Speaking In Tongues
Лавка Языков

Марина Доля

КИЕВСКИЕ СНЫ

ПОСВЯЩЕНИЕ ПЕРВОЕ

Это — счастье головой на руки,

Говорящий старый попугай.

Чьим пером подрезаны подпруги,

Чьи слова срываются на грай?

Знает Время, знает сторож Божий

Всех моих незапертых грехов, —

Нам по слову тянет бездорожье

Жидким звоном сношенных подков,

Нам трубят терновые рассветы

И срывают траурный покров

С той сирени на изломе к лету,

Что была заменой старых снов.

ПОСВЯЩЕНИЕ ВТОРОЕ

Когда обнаружу удачу

По горло в стоячей любви,

Припомню и снова припрячу

Забытый свой профиль бродячий —

Незрячие письма твои.

И снова приснится, что в тесном

Пару моего нестола

Сквозь сердце пройдут и воскреснут

В безродье своем неуместном

Такие еще неслова.

И снова найду под разбитой

Сухой и колючей строкой

Грибницу сердечных открытий,

Судеб наших, спутанных нитей

И крик чистоты голубой.

И это неважно, пожалуй,

Голубку ли ястреб терзал,

Тоска ли его догрызала,

Иль просто на кромке вокзала

Твой окрик меня задержал.

Ведь жизнь — это жизнь и не больше,

А меньше — не стоит тоски,

И город, прилипший к подошвам,

Нам, видимо, тоже поможет

Узнать адресата строки.

ТРЕТЬЕ ПОСВЯЩЕНИЕ

Ты, сердце верное, без мелкого народца,

Прости, что пью из твоего колодца,

И в такт пытаюсь рифмы раскачать,

А влагу, данную по праву первородства,

В себя вливаю, выдумщик и тать.

Но таинство глубокое, как море,

В тебе самом, и к пролитому горю

Такое искушение припасть,

Ласкать и плакать, с ритмами не споря,

Сквозь время нам процеженную страсть.

И слово отмывается от мути,

Питает верность первородной сутью

Словес моих густые корешки.

Не бойся, бейся, дар ежеминутный,

И обжигай стихов моих горшки.

ПРЕДЧУВСТВИЕ

Я Новой весны безыскусный романс

Смиренно ждала в горделивом сиротстве,

Она ж окатила таким первородством,

Что впору опять начинать перепляс

Картинный, пропащий, как кот по весне,

Веками сокрытый в усталом подъезде

Для тех, кто дородней, для тех, кто телесней,

Вступает в него на потребу луне.

В таком истопталось семь пар наперед,

Тянулась, как ветка — и снова босою

По снегу, накрытому тенью косою,

У сквера с остатками древних ворот?

Ах, мне бы вальсок — на последний пятак,

Тигриный, зауженный непониманьем,

Но чтоб повели на прижатом дыханьи

Победные точки в болотных зрачках

И крепко смотали в клубок путевой

И мартовский запах охранной одежды,

И первый виток отогретой надежды,

И лучшей звезды волосок голубой.

ПРЕДЧУВСТВИЕ ВТОРОЕ
(вариации на тему)

Снегом припорошенный, растает от доверья

Почерк безупречный, словно детская сирень,

В оробевший сумрак мой открой тихонько двери,

Песня, обогревшая высокую ступень.

Пой Тбилиси призрачный на треснувшей гитаре,

Да вину, которая лишь мне одной видна

В тихом переулке, где тоской об Авлабаре

Кто-то занемог уже у синего окна.

И в мужские сумерки беззвонкого признанья,

Где моя четвертая, незрячая струна,

Отпускаю памятью на первое свиданье,

Отпусти мне, господи, она ж совсем одна.

Поспешай, подросточек, найди мой день вчерашний

У того, кто тень его сберег и не сумел,

Только милосердие к непомнящим и спящим —

Снегом милосердным переулок облетел,

Где призванье к счастью, словно мальчик повзрослевший,

В стоптанном проеме потемневшего окна

Покачнется пристально к руке заледеневшей...

Пой, пока не кончилась певучая страна,

Пой, пока белы еще доверчивые письма,

А минута светлая не стала нам виной,

И в дарящий праздник беглецов твоих-Даиси

Дай поверить истово не только мне одной.

