой мысли внутри, несмотря на жару, все похолодело. Он взял Мориса
за руку, пульс был на месте — непонятно, что она с ним сделала, но он был
без сознания и не временно, как после боксерского нокаута, а одному Богу
известно, на сколько.
Он поднялся и внимательно посмотрел на ее полудетское лицо, испуганное,
несмотря на всю мощь, на которую она оказалась способна. Не в силах отвести
он нее взгляд и стараясь не наткнуться ни на что по пути, Пол добрался
до телефона и набрал номер Чента.
Ферди Сильва ответил в ту же минуту.
— Ферди, это Пол. Я дома. Пришли ко мне машину. Экстренный случай.
Мой бывший пациент, еще из Лондона, Морис Дукинс, он появился несколько
часов назад в тяжелом маниакальном состоянии… Нет, он — он без сознания.
Я дал ему пива со спиртом, и оно сработало… Да, Арчин здесь. Я скоро ее
привезу.
Он повесил трубку, на лице застыла маска отчаянья.
«Это все, что я могу сделать. Когда ложь про пиво выйдет наружу; тогда
я и буду с этим разбираться. Можно попробовать отослать его завтра в Лондон
к лечащему врачу, пока он не начнет болтать языком. Надо постараться, чтобы
Ферди не упустил его гомосексуальность, подать идею, что все его слова
об Арчин — фантастический бред на почве ревности, все отрицать…»
Он попытался представить разговор с Холинхедом, но не мог вообразить
даже выражение лица главврача, не говоря уже о результатах.
— Пол!
Чуть не плача и спотыкаясь на ходу, Арчин подошла туда, где он все
еще стоял рядом с телефоном.
— Пол, прости, но я так его испугалась! Я все эти месяцы прожила с
сумасшедшими, и я их очень боюсь.
— Все в порядке, — ответил он тускло. — Ты не виновата. Может, это
даже к лучшему.
Она прижалась к нему и уткнулась лицом в грудь. Автоматически, думая
о другом, он поднял левую руку и погладил ее по голове. Она повернулась,
подставляя щеку механическим движениям его пальцев.
Внезапно, без предупреждения, она подтянула к поясу короткий подол
своего желтого платья, схватила его правую руку и изо всех сил конвульсивно
напрягшихся мускулов зажала ее между бедер. Не в силах пошевелиться и освободить
руку, он смотрел на ее зажмуренные глаза, полуоткрытый рот и вслушивался
в частое пульсирующее дыхание.
Сильнее всего его поразила наждачная жесткость волос у нее на лобке.
38
Пол сидел в ординаторской, вороша в пепельнице размочаленные окурки.
Ферди Сильва не предложил ему осмотреть Мориса; более того, он даже продемонстрировал
достойный Мирзы такт и удержался от комментариев по поводу состояния Пола.
После той неожиданной вспышки сексуального неистовства Арчин быстро
поцеловала его в холодные губы, убежала наверх и не показывалась, пока
санитары не погрузили Мориса в машину. Потом она материализовалась опять,
полностью одетая, держа в руках узел с больничным платьем, который, когда
они приехали, зачем-то забрала из машины. Сейчас она была благополучно
водворена в палату.
«Где все уже вдоволь насудачились о том, куда скрипач водил свою сучку.
Ну и черт с ними.»
Более сложное чувство, чем эта мимолетная досада, владело им в сейчас.
Все его тело заполняло вожделение — такое, какого он не испытывал со времен
ранней юности. Словно кожа его обрела собственную память, пальцы вновь
и вновь чувствовали прикосновение жестких волос Арчин.
И только один связный образ в состоянии был проникнуть сквозь плотный
экран чувственного воображения — пучок, похожий на цепочку нервных волокон,
все расходящихся и расходящихся, пока в самой далекой ветви последнее из
них не упиралось в прекрасную и невозможную страну Ллэнро.
Дверь распахнулась. Пол вздрогнул и чуть не выронил остаток сигареты.
— Все в порядке? — сдавленным голосом спросил Пол.
— У него синяк на груди, — сказал Ферди. — Прямо над сердцем. Ты уверен,
что он отключился именно от алкоголя?
— Думаю, да, — сразу отозвался Пол. — У меня в аптечке стояла бутылка
чистого спирта, половину выпил он.
— Значит, ты его не бил, — настаивал Ферди, ровным голосом, даже без
намека на вопрос.
«Машина!»
— Я знаю, как это могло случиться, — воскликнул Пол. — Он приехал на
взятой в прокат машине и что-то говорил про то, как по дороге из Лондона
столкнулся с «мини». Он мог получить травму во время аварии.
— Интересно, — глаза Ферди смотрели куда-то в стену у Пола над головой.
— Он говорит, что когда въехал в ту машину, даже не почувствовал удара.
— Он разговаривает? Ты дал ему что-нибудь? — Пол чуть не выпрыгнул
из кресла.
— Он пришел в себя, пока я его осматривал, — сказал Ферди. — Я не стал
кормить его лекарствами, пока не убедился, что у него нет физических повреждений.
Потом я дал ему снотворное, и теперь он спит, как ребенок.
Пол сник.
— И… и много он говорил, когда пришел в себя? — рискнул он.
— Нет. Но он сказал одну вещь, которая меня сильно насторожила.
— Что?
«Будь что будет.»
— Если напрямую, то он утверждает, что когда вошел, вы с Арчин занимались
любовью. Прости, Пол, но я подумал, что должен тебя предупредить.
— Предупредить! — Пол рассмеялся со всей убедительностью, на которую
был способен. — Спасибо большое, но я ничуть не удивлен. Бедняга мнителен
настолько же, насколько глуп, и уже много лет зафиксирован на мне. Ради
Бога, не принимай его слова всерьез.
— Я и не собирался. К несчастью, он выбрал не самое лучшее время для
визитов. — Ферди помолчал. — Кстати, с Арчин все в порядке?
— Да. Эта прогулка пошла ей на пользу. За все время, пока она здесь,
я ни разу не видел ее такой спокойной.
— Должен сказать, что я здорово волновался, пока ты не позвонил. Боялся,
что все вышло, как в прошлый раз — весь рентгенкабинет лежит штабелями,
и…
— Если ты хочешь что-то сказать, то не тяни.
Ферди глубоко вздохнул.
— Она ведь могла втянуть тебя в компроментирующую ситуацию и без твоего
согласия, верно? Такие вещи очень часто случаются, а потом ворвался этот
твой друг Дукинс…
— Довольно, — рявкнул Пол. — Этого не было, ясно тебе, не было! Я полдня
возил ее по окрестностям, и мы приехали всего за несколько минут до того,
как появился Морис, я готовил ужин на кухне, а Арчин была в ванной. Он
знает мою жену, и его грязный умишко заработал в том же направлении. Это
все. — Он с отсутствующим видом вытер лоб тыльной стороной ладони. — Ладно,
я пойду. Кроме всего прочего, у меня перед домом стоит разбитая машина
из проката, которую скоро будут искать, так что мне еще надо связаться
с полицией. Кстати, я знаю врача, который вел Мориса в Лондоне; я свяжусь
с ним и скажу, что мы завтра привезем ему пациента.
— Завтра воскресенье, — возразил Ферди.
— Знаю. Его может не быть в больнице, но…
— Пол, у нас нет столько свободных шоферов, чтобы возить больных по
воскресеньям в Лондон! Зато есть несколько свободных коек; и, думаю, ничего
страшного не случится, если он побудет здесь, пока не спадет пик, а потом
мы отвезем его домой на поезде или просто отпустим.
«Нет. Это невозможно, оставить Мориса в Ченте, чтобы он поливал грязью
меня и Арчин.»
Пол вскочил на ноги и, сжав кулаки, встал напротив Ферди.
— Я регистратор в этой больнице или ты? Я столько лет возился с этим
человеком или ты? Я настаиваю, чтобы его немедленно перевезли к постоянному
врачу и в ту больницу, в которой он находился раньше.
Ферди тоже поднялся, и его смуглое иберийское лицо посерело. Ответил
он с таким же нажимом:
— А мне случилось сегодня быть здесь дежурным. И я не собираюсь посылать
единственную санитарную машину в Лондон только потому, что тебе этого хочется.
— Тогда мне придется найти того, кто за ним приедет.
— Сколько угодно. — Ферди повернулся на пятках и зашагал к выходу.
— Это, слава Богу, меня не касается.
Ошеломленный Пол остался стоять перед захлопнувшейся дверью. Он никогда
еще не видел этого невозмутимого гвианца в таком бешенстве. Последствия
будут ужасными.
