Speaking In Tongues
Лавка Языков

Ксения Рагозина

Первое приближение к этюду об испанских пикаро

picaro -- 1. хитрый, плутоватый;

2. плут. мошенник.

(Испанско-русский словарь)

Недаром в тростниковых зарослях водятся слоны,
недаром плутовские романы родились в Испании...

Хосе Ортега и Гассет.
«Изначальное плутовство плутовского романа»⁽¹⁾.

Плутовской роман считают не вполне романом, -- наброском, последним усилием в стремлении окончательно закрепить жанр. Смущает его монологичность, дробность сюжета, почти условность героя, подчеркивается отсутствие движения духа и полное же отсутствие фантазии.

Плутовской роман не творит мир, но словно бы расположен в межлетаргическом времени, и сам при этом относится к литературе отражений. Так какой же он, к черту, роман?!

И правда, что тут скажешь… Пикаро действительно лишен фантазии; но в ней нет нужды, ее заменит изобретательность, если пикаро на дороге, и остроумие⁽²⁾, если пикаро -- рассказчик.

О прочем -- отдельно.

Действие и порыв

Рассказы-скачки -- удивительное соответствие идеи и формы. Это -- жизнь нынешним днем, который равен акту отваги... или двумя днями, которые кончатся тугим кошельком, битой дамой, большой дорогой в казенный дом...

Судьба невдруг раскрывает карты и раскрывает их как ей, судьбе, охота. Нужно успеть в этой игре, не то она возьмется за кости. Оттого игра так азартна и столь колоритен игрок. А он просто верткий и прыгучий, как бес, и циничный, как Кеведо.

Форма эта -- разумеется стилизация. И, как всякая стилизация, требует от реальности жертв. Реальные фрагменты, поглощенные стилизацией и ею усвоенные, цветению не мешают и роста не стесняют. До перенасыщения, конечно, если не до отравления -- обычная история!

Плутовской роман -- это пример примирения с вещами: они не сковывают действия, потому что пропадают к концу эпизода (скачка), и с новым -- нарастают заново.

В общем-то пикаро -- бескорыстен. Как не унесешь добра в могилу, так и не вынырнешь с ним в другом эпизоде. Потому он так легко дает себя обжулить; это не противоречие, -- пикаро запросто может и раздать, что имеет, но не раздает, потому что ему до этого всего, что имеет, дела нет. Деньги, как и удовлетворение женщиной или просто похлебка у дверей монастыря -- пересечение с улыбающейся Фортуной в нужном месте и в нужное время, то есть удачный акт отваги, бесшабашный прыжок в точку. Пикаро готов промахнуться -- и тогда бестрепетно задерет одежонку: порите! и подставит уши: ругайте, проклинайте… да хоть отрезайте... если поймаете...

Но нельзя сказать, что реальные фрагменты вовсе игнорируются: как можно не видеть того, кого поглощаешь! Нет, от них невозможно увернуться в сон ни публике, ни самому пикаро. Засни пикаро -- и с ним пошутят в лучших традициях «раблезианского» или «материально-телесного низа», а публика -- так она сама бродяга! -- ей спать некогда: никто и никогда не знает, как поведет себя время случая. Оно ведь похоже на плутовских испанцев -- ему закон не писан, если писан, то не читан, если читан, то не всем... А насколько испанцы подвластны нормам видно в сравнении пикаро с причесанными рационализмом французскими плутами.

(Госпожа Ферстер-Ницше вспомнила, что как-то Ницше воскликнул: «Испанцы! Вот люди, которые не знают меры!» «И нормы ...» -- поддакнул бы Хромой.)

Дробление на скачки, не скованные определенным пространством и заброшенные в любое время, исключает для пикаро нормальное устремление к четкой цели, то есть снимает полезность действия. Действие у пикаро заменяет порыв. «Храбреца интересует не действие, его интересует лишь подвиг»⁽³⁾. Храбрец -- Пикаро -- испанец -- Испания внутри Плутовского Романа увлекается трудностью действий, то есть не действием, а величиной необходимой отваги, и все это без стеснения формой плутовского романа.

Принципиальное одиночество

Лосарильо, самый первый можно сказать пикаро⁽⁴⁾, идет от одного сеньора к другому, Гусман⁽⁵⁾ совершенствуется в плутнях, Паблос⁽⁶⁾ поступает как его литературный одногодок Гусман, бросая, обретая и вновь бросая сеньора. Лосарильо и Гусман ретроспективно повествуют о своей жизни и ошибках молодости, как тот кот у Кеведо в «Кошачьей сходке», который «жил давно безгрешной жизнью», «упитанный, гладкий, пышнохвостый, на загривке жирные в шесть пальцев складки». Дон Паблос тоже оглядывается назад -- перед тем как вверить себя своей участи, то есть новым плутням или пляске смерти.

Они из тех, кто пришел, увидел и ушел -- дальше, в одиночество, реализовывать метафору «жизненный путь».

В плутовском романе герой всегда один. Здесь объединяются только если надо помучить другого одиночку.

