Speaking In Tongues
Лавка Языков
PRIMA VERA
Польская сюита 1990 года
Фредерику Ш. — с любовью автор.
«Я только гроб,
в котором тело Бога погребено.»
М. Волошин
ALLEGRO MODERATO
Варшавы нет во мне.
А вне? Смотри, Варшава,
Пыльца твоих надежд
Не в масть моей листве,
Из наважденья слов
Восставшей. По каналам
Я слишком долго шла,
Чтоб присягать молве.
Прости меня. Не страж,
Но тайных дзяд потомок,
Из всех твоих чудес
Я помню только смерть.
Как дням твоим не в слог
Воинственный ребенок,
Так в слоге снов моих
Тебя не досмотреть.
На что тебе слова,
Разбуженная панна?
Предчувствиям моим
Не верь. Вдохну не раз
И колдовскую сласть
Кофейного дурмана,
И суховатый лоск
Гербов, гербер и фраз.
И мне б слукавить так,
Чтоб луч плясал в Лазенках,
Да нечем утолить
Весны павлиний крик.
А сон мой — только стяг,
Расправленный в простенке.
Так в каменный порыв
Развернут Федерик.
И пусть в твоих зрачках
Сгорят мои пожары —
Я с матовой щеки
Смахну цветочный прах.
Варшавы нет во мне.
Прости, смотри, Варшава —
Монетой мостовых
Лежу в твоих ногах.
ALLEGRO
Верба, вержба, ворожба...
Воскресный дым из углей диких,
Чтоб первородная пришла
Весна в объятья Фредерика.
Постой, мазурка, не спеши —
Мы выбрались из зимней спячки,
И груша, скромница, гордячка,
Крахмалит таинство души.
Но раздувает брачный пух,
Тоскует ветер мазовецкий,
Пассажем накрывает луг
Под лепет маргариток детских.
Ну, пане, дуй наискосок!
Так ест — по слову и дорога.
До паперти святого Роха
Дыши в проветренный висок.
А там, у запертых ворот,
Раскачивай покой вороний,
Пугай крикливый древний род,
Мотив высоких беззаконий.
За обладание весной
Заплатим раной сокровенной,
И Время — на одно колено,
Но, мальчик мой... ох, мальчик мой...
MODERATO
Магнолия, шандал на каменном столе,
Полония, диез, свеченье позолоты,
И всей-то льготы нам за искренность породы
Что бледный этот пир в пустом календаре.
Но запертых времен настойчивая дрожь
Чувствительней всего для века — полукровки.
А запросто войти — найдется повод ловкий.
Так кровь стучится в шрам и возбуждает нож.
Так плющится мечта по западной стене,
Но детский этот бунт, но крови щебет птичий?
Когда б не плотный ряд забытого величья,
Что б задержало нас на плоской новизне?
Не эта ли, ответь, наследственная блажь,
Чтоб Розу вышивать зелеными шелками?
За знаменем небес пошел бы кто — не знамо,
Когда б не облаков потомственный мираж.
Достойница, молчишь, рукой прикрыв глаза,
И века шутовство не трогает сознанье.
Под веками плывут в зеленом океане
Бродячих королей лепные паруса.
МОТИВ ДЛЯ РОЖДЕНИЯ Ш.
В медовом кабаке застыли вечера.
Чтоб чудо сохранить — не нужно искушенья.
А так: коснусь рукой назревшего решенья
Быть только так и тут и... зелень рукава,
И рыжей Бетси взгляд не строг до новизны,
Натянутый смычок — до головокруженья.
Поверим и войдем — у Вилли — день рожденья,
И Вилли пьет вино за нас и наши сны,
За вещество вещей (с такой-то высоты:
Чуть выше головы, чуть ниже старой липы),
И это, Фредерик, есть вещая улика,
Что хмель ваш растопил одни и те же льды.
А Бетси говорит, что музыка — одна.
Ну что ж, теплей, теплей,
И спорить с ней не нужно,
А скрипка поднесет — хлебни ее вина,
И в золото плыви до счастья безоружный.
Испей мой лучший час — свой липовый отвар.
Испарина на лбу апрельского заката.
Небесного Тельца бессмертные солдаты
Сегодня поднесут меня ему как дар.
ALLEGRO
Когда мне скажут: «Умирай»,
Я просто вспомню ночь фольварков
И край... единственный тот край,
Где парк и белая фиалка
Садится робко за рояль.
Дитя, глазастое до грез,
К ее коленям ближе, ближе,
И музыка уже всерьез,
И ветер не в саду, а выше
Опустит пальцы в шум берез.
Пади, славянская тоска,
На ели темные бемолей!
Разгадка, видимо, близка,
Когда порыв с паденьем вровень.
А сердце — в скерцо... облака...
Ветвями ловят лунный пух,
Бредут сады в рубашках детских.
Сомнамбулический испуг?
Но никуда уже не деться
От недосказанности мук.
Я не боюсь тебя, Луна,
Когда весь мир - одно касанье.
В зрачке разбуженного сна
Читаю знаки созиданья
Покуда грянет тишина.
MODERATO
Ядвига, девочка, куда плывешь одна,
Жемчужиной-слезой в готической шкатулке,
Чей темный перламутр шлифует тишина?
Слоится век на век, прогулка на прогулку.
Пойдем, печаль моя, еще дыханье есть,
Чтоб отогреть сады на каменных террасах.
Что восхожденья жесть и вдохновенья лесть,
Когда вложилась жизнь в одну сквозную фразу?
Скажу тебе одной, не размыкая губ,
Что с Краковым седым сегодня обручилась,
И сколько раз споет стражайшая из труб,
Вот столько раз со мной беда не приключилась,
И я готова ждать и день, и сотню лет
Тот свет, что к нам стучит из мраморной скорлупки,
Когда спасенья нет, когда надежды нет,
Пусть тень моя трубит в усатом переулке.
А детский твой мираж кочует между звезд.
И время дать обет, и время снять запреты.
В еще одно кольцо, еще один вопрос -
И бледный аромат бескровнейшей победы, и
PRESTO:
А знаешь, давай-ка поедем к Тувиму.
Ты ножны пустые нацепишь на пояс,
Прихватим сирень, перемазавшись глиной,
И ты улыбнешься, а я — успокоюсь,
Что в снах не растаяло наше предместье,
А значит пирушка нам будет пирушкой,
Где Времени парка бормочет травести
Густой модернистке в лиловое ушко.
Я — в Лету условности расположенья,
Ты — локти на скатерть, на белое лето,
Но если забудем законы служенья,
То ночь сокровенно напомнит про это.
Ах, это? Положим, позволено будет
В расплавленном зеркале видеть иное:
Пыльцой голубою косицу припудрив,
К нам солнце присядет счастливым изгоем.
Спасибо за блеск выпаденья из жанра.
Так вкусно запахло словесной приправой,
Что мы распечатаем сердце наравных
И выпьем за ветер, бредущий бульваром,
За каждый булыжник в последнем предместье,
За красный кирпич и влюбленный горошек.
Взлетит занавеска таинственной вестью,
И белая лошадь заглянет в окошко, и...
Апрель-май 1990 года