«Он поверил Морису. Он думает, что я лгу и хочу спровадить Мориса подальше,
пока все не вышло наружу. Он напишет все это в отчет. Я погиб, со мной
все кончено. Проклятье, Арчин, как тебе взбрело в голову разгуливать голой
перед этим маньяком?»
Эту мысль смыла волна другой, мучительной фантазии. Когда он пришел
в себя, то с ужасом осознал, что видел только что, как входит в аптеку,
берет шприц, и втыкает Морису в сердце пузырь воздуха, прямо в кровоподтек,
чтобы скрыть след укола.
«Никогда. Что за мерзкая идея. Но если бы Морис…»
Он выскочил из ординаторской, потом из здания так, словно спасался
от гнавшихся за ним мыслей. У «Иголки» он остановился и на последние деньги,
оставшиеся после того, как он поддался импульсу приодеть Арчин, купил бутылку
водки.
Дома его теперь преследовало видение не Айрис, а Арчин. Запах, который
она принесла из ванной вместе с теплом своей кожи, следовал за ним, куда
бы он ни вошел; тень, мелькавшую в углу, он принимал за Арчин, и тут же
воображение наполняло руку твердостью ее мускулов и гладкостью кожи.
Безнадежно напившись, он очнулся в четыре утра и обнаружил, что хриплым
шепотом умоляет Арчин довершить начатое, сжать железные пальчики на шее
Мориса, вытряхнуть из него дух, так чтобы они могли без помех соединиться
на полу рядом с его телом.
39
В понедельник утром, изо всех сил стараясь скрыть, каких душевных мук
стоил ему приход на работу, он первым делом постучал в кабинет Холинхеда.
— Да, — сказал главврач, поднимая глаза от бумаг. — А, это вы, Фидлер.
Я уже собирался за вами посылать. Садитесь. Говорите сначала, что вы хотели.
Слова отказывались произноситься, и он усилием воли выталкивал их из
онемевшего рта.
— Сэр, я много думал над тем, что вы сказали мне в субботу утром —
насчет Арчин — и пришел к заключению, что вы правы, лучше будет, если доктор
Радж возьмет ее на себя.
— Вы несколько опоздали, Фидлер, — мрачно произнес Холинхед. — У меня
в руках отчет об осмотре этого человека, Мориса Дукинса, и я считаю, что
говорить больше не о чем. Вы допустили вопиющее нарушение профессиональной
этики, и у меня нет другого выхода, кроме как отстранить вас от занимаемой
должности и сообщить о вашем поведении в Главный Медицинский Совет.
— Неужели вы верите обвинениям психопата?!
— Если вы приняли Мориса Дукинса за душевнобольного, то ваша некомпетентность
столь полна, что я удивляюсь, как вам удалось ввести меня в заблуждение
при приеме на работу. И сейчас, и весь вчерашний день, и несомненно тогда,
когда, ошибочно оценив его состояние, вы решили, что сможете легко от него
избавиться, он полностью владеет своим сознанием. — Холинхед с шумом перелистал
бумаги на столе. — Доктор Сильва уверил меня, что в этом нет никаких сомнений.
Пол закричал.
В воскресенье он с большим трудом дозвонился до своего бывшего лондонского
коллеги и сообщил ему, что Морис Дункинс в Ченте, и что его необходимо
как можно скорее доставить лечащему врачу.
— Простите, старина, — ответил голос на другом конце провода, — не
стоит. Не имеет смысла. Я завтра переезжаю в Эдинбург, Чарли эмигрирует
в Америку, а больше никто не знает о его болезни. Кроме вас, естественно.
Я перешлю вам последние записи, но это все, что я могу сделать.
— Бога ради…
— С ним не будет особых проблем, приятель. Болтлив, конечно, особенно
в маниакальной фазе. Вы еще услышите массу грязных слухов, которые он разнес
обо мне по всей округе. Для него это что-то вроде лести — реакция на наших
сестер-монашек, — но поначалу все почему-то верят.
Пол швырнул телефон в стену, и тот разлетелся на мелкие куски.
В конце концов, он постановил забыть вообще об этом деле, решил, что
будет отбиваться от обвинений Холинхеда тогда, когда они появятся, и занялся
обычной работой, словно ничего не произошло. Вошел Олифант с бумагами из
санитарного отдела и с размаху опустил всю кипу ему на стол.
— Доброе утро, док, — жизнерадостно провозгласил он. — Надеюсь, нашли
в субботу укромный уголок? Много слышал от нашего шофера. Ах вы старый
греховодник! — Он игриво ткнул Пола кулаком в ребро и вышел.
— Должна вас поздравить, доктор, — сказала старшая сестра Тородей.
— Конечно, это трудно назвать научной методикой, но если учесть диагноз,
Арчин нуждалась именно в этом. Если дело пойдет такими темпами, мы выпишем
ее не позже, чем через неделю.
— Не ожидал, что вы так буквально воспримете мои слова о терапевтическом
значении оргазма, — пробубнил Элсоп. — Однако, как говорится, чтобы узнать
вкус пудинга… Это весьма серьезный вклад в психотерапию, вполне достойный
статьи в БМБ. Если предполагаете указывать мое имя как соавтора, делайте
это без колебаний. Я намерен использовать вашу методику при первой же возможности.
— Смело, — одобрил Мирза. — Я и сам об этом думал, да кишка была тонка.
Ну и, конечно, трудно найти подходящую пациентку. Но с Арчин мы только
что разобрались, прямо в мужской палате, она идет навстречу с огромным
удовольствием. Девчонка вернула к жизни половину здешних мужчин. У нее
просто фантастическая выносливость! Насколько же бедняжка изголовалась
— она пропустила четез себя уже не меньше тридцати человек.
Пол схватил морисовы часы за статуэтку и разбил их над головой Мирзы.
— Большое спасибо, Пол, — сказал Морис, вымытый, выбритый, опрятно
одетый, протягивая для пожатия руку. — Просто не знаю, что бы я без тебя
делал. Я был уверен, что ты мне поможешь.
Пол крепко пожал протянутую руку.
— Спасибо, Морис, — ответил он. — В любое время. И, кстати о времени,
я забыл поблагодарить тебя за часы. Очень мило с твоей стороны. — Он поколебался.
— Ты, случайно, не увидишься с Айрис?
— Надеюсь. Берти и Мэг пригласили меня завтра на обед, и я наверняка
ее там встречу. Я ей скажу, что с тобой все в порядке, хорошо? Ты ведь
и в самом деле неплохо выглядишь, хоть она тебя и бросила, раз сумел заполучить
эту маленькую сумасшедшую подружку. Кажется, она твоя пациентка. Послушай,
если Айрис все равно в Лондоне, можно мне ее пощупать? Сомневаюсь, что
Мэг так уж рада, когда она вертится вокруг Берти, для них будет даже лучше,
если появится кто-то другой. Можешь мне поверить, я ее не поцарапаю, хи-хи-хи.
— Он захихикал в свой знакомой фамильярной манере.
Пол обернулся, чтобы налить ему на прощанье выпить. В стакан он высыпал
лошадиную дозу цианида.
Раздался стук в дверь, он открыл и обнаружил на пороге инспектора Хоффорда.
За его спиной маячила миссис Веденхол, удерживая на коротком поводке двух
чудовищного вида псов, а еще дальше толпилось огромное количество людей,
лиц он не мог рассмотреть, и только одна деталь бросалась в глаза — каждый
держал в руке ружье.
— Доброе утро, доктор Фидлер, — извиняющимся тоном начал Хоффорд. —
Простите, что беспокою вас, но в результате информации миссис Веденхол,
мирового судьи, у меня ордер на ваш арест, вы обвиняетесь в оскорблении
действием, преднамеренно необоснованном заключении в сумасшедший дом, укрывательстве
опасного душевнобольного, развратных действиях с лицом, не достигшим совершеннолетия,
пособничестве в нелегальном въезде на территорию Британии, недержании собак,
неношении оружия и пограничных документов, а также в нарушении покоя Ее
Величества. У меня также имеется ордер на обыск этого помещения в связи
с необъяснимым исчезновением Морис Борис Хорис Дорис Дукинс, старой девы
здешнего прихода. Ваше слово, признаете ли вы себя виновным?
Пол захлопнул дверь перед его носом, но тысячи выстрелов из охотничьих
ружей распахнули ее вновь. Пули летели в проем, пробивали дверь, словно
лист бумаги, отскакивали от собак миссис Веденхол. Они вонзались в него
и подбрасывали его, как крысу, до тех пор, пока он не умер.
