Speaking In Tongues
Лавка Языков

МАРИНА ДОЛЯ

ДЕНЬ СВЯТОГО ИОАННА

(ЛУЛАВ)

«Как дождь и снег нисходят с неба

и туда не возвращаются, но напол-

няют землю... так и слово Мое,

которое исходит из уст Моих —

оно не возвращается ко Мне тщетным,

но исполняет то, что Мне угодно...»

«Рукописи Кумрана»

«...ибо у Бога не останется бессиль-

ным никакое слово.»

Евангелие от Луки

«В начале было Слово...»

Евангелие от Иоанна

ПАЛЬМА ОСАННАЯ

Говори — не пристало мне граять и выть

В этом Доме поруганной женственной стати,

В этом Граде мужчин, провожающих время по карте,

Говори —

так тонка дароносная нить,

Голоса Твои множит и нижет на образы — новый:

Я Твоя тишина, тишина за усилье до слова

Говори —

да услышу. За труд ли с Тобой говорить?

И четыреста лет кругового молчанья,

Чтоб узнать — Ты один в переполненном зданьи

Полнозвучным молчаньем меня одарить

До свершенья не можешь.

Так до сроков моих не оставь меня,

Бережный Боже.

МИРТ СОМНЕНИЯ

На Мертвом Понте парус не поднять —

Выдавливают воды инородных.

На глади маслянистой и свободной

От призраков движенья можно спать.

В тени уклонной вялая змея

Заката ждет, как медная блудница,

Земля обетованная напиться

Не может всласть — помазаны края

Бездонной чаши слезною ропою.

Застыло солнце Лотовой женою,

И едким прахом воздух опоен.

Не отличая запад от востока,

Черствеет тело легкое пророка,

Войдя в черту меж разумом и сном.

Не вплавь за горизонтом, ни туда,

Где проклятые Яхве города

В глубинах студят серную коросту,

Не пустит страж оплаченных обид.

Вдовой усохшей дерево молчит,

Как будто ждет знамений плодоносных.

Хе, оглянись, в железах небеса.

Постичь ли Слово, сказанное в гневе?

...весну тревожат внуки маккавеев,

Заботятся о ранних чудесах:

«Бог Иудеи, д-а-й нам юный дождь».

И рвется с языка земная мощь,

Склоняя небеса к законной сделке,

И ты в кругу, и племя, как дитя,

Тебя выводит из небытия

В спасители над полною тарелкой.

Когда весна прольется на алтарь,

Нам сам Элохим с кущей шлет победу.

О чем тоскуешь, сын Елизаветы,

И сводишь рот. Мы празднуем, как встарь,

Могучих предков ветхие законы.

И если пали стены Иерихона

От вопля труб, кому остановить

Обиды нашей шествие глухое?

Хвала тебе, склонивший ухо к воле

Народа твоего избранного... Я — пить,

Я пить хочу, скалистая гортань.

Шумит в ушах пустыня мировая,

И воспаленный дух не утоляют

Вином побед. Кому слагают дань

Совесть, и ветр, и смутное призванье?

...дымит очаг. И с тайным ликованьем

Под звон цикад качает колыбель

Ночная птица. Зрак ее забот

Тоску твою от сердца отзовет,

Грудинным пухом вымостит постель

Для пальмы рода, зреющего в ней —

Тропою вниз, к колодцу поспеши —

Судьба тебе протянет свой кувшин...

Я был в утробе матери моей,

Когда с поклоном лучшая из жен,

Мой тихий свет, и в дом наш. Прянул сон,

И я из тьмы рванулся с ликованьем

Навстречу свету. Пахнет дикий мед

Печалями ее, а у забот

Людских ни образа ее и ни прозванья.

Зовет стада в долину молоко,

К закату солнце — танец мирозданья,

Огни Кумрана кличут Иоанна...

Кто духом наг — решается легко.

Кто духом наг, зачем тому обеты?

Как хорошо в пустыне, разодетой

В сиротство. Ночь. На кромку бытия —

Небытия трава сложила копья,

Луна на безъязыкие надгробья

Уже свободных братьев, если б я...

Скудеет память, тронутвя славой.