ПРОЛОГ

Приснятся вам пророческие сны,

Когда мой город станет в изголовье

И сдавит сердце пристальной любовью,

Стегнет сиренью гибельной весны,

Такой единственной, пропахшей утюгом

Нa спинку стула сброшенного платья,

И чарами нечаянных объятий —

Бедой случайной, разрубившей дом

На мир далеких, что кричит во сне,

И тех, кто в страхе затыкает дыры

В любовном рубище, и пусть по строгой лире

Проскачет ужас на седом коне,

Себе не лги-и близким не слышна

Трубы последней хрипотца стальная,

А время спит, еще не понимая,

Что нет уже ни времени, ни сна.

ПОПЫТКА КОЛЫБЕЛЬНОЙ

Спи, тигренок мой замученный,

Перетянутый, прирученный —

Я у света на краю

Первый раз тебе пою:

Баю, баюшки, баю.

Ты усни, не скоро сбудется

И признанье и распутица.

Черный свет мой за окном —

То ли в строчку, то ли в дом.

Но упали стены надвое,

И разбужена судьба твоя,

Но обужена слегка

Горьковатая строка.

Скоро, скоро в ночи бросится

Новых дней чересполосица,

А покуда спи в горсти

Всех признаний и прости —

Против шерсти мне грести.

СОН ПЕРВЫЙ. МАЙ.

Кому не спишь, сестра моя, Кассандра,

Кому поешь седьмую жизнь подряд?

На стенах Трои лавровые франты

Какую жизнь свершают променад?

Я что-то спутала, и ты была, царевна,

Бездонным гласом вспыхнувшей толпы?

И немота из векового плена

Резцом глагола отмечала лбы?

За что тебе такое наказанье —

На вещих снах развесили белье,

Бездумие, разыгранное в фанты,

Вновь рикошетом на чело твое.

И нимбом каменным застыло понемногу,

И нищим смехом застит небосклон:

«Зачем ты, девка, отказала богу?

Теперь охрипни, — не поймет и он.»

Но вновь трясешь безумной головою, —

Ужо тебе, токующих не тронь,

Или скажи, как справиться с бедою,

Да так, чтоб не запачкалась ладонь,

И уцелели стены и пороги

До мозолей насиженных жилищ.

Но ты кричишь про маленькие дроги,

Про глад и гарь остывших пепелищ,

А матери, заткнув соском полынным

Седых младенцев алчущие рты,

Уже тобой стращают чад настырных.

Уйди от окон царства немоты,

Где затыкает уши город древний

И заслоняет идолов спиной.

Терпи, ведунья, скоро Агамемнон

Тебя отыщет в пропасти людской.

*** * ***

Сегодня и музыка мстит

За слов неразумных мерцанье,

За школьное это старанье

От насморка плакать навзрыд:

Скользит Ариэлем меж строчек

И темой ложится в ногах,

Но нет уже давних отсрочек,

И вкус простоты на губах,

И в тайном смиреньи такое,

Чему поручиться не жаль —

То вечная правда изгоя

Диктует писанье, как встарь.

ХОЖДЕНИЕ ПО...
СОН ВТОРОЙ. ИЮНЬ.

Года навырост и к лицу

Наряд, а нет — тогда к другому,

И по бульварному кольцу,

Увы, кольцу, и вот у дома,

Который не внесли в проспект,

Застыло время — это я

В крысиной шубке столько лет

Ломаю лужи января

В колодце мусорном двора,

В академическом пространстве:

Меня отправила семья

Вперед с надеждою дождаться

Тебя? Тебя на свете этом

Еще не будет целый год.

Дрожит звереныш, перегретый

Тугим кашне, и лижет лед.

Скорей — придут и отберут

Свободу, и упрячут в зиму.

Шаги по лестнице бегут,

Чтоб отвести к Екатерине

Или к Петру. В холсте двора,

Которым город мне забили,

Подъезд зияет, как дыра...

«А вдруг они меня забыли,

Как тех фланелевых собак

В шкафу вчерашнем?» На колодец

За облаками облака...

Вот-вот не выдержит народец —

Расплющится и... выйдет Люка,

Сиротство спрячет в нафталин

Мехов, духов — я дам ей руку —

Мотивчик перейдет в мотив

Вот-вот — нетерпеливы дети...

Из окон резкий льется свет,

И Люки, вспомнилось, на свете

Уже не будет много лет.

Но кто ж тогда из вечной двери

Ко мне выходит и летит?

В широкой и густой шинели

Идешь ко мне, и снег спешит

Возлечь на тусклом эполете,

Укрыть неясное лицо.