Пол припарковал машину во дворе Бликхемской больницы, вышел, оставив
ключи в замке, и твердым шагом направился через дорогу к фотостудии. Самуэлс
лениво решал напечатанный в утренней газете кроссворд.
— Да, сэр? — буркнул он.
«Пусть не Ллэнро, но хотя бы вон из Чента.»
— Я был у вас, кажется, в начале марта и заказывал фотографии девушки.
Я бы хотел сделать еще три копии этого снимка. У вас случайно не сохранился
негатив?
— Я вас помню, сэр. Одну минутку. — Самуэлс исчез за своей черной бархатной
шторой, оставив Пола ждать в окружении чужих расплывчатых лиц.
Через несколько минут Самуэлс вернулся.
— Вот, — сказал он, протягивая негатив. — Не слишком на себя похожа
— она тогда сильно испугалась — но я сделаю фотографии. Сколько вам нужно?
— Три. Когда я смогу их забрать?
Пол вошел в банк и позвонил в колокольчик. Появилась девушка-клерк.
— Я хотел бы узнать свой текущий баланс.
Вооруженный листом бумаги, на котором значилась довольно приличная
сумма, он уверенно направился в противопожный угол зала и позвонил в другой
колокольчик у стола с табличкой «Справки. Обмен валюты.»
Клерку в жестком крахмальном воротничке, ответившему на этот раз, он
сказал:
— Я хотел бы перевести весь свой баланс в дорожные чеки. Когда они
будут готовы?
Дома он достал резиновый штамп с адресом Чентской больницы, которым
пользовался, когда приходилось отправлять деловые письма. Беззлобно посмеиваясь
над гипнотической силой, с которой печати действуют на души чиновников,
он аккуратно приложил штамп к обратной стороне каждой из фотографий Арчин.
Затем взял ручку и задумался.
«Джозеф Холинхед, доктор медицины подтверждает, что эта фотография…?
Мирза Бахшад…? Нет, ни в коем случае!»
И от души радуясь собственной сообразительности, написал, неплохо подражая
остроконечному почерку консультанта: «принадлежит Айрис Элайн Фидлер —
Енох Нокс Элсоп, доктор медицины.»
«Е-нок-нок!»
На минуту его глаза затуманились слезами.
«Все ушло, все пропало: стипендия, ложь, сказанная Айрис, чтобы убедить
ее выйти за меня замуж, надежда стать консультантом с положением и престижем,
маленький комок человеческого детеныша, смытый в канализацию в клинике
Ньютона Сверда, папа, папа, поиграй со мной, купи мне красивое желтое платье,
белые чулки и плащ цвета молодой листвы.»
И конечно, один из миллиардов Полов Фидлеров не мог не сунуть свой
нос в движение его судьбы.
«Вот например: Это Айрис, Пол. Морис Дукинс рассказал мне о твоих похождениях
с фидлеровской сучкой, и я только что послала письмо твоему главному врачу.
— Вожделенный, звучащий неземной музыкой титул, который в один прекрасный
день должен был достаться ее мужу, чистому невинному мальчику, прячущемуся
в мамину юбку от сложного и опасного мира. — И он обещал сообщить обо всем
в Главный Медицинский Совет. — Конец. Дрянь. Капут. Далее: Доктор Холинхед,
это Барбара Веденхол. После того, как я встретила доктора Фидлера, на глазах
у всей улицы обнимающегося с пациенткой, я попросила полицию последить
за его домом, и они сообщили мне, что эта женщина бесстыдно разгуливала
перед ним совершенно раздетой. Следом: Фидлер, вы вызваны сюда по обвинению
в сексуальных домогательствах по отношению к пациентке и в пренебрежении
своим служебным долгом.»
Тропа за тропой уходит в будущее, и каждая заканчивается тупиком или
катастрофой; ловушка, которой ему так долго удавалось избегать, наконец,
захлопывается, ему выносят приговор, а Арчин обречена до конца жизни оставаться
в Ченте.
«Слабые личности не должны выбирать карьеру психиатра. Мне не по силам
их дурацкие амбиции — на этом пути каждый готов подставить ногу или предать:
Холинхед меня ненавидит, Элсоп видит во мне конкурента, Ферди не верит,
когда я говорю про Арчин, Айрис ушла, даже Мирза, которого я считал своим
лучшим другом, оставляет меня и уходит в другую больницу. Мои проклятые
нищие родители вытолкнули меня на этот путь, как в еврейском анекдоте:
«мой мальчик — хороший мальчик, он вырастет и будет врачом»… Хватит. Стоп.
Свобода. Вон из Чентской тюрьмы. В свой, собственный, тайный Ллэнро.»
В паспортном отделе его встретила женщина в очках с металлической оправой,
за которыми холодно блестели водянисто-голубые глаза.
— Заранее приношу свои извинения, возможно, это составит для вас некоторые
трудности, но, видите ли, дело в том, что я врач. — Очень важная отправная
точка, когда свидетельствует кто-нибудь ответственный, вроде врача, или
мирового судьи, или министра по делам религии, ведь никому же не придет
в голову, что врач может лгать так же, как обычный человек. — И у нас с
женой впервые появилась возможность провести отпуск за границей, и я бы
хотел вписать ее в мой паспорт, чтобы мы могли уехать как можно быстрее.
— Вы пришли без жены? — спросила женщина.
— Увы, да. Понимаете, она ждет ребенка — именно поэтому мы хотим уехать,
пока она еще может путешествовать. Но я принес собой фотографии и свидетельство
о браке. — Он выложил документы на стол.
— Когда вы хотите ехать?
— Как можно быстрее. Возможно, завтра. Да, конечно, я понимаю, что
о таких вещах нужно сообщать заранее, но в больницах чертовски не хватает
персонала, и совершенно неожиданно подвернулся человек, который согласился
заменить меня на две недели. Все четыре года с тех пор, как мы поженились,
я был так занят, что редко удавалось провести дома даже выходные, не говоря
уже о том, чтобы поехать за границу, и вот теперь случайно подвернулась
возможность, она на это уже и не надеялась.
Женщина посмотрела на фотографии и смягчилась, увидев детское испуганное
лицо Арчин.
— Я должна буду поговорить со своим начальником, доктор… гм… доктор
Фидлер, но думаю, мы сможем вам помочь.
В пять тридцать с фальшивым удостоверением в кармане он уверенным шагом
вошел в вестибюль больницы. Натали как раз собиралась уходить.
— Пол! Где тебя целый день носило? Холинхед все вверх дном перевернул,
Элсоп оборвал телефон, почему ты не приехал а нему в клинику…
Пол прошел мимо, оставив ее стоять с открытым ртом.
Следующим оказался Ферди Сильва.
— Пол, где ты был? Холинхед тебя ищет.
«Прочь с дороги, ты, закомплексованный грязный ублюдок!»
Но он все же рассудил, что безопаснее эти слова вслух не произносить.
Впоследствии он не мог четко вспомнить, как ему все удалось — помогло
чистое нахальство, властный тон, которым он раздавал приказания сестрам
и заставлял их делать то, что ему нужно, несмотря на циркулировашие весь
день по больнице слухи. И прежде чем кто-нибудь, включая самого Пола, смог
что-то понять, машина была уже в миле от больницы, и он, скосив глаза на
боковое сиденье, видел, как Арчин, извиваясь змеей, натягивает на себя
свое новое ярко-желтое платье взамен жуткого больничного мешка, в котором
она только что появилась.
Он все не мог поверить в то, что произошло, а когда на короткие мгновения
убеждал себя в этом, его охватывало чувство ничем не прикрытого ужаса,
и тогда он цеплялся за нелепую надежду, что все это лишь иллюзия, очередное
воображаемое видение катастрофических событий — одно из тех, что преследовали
его всю жизнь.
А она напевала тоненьким голоском странную мелодию, не принадлежащую
ни одному из известных ему музыкальных стилей, машина мчалась без остановок
сквозь надвигавшиеся сумерки, и в эту ночь он наслаждался ее телом в убогом
дуврском отеле, который на несколько часов превратился для них в непонятно
как попавший в каждодневный мир прекрасный до разрыва сердца потерянный
Ллэнро.
40
Городок назывался Луз. Он располагался в конце дороги в никуда, в двадцати
милях восточнее Марселя: разросшийся рыбный порт с тремя или четырьмя тысячами
жителей, число которых удваивалось во время летнего сезона и еще раз удваивалось
по субботам, когда марсельцы приезжали провести время в плавучем казино,
которым заканчивался мол в гавани.
