Speaking In Tongues
Лавка Языков

Татьяна Ретивова

ПОСВЯЩЕНИЯ

 Scythian Babe. Photo: Tania Retivov






В нашем постмодерном пантеоне
Я высвечиваюсь как скифская баба
Из стеклянного зверинца.
Когда мы на ночь запираемся,
Вы парите надо мною, вспоминая
Свои прежние маршруты.


Тенета снов племени Хопи,
Ты здесь оказалась в своей тарелке,
В Бахчисарай рукой подать.
Племя рожденное с тем же
Родимым пятном монгольским.
Жертвы континентального раскола.


Три статуэтки Меркурия
Из Софии. Вы меня влечёте
В вечные мистерии Трисмегиста,
Проводника душ, покровителя
Воров, коммерсантов, моряков,
Музыкантов и толмачей.


Глиняная свистулька костромская
На трёх ногах, ты ближе
К моему скифскому прошлому.
С шарманкой в косолапах
Ты топаешь в поиске мёда
Гиперборейских трав.


Турецкое серебро, тебе
Уже полвека. Тусклое
Как отражение в зимних
Константинопольских лужах,
Ты соблазняешь своей чеканкой
Ровной и тонкой как месяц.


Тульский самовар года
Рождения деда моего,
Тебе бы попыхтеть
Уютно в патриархальной
Обстановке в сосновой роще
Натюрморта дачнего.


Слоны из слоновой кости,
Вашей преданности нет предела.
Коты попроще, хозяева
Прошлого года, задрав хвосты
Создали такую катавасию,
Что даже Дракуле не снилась.


Три новых спутника моих,
Драконы питерских, столичных,
И киевских гончаров.
Смирению научу я вас,
А если нет, то вот Георгий
Победоносец в орденах...


Ах ты бесконечный инвентарь
Утвари прошедшего века,
Как вам не стыдно
Отпускать своих властелинов?
Какое издевательство предостоит
И мне, нынешнему владельцу вашему?


Не зря вас так мучает домовой,
Грозится разбить вдребезги,
Извлечь из рам, поколотить,
Скормить котам, или
Обменять на спички
У крысолова соседнего.


Как же мне с вами быть?
Куда вас денут, сирот
Моих безгрешных?
Кто будет вашим
Следующим
Хранителем древностей?










Ты не моя
Кума, а кума
Брата моего,
Но я тебя
Позаимствовала.


Царскосельская
Царевна в изгнании-
Послании, из плеяды
Вещих блокадниц,
Ты -- «душа Петербурга»,


Скованная из противоречий
Мардука и Тиамата,
Ты их покорила
Словом Божьим,
Между двумя Римами,


Выбрав Богородицу
Скорбящей Радости.
И тем не менее схватки
Между светом и миром
Продолжаются.


В этом городе призраков,
Где ты в девичестве своём
Развалин говор толковала,
Нынче подколодные свисто-
Пляски низменных вод волнуют


Неодержимыми котлованами.
Сваи на костях токсически
Спаяны, как Содом и Гоморра.
Смещение литосферы грозит
Повторным ледяным веком.


Воплощение горя с моря,
Беды от воды нам не осилить.
Впереди, два ледохода весенних,
Позади -- век окаянный.
С нами одна молитва.


Прилив, отлив под ледяной
Корой страдает. На фоне фонарей
Забытых закоулков Мойки,
Одна Арка Новой Голландии
Дополняет зимние сумерки.


Но Бог с ними! В эту
Ненастную ночь, я вспоминаю
Всех наших Татьян, порхающих когда-то
С трепетом по Питерским дворам,
Тебя, мою мать, и бабушку свою.




Ты ревнив, но красив
Был как чёрт. За что
Тебе прощаю избиение
Котов, вторжение снов.


Я тебя редко развлекаю
Обильным многолюбием,
Но зато угнетаю
Невостребованностью своею.


Ты даже спрятал всё огне-
Стрельное оружие, купо-
Росное масло. Съел мышьяк,
Допил весь спирт.


Тебя шатает
От моих изъянов.
О мой пан усатый,
Как ты меня ждёшь!


Сквозняком сдувая
Снежинки с ресниц моих,
Ты обвалакиваешь меня
Дурманом былых времен.