Но эполеты нынче в нетях,

А есть венчальное кольцо.

Мое ль, мое — хочу понять —

Не доросла еще полушка,

Снимай же варежку — к игрушкам,

Давно твоим, ведут гулять...

*** * ***

В Петербурге, в Петрограде

Смех бежит по анфиладе

Строгих улиц, обметая пыль с карнизов париком.

Обветшалые творенья

Плеши спрятали в сирени

И мытарят спину взглядом — что-то будет с ней потом?

Только как узнать пределы,

Если даже ночи белы,

Если небу не указка адмиральская игла,

Двери парков нараспашку,

Губы арок нарастяжку —

Это я туда вернулась, где когда-то умерла.

Это было так далеко,

Что не помнит даже око

И того, кто прах развеял над булыжной мостовой.

Нам, южанкам, не по нраву

Смерти чопорная слава,

И разбужены проспекты старомодным криком «мой»,

И упрямая курсистка

Бьет ладонью обелиски,

Второпях стихи слагает лет на сто тому вперед,

Чтобы каждому последний

Зимний двор стал садом летним,

Чтобы к морю по каналам — ленинградский небосвод.

СОН ТРЕТИЙ. ИЮЛЬ.

Попутчику.

На донце памяти (да как тебя зовут

Который год) случайная колючка —

...Гербарий мира, давшего приют

Бродяжке розовой, залетной стольной штучке.

Опять верчу ночной калейдоскоп:

Солончаки, автобус до Ташкента,

Хор спящих тюбетеек и потоп

Надежности щемящей и ничейной,

Как обещанье тысяче второй.

И форменная птица золотая

Согрелась под беспутной головой —

Ей тоже хорошо — не улетает.

И смутно понимает — только раз

Бросает жизнь в безвременье такое,

Где зыбкость понимания слилась

С почти что правдой женского покоя.

То были мы в те восемь лет назад,

Иль донники судьбу свою верстали?

Манты и Хэм, вопросы наугад...

Но звали как? Не помню. Отпускаю?

Не выбросить, не вспомнить, не понять

Ничьих зрачков восточную надменность.

О чем болишь, и как тебя узнать,

Чтоб кадр забытый вклеить в современность,

Влепить в строку твой рык: «не оглянись!»?

Не оглянулась — первая покорность,

Но за твою непрожитую жизнь

Я нынче долг меняю на бездомность,

И все взяла, что нужно от тебя,

Неприключенье, но в дороге длинной

Поверилось — но помня, но скорбя,

Ты дочь любую назовешь Мариной.

*** * ***

Свинцовым ветром занесло меня

В отечество упругих баклажанов.

И вот забылась в паутине пряной,

Спасаясь на задворках ресторана,

Притихшая, спасенная родня.

Ей впрок была ворованная снедь,

И прочен зов любовного упрямства.

Еще не понимала — постоянству

Грядущих дней, словесному убранству

Лишь в отдалении дано дозреть.

Поверилось, что южный выходной,

Кипящий день, сворачиваясь в жилах,

Жизнь раскачает правом быть счастливой,

Но пустыри приют мой обложили

И к морю преградили путь прямой.

«Вновь обрести неискушенный взгляд…»

Самой себе когда-то написала,

Но оказалось, что свеченья мало,

И вновь томит предчувствие вокзала,

Хоть не сбежать, как тыщу лет назад.

Куда бежать мне от себя самой,

Когда, как рыба, словно проглотила

Земного постоянства без кумира.

Упрямая звезда в окно светила,

В решетку пусть, но только мне одной.

СОН ЧЕТВЕРТЫЙ. АВГУСТ.

Четыре правды во мне текут,

Четыре правды и два проклятья,

И я, потомок дворовых смут,

Водой вчерашней стираю платье.

Вода немая под срубом льдин

Ненужный томик листает с дрожью,

И долго волчий витает сплин

В глухих усадьбах, над бездорожьем.

То тульской тульи упрямый мех,

Глухого гнева приняв обличье,

Тот гоноровый ручейный бег

Вдруг остановит смешным величьем.

Четыре страсти кипят во мне,

Поры четыре из года мира,

И восемь сутей сгорят во тьме,

Но у запястья сольются в лиру.

Бараньей плотью удобрив Дон,

Ковыльный ветер глотну протяжно,

Короткой жизни подковный звон

Чужую площадь хлестнет с оттяжкой.