Все городские постройки представляли собой один неправильной формы
квадрат, обращенный широкой стороной к гавани, в каждом его углу располагалось
по отелю, а между ними — кафе, рестораны и сувенирные лавки. От квадрата
вглубь материка, следуя складкам рельефа, тянулись улицы, больше похожие
на аллеи. Скрытый за одним из двух небольших мысов, заслонявших обзор,
находился кэмпинг, а вслед за ним вдоль побережья до самого Марселя тянулись
роскошные виллы.
Сегодня неожиданно подул мистраль, принесший с собой на Средиземноморское
побережье первые признаки надвигавшейся осени; он набирал полные пригоршни
песка и швырял его в лицо всем, кто попадался на пути. Машины ползли на
низкой передаче с поднятыми крышами и закрытыми окнами. Любители загара
исчезли, оставив пляж ватаге детей, игравших большим ярким мячом.
За столиком кафе, не того, в котором они сидели вчера, и не того, в
котором позавчера, Пол и Арчин, не торопясь, потягивали из высоких стаканов
смородиновое вино. Они выбрали сначала — точнее, Пол выбрал — другое кафе,
одно из тех, откуда открывался вид на гавань, но придя туда сегодня утром,
обнаружили, что оно закрыто — сезон закончился. Это обстоятельство выбило
Пола из колеи; странный новый ветер, казалось, разговаривал с ним, и в
каждом его порыве слышалась презрительная насмешка.
«Завтра закроется и это. А послезавтра все остальные?»
Их путь закончился здесь не потому, что он выбрал это место — он ни
разу не слышал имени Луз до того, как увидел его на дорожном знаке — а
потому, что именно в этом городишке им пришлось расстаться с машиной.
Каким-то образом ему удалось растянуть деньги на все их летнее паломничество.
Арчин, сперва счастливая только от того, что нет больше Чента, очень скоро
разочаровалась: паспорта, пограничные правила, регистрация в отелях — все
эти невидимые оковы, которыми мир, ее принявший, опутывал своих подданных,
ужасали ее, так что он сомневался, долго ли она сможет выносить такое грубое
посягательство на свою свободу. Испытывая неловкость за своих сородичей,
Пол решил показать ей другую сторону медали и продемонстрировать все очарование,
великолепие и роскошь, которую только мог предложить его мир: завораживающую
древность Рокамадура, средневековые стены Каркассона, неприступный собор
Альби, фантастичный в багровых лучах заката, модные дорогие курорты, где
единственная рюмка бренди могла уничтожить весь их дневной бюджет, извилистые
скальные карнизы вокруг Эстрель…
Наконец, он оказался перед выбором: пересечь еще одну границу, что
было рискованно, потому что его трюк с паспортом могли раскрыть и сообщить
на все таможни, или попробовать поселиться здесь постоянно, что было не
менее опасно. Но не сегодня. Может быть, на следующей неделе.
Он отпустил бороду, и это ему шло, придавая новое выражение высокому
лбу и глубоко сидящим глазам — ставшим сейчас еще глубже, потому что из
них давно уже ушло то, что наполняло их в жаркие летние дни. Тогда, в начале
пути, страсть прогоняла прочь мысли о будущем; они занимались любовью гораздо
чаще, чем ему это представлялось возможным, — ночью в дешевых придорожных
мотелях, днем, укрывшись в тени деревьев или прибрежных камней, они вбирали
в себя энергию солнечных лучей и питались от нее, когда стихало возбуждение.
Арчин, не вылезавшая из крошечного бикини, что служило причиной завистливых
взглядов, которыми провожала его мужская половина обитателей фешенебельных
пляжей, все удивлялась, какими же надо быть глупыми, чтобы не купаться
голышом — наконец, он нашел ей небольшую бухточку, где никто не мог их
видеть, но она только поранила ногу об острый камень, когда пыталась на
него вскарабкаться. Он стал уже подумывать об Иль-дю-Левант,
но скоро узнал, что французские ВМФ предъявили права на эту территорию,
и палаточный городок снесли.
«В этом мире невозможно совершенство. В Ллэнро нет войн уже несколько
веков; они не знают, для чего нужно оружие.»
В маленьком невзрачном городке, вроде Луза, они встретили четверку
битников, которых мало интересовали распоряжения иммиграционных властей:
они не испытывали потребности носить приличную одежду и держали путь на
Болонью, перемещаясь автостопом, и имея при себе лишь рваные джинсы и сандалии.
Они собирались ночевать под открытым небом за городской чертой; Арчин,
счастливая, что встретила людей, не опутанных законами и предрассудками
этого непонятного ей мира, упросила его составить им компанию, и он, чтобы
доставить ей удовольствие, купил всем еду, вино и бутылку крепкого бренди.
Потом была ночь под теплыми звездами, когда он подумал, что девушка, бледная,
словно рыба, выплывшая вдруг из воды и попавшая прямо к нему в объятия
— Арчин, но это оказалась не она, и в следующий раз опять не она, а подружка
первой, а наутро Арчин сияла и светилась так, что он испугался самого себя,
и дни покатились.
— Это было почти как в Ллэнро, — сказала она в оправдание своей радости
и, услышав это магическое слово, он так и не решился возразить: этот другой
мир не имел ничего общего с Ллэнро.
«Я увез ее из Чента, заплатив за это целью жизни и тяжелой работой,
потому что она самый свободный человек из всех, кого я встречал, свободный
всем своим существом. Но кто свободнее всех в моем мире? Богатые, которые
могут купить все, что хотят, включая защиту от закона, как Ньютон Сверд
— и вот мой ребенок (сын? дочь?) смыт в канализацию. Возможно, придет день,
когда появится какой-нибудь свободный, богатый и безответственный ублюдок
на «феррари» и откроет ей новые горизонты…»
Это была одна из тех мыслей, которые мистраль приносил с моря, еще
вчера улыбчивого, а сегодня хмурящегося хлопьями белой пены.
«И еще: за все эти месяцы ни капли крови. Я спрашивал; она уклоняется.
Я объяснял, читал лекции, целый курс женской физиологии, она снова уклоняется.
Девчоночья грудь, такая маленькая, что полностью прячется у меня в ладони,
бедра, скорее подходящие мальчику, а не девушке, несмотря на тонкую талию,
которая придает фигуре женские пропорции, независимый вид, которому позавидовала
бы Айрис. Я думаю…»
Против этого — алкоголь, спасибо либеральным французским законам, если
сравнивать их с «извините, но в это время только для джентльменов» в «Иголке
в стоге сена», но мысли все равно прокрадывались сквозь заслон и одевались
в слова, как в одежду.
«Такое чувство, что Арчин, в чьем лице опыта и мудрости вполне достаточно,
чтобы сойти за двадцатишестилентнюю Айрис, физически — незрелый ребенок.
И стерильна.»
Он не представлял, что будет делать, столкнись они вдруг с перспективой
появления ребенка. Мысли о последствиях не имели формы, они толпились в
глубине его сознания, как грозовые тучи на горизонте этого ласкового моря.
Для того, чтобы осознать их истинную природу, нужно было возродить того
Пола Фидлера, которым он был до побега — от дома, работы, давних надежд,
но все его существо противилось этой второй мучительной ломке.
«Тьяхарива. Этого не случится. Это уйдет само, счастливым чудом, пока
меня это не волнует, пока я не превратился в чужого, странного человека,
в котором живет лишь одна забота — подходит он или нет этой невероятной
девушке.»
Но это произойдет здесь, сейчас, потому что только что он случайно
услышал замечание, брошенное проходившей мимо кафе девушкой, и оно стало
последней каплей, от которой он уже не смог увернуться: судя по акценту,
она была немкой, и обращалась к парню-французу на его языке: «J’espere
que ca n’arrive pas!»
«А филолог Шумахер рассказывал о девушке, которая утверждала, что понимает
марсиан, а потом оказалось, что это ублюдочный французский.»
Он залпом выпил остатки коктейля так, словно эта мысль жгла ему горло,
и он надеялся вином погасить пожар. Стакан Арчин был еще наполовину полон,
и он, как это уже вошло у них в привычку, потянулся, чтобы допить. Но на
сей раз она остановила его руку.
— Я хочу сама.
Пол внимательно посмотрел на нее. Выражение ее лица его испугало. В
последнее время, после того, как он объяснил, что придется продать машину,
иначе у них не будет денег на жизнь, она стала пить почти столько же, сколько
он.
«Почему? Если бы я знал, все равно бы сам себе не признался.»