Человек в Плутовском Романе одинок «принципиально», по Бердяеву, или «радикально», по Ортеге -- но абсолютно. Кальдерон написал о Мадриде строчки, справедливые для Испании вообще, вернее, для Испании Плутовского Романа: «В столице от дома к дому лежит путь такой же дальний, как дорога из Ганте в Вальядолид». Само одиночество ведет монолог в плутовском романе. И даже обращение к слушателю (как лирик -- к Музе), то есть ни к кому, говорит о разобщенности. Может ли «монологичность» романа быть проявлением «национального распада», или только проявлением незрелости литературного жанра?.. Ортега уверяет, что чувство одиночества -- неотъемлемая испанская черта до нового времени. Остается поверить. А во Франции, например, «плут» легко находит себе друзей в первой же пивнушке на дороге.

В испанском плутовском романе дружбы нет -- есть хунта. Впрочем, там много чего нет, что опять-таки объясняется исключительно календарными причинами. Вот и любви, например, тоже нет, не та литературная эпоха -- зато во всей красе есть вожделение. Чувств не то чтобы нет, но все прочие чувства легко предаются забвению, кроме, пожалуй, самого сильного чувства в этом мире -- обиды. Обида может быть «благородной» (недосягаемые монашки в монастыре заставляют желать желание, этакое amare amabam⁽⁷⁾ по-пикарски, и обижаться на непонимающую всю высоту чувств толпу), можно обижаться на глупых зеленщиц с их обидно разбивающимися о куртку пом'д'амурами и обидно ударяющей в лоб брюквой.

Одиночество, которое может, и гордо, но уж никак не благородно... Оно не может привести к влюбленности, что, впрочем, пока тоже не в стиле эпохи, к фантазии, которой, похоже, пикаро лишен по определению, однако -- обостряет наблюдательность. Плут, хитро поглядывающий снизу-вверх и вокруг, -- лучше других собирает осколки романа и человеческого отребья в единую эстетическую форму.

Он, конечно, абсолютно соответствует ей, как и она ему. Его кругозор равен охватываемому пространству. Бахтин (Ну, как же тут без него? Этой рифмы образованный читатель, я думаю, ждал уже абзацев пять назад)… Так вот, Бахтин пишет об «идеологическом кругозоре эпохи», в рамках которого становятся литературные жанры. И материя жизни, по Бахтину, -- сфера идей. А материя жизни -- материал для искусства. А пикаро -- герой плутовского романа, и, разумеется, он копирует всю недужность Испании, становясь для идей отражением.

Технически герой плутовского романа на это уже способен: отражением внешнего мира может быть внутренний мир. Его уже открыло Возрождение, породив впридачу достаточно проблем, среди которых, и не только испанская, проблема индивидуального. Свежая трактовка темного места Нового Завета о гадательном взгляде сквозь тусклое стекло⁽⁸⁾ -- это уже признание того, что вполне может быть не только внутренний мир, но и даже множество его копий.

Экстремизм, разумеется, зато похоже на правду…

Какую же идею несет в себе одинокий пикаро, способный на порыв, но не на действие, на страсть, но не на любовь, способный отдать Богу Богово, без особой веры, а черту -- чертово, без особого страха? Мать его сожгут в Толедо, отца повесят: «Каждой свинье приходит день ее святого Мартина», и он, пикаро, вполне может поужинать пирогом, начиненным мясом отца, он, забывший о всякой привязанности в этом мире, вовсе лишенный надежды на мир лучший: разве может лучший или худший мир существовать, если его собственная натура неизменна -- в монастыре, на корабле или в тюрьме?

Интересно, что если у Кеведо хронологически соединить два текстуально разнесенных эпизода, связанных с тюрьмой, получится, что дон Паблос был заключен в тюрьму одновременно со своим отцом. А ведь получается, что эпизод буквально продублирован!

И на предмет пирога с начинкой я вовсе не шутила. Кому охота -- пусть посчитает по дням роман Кеведо: откроет для себя много нового.

Крестьянская кровь

Если признать, что у «плута» может быть личность, почему бы не допустить, что у личности может быть раздвоение? Чего не случится после ста лет одиночества.

Но даже это раздвоение происходит так, чтобы не разрушить изначальную обособленность плутовского героя. Личность пикаро порождает беса. Или бес объявляется в плутовской Испании. В общем-то Хромой никуда из нее не уходил, только обретался в ее фольклоре: в заклинаниях, заговорах (по большей части -- любовных)... и, разумеется, в протоколах инквизиции, запретившей когда-то и первый плутовской роман «Лосарильо с Тормеса».

Вполне естественно, что крестьянская кровь горожанина-пикаро кристаллизует Хромого, легко вписывающегося в повседневный крестьянский демонизм.

Кстати заметим и то, что в испанских плутовских романах позволено смеяться над чем угодно, над кем угодно издеваться, но не над крестьянином. Думаю, что дело не только в том, что плутовской роман -- «городской жанр», так как пикаро во время какой-нибудь хорнады⁽⁹⁾ вполне мог бы все же взять да и учинить шутку над мирным пахарем.