Неутомимый бездумный век,

Глухой к призывам и сменам власти,

Молдовопольский приморский грех

В седло поднимет и бросит в счастье.

И вот дитяти от разных и тем,

Еще не зная, что буду третьей,

Таскают камни от старых стен

И кровь решают мою столетьем.

Четыре боли в один присест

Да капля древней у изголовья. . .

Но Бог не выдаст — свинья не съест.

Какой, Россия, прикажешь кровью?

КОЛЫБЕЛЬНАЯ КИЕВСКИМ ДЕТЯМ

Усните — деревья не предали вас,

А только застыли в немом изумленьи,

Что яростным кашлем больного цветенья

Еще не разбужен отеческий глас.

Усните, и птицы не предали вас —

Кружат в отдаленьи и пристальным оком

Следят, как ползет к увлажненным порогам

Бесцветная жижа разбуженных фраз.

Усните, и звери не предали вас,

Лишь сердцем упрятались в ваши колени,

Как дети, и снова, набравшись терпенья,

Пред старым Отцом заступились за нас.

Усните, и звезды не предали вас —

Пернатый трубач прикоснулся к свирели —

И градом упали на ваши постели,

Чтоб тихо пропеть в предназначенный час:

«Усните.»

ПОПЫТКА ДНЕВНИКА. СЕНТЯБРЬ.

*** * ***

...и Марс рябиновый повис над головою

и юбилейным оказался август

услышали как в ожиданье Спаса

курлычет заблудившийся трамвай

стальной ценой приклеенный эпитет

меня смутил другой найти пыталась

а тень поэта грязной погремушкой

будила заскучавшая толпа

рябиновые строчки нет не кровью

а горечью притягивали губы

и в давний сон окраины приречной

хотели сны то город умирал

во мне одной такой мелкопоместной

что можно удержать и милосердьем

а памятью и памятью как встарь

и по колеса в памяти последним

катил трамвай девятого маршрута

и детская считалка бормотушка

смотрела в окна цепко как Помгол

«шел трамвай девятый номер

на площадке кто-то…»

но не ужиться нет с последним словом

и ближе нам накатанные боли

чем новая непрожитая жалость

к увядшей шее битого предместья

в горжетке липкой слепнущих котов

катил трамвай укатывая тени

и давний сор слепого невезенья

а чья-то суть хлестала окна веткой

давно ничья но вдруг лицом прижаться

в бороздках слез от книжного неверья

в мирок трамвайной круговой поруки

зачем ты липнешь детскою простудой

от сквозняка расстрелянной шинели

и сырости ненайденных кладбищ

он стыл и пуст желанный миг вагона

сопит в углу придуманная совесть

да мы любимые предавшие согласье

не слышать ветра опустевших гнезд

но смерть нарвется струсившей собакой

постылое оставленное слово

к тебе во тьму к теплу твоих сомнений

упрятанных в шинельном зарукавье

то мы летим на грудь твоей отчизны

случайной жизни старые билеты

на стеклах нас разглаживает ветер

в тот миг когда прощается с землею

и слепо рвет стальную пуповину

от вещих снов сбесившийся трамвай. . .

* * *
(солдатская колыбельная)

Разбуди меня, хожалочка,

Милосердная сестра —

Смерти детская считалочка

Ночью брата увела

То ли в дальние обители,

То ли в клевер на пути

Том, которого не видели,

А другого не найти.

На простынки заскорузлые

Уложили детвору,

И бинтов полоской узкою

Повязали нас в игру.

От чужой войны усталая,

Не суди нас по гульбе,

Но дрожит дорожка алая

На простуженной губе.

Упади в стакан ромашкою,

Подари ладонь на ложь.

По губам рассвет с оттяжкою

Бьет, да боли — ни на грош.

Белизна моя постылая,

Не гляди в меня с утра,

Только дай твоей несилою

Продержаться до креста.

Подыми мне тело бывшее —

Я к другому не привык,

Словно птица, гнезд не свившая,

Стань моею хоть на миг.

Но такая равнодушная —

Целым сердцем не проймешь,

Только равному послушная,

Как по лезвию, плывешь.

ВОСПОМИНАНИЯ О НИКОЛАЕ МАЙОРОВЕ

Лейтенанты — горечь, неутрата,

Первый куш случившейся войне,

Строгие могильные заплаты

На полей отравленной спине.