По ночам ты изучаешь
Белизну наготы моей,
Извлекая крамолу сно-
Видений. Дразнишь талисманы.


О мой неугомонный пан, признайся!
Это ты его угнал? Он тебя из-
Немогал, что ли, стремлением губ
К соскам и прочим вожделением?


Ах ты пан мой, хан, тиран,
Ухмыляешься? Может ты -- это
Он сам? Нет? Ну хватит там
Шуршать в кладовке, я же знаю,


Куда ты увел всех крыс, и кто
Поджёг дом во дворе в момент
Их взаимного забвения....
Ты бы поел кутьи за упокой


Души своей. Сядем, выпьем за стремя.
Смотри, как луна висит на звезде.
Ах ты пан, куда же ты денешься,
Когда настанет мой черед?








Раскол материка
Во мне бушует
Допотопной памятью,


Пифическим экстазом
Оракула Дельфийского.
Извергаясь от гнева


Бога ветхозаветного,
Ты, umbilicus orbis terrarum,
Воспроизвела расщепление


Ядра спазмом вулканическим,
Словно континентально вкусила
Летальную дозу гептила.


С тех пор, с времён первых жриц
Геры Агросской, я гекзаметром
Суждена провозглашать содержание


Теогоний, каталогов богинь,
Кораблей, инвентарей
Антебеллума Посейдонова.


И через Геракловы столпы
Вспоминать скольжение
Скифских и финикийских судов,


Плавно протекавших из Тавриды
До Перу и курганов долин
Миссисипи, и обратно вдоль Иберии.


Кипарисовое дерево, смола.
На борту ковчега в курильницах
Мирт, тростник, и кедр.


Полубоги, в своё время
Имевшие общие трапезы и ложа
С богами, осквернив demos,


Погрузили тебя в пучину.
Из недр земли градом грязь
Прошлась по небесам, свергнув


Всеми четырьмя стихиями
Десять царств Атлантических,
Семирамидовы сады, яблони Гесперид...


Все семь рек вышли из русл своих,
Mare tenebrosum проглотило сушу,
Запечатлев себя в осколках орихалка.


Патросский мрамор, эдды,
Клинописные записи халдеев,
Ацтекский кодекс Чималпопока


Свидетельствуют о грохоте
Твоего расколотого позвоночника
От утёсов вдоль моря до хребта


Аппалачских гор. В мистериях
Поражение золотого века
Вспыхивает девичьими румянцами


Самиянок пожертвовавших
Свои волосы святилищу Геры,
Во сне мечтавших о Кроносе.


Мне давно приписывают
Гиперборейское происхождение.
Мои предсказания испокон


Веков возводили в строфы
Пять писцов, прямых потомков
Девкалиона. Искупавшись


В кастальских водах, с лавровым
Листом во рту, я предсказываю
Будущее прошлому, прошлое


Будущему над дымящими
Останками Пифона, возникшего
Из твоей слизи потопной.


Пока наконец сама не скончаюсь
Я в собственном прогнозе
Извержения Везувия в 1737 году.








Моя мечта прильнуть
К твоим мощам
И диву даться
Чудом через патину
Пещерную в дали, близи.


Я же Феврония без
Петра, он не успел
Родиться, ибо
Родня его растреляна
Была указом Ленина.


И нету, нету женихов
Таким, как я, прокаженным.
Узри мя из кельи гробовой!
Я тоже муромской была
Однажды сужденной.


В наречии нынешнем нет слов
Крылатых обращения
К таким богатырям как ты,
О вещий Муромец Илья,
Встань предо мной...


Нет, нет прости мя
Рбу Бжiю. Не та редакция
Жития, иль память
Изменяет. И всё же забреду
Сквозь тьму веков к тебе я.


Каким путём? Чрез сушу
или море, не важно как идти.
Покров полей присмотрит.
Подскажет окрыленный
Экспедитор снов.


Прискакать ли мне на аргамаке?
Нет, отпустите мя в ладье
По текущей воде со своим
Раскольничьим инвентарём:
Книги без корешков, иконы.


Пока не уткнусь носом в правый
Берег Днепра, где купола бес-
Конечно сражаются с родиной
Мать, переливавшись скифским
Золотом и перезвоном древним.