Он не стал возражать. Он все чаще ловил себя на мысли, что чуть ли
не боится этой непостижимой девушки, к которой он приковал свою жизнь цепью
и выбросил ключ от замка. Примерно неделю назад ему впервые приснился сон,
который повторялся потом несколько раз; кошмары различались в деталях,
но неизменно заканчивались одним и тем же: она делает с ним то же самое,
что когда-то проделала с Фабердауном, медсестрой в Бликхеме, Рили и, наконец
Морисом Дукинсом, — неуловимое движение, против которого у него нет защиты,
и он остается лежать распростертым на земле, а она… уходит.
Хоть это было и рискованно, он воспользовался штампом паспорте, доказывавшим
медицинскую степень, и купил упаковку снотворного, поэтому сегодня ночью
обошлось без кошмаров, но расплачиваться за это приходилось гудящей с утра
головой.
— Я бы пошла поплавать, — неожиданно сказала она. — Мне нравится штормовое
море.
— Давай, — пробормотал он.
«Хорошо бы найти хоть что-то, что у меня получается лучше, чем у нее.
Пока я барахтаюсь на мелкоте, она успевает скрыться из виду, у нее какой-то
особый стиль плавания, похожий на кроль, только в другом ритме, а прыжки
со скал — она выныривает из воды, когда я покрываюсь холодным потом и мурашками,
и уже готов поверить, что она разбила о камни голову. А чему она научила
меня в постели… Она наверняка легко бы выучилась водить машину, но я отговорил
ее, сославшись на то, что у иностранцев всегда много хлопот с правами.
Теперь, когда мы остались без машины, это не имеет значения.»
Она допила вино, но плавать не пошла. По другой стороне улицы, как
раз напротив места, где они сидели, помахивая дубинкой, прогуливался полицейский,
он смотрел на лодки в гавани, а не на них. Тем не менее, Пол поежился.
В один прекрасный день ему на плечо опустится тяжелая рука: машину он продал
не совсем законно.
Сделать это по правилам не представлялось возможным. Во-первых, тогда
слишком много бюрократов стало бы копаться в его бумагах, во-вторых, благодаря
глупому британскому упрямству машины с левым рулем на континенте были неудобны,
в результате цена их падала в несколько раз.
В конце концов они встретили в местном казино какого-то типа криминальной
наружности, которому и досталась машина за обидно низкую цену. Он слышал
когда-то от богатых приятелей Айрис о профессиональных игроках, которые
умудрялись прожить целый сезон в Монте-Карло, выигрывая каждый день так,
чтобы хватало на еду и жилье, и не испытывая судьбу ни для чего большего.
Когда они приехали в Луз, он выглядел еще довольно представительно, чтобы
просиль членский билет в казино — это потом уже его борода отросла слишком
длинной и стала запутываться в колтуны. Он быстро освоил некоторые приемы
— ставить на противоположный цвет, когда пять или шесть раз подряд выпадал
один и тот же, удваивать ставку, если проиграл — и, к удовольствию Арчин,
собрал таким образом достаточно денег на шесть беззаботных дней. Затем
он, правда, увлекся и потерял на одиннадцати черных подряд все, даже деньги,
отложенные на членский взнос.
Так что машина ушла за гроши этому сочувствующему игроку.
Оставив…
— Ты собираешься просидеть тут целый день? — раздраженно спросила Арчин.
— Что-то у меня голова болит, — ответил Пол. — Иди поплавай, а я еще
немного посижу.
Мимо прошли двое парней в свитерах: похолодало. Увидев Арчин, одетую
лишь в пляжную накидку поверх бикини, они хором присвистнули. Она улыбнулась
и, перебежав улицу, направилась к пляжу. Пол задержал глаза на парнях,
чтобы посмотреть, не повернут ли они за ней, но те пошли своей дорогой.
Оставшись один, он достал из-под стола сумку Арчин на длинной плетеной
ручке. Там лежало то, что могло избавить его от нынешнего состояния. Он
подумывал о том, чтобы давать уроки английского, но этот язык и так все
вокруг знали, а французский Пола был слишком беден; пытался он разузнать
и насчет временной работы, но понял, что тогда придется слишком тесно общаться
с французскими властями, и решил не рисковать. Но был у него один замысел,
которым он поделился пока только с Арчин.
Замысел родился как защита от тяжелых предчувствий, когда через некоторое
время после того, как они покинули Англию, на него, особенно по ночам,
стал накатываться волнами панический ужас при мысли о том, что он наделал.
Уезжая, он поддался импульсу и захватил с собой Морисов подарок, и теперь
в каждой комнате, в которой они останавливались на ночлег, жуткие часы,
отмеряя время косой, наблюдали за их занятиями любовью. Глядя на часы,
Пол вспоминал Ллэнро. Он вводил Арчин в транс почти без усилий и находил
странное утешение в ее рассказах о волшебной земле.
С некоторых пор это превратилось в наркотик, хотя он и старался не
слишком утомлять Арчин. Если он видел на ее лице неудовольствие — за долгие
месяцы он научился вводить ее в гипноз единственным словом, — он откладывал
сеанс. Как возмещение себе самому он однажды записал все, что мог вспомнить
из ее рассказов, и тогда родилась идея написать книгу.
«И утереть нос Сопливому Элу! Жаль, нельзя использовать ни мое имя,
ни Арчин; придется все изменить до неузнаваемости, но ведь никто никогда
не слышал о Ллэнро…»
Мечты наяву расцветали пышным цветом, как только он принимался листать
записи: обычаи Ллэнро, география, одежда, искусство, даже образцы непонятной
письменности. Он попытался учиться у Арчин этому языку, и был поражен его
логикой, особенно если сравнивать с аморфностью английского, но оказался
неспособным студентом и, выучив несколько фраз, оставил эту затею, не желая
нагружать ее нудной работой. Тем не менее, прямота, заключенная в их самом
распространенном приветствии, не «Как ты?», а «Кто ты?» казалась ему поразительно
уместной, особенно по сравнению с обтекаемостью форм его родного языка.
С тех пор, как, перевернув всю свою жизнь, он убежал с Арчин из Чента,
катастрофические видения перестали его терзать, уступив место приступам
почти щенячьего оптимизма, однако, Полу они не казались странными. Сейчас,
перебирая страницы, на которых ему удалось привязать к бумаге бледное отражение
Ллэнро, он представлял себе издателя, который, дрожа от возбуждения, выписывает
ему чек на круглую сумму, а потом звонит каждое утро узнать, когда же будет
готова рукопись, пресс-конференции, права на экранизацию…
А потом: критика неистовствует, читатели рвутся узнать еще и еще об
идеальном мире, из которого появилась Арчин, клубы и сообщества, пытающиеся
жить по законам Ллэнро… К этому времени он будет уже недосягаем ни для
каких обвинений; возможно, заплатит небольшой штраф за то, что вписал Арчин
в свой паспорт, но судья будет плакать, произнося приговор, разразится
речью, бичующей пороки своей страны, и уверит Пола, что если бы она была
хоть немного похожа на Ллэнро, весь этот фарс не понадобился бы.
Очень медленно до него дошло, что на противоположной стороне улицы
вновь появился полицейский, и на сей раз его взгляд упирается прямо в это
кафе. Ужас прополз у Пола вдоль спины. Он попросил принести счет, сунул
записи в сумку и как можно спокойнее двинулся в ту сторону, куда убежала
Арчин.
Он нашел ее на пляже в компании тех двух парней; все трое весело боролись,
стараясь повалить друг друга на песок. Разогревшись от упражнений, парни
поснимали свои свитера, и Арчин вскрикивала от восторга, когда ее руки
смыкались вокруг их загорелых мускулистых тел.
41
Мысль о ссоре с Арчин приводила его в ужас. Ссоры принадлежали эпохе
Пол-и-Айрис, а не эпохе Пол-и-Арчин; где-то у него в сознании, так глубоко,
что он никогда не пытался облечь эту мысль в слова, хранилось убеждение,
что Арчин понимает величину принесенной им жертвы и предана ему так, словно
является его собственностью.
Он боролся с этим весь день; за ланчем хмуро размышлял о стройных беззаботных
юношах, занятых только досугом, и почти все время молчал; потом ему удалось
встряхнуться, и они прогулялись до кэмпинга и обратно, уворачиваясь от
грубых объятий мистраля. Постепенно ему стало казаться, что они смогут
избежать выяснений, и за обедом он был уже почти самим собой.
Но вечером, когда Арчин лежала голая на кровати, рассеянно разглядывая
потолок, а он, склонившись над умывальником, шумно вычищал изо рта вкус
выкуренных за день сигарет — недавно она впервые призналась, что запах
табака ей неприятен, — она неожиданно сказала:
— Знаешь, Арманд мне понравился больше.