Но смывает брызгами созвездий

Комнатную жухлую мораль,

И кудахчет слава на насесте,

И величьем полнится словарь.

Соком ли троянских сказов вольных?

Горьким соком смажут имена —

Груду мяса на вонючей бойне,

Не равно ль как названа она:

Аксельбанты, лычки ли, погоны.

Тонкий запах маменькиных рук,

Шелк знамен девичьих, и в колоннах —

Злое удивленье и испуг.

Но колдует гибельная пара —

Барабан да едкая свирель,

И опять бряцают генералы

Мировою мелочью потерь,

Но опять сопливые поэты

Заслоняют мировой бардак...

Лейтенанты, скворушки, корнеты,

Рой пажей, считалочка, пустяк...

ЗАБЫТЫЙ СОН

Отец мой танцует картинно,

И грех с гимнастерки не смыт.

«Ах, там, за рекой, Аргентина,» —

Вопит воскресающий быт.

И горстью военного праха

Присыпан запавший висок,

Но будем без бреха и страха —

Двадцатый придет голосок,

Ведь плачено волей старинной

За то, что из детства — в кювет.

Целует в голодных гостиных

Сапог уцелевший паркет.

Танцуем приморскую скрипку,

Дюма недоигранный гром,

Опивки, опилки, обрывки —

Контуженной юности том.

Кому-то и кем-то воздастся

За спущенный в прорези пар,

Потом — к заповедным мерзавцам

Подругу сведем в зоопарк,

Разнежим батальной периной

Живую желанную плоть...

Цепного вранья паутину

Не в силах на ней распороть

Ни памяти ржавый подарок,

Ни жалоба острой строки.

( Ремарка: открытым Ремарком

Разит из усталой руки. )

*** * ***

Вот и вся моя дорога —

От окна и до порога

В затухающем дому.

Одного я не пойму —

Как ложилось, как любилось,

Что чудес не приключилось,

И под окнами сентябрь

Точит ветви о ноябрь.

Тянет ноту пес домашний

Про ликующие шашни

Старых замыслов с гульбой,

Белой крови с голубой, —

Застоявшейся, венозной.

То дуэтом, то порозно

Пес и ветер мне твердят:

На пороге листопад

Круглых нот и звезд кленовых,

Песен старых, писем новых

И рябиновых кистей —

Облетанье всех мастей.

Облетевшие пороги,

И в окно стучит пологий

Град каштановых зрачков. . .

Праздник сношенных подков.

* * *

Н. Р.

Пиратка желтоглазая и розы —

Так филин гнева над судьбой глумится,

А я совсем не думаю про это,

И только жду, когда меня отпустит

Стальной зажим придуманного лета.

Стекают розы в глиняные вазы,

Под круглый стол скатился день бутонов,

Ворчит шампань в нетронутых бокалах —

Мы снова отмечаем день рожденья,

И блюз горчит сомненьем запоздалым.

Сомненьем в том, что вовремя — так дважды,

И как-то там — латынью бакалейной.

Мы только отмечаем день рожденья

Пришедших под осеннею Венерой.

Споет звезда — и спросим снисхожденья

В густые сумерки души парящей,

Над буднями застолья опоздавших,

Пиров «без божества и вдохновенья» —

И норовим укрыться под гитару,

Где чей-то бог справляет день рожденья.

*** * ***

Вот и вся моя дорога —

От окна и до порога

В затухающем дому.

Одного я не пойму —

Как ложилось, как любилось,

Что чудес не приключилось,

И под окнами сентябрь

Точит ветви о ноябрь.

Тянет ноту пес домашний

Про ликующие шашни

Старых замыслов с гульбой,

Белой крови с голубой,

Застоявшейся, венозной.

То дуэтом, то порозно

Пес и ветер мне твердят:

На пороге листопад.

Круглых нот и звезд кленовых,

Песен старых, писем новых

И рябиновых кистей —

Облетанье всех мастей.

НИЧЕЙ ГОЛОС. ОКТЯБРЬ.

Кем будет ночь последняя моя?

Монашенкой, пираткой со слезою

Иль девушкой с печальною косою,

Вдруг ощутившей радость бытия?

Чьим вздохом переполнится листва

За окнами прокуренной берлоги,

Кого удержит слово на дороге

В мой новый дом на склонах октября?

Я в легкий час войду в него сама

И, в ожиданье гостьи, буду слушать,

Как Вольфанг Амадей вручает душу

Девчонке, отощавшей, как весна.