Пески глотают лунную отраву,

Ласкает Равви свиток у огня, —

Тоска моя стихает под рукою,

Где буквы выступают ровным строем,

Где знаком есмь и нет мудрей меня.

С надеждой новой ветхие законы

Ведут сердец отцовских караван —

Пустыней зарастает Иоанн,

И звуки насыпает отзвук новый.

Зее — косматый седой верблюжонок,

Я ли не слышу твой глас из потемок?

Яники, яники, ночь...

О-о-о, размечаю ли путь возвращенья?

Пальма, как тайна, гордится смиреньем.

Яники, яники, спи...

В-а-а, не печалься — Отцовское слово

Словом заветным в обители новой.

Яники, яники, день...

МИРТ РЕШЕНИЯ

Не в день ли дней пошел на белый свет

Сын немости и сын предназначенья?

Мне одному и право, и свершенье,

И тайна снов на три десятка лет.

Мой летний свет, ну чем тебе помочь?

Сухие вербы тоже чуют воду

И тянутся к спасительному броду.

Во мне одном и дни мои и ночь,

И юных листьев робкое дыханье,

И опаленных первая хула.

Перо прямое белого крыла,

Я одержим гордыней созиданья:

Твой глас пустынный пал на Иордан.

Но тайну разделившего собрата

Спаси, Отец — предчувствием объятый,

В чертоги мира входит Иоанн.

А там, как днесь, всему своя пора.

Чего нам ждать? Вот берег твой и право

Вести меня, и с нежностью безглавой

Ползет к ногам прибрежная трава.

В траве змеится торная стезя —

Там зверолюд стекает к водопою.

Все реки, Иоанн, впадают в море,

А в полдень стадо ждет поводыря.

До рыб река прогрета, до камней,

Лучи терзает стая голубая,

Лучи горят, царят, не убывают,

Пронзая царство смутное теней.

Купель моя, бегущий Иордан,

К воде твоей сегодня прибегаю.

Вот серебро в надежду добавляю —

По вере мне отпущенный талант.

Смягчились ветки — вынянчат слова,

По капле солнце падает на камни.

Да будет с ними то, что было с нами,

Мой долгий день, горячая хвала.

Пойдут слова — я стану говорить,

Придут слепцы — я встречу их у брода,

Река грехи отнимет — к морю Лота

И прах и грех — и снова можешь пить.

Ожог моей пустыни не зальет

Ни вербный дух желанного покоя,

Ни проклятое, рабье, носовое,

Как тетиву спустили: «Ты ли тот?»

Я брату откровенно: «Глас и плоть» ,

И безнадежней: «Так сказал Исайя.

Вот видишь, путь Господень выпрямляю...»

Лукавый раб «Господь, — твердит, — Господь,

Лишь мне скажи...» Мой Боже, я слугу

Нет, не люблю, но если ложь во благо

Для малых снов, взывающих из праха...»

Но тайна руки вскинет: «Не могу».

Могу ли я? Над вечною рекою

Стоит мой Час на правом берегу,

И я свое сиротство берегу —

Я Слово жду, что встанет предо мною».

МИРТ ИСХОДА

Махера тянет пропасти настой,

Куняет страж над ямою зловонной,

И в запертое небо головой

На темени моем растут колонны

Сквозь копоть свода, Пляску, жадный вой

До страха позолоченного люда.

Но как велик, Господь, зверинец Твой,

На всех ли хватит лакомого блюда?

Кипит слюна, стекает с языков,

Уходит сквозь заблеванные плиты

Во тьму мою — и к пиршеству готов

Давно чужого тела колос битый,

И стебель дотлевает. Зимний зной

Мой путь сомкнул на горле Иудеи,

И Слово, окруженное толпой,

Путем зерна пошло по Галилее...

«Блажен, кто не...» — снуют ученики

Меж мной и Словом с пафосом овечьим.

И вот уже, желанью вопреки,

Я место назначаю новой встречи

И громко вопрошаю: «Ты ли то,

Апостольскою сутью налитое?

И если нет, почто я здесь и кто,

И если нет, то ждать ли мне другого?»