Стал ли пикаро (или испанец) горожанином, если даже демон его -- деревенский? Может и нет, но вот чем бесовский взгляд Гевары, благодаря которому в литературе появился во всей красе Хромой⁽¹⁰⁾, отличается от взгляда Кеведо -- он не столь мрачный. Подлый по природе взгляд беса так же не способен видеть благородное и чистое, но на подлость глядит уж точно веселей. Он всегда был веселым этот «амбивалентный носитель неофициальных точек зрения, святости наизнанку, представитель материально-телесного низа»⁽¹¹⁾ и т.п..

Но лукавый тон нашего ingenioso -- всего лишь комментарий к тому, что видит дон Клеофас⁽¹²⁾: конечно, это праздник, «карнавал» (разумеется, Бахтин), «разгул и самозабвение» (Ортега) -- все, что только народу угодно. Ребенок, Слуга, Лиценциат, Идальго, Священник... -- гардероб необъятен и необъятны возможности для «подслушивания и подглядывания».

Теперь еще и Черт -- бездна новых возможностей заглянуть в себя.

Литота и гипербола

Побег и меланхолия

Хосе Ортега и Гассет писал в «Изначальном плутовстве плутовского романа»: «... бродяга скитается не потому, что его вынуждают обстоятельства. Это не какой-то опавший лист, носимый ветром с места на место. Бродяга скитается из тех же побуждений, что уединяется отшельник, что поэт слагает стихи, торговец считает прибыль и размышляет философ»; из тех же побуждений он может уединиться размышлять или продолжить путь.

География плутовского романа обширна, вернее -- плутовской роман ею не ограничен. В основе этой неограниченности, возможно, лежит одна очень красивая идея, -- потому что плут-бродяга был зачат тем подвижным поколением, которое объединяло Иберийский полуостров. Но для такой географии у него короткое дыхание. Когда неповоротливая испанская-крестьянская кровь вновь заструилась в жилах, явился пикаро-одиночка, абсолютно бесцельный человек.

Судя по всему, пикаро очень похож на свою страну, которой Дон Кихот объяснил тщетность чистой отваги.

Когда истончился порыв -- его место заняла меланхолия. И мне уже рисуется такая грубоватая картина: испанец либо хватается за нож, палку, поднимает ладонь для оплеухи, потрясает копьем и т.п., либо подставляет ножу, петле и меланхолии собственное горло. На пике игр со смертью -- пикаро с мыслью о ней же. Испанцы сплотились, испанцы в порыве -- из пены у ртов рождается пикаро, когда порыв схлынет -- пикаро сядет на корабль и поплывет туда, где есть простор для отваги, на корабле, разящем луком, -- в страну, пахнущую поживой, где Фортуна как прежде непредсказуема и пока расточает улыбки.

А тем, кто остался, останется черная меланхолия и в утешенье мораль.

Плохое утешенье, потому, что душа пикаро -- «стрела, в полете забывшая о своей цели»⁽¹³⁾. А прочие, кроме забытой, -- придуманы. И, пожалуй, именно создав пикаро, Испания исхитрилась высказать себя, воспользовавшись извилистым тропом -- литотой. Отчаянный поступок на фоне всеобщей гиперболы барокко. Меланхолии до полного католичнейшего ужаса испанского барокко. Удивительная страна.

**

Второе Приближение к этюду об испанских пикаро: Тщетность чистой отваги.

Первое удаление от темы испанских пикаро: Россия -- родина слонов.

«Недаром в тростниковых зарослях водятся слоны, недаром плутовские романы родились в Испании...».

1. Хосе Ортега и Гассет. Этюды об Испании. Новый Круг. Киев. 1994. Далее цитаты по этому изданию.

2. Ingenioso (исп.) -- «остроумно-изобретательный», в испанском языке одно слово.

3. Хосе Ортега и Гассет.«Размышление об Эскориале».

4. Повесть «Жизнь Лосарильо с Тормеса, его невзгоды и злоключения» («La vida de Lazarillo de Tormes y se sus fortunas y adversidades») -- считается предтечей плутовского романа. Анонимно изд. В Бургосе, Алькала-де-Энаресе и Антверпене в 1554. В 1559 запр. Инквизицией. В 1620 Хуан де Луна выпустил 2-ую часть, продолжения этих плутней появлялись вплоть до ХХ века. На русском впервые -- в 1775.

5. Герой романа М.Алемана «Гусман де Альфараче».

6. Герой романа Франсиско Де Кеведо-и-Вильегас «История жизни пройдохи по имени дон Паблос».

7. amare amabam (лат.) -- любовь к любви. выражение Блаженного Августина.

8. «Теперь мы видим как бы сквозь тусклое стекло [вар. - «зеркало»] гадательно, тогда же лицом к лицу; теперь знаю я отчасти, а тогда познаю, подобно как я познан». Первое послание коринфянам. 13:12.

9. Хорнада -- одновременно и одно действие драмы, и однодневный переход.

10. «Хромой Бес» -- роман Луиса Велеса де Гевары.

11. М.Бахтин. Творчество Франсуа Рабле и народная культура Средневековья и Ренессанса.

12. Главный герой романа Гевары «Хромой Бес».

13. Так Ортега характеризовал испанца в «Бесхребетной Испании».

Speaking In Tongues Лавка Языков