СЛУЧИВШИЙСЯ НОЯБРЬ

Уходит день, сутулясь, как актер,

Опустошенный непривычной ролью

Вершителя судеб. Ложится дым на кровли.

Небритый и дражайший домовой

На руки перхает. Все кажется игрой

Свечи протяжной и больных сестер.

И жизнь застыла на краю чего-то,

Чему названья не было и нет —

Короткий переплетный свет

Лежит у ног. Декабрьские пейзажи

За спинами мадонн стоят на страже

И могут статься будущей заботой

О совершенстве мировой души.

Но странный привкус опустевших будней

Еще в новинку, портит нрав и будит

Сомнения о пользе ремесла.

Заботы — что ж, им тоже нет числа,

И слова нет, и средства хороши.

Ни дым Державина, ни тень его руки

Не стелятся над нашим перепутьем,

Да, может, и чужие нам по сути,

И сердца дар одни скулит у Бога —

Легко оставить сбитые пороги,

Зажав в руках пустые кошельки.

СОН ПЯТЫЙ. ДЕКАБРЬ.

В дорожной комнате моей

Так пахнет белыми ночами,

Потерей, пришлыми вещами

И соком рубленных корней,

Что я не в силах онеметь,

Растаять в северных покоях,

И с упоением изгоя

Пытаю питерскую твердь

О том, что выпадает нам

При новой встрече долгожданной,

В ночной рубахе покаянной

Скольжу по стертым площадям, —

Рубцы терпенья на плечах,

И белой кровью камни точит

Душа, храни тебя от порчи

Моя полночная свеча

В твоих фруктовых городах!

Нам верст — на два часа полета.

Лети, тоска — твои заботы

Растают на моих губах,

И мы пойдем, пустив года

По очистительному кругу

Каналов, арок, былей грубых

О том, что нас свело тогда,

Как мост. И перейдет сирень,

Как встарь, к Семеновскому трапу,

И губы утопил Желябов

В моем виске. Настанет день.

КАЧЕЛИ

Останься — что пользы в танцующей Розе?

Такая за нами сгущается тьма,

Что Моцарт не прав, и немые угрозы

Роняет чужая родная страна.

Поедем — что толку толкаться в прихожей,

В ненужные комнаты рваться навзрыд?

И долг не приманит, и сон не поможет,

Когда по чужой партитуре. Болит —

Останься, останься — остынут постели,

Чужое призванье берет на излом,

И толком не спели, и толком не съели

Рождественский ужин за круглым столом.

Поедем, поедем — судьба не индейка,

Янтарная жертва на блюде крутом.

Округлый роток подставляет жалейка,

Но это — за правду, рассветный погром

Вернет голосам изначальную ноту —

Простудную ноту в российской судьбе.

«Поедем», «останься» — какие расходы!

Мой друг изначальный, вернемся к себе.

г. Ленинград

РОЖДЕСТВЕНСКИЕ СКАЗКИ ДЛЯ ТЕБЯ

СКАЗКА, КОТОРАЯ ПАХЛА ЖЕЛЕЗОМ

В старом граде, в новом граде

Ходят тени на параде,

Стынут тени у ограды

И несут в авоськах снедь.

На авось денек проносят,

И не скажут, и не спросят —

Страшно ль будет умереть.

Только вьюга, только вьюга

Подбоченясь ходит кругом

И живет за всех подряд

В уголке стальных растений,

Где рассаду поколений

Повтыкали наугад.

Крепко слит садовник старый

Со своим конем, усталым

От острогов и «ура»,

Храм посажен во спасенье...

То ли сани, то ли тени

Выезжают со двора:

Человек с двумя столбами

После имени, в сознанье

Не пришедший от идей,

Ждет ответа — снова в сани,

Снова мчаться на закланье

Двух простуженных детей.

Все бормочут о свободе —

Мальчик с девочкой при входе

В до костей проросший сад,

Тучный царственный потомок,

Да в свободу из потемок

Рвутся кони наугад

По мостам ничьей столицы.

В пучеглазые глазницы

Снег летит, за три версты

Зрит садовник-недоучка,

Что живых осталось кучка

В мире снежной слепоты —

Каждый платит тем, чем может

За ответы на вопросы,

За поездки в Монплизир —

Кто-то ночью непрожитой,

Кто-то бронзовым копытом,

Город — именем своим.