И пустотой кромешной одержим,

Шепчу Отцу: «Почто меня оставил

В углу Твоем? Я загнан и гоним,

Другого нет, и так не знаю правил

Их детских игр в ограде теневой

На перекрестке верхнего Содома.

Я меньшим был в Кошаре Голубой.

Закатный час — а я не чую Дома.

Но чаю Свет.» Я чую дудок зуд,

В утробе тьмы — бубновые раскаты.

И те, что легион, они идут,

И за сомненьем шествует расплата.

Уже под рев приветственных буцин,

Сквозь тучный запах камфары и гноя

Бежит дитя, пасущее мужчин,

И семь небес порхают за спиною.

Круги закланья тешат лютый взор

Стряпухи, обожженной полнолуньем:

Давидово безумье на позор

Как меч выносит лунная плясунья.

Замри, душа — возносят первый рык —

Спадает с глаз последняя завеса:

Как солнечно! Пасхальный мой двойник

Уже в осанне пальмового леса.

Изгиб, удар — слетает скорлупа —

Из ножен меч почти наполовину,

Движенье плеч — и чествует толпа

Чудес Твоих натянутую спину.

Терпенье, Иоанн — остались три.

Мой Пастырь, высоки Твои ступени.

Руно мое снегами оботри —

Я слишком долго блеял в отдаленьи.

Но — «снег», нет, «снаг»... Мой Боже, не пойму

Тобой впервые брошенное Слово.

То, может быть, в египетскую тьму

Ты отпускаешь первенца другого?

И на подъеме, выбившись из сил,

Я ощутил прохладное дыханье?

Желанье через силу закусив,

Скулит зверье, рука за подаяньем

Протянута, потоки мокрых губ

К провалам глаз сбежались, ожиданье

И... сорвалось. Владыка смотрит в пуп

И шарит воздух потными руками.

Ужели все? Пошел мой караван

По лезвию луча, по красной глине.

Я ухожу — прощай, мой Иоанн,

И может так, чтоб вне Иерусалима.

ВЕРБА ДОМАШНЯЯ

Да будет так: метель метет

В тепличном коридоре,

И год велик, и страшен год,

Какой? Сам Бог не разберет

По Рождестве Христовом.

Послушай, брат, я обожду

Прикнопить красную звезду

На синий бархат ночи,

Но изготовился народ,

Но снежный занавес ползет

И ждать меня не хочет.

Уходят зальные огни —

За мной, за мной, смотритель,

Ты только на ухо шепни,

Что не осилишь эти дни —

Воротимся в обитель.

Но Дирижера бьет озноб

Про то, как бес луну крадет —

Сыграли увертюру.

А наши помыслы чисты,

И перевернуты листы

Кровавой партитуры.

Вступил пейзанов вещий хор

И славит справедливость.

Простор для помыслов каков!

Не застилала б только взор

Случайная слезливость.

Бездомным — снег всегда в глаза.

Верба в стакане проросла —

Доходная примета:

Снегов — на изобильный год.

Во тьме фонарь качает плод

Апостольских заветов.

Но так виднее: сверху — вниз.

Сорвался богоносец —

Мой бедный друг, посторонись.

А женский хор из тьмы кулис

И в мать, и в богородиц.

Но мы хорами увлеклись.

Где героиня, где солист,

Где голос твой, природа?

Что Вас печалит, Ваша Честь?

И малым тоже хота есть —

На то она свобода.

Звезда, ведущая зарю,

Я за Сестру тебя молю:

Храни ее на тризне —

И Фауст мечется в тифу,

И юный Зибель на скаку

Воскрес для новой жизни.

Сподручней, Доктор, в простоте —

И дружный гарпий стая

(«Egalite» — Egalite’c)

Тома терзает в темноте

Потерянного рая.

Не Вы ли славили очаг?

И чтоб он, часом, не зачах

Под натиском событий,

Сломаем книжные хребты.

Вы с нами тушу правоты

По-братски разделите.

Вам лампы свет, но абажур

Дитятям на опорки,

Не маргарит — нашли у кур

Зерно. Зловещей флейты звук

Доносится из норки.

И крысы слопают кота,

Когда на то придет нужда.