— Что? — Он обернулся, вытирая с подбородка белую пену.
— Арманд. — Это имя прозвучало у нее почти как Ллэнро, а выражение
мечтательного удовольствия на ее лице заставило его сердце сжаться. — Тот,
который повыше и с карими глазами.
— Я не подходил к ним так близко, чтобы рассмотреть цвет глаз, — сухо
сказал Пол.
Она улыбнулась сладострастной улыбкой и закрыла глаза, словно бы для
того, чтобы получше разглядеть Арманда.
— Рассмотришь, если захочешь. По-моему, он немного похож на тех, которых
мы видели — как называлось это место? Я забыла. Два парня и две девушки,
с которыми мы тогда ночевали. Такие люди напоминают мне Ллэнро. Завтра
я с ним встречусь — я ему обещала. А ночью, если ты захочешь, я научу вас…
— Она заколебалась, потом ее глаза, мигнув, открылись вновь. — Обычаю?
Нет, больше подходит слово игра.
— Что еще за игра? — спросил Пол, голос его скрежетал, с трудом прорываясь
сквозь сильный привкус зуброй пасты.
Она хихикнула и нечего не ответила.
— Ты не спросила меня, можно ли встречаться с ним завтра, — сказал
Пол после паузы и тут же испугался, что за этими словами последует то,
чего он так старался избежать.
— Спрашивать тебя? Зачем? — она приподнялась на локте и для устойчивости
обхватила себя второй рукой под грудью.
«Я все время повторял себе: единственный свободный человек, которого
я встречал. Но ведь свобода распространяется и на…»
Он спросил:
— Зачем тебе встречаться с ним наедине?
— А ты как думаешь? — презрительная нотка в ее голосе явно выдавала
какого-то неизвестного и невольного учителя из Чента. — У него прекрасное
тело и крепкие мускулы.
Некоторое время Пол молчал. Наконец, сказал:
— А как же я?
Теперь настал ее черед молчать. Он поторопил:
— Ну?
— Пол, тогда, когда мы ночевали на берегу, ты не…
— Ты знаешь, о чем я говорю, — перебил Пол.
— Ты считаешь меня глупой? Почему ты говоришь таким неприятным голосом?
Разве неправда, что он, — она щелкнула пальцами, — пре… красивый?
— И что с того?
«Вдруг оказалось, что между нами огромный барьер, почти такой же непреодолимый,
как тот, который отделяет тяжелых душевнобольных… Нет, стоп.»
Неимоверным усилием он взял себя в руки. Он сказал:
— Тебе нужен другой мужчина просто для разнообразия? Тебе со мной скучно?
Ты это хочешь сказать?
— Пол, у тебя очень тяжелый голос, и …
— Это? — Он шагнул к кровати; в руках он все еще держал полотенце,
которым недавно вытирал подбородок, и она отшатнулась, словно испугавшись,
что он сейчас ее хлестнет.
— Ты боишься, — сказала она. — Чего? Ты думаешь, что ты не такой хороший
мужчина, чтобы интересовать меня все время. Пол, ради… ради Бога! Здесь
или в Ллэнро, человек — это человек, и нет ничего стыдного в том, что мы
люди.
Она скинула ноги на пол и села на кровати, вцепившись руками в матрац.
— Чего ты боишься? Я человек, и ты тоже. Я не уйду завтра с Армандом
только потому, что он мне понравился, и потому что он красивый. Я не знаю,
такой ли он добрый, как ты, такой ли он умный, как ты. Возможно, он такой
же эгоист, как большинство людей в вашем мире — кто это может сказать?
— Значит, ты решила это выяснить?
— А почему бы и нет? — она дерзко дернула подбородком. — Я снова спрашиваю,
чего ты боишься? Ты жил в Англии с другой девушкой, ты был с двумя другими,
я сама это видела. Или ты думаешь, что в этом мире не найдется для тебя
женшины? Это плохое место, но все же не такое, как Чентская больница!
Пол чувствовал, как все мускулы его лица складываются в горькую маску,
закрывая его от слов, которые она говорила, и которые еще скажет.
А Арчин, ничего не замечая, продолжала:
— Мне очень жаль, что я нашла сегодня Арманда, а ты никого не нашел.
Но это неважно.
— Неважно! — Плотина удерживала его голос, и сквозь нее прорывалось
лишь дрожащее яростью эхо ее слов.
— Да, неважно — это хорошее слово! Мы в Ллэнро говорим то же самое.
Она гибко изогнулась и откинулась на подушку, словно заканчивая дискуссию.
— Пол, ты должен был понять, пока был со мной, что есть вещи, которые мы
знаем в Ллэнро, и о которых вы здесь не имеете понятия. Я — как это сказать
по-английски? — я для тебя как горсть. Да, как пригоршня песка, когда набираешь
его в руку, а он протекает между пальцами. Я утомляю тебя. Ты поэтому сегодня
такой усталый.
— Я сегодня усталый, потому что…
— Пол! — Она произнесла его имя громким шепотом, но с такой силой,
что он оборвал себя на полуслове. — Пол, в вашем мире все, даже ты, стыдятся
вещей, в которых нет ничего стыдного. Я не обвиняю тебя, поэтому не нужно
извиняться. — Она улыбнулась и протянула руки. — Иди ко мне. Я не буду
сегодня… ах… требовательной. Завтра я посмотрю, есть ли в Арманде что-нибудь
от Ллэнро, позову его сюда, и научу вас игре.
Мир содрогнулся на своей оси. Борясь с землетрясением, засасывавшем
его в воронку, Пол повернулся к умывальнику, повесил, наконец, полотенце
и аккуратно расправил его на перекладине. Не глядя на Арчин, он сказал:
— Значит, ты хочешь двоих мужчин одновременно.
— Можно попробовать поискать тебе девушку, но…
«Это неправда. Я поскользнулся на тропе настоящей жизни и оказался
в разрушенном тупике, где живет другой Пол Фидлер.»
— Но, — продолжала она, — я не вижу здесь подходящей. На прошлой неделе
была одна блондинка…
— Ты сумасшедшая, — сказал Пол, вкладывая в эти слова все свое существо.
«Попало!»
Она подскочила на кровати. Вид у нее стал испуганным.
— Пол, я показала тебе кучу вещей, которые нравятся телу, ты этого
не знал, хотя ты доктор, и изучил все нервы! Ты говорил, что это хорошо,
ты дрожал, и стонал, и задыхался, и говорил, что любишь меня.
«Это правда, будьте вы прокляты, правда. В кончиках пальцев у нее больше
страсти, чем у Айрис во всей ее терпеливой туше!»
— Я не хотел сказать, что ты сумасшедшая, — отчаянно выкрикнул Пол.
— Но то, что ты говоришь — сумасшествие.
— Это — сумасшествие? — Она вскочила с кровати и тронула его так, как
он никогда в своей жизни не мечтал, не знал, что такое бывает, пока она
не проделала с ним это в первый раз в убогом отеле на шоссе номер пять,
и прикосновение заставило ожить и зазвенеть все его нервы от подошв до
макушки; ее пальцы нашли нужное место с той же точностью, с какой она уложила
Рили на больничных танцах. — Самое лучшее в жизни человек получает от своего
тела, а в вашем мире никто, никто не умеет с ним правильно обращаться!
Это ваш мир сумасшедший, а не мой!
«Но я ведь писал то же самое, почти теми же словами, я собирался говорить
об этом в книге о Ллэнро!»
Но призрак Мориса Дукинса, что-то отвратительно бормочущего, встал
между ним и Арчин, и Пол смотрел на него — невидимого ей — глазами, подобными
обломкам камня. Под этим взглядом она упала на постель и забилась в беспомощных
рыданиях, идущих из самой глубины ее существа.
— Пол! — его имя, искаженное плачем, было первым внятным звуком, которые
он смог разобрать сквозь ее стоны. — Я не могу ничего поделать! Я боролась,
сколько могла, но они сделали меня такой, и…
— Кто? — спросил Пол, вовсе не для того, чтобы услышать понятный ответ,
и она произнесла слово, которое уже звучало в Ченте, когда она утверждала,
что приказом таинственных «они» ей запрещено говорить, кто она такая.
Откуда-то с самого далекого края его сознания всплыло вдруг что-то
отвратительное; он ощущал его и не мог сфокусировать на нем внимание. Ошеломленный,
не зная, что делать, он неловко примостился рядом с девушкой и, пытаясь
успокоить, стал равномерными движениями пальцев осторожно поглаживать ее
по затылку и спине. Мало-помалу она затихла, словно устала рыданий, и погрузилась
в некое подобие сна.