Дольше века длится сказка,

Да кому видна развязка?

Открывает веку дверь

Строгий инок с пистолетом,

С недописанным куплетом

Иноземщины твоей.

СКАЗКА, КОТОРАЯ ПАХЛА СНЕГОМ

Ночь. Мария клеит город

На картон небесный, синий,

Где серебряной фольгою

Обозначена звезда.

Хвост трубой задрали крыши

И подкручена пружина

Музыкальной табакерки

Торжества и Рождества.

Просыпайся, все готовы:

Стынут куколки-скитальцы,

Под рождественские гимны

Ждут даров и волшебства —

На макушке строгой башни

У пастушки вянут пальцы,

У бедняги трубачиста

Закружилась голова.

Их подняли вровень с дымом

Плечи улиц старомодных,

Чтобы лучше разглядели

Заводной тяжелый ключ.

Были б силы улыбнуться

На отрыве, над обрывом,

Только б пальцы не обрезать

Об морозный колкий луч.

По которому на город

Мчат обозы Королевы,

И в серебряных ловушках

Оставляют за собой

Запах сдобы и ночлега,

Ледяные теоремы

Накрахмаленных салфеток —

Запах музыки чужой.

А фарфоровые пальцы —

Только глина да водица,

Хоть слагают слово «Вечность»

Из осколков давних лиц.

На коньках несется ветер

Рождества чужой столицы,

Два щенка носы задрали

В синих перьях бывших птиц.

Просыпайся, Бог рожденный,

Дух домов уходит дымом,

И двойной сердечный вензель

Остывает на ветру,

Голоса уходят в звуки

Табакерочки старинной.

Отогретые дыханьем,

Куклы время заведут.

СКАЗКА, КОТОРАЯ ПАХЛА КОФЕ

Зимою — врозь деревья и вода.

В чепцах деревья, а вода немая

Кофейник переполнила до края

Привычных снов и верного труда

Голланды — перестуженный пейзаж,

Пришельцами оставленный как плата

За сливки снежные, рукой солдата

Подлитые в усталый антураж.

Года устали заводить часы.

Часы устали обращаться в годы —

Замкнулся круг канального исхода. —

Фальцет строений перешел в басы.

И в унисон басовой немоте

Спадает снегом верная природа —

Там Рождество справляет остров мертвых

Надежд и сил. И лодка на воде.

Mein Herz, не вздумай лодочника звать.

Он спит давно, щекою Стрелку плющит,

Снега гадают на кофейной гуще

Солдатских снов, где он, себе попутчик,

Все плачется и шарит благодать

Среди развала буйного каприза.

Остыл твой кофий, кесарь, только крысы

В бурде ячменной фарами шуршат.

ЭПИЛОГ

Год огня и год воспоминаний,

Приниканий к пыльному окну.

Пыльные страницы испытаний

Не нужны сегодня никому.

Даже завтра, лишь урок на завтра,

Хлеб на завтрак и лишенья впрок.

На подворье вспыльчивая шавка

День прошедший помнит назубок.

ВОСПОМИНАНИЯ О ЛЕРМОНТОВЕ

Предгрозьем зреющий сонет —

Горячая волынка ветра,

И от стареющих конвертов —

Перебродивший желчью свет.

Желтушный жмурится портрет

Удушной жалостью отпетой,

И выливает до рассвета

Любви расплавленный секрет.

Полей обугленные рты.

И голой страстью простоты

Разит от слов неперемытых.

Дожди, мой Боже, наголо!

И метит молнии стило

Мундир тускнеющий гранитом.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

ДЕТСКИЙ САД

Р. Левчину

1

Мы с тобой в саду гуляли,

Горевали, пели, спали,

Нам снега отмыли губы,

Отпустили до весны.

По куртинам и аллеям, где таинственно белели

И шептались, как большие,

Белокаменные сны.

Все познавшие до боли,

Отпускающей на волю,

Бормотавшие о чуде,

Но без видимых причин,

Мы запутались в подножьях,

Замечая с тихой дрожью,

Что за каждой Белой Дамой

Притаился Арлекин

И протягивает руки.

Ловит запахи и звуки,

Лоскутами старой темы прикрывая срамоту,

Конфетти былых парадов

В нас бросает из засады,

Комариным тонким звоном

Дразнит, манит в пустоту.

Мы толчемся бестолково

На цепи у сна и крова.