Тебе какое дело?

А что душа совсем боса,

Врачу, ты исцеляйся сам,

Пока не надоело.

Бог из нагана? Не спасет

Солдата выход в море.

Кораблик по морю плывет,

Но нас с тобою не берет.

О горе мне, о горе

И нам. На том конце струны

Уже отчалил от страны

Простуженый Гриневский.

Ему — на юг, на север — мне.

И вьюга ставит нас к стене

Беспомощности детской.

Но чу! Звучит дивертисмент —

К концу идет актовка.

Вот исторический момент,

Чтоб фортепьянистый акцент

Исправить Вам надолго.

А чтобы русская судьба

Да без пустого рукава,

Так это даже странно.

И всадники твоих аллей

Ко мне направили коней —

Конец гофманиане.

Но тут по замыслу тоски

Мотив тревоги сладкой,

И всем гадалкам вопреки

С тобой пою я до строки

Последней и невнятной

Ни снам, ни ветру — никому,

А только слуху моему:

Растут на выход розы,

Послушай, божий человек,

Шинель дана тебе навек,

На лютые морозы.

На стол плотнее обопрись —

Нас двое в этом хоре,

И нота вверх, и нота вниз —

Домой поедем вскоре:

Стучат колеса по мосту,

Финал пронзает темноту,

И скоро вспыхнут свечи,

И ты сквозь сказочную ложь

По сцене к выходу пойдешь,

Обняв меня за плечи.

*** * ***

Сиплый морок вагонный, забвенье начал,

перетаки колес на развилках,

время корчится вспять, что кривая свеча

в дребезжащей дорожной бутылке.

Лики ангелов ночи разлиты дождем

на судьбы черновую попытку,

и незримый скрипач на погосте лесном

ладит к скерцо осеннюю скрипку.

Осененная рваным сиротским гудком

и отпетая в дымном куплете,

осень ляпнет на стекла попутным листом,

словно описью бывшего лета.

Вопиющая боль, перебой, переклик —

темный перечень воли грошовой,

полустанка тире — и таинственный миг

перехода в бескровое Слово.

Отоприте мне боль — то ли страшная мест —

то — ли яду на всех не хватает...

друг мой тайный бежит, задыхаясь, вдоль рельс,

ночь Ивановым днем заклинает...

ВЕРБА ПРОРАСТАЮЩАЯ

Ключ — в басах. Безотчетно вальс

Треном солнца метет ступени,

В межреберьи тоска свилась,

Затаилась. Лизну колено

Расчехленной судьбы твоей. Раз —

И стихну щенком примерным.

Ты рукой острие угла

Закружи, закругли, забалуй —

Самый долгий за все дела

День сегодня дается. Право,

Ты калужницу зря внесла. Два —

И я, обживая нравы,

Желтых капель с лица не пил —

Все глядел в сердцевину розы,

Но в кануны священных игр

Даже счастье звучит угрозой.

Сквозь личину меня смотри. Три —

И нас призовут на пир безоглядья и безвопросья.

Нет, не плачь, мой сверчок, не лей

Слез в огонь — ведь дожди Купалы

Не к добру, а от тех дверей,

У которых стояла слава,

Целый век свой иду за ней. Да

Не кончится путь царей.

Да, за далью твоих очей

Виже иней иной отчизны.

Вещий запах твоих вещей,

Чуть помешанный тленьем книжным —

В хороводе моих теней. Нет,

Нам розы поют на тризне.

Нет, легко мне, махнув рукой

На призывы хмельных цветочниц,

Слушать верр-бум грозы сухой,

Самой грозной из всех пророчиц,

Охраняющих мой покой. Да,

Подвальны пути домой —

Пятым ободом под откос,

Просветив полумрак болотный,

Под знамена чужих берез.

И в знамении поворота

Духов День — это только спрос

За шестого коня исхода.

Как прозрачен печали взор!

Чтобы знали, чтоб зна... Мажор.

ЭТРОГ

ВЕТВЬ ПЕРВАЯ

Минуту беспредельного покоя.

В раструб гобоя выпелась луна.