— Арчин? — мягко позвал он.
Она откликнулась голосом, который он слышал каждый день в Ченте и бесчисленное
число раз потом, когда непреодолимое желание послушать о Ллэнро пересиливало
в нем боязнь ее беспокоить. Что-то отталкивающее ползало вокруг его сознания
и мерзко хихикало, и он наконец сообразил, что случайно погрузил ее в гипнотический
транс, единственным необходимым элементом для которого был правильный ритм.
Он отнял от ее тела дрожащие руки и сцепил пальцы, тщетно пытаясь унять
их биение. Он спросил:
— Арчин, что они с тобой сделали?
Позже он обвел взглядом комнату. Они жили в ней уже много дней и ночей
с тех пор, как приехали в Луз, но он не узнавал ничего — кроме ужасных
часов, которые он, как обычно, поставил на полку, чтобы фигура Времени
могла наблюдать за их любовью и благословлять их равномерными взмахами
косы. Все остальное было странным, невозможным, непостижимым: умывальник,
биде, шкаф, куда они вешали одежду, даже кровать, доставившая им столько
удовольствия.
Пол Фидлер не имел больше ничего общего с вялым телом, носившим его
лицо и имя. Из удобной точки на другом краю пропасти, протянувшейся на
тысячи миль в безымянном направлении, он смотрел на мужчину, сидящего рядом
с прекрасной обнаженной девушкой, которая мирно спала, уткнувшись лицом
в подушку.
Он видел, как руки мужчины открывают чемодан, привезенный из какой-то
далекой и неправдоподобной страны, безошибочно достают оттуда короткий
стеклянный цилиндр, снабженный блестящей иглой и гладким стальным поршнем.
Этот предмет оказался перенесенным к умывальнику, где была вода; еще, зажатая
у мужчины в кулаке, нашлась бутылочка с белыми таблетками, которые он,
не считая, вытряхнул на блюдце и растер в порошок. Размешанные с водой,
они были вылиты в стеклянный цилиндр — сколько поместилось.
— Лежи тихо, — услышал он слова; голос каким-то образом соотносился
с существом, носившим его имя. — Это поможет тебе уснуть.
Иголка проколола тонкую бледную кожу на руке девушки точно в том месте,
где темнела голубая вена, и поршень толкнул жидкость вниз.
Тишина протянулась через всю эту безмерную пропасть, потом руки вытащили,
наконец, иглу, голова склонилась, губы прикоснулись к губам спящей девушки,
а единственная капля крови скатилась вниз и расплылась на одеяле.
42
«Внутривенно это должно подействовать максимум через полчаса и очень
легко: мягкая остановка сердца, а в мозгу уже ни одной мысли, только сны.»
Пол брел по пляжу, а сознание следовало за его телом на расстоянии,
как детский шарик на длинной нитке.
«Нет такого места — Ллэнро, никогда не было и никогда не будет; как
я мог в него поверить?»
Мистралю было мало дела до того, ночь сейчас или день. Он пытался заговорить
с ним, завывая в мачтах лодок и яхт, потом, увидев, что Пол не обращает
на него внимания, разозлился всерьез и принялся кидать ему в лицо песок.
Пол равнодушно отплевывался.
«Они победили ее, она боролась (в Ченте была агония), но они
оказались сильнее, хоть и не могли уже ее достать…»
В казино, несмотря на атаки мистраля, горел свет и играла музыка.
«Кто они? Перед лицом безликой угрозы ночного моря ответить
легко. Величайшие тираны, создавшие самую умную тиранию из всех, которые
когда-либо порождала раса.»
Ветер говорил громко и отчетливо: «Неееееет Ллэнрооооооо!» Пол бездумно
кивнул, соглашаясь. Он подошел к молу, в конце которого примостилось казино.
Мол был намного шире натянутого каната, но волны и ветер раскачивали его
с обоих сторон, и когда Пол опускал глаза, ему казалось, что он балансирует
над бездной. В казино сидели люди, и Пол почему-то подумал, что, увидев
его, они начнут смеяться. Он повернул назад и снова побрел по пляжу.
«Пол дурак Фидлер, который поверил в несусветную ложь, бросил брак,
возможность иметь ребенка, карьеру с призовой табличкой «Консультант»…
Здесь, на берегу лучше, спокойнее, вот только ветер. Почти ни в одном из
открытых кафе нет света. Где здесь дорога из Луза в Ллэнро?»
Сухой песок забрался в ботинки и царапал кожу. Он обрадовался этой
боли, как епитимье.
«Я забыл или не заметил: такую глупую, такую простую вещь. То, что
полуправда, — всегда полуложь. В каком-то месте, которое называется не
Ллэнро, но все равно находится под немыслимым углом отсюда, и где тоже
есть Пол Фидлер, живет лживая правда о том, что они тоже люди. Но
не в призраке рая по имени Ллэнро. В мире-тюрьме, которым правят они,
те кто, не спросясь, забирают у человека душу…»
Он глубоко вздохнул, и поток его мыслей, приноравливаясь к ритму шагов,
унесся к тому, что он услышал сегодня ночью; он принялся разбирать факты,
которые знал, но предпочитал не замечать, сортировать правду и полуправду.
«Если бы я только задал единственный вопрос — он вертелся у меня в
голове, но мне нравилось быть слепым. Я должен был спросить: «Для чего
мирная страна Ллэнро учит своих детей убивать голыми руками?» Под самым
носом! Под самым моим глупым проклятым носом!»
Он застонал вслух и поймал себя на нелепом страхе того, что его услышат.
«Давай теперь спокойно: нет второго Эдема по имени Ллэнро, где в полях,
покрытых огромными цветами, мирно живут люди и звери, а влюбленные слушают
музыку звезд. Есть немыслимая диктатура, управляемая горсткой мужчин и
женщин, которых лишь холодный расчет отделяет от того, чтобы уничтожить
находящихся в полной их власти миллионы жизней. Купленное или украденное
могущество сделало их абсолютно безнравственными, и они любят свою долгую
жизнь гораздо сильнее окончательной власти, которую могут получить ценой
борьбы и войн, но в которых рискуют погибнуть.»
«Ссоры без борьбы, интриги, без кровавых ударов, им становится скучно.
Как паллиатив, предлагаются оргии. Но тогда миллионы людей расползутся
по изнасилованноиу лику земли; это опасно не только для правителей, не
желающих увеличивать свое число и делиться властью, но и для масс, которым
секс призван заменить наркотик. Выход — миллионы стерильных женщин, бесплодных,
как Арчин; производство их поставлено на поток, и лишь очень редко в процесс
вкрадывается ошибка, и смесь оказывается слишком богатой.»
«Как Арчин.»
«За сотни лет правители пресыщаются. Им уже не хватает эротических
возбудителей, которыми довольствуется плебс; требуются острые ощущения.
Ими должны стать совсем другие стимуляторы. Дети. Трупы. Возбуждающие зрелища.
Например: хрупкая девушка так захвачена вожделением к своему господину,
что голыми руками прокладывает себе дорогу сквозь его телохранителей и
расстилается перед ним, истекая потом и кровью и умоляя заняться с ней
любовью под аккомпанимент смертных стонов ее жертв.»
«Но увлекшись оргией, девушка может забыть инструкции; влекомая вожделением,
она способна повернуть свое оружие против хозяина. Чтобы этого избежать,
приказ гипнотически внедряется глубоко в подсознание — так, чтобы в любой
ситуации единственное слово могло ее остановить и заставить послушно ждать
следующей команды.»
«Это можно сделать. На опустошенной планете Земля не осталось почти
никого кроме людей, но их стало так много, что животным уже нет места,
и отвращение к мясу происходит не из-за высокого гуманизма, а потому, что
немногие сохранившиесь коровы и овцы предназначены для правителей, а плебея
должно тошнить от одного вида животной туши. Все, что осталось хорошего,
принадлежит тиранам, и никому больше.»
«Среди прочего — устройства, которые посылают в мозг особые лучи и
разрушают личность, так что в сознании остается лишь простейшие мысли слабоумного;
и не надо больше бояться бунтов и вспышек ненависти. Внешне такая машина
похожа на рентгеновский аппарат, который можно найти в любой больнице двадцатого
века.»
«Это и должны были проделать с Арчин перед тем, как вручить ее владельцу
(владельцу! А я говорил себе: самый свободный человек из всех, кого я видел…),
и проделали бы, если бы не каприз хозяина. Время от времени он оставлял
своим наложницам разум, чтобы они развлекали его разговорами. И вот чудом
уцелев и не превратясь в идиотку, она решила, что лучше умрет, чем будет
дальше терпеть такую судьбу.»