И вот вдоль каменной стены бреду,
Я, грешница, (имярек),
Помазанница Бжiя,
Овечка безнадёжная.
До трёх колодцев доползти бы...


Никто себе не представляет,
Как трудно призракам брести.
Никто не понимает, что плоть
Ограждает. Свеча одна пылает,
По всем углам гуляют.


Спускаюсь я к тебе, одна
С иноком. Вот летописец
Нестор. Тут рядом молодая
Игуменья Ефросиния, тёзка
В святости. Ах Муромец, где ты?


В близи дали меня шатает
И сквозит, слезою я догараю
Восковой, нетленность
Мощей листая призрачностью.
Двенадцать братьев греков,


Сильвестр, Макарий, Онуфрий
Молчаливый, святомученик
Иоанн, сын варяга Феодора,
Преподобный Илья из города
Мурома. Блажен муж!


Мой шаг невесомо бесстрашен,
Мне нет кому оглянуться.
У двери Крестовоздвиженской
Пьют воду из медного креста
Марка гробокопателя.


Да закупорьте меня
Фарисеи муромские, нарекшие
Мя Сивиллой Кумайской.
И пускай отправят эту бутыль
К тебе, Илье, за пазуху.
На веки веков...


КОТАМ

 Cats. Photo: Tania Retivov

Я верчусь по квартире своей,
Как Фрея в колеснице, запряженная
Двумя котами полукровками.
Они мой полёт уравновешивают,
И с талисманами составляют
Отменную команду охранников
Моей персоны. В извечном конфликте
С домовым, они устраивают
Партизанские засады, хлеб и
Зрелище, каждую ночь
Превращают в вальпургиеву,
По коридору бегают антилопы,
Оборотни гоняют тени до утра.


Все пращуры всех чёрных котов гладко-
Шерстных - потомки пиратских
Проводников в море. Ими
Благословляли новые корабли
В день первого плавания.
В сражениях устричных войн
Коты успевали своими хвостами
Махнуть в камыши, питаться скумбрией,
Встречаться с полукровками, размножаться...


Патрикеевич, я так старалась
Назвать тебя Васькой, но твой
Заступник ирландский опознал
В тебе родного кельта, заброшенного
Произволом судьбы на те же берега
Пиратские материка Колумба.
Ты пахнешь тиной, водорослями,
Тряпками прошлого века из ларца
Со дна пролива мыса Чарльза.
Ты чураешься всех водных
Перекрёстков. Земных и
Воздушных тоже. Тебя леший
Водил по новым землям
Во всех предыдущих инкарнациях.
И вот ты оказался в Евразии.


Где тихо фу нельзя хороший -
Наш изысканный лексикон, на что
Ты мне мёрф мура мррр макао но
Никаких мяу. А я тебе, где Киска?
От умиления, ты садишься на задние
Лапки и молишься во все стороны.
Никто глазам не верит. Твои десять
Кельтских кг лоснятся чёрной шубой.
По утрам ты меня то выгоняешь,
То провожаешь. Уставшего после
Моих выходных, тебя раздражает
Непредсказуемость моего сна.
То бесконечные сборы с гонкой,
То не вылезаю из постели.
То гостей сама провожаю.


Всю неделю ты меня опережаешь
В сложной шахматной волоките
Ходов по жилплощадной доске.
От постели до ванной до кухни
До холодильника, вокруг стола,
Под столом, в углу, к балкону,
К аквариумам номер один и два.
Нахально, патриархально ты считаешь,
Что я всегда должна быть везде
Одновременно. Безумный макао!
Исходит из алого рта, обрамленного
Усатой чернотой меха твоего.


И вот собравшись наконец
Под твоим напутствующим взором
Я с тобой каждый будний день прощаюсь
На одну твою неделю. В выходные
Твои попытки продлить рутину
Заканчиваются тапком по башке.
Убедившись, что провожать нет
Смысла, ты смиряешься, расстилаешься
В длину вдоль изголовья нашего.
Весь день тебе снятся рыбы,
Сонные, толстые сомы в проруби.