В пасти гаснущего сада пляшет огненный язык,

Сыплет блески старых бредней

Нам на пятки, до передней

Строгой няни, и туманом

Кроет угли белый крик.

2

Фиолетовый ребенок из дырявой старой

Поливает сквозь оплавленный асфальт

В оцинкованном пространстве пляшут цветные

Резво выпрыгнув из дырок

По стеклу течет вода

И магистр игры стеклянном

Дон Обкусанные Ногти

Обезъяньей тонкой лапой шарит наугад

Из раздробленных посулов

Он построит многогранник

Тот который будет лесом строгим зверем и тобой

дура ящик черный подставляет ловко грани

И бывает что из ранки розоватым бьет вода

А ребенок чает славу

И она ему по чину

Только слава та что будет

А не та что впереди

3

Маэстро, сыграйте «Лучину»,

Пустите слезу по рукам.

Какая случилась причина

Капелью катить по щекам?

И выть над вечерней колодой

Вальяжных валетов и дам,

Когда вызывает погода

Сухими костяшками рам,

Когда проходными дворами

Под окнами детских сердец

Поманит, нестройно поманит

Бубновый босой бубенец.

И мира чужого личину

Не страшно в руке удержать. . .

Маэстро, сыграйте «Лучину»,

Такая вокруг благодать.

ПРОЛОГ

КОМАРОВСКИЙ ГОЛОС

На последний итог воскресенья

Мне достался негромкий удел —

Только вечность молить во спасенье

Малых сил, малых дум, малых дел.

Беззаботному — вечно забота:

Со двора уводили Христа —

Провожала его за ворота,

Две ладони под древко креста.

Покачнулся на траурном месте —

Покатилась кликушей в сенях,

И теперь постаревшей невестой

Пробираюсь за Словом впотьмах,

И себе на итог воскресенья

Бормочу и пророчу удел —

Словно вечность поет во спасенье

Малых душ, малых сил, малых дел.

Speaking In Tongues Лавка Языков

Марина Доля

КИЕВСКИЕ СНЫ

ПОСВЯЩЕНИЕ ПЕРВОЕ

ПОСВЯЩЕНИЕ ВТОРОЕ

ТРЕТЬЕ ПОСВЯЩЕНИЕ

ПРЕДЧУВСТВИЕ

ПРЕДЧУВСТВИЕ ВТОРОЕ (вариации на тему)

ПРОЛОГ

ПОПЫТКА КОЛЫБЕЛЬНОЙ

СОН ПЕРВЫЙ. МАЙ.

* * *

ХОЖДЕНИЕ ПО... СОН ВТОРОЙ. ИЮНЬ.

* * *

СОН ТРЕТИЙ. ИЮЛЬ.

* * *

СОН ЧЕТВЕРТЫЙ. АВГУСТ.

КОЛЫБЕЛЬНАЯ КИЕВСКИМ ДЕТЯМ

ПОПЫТКА ДНЕВНИКА. СЕНТЯБРЬ.

* * *

* * * (солдатская колыбельная)

ВОСПОМИНАНИЯ О НИКОЛАЕ МАЙОРОВЕ

ЗАБЫТЫЙ СОН

* * *

* * *

* * *

НИЧЕЙ ГОЛОС. ОКТЯБРЬ.

СЛУЧИВШИЙСЯ НОЯБРЬ

СОН ПЯТЫЙ. ДЕКАБРЬ.

КАЧЕЛИ

РОЖДЕСТВЕНСКИЕ СКАЗКИ ДЛЯ ТЕБЯ

СКАЗКА, КОТОРАЯ ПАХЛА ЖЕЛЕЗОМ

СКАЗКА, КОТОРАЯ ПАХЛА СНЕГОМ

СКАЗКА, КОТОРАЯ ПАХЛА КОФЕ

ЭПИЛОГ

ВОСПОМИНАНИЯ О ЛЕРМОНТОВЕ

ПОСЛЕСЛОВИЕ

ДЕТСКИЙ САД

1

2

3

ПРОЛОГ

КОМАРОВСКИЙ ГОЛОС

Speaking In Tongues
Лавка Языков

ПРЕДЧУВСТВИЕ ВТОРОЕ
(вариации на тему)

*** * ***

ХОЖДЕНИЕ ПО...
СОН ВТОРОЙ. ИЮНЬ.

*** * ***

*** * ***

*** * ***

* * *
(солдатская колыбельная)

*** * ***

*** * ***