«Очень скоро хозяин стал ее бояться, потому что понял, что она гораздо
умнее его самого. И поскольку был не настолько глуп, чтобы выпускать из
рук слишком сообразительных подданных, то предпочел держать ее на расстоянии,
используя ее возможности, только когда его скучающей натуре требовалась
стимуляция. Ему было неуютно находиться все время в столь опасной близости
от гения. Не мог он и позволить необычной девушке вернуться в родную среду,
где ее талантам наверняка очень быстро нашлось бы применение. Он был слишком
ревнив.»
«Как раз в это время…»
«Вокруг вращалась безграничная вселенная, но перспектива прорываться
к звездам с черепашьей скоростью света не представлялась правителям подходящим
лекарством от скуки. Отправляясь в столь далекое путешествие, они, во-первых,
вполне могли не найти там ничего интересного, а во-вторых, рисковали обнаружить,
вернувшись, что, пока их не было, приятели прибрали к рукам все их богатства.»
«Но какой-то изобретатель придумал устройство, позволявшее менять течение
времени, и, чтобы проверить это утверждение, требовался испытуемый. Заинтригованный
хозяин предложил Арчин. Она была идеальной кандидатурой по двум причинам.
Во-первых, достаточно умна, чтобы исследовать обстановку и оставить в специальной
капсуле толковый отчет. Во-вторых, теоретически существовала опасность,
что вторжение изменит историю, причем опаснее всего будет появление ребенка,
который не должен родиться, поэтому эмиссар должен быть стерилен.»
«Она сама хотела уйти. Она понимала, что, если останется, хозяин рано
или поздно вычеркнет ее память.»
«Тем не менее, гипнозом, к которому она фантастически восприимчива,
ее снабдили дополнительным оружием и окружили двойным защитным кольцом.
Поскольку язык и обычаи того времени, в котором, по расчетам, она должна
была появиться, отличались радикально, они научили ее всему необходимому,
чтобы она могла сойти там за свою. Еще они показали ей, как убегать из-под
стражи: замки, решетки, цепи и так далее. Она проверила эту технику, как
только поселилась в Ченте, просто чтобы увериться, что сможет уйти, как
только захочет. Она действительно украла у Мэдж Фелпс, но не расческу,
а заколку для волос, которой потом отогнула пластинку и открыла замок в
боксе.»
«Первое кольцо обороны пало тогда, когда она наткнулась на Фабердауна
и поняла по его языку и одежде: что-то не так. У нее была великолепно сработанная
легенда, призванная помочь ей определиться в мире, куда она была послана,
и где ее встретил бы полицейский Господина Западной Горы. После всепланетного
ада, который она покидала, Век Смуты представлялся ей раем, несмотря на
локальные войны и примитивные суевения. Она ждала и надеялась на перемены.
Когда же ее привезли в Чент, она решила, что попала в мир такой же, как
ее собственный, где большинство населения заперто в гигантских бараках,
и только немногие избранные могут наслаждаться жизнью, с одним только исключением,
делающим его еще ужаснее: плебеям не разрешалось заниматься любовью.»
«Поняв, что с ней произошло что-то иррациональное, она принялась усиленно
распутывать тот клубок загадок, в который попала. Вот здесь и начинается
полуправда, но половинчатость происходит не из-за притворства, а из-за
тумана, которым окутано ее сознание, и с которым оно не в силах бороться
— мешает то, что внедрено в глубину. Она сказала сегодня ночью, что сначала
сама верила, когда говорила, будто ее перенесло на другой рукав времени,
потому что вторжение даже одного индивидуума может изменить историю так,
что само это перемещение станет невозможным, как некий временной парадокс.
Позже, однако, вычитав в книгах о машинах, летоисчислении и прочем, она
изменила свое мнение, но не стала мне говорить, чтобы не расстраивать.
Сейчас она думает — думала этой ночью, — что история одна, нет никаких
речных дельт, лишь извилистая дорога. Они забросили ее не на пятьсот лет
назад, как предполагали, а почти на десять тысяч, в век, когда были еще
в земле уголь, нефть и руды, промотанные после, когда наша цивилизация
рухнет под гнетом собственной расточительности; коллапс будет столь полным,
что чудом выжившим кочевникам Средней Азии придется заново учиться письменности,
делая ржавыми ножами зарубки на деревьях. Она думала сначала, что великую
империю, погибшую в глубине веков, и оставившую людям ее времени лишь несколько
малопонятных следов, можно как-то связать с Римом; поняв, что это не так,
она решила, что ветвь ее истории отделилась от нашей еще до Рима. И только
совсем недавно она пришла к заключению, что эта цивилизация — наша.»
«Она права в том, что история противится переменам. Другой уровень
ее защиты работал слишком хорошо, и прятал от меня глубины ее сознания
вплоть до сегодняшней ночи. Создать призрак будущего, настолько прекрасного
и желанного, что даже если люди прошлого обманом, пытками или случайно
узнают в ней гостя из другого времени, они не станут переделывать историю
из страха, что она не приведет тогда к Ллэнро. Они сделали для нее этот
мир реальнее настоящего, как мои видения.»
«Они были очень неглупы, эти ублюдки, пославшие ее назад. Даже в тот
момент, когда она, казалось бы, вырвалась, наконец, на свободу, она попала
в еще одну яму, которую они для нее приготовили. Потому что я никогда не
смог бы принять то утешение, которое она предлагала мне в своих последних
словах, несмотря на то, что они не оставили ей ничего другого.»
«Я вдруг понял со всей отчетливостью, к какому безнадежному берегу
пристал, погнавшись за красивой ложью по имени Ллэнро. Нищий беженец в
чужой стране. Тогда она сказала сочувствующе: «Но, Пол, ведь в твоем мире,
если девушка умеет хорошо заниматься любовью она может заработать…»»
Ветер гнал волны, словно бегущих в панике диких зверей. Они плескались
вокруг его ног. Их обжигающий холод мгновенно вынес на поверхность его
сознания того человека, которого он знал когда-то под настоящим именем;
так каприз бури ставит иногда опрокинутую лодку обратно на киль.
Он пожал плечами и повернулся, словно хотел услышать со стороны города
какие-то звуки. Он долго смотрел на мерцающие вдалеке огни — единственный
признак, указывающий на существование знакомого ему мира. Но он не делал
шагов ему навстречу, просто стоял, чувствуя, как соленая вода смывает прочь
сомнения, которые вдруг охватили его несколько ударов сердца назад. Он
думал, что знает правду до того, как наткнулся на противоречия в той, прежней
истории Арчин; новых сомнений ему не вынести. Обратной дороги нет, какой
бы ни была причина. Он уже не вернется в прежнее время.
Он решительно повернулся спиной к Лузу и стал расстегивать рубашку.
«Я знаю то, что знаю. Я знаю, что все это будет потому, что вы делаете
то, что делаете, — вы, там, на берегу, за этими яркими желтыми огнями,
однажды ваших праправнучек стерилизуют на потеху тиранам. Я знаю, что они
будут рваться прочь из тусклого безнадежного существования, из огромных
бараков размером с современный город, они будут страдать от голода и болезней,
потому что то немногое, что осталось, достается им. Я могу предупредить
вас, изменить приговор, записанный на этих звездах…»
«Но я не буду.»
Он выпустил из рук рубашку и стянул ботинки.
«Давайте сочтемся: что вы получили от меня — вы, дети дьявола. Считайте
как следует. Все шансы на счастье, когда вы преподнесли мне предприимчивых
родителей («наш мальчик — хороший мальчик, он вырастет и будет врачом!»),
брак («а с чего ты взял, что это твой ребенок?»), детей («ходят анекдоты
в каждом медицинском колледже Британии!»), карьеру («Главный Медицинский
Консультант!») и, наконец, последнее — невыносимую и странную возлюбленную
Арчин.»
Он тупо посмотрел на часы. Тридцать минут прошло. Окно их комнаты по-прежнему
тихо и черно, как вакса. Он снял часы и швырнул их в море.
Затем, сбросив остатки одежды, последовал за ними, руки и ноги мгновенно
закоченели и не послушались бы команды плыть, даже если бы она поступила,
потом море сомкнулось над его головой, но он упорно брел в сторону потерянного
Ллэнро, и лишь одна мысль билась в его мозгу так сильно, что он был уверен:
весь мир слышит его, — а потом исчезла и она, а вместе с нею и все остальное:
«Мне все равно, будьте вы все прокляты! Мне все равно!»
1. Город на Средиземноморском побережье
Франции, где находился нудистский центр и пляж.