Вторая полукровка, серая, без-
Ымянная киска, твоя племянница.
Ты помогал принимать
Роды у Дуньки. Их было
Трое, серая, первая, от потомка
Чеширского кота. Второй, твой
Чёрный плод катавасии ночной.
Третья трёхцветная ничья.
Мы их не называли, а отдавали.
Серую я прятала в ведре. Кис-
Кис с приплюснутым носиком,
Розовыми пятками, вся в дымке.


Ты с ними ложился к Дуньке,
Припадал как взрослый мужчина
К грудям. По тебе они бегали
Как по Арарату древнему.
Лениво присматриваясь за ними,
Ты облизывался и засыпал носом
Уткнувшись в Дуню. Она смирялась
Пока лапу не раздавила машина,
Во время её редких вылазок
На свободу. После реабилитации
Дунька сбежала навсегда. С тех пор
Я вас научила друг друга
Искать, находить, приводить.


Серая претендует на происхождение
От кошек Марии Антуанэтты, кот. их отправила
На корабле в Новый свет, в предвкушении
Революции. Их привезли, свели
С туземцами дикими, и voila,
Полукровка моя с аристократическими
Замашками. Инстинкт всё просится
Наружу, половить пузырьки в луже,
Белку за хвост притащить, чайку
Подразнить рыбой свежей.


Но осанка, о осанка, как будто
Не в бело-мусорских дворах
Была зачата, а в персидских,
Ради развлечения султана.
Тебе особенно не нравится
Слово нельзя, понимаешь его
Как некий ахтунг германский.
И всякий раз отворачиваешься
С презрением, брезгливо усами
Задев руку, кормящую тебя.


Треугольником мы парим из
Скандинавских былин в
Египетские, приземлившись
Мы откапываем в песках
Мираж храма Баст, богини
Котов. В нашей общей типо-
Графии пространство замыкается
Воображением кошачьего хвоста.
Египетскую марку поменяв на
Питерскую, мы как вкопанные
Срастаемся с булыжником,
Два сфинкса с лицом Аменхотепа II,
А между ними каменная скифская баба.








Ты в горнице бывало осенял
Меня крестным знамением.
Излучение света исходило
Спиралью, розой ветров,
Изгоняя сквозняк этот
Вечный сквозняк агностиков.


Престоположение
Над замкнутым пространством
Твоим ореолом души моей
Проступало
Пневматическим знаком.


Ты сошедший
С византийских антиминсов
Был свидетелем
Изменения течений рек,
Обхождения алтаря во храме,
Сугубого величания
На трегубое
Окончательное молчание.


Святу месту пусто...
Пустозерск, Соловки, осрамлённые
Воробьями птахами фарисейскими,
Животворящее, нерукотворное
Отменив не собором, а Стоглавом,
Вопреки апостольским канонам.


Иногда тебе приходится покидать
Нас смертных ради Христа
Ради мытарства неизбежного.
Хворь свою донимать
Хлыстовством.


Ты меня не предохранил однажды
Ибо молитва ещё не воплотилась
Во слово и не взошла
С моих младенческих уст...
И проклятье троекратного рода
С моим именем повторилось.


Пришлось туркам анатольским
Мои щёки общипать до синяков
Против сглаза и порчи.
Скарабеями меня нарядили.
Вокруг шеи трёхлетней
Навесили синий глаз.
Отвезли меня в Помпеи, Лурд,
И наконец в Эфес, где
Платочек возле колодца
Девы Марии освятили
И приложили к устам
Безмолвным в раскаянии.


А сейчас ты усердно следишь
За моим дыханием во время сна.
Пневма моя всех волнует:
Котов, домового, тебя.
По очереди все пытаются
Разбудить меня.


Коты кричат, и мне снится,
Что они подбросили котёнка.
Сама-то я затаила дыхание где-то
Далеко от себя, парящая.
Грудь вся трещит как ледяная
Кора. Домовой не находит
Себе места, меня пытается


Насильно вывести из поту-
Сторонних хождений. И
Только ты находишь ту словесную
Отдушину, путём которой
Возвращаешь меня в кунсткамеру
Через сон мой причитая: поп,
Попадья, по-подъём, поп
Попадья, по-подъём, по-
Подъём, по-подъём. В попад.




13 января -- 13 февраля, 2000