Дыханием стряхни луну в Покои —

И на двоих соната для изгоя,

Покуда правит звуки тишина.

Овальной теме нет уже названья —

В себя вобрал серебряный зрачок

Всю полноту незримого звучанья,

И отраженным светом ликованья

Вернется луч и канет между строк.

Целебный свет волшебно пузырится

В питье горячем выстраданных месс,

И сладко знать, что легкая цевница

Уже по праву правды воцарится

В тугом оркестре, собранном окрест.

А то, что не допелось, не уделом —

Ли тому, кто молится за птиц?

И слезы отряхнет терновник спелый,

И жемчуг черный вызреет в пробелах

Продольных снов линованных страниц.

Ритмует каждый выдох окарина,

Пичуга Богу в терцию не спит.

И кто-то нашептал поющей глине,

Что карлик, подкормивший исполина,

С его плеча Вселенную творит.

Томленьем духа, гения ль терпеньем —

Но это не вспомянется с утра.

Тебя окликнут в Божье Воскресенье —

И тоникой звучит нам разрешенье

На мир и пробу новую пера.

ВЕТВЬ ВТОРАЯ

Дрожит на паперти свеча, оставленная мной.

Вот ночь послали небеса —

То в ставни хлопал полчаса,

А то по трубам в гнезда лез,

Плевался сажей черных месс,

И — ледяная саранча на город Соляной.

На паперти дрожит свеча, оставленная мной.

И комкал белый шквал эстамп, прижатый к январю.

Гудел разлаженный орган,

Прибило мутных к очагам:

Поладим, брат, не для утех —

На всех тисненьем давний грех.

О тех, кого смело с пути, уже не говорю.

И скомкал белый шквал эстамп, прижатый к январю.

За долг прощенный и приют святых благодарю.

Но кто вцепился в переплет

И снежной гривою трясет?

И слух пробрал стеклянный свист —

Напор отчаянно речист,

Но вслух слова такой любви едва ли повторю.

Прощенный долг. И за приют-святых благодарю.

Слова в сугробах упокой до будущей весны.

Кому-то снегом мечен путь,

Но прочим — можно отдохнуть,

Дабы успели позабыть

Какой ценой за что платить,

И затерять сквозную боль в преданьях старины.

Слова. В сугробах упокой до будущей весны.

Метельный всадник, дуй отбой, пусти на город сны.

Долги на первом и втором,

А третий — огибает дом:

На перекрестке след босой

Подтаял мутною слезой.

Легко вписался в новый снег ход истин прописных.

Метельный всадник, дуй. Отбой. Пусти на город сны.

Вон в нише каменной чужак настигнул свой покой.

Его стеклянные глаза

Доныне в ставни смотрят, за

Которыми в последний миг

Раздался первый робкий крик.

Любимцам гнев мешает Твой увидеть сон благой.

Вон в нише каменной чужак — настигнул свой покой.

Я просыпаюсь и за нас ручаюсь головой:

Покуда хлеб еще в печах,

Горит на паперти свеча,

Возносит смертную мольбу.

И всадник выронил трубу.

И капельмейстер Иоганн понес ее домой.

И я проснулась. В сей же час. Ручаюсь головой.

ВЕТВЬ ТРЕТЬЯ

Словно перевертыш, нет, чужак —

Был щенком — луну кусал в заливе,

А сказал, что два и два — четыре,

Друг ослеп, и усмехнулся враг.

Только потянулся как слепой

К нежности, утыканной словами —

Усыпили запахом геранным.

Просыпался в немости степной,

Еле-еле выбрался за круг,

Улыбался — вспыхнули приметой

Гончие глаза моей победы,

И пространство выострило слух:

Пустырям ли нужен проводник?

Все путем, покуда длится Время.

Как дрожит, зевая в нетерпенье,

Серая пружина — мой двойник.

Набежал волной по коже звук,

Время прижимает плотно уши —

Начинаем бег весенний. Слушай

Мой, всегда последний, как испуг,

От земли на землю. До любви

Ничего нет страшного на небе,

Даже, если, мир не взяв с разбега,

Словом вверх раскинуться в пыли.

Йоту на не одинок посол.

Дирижер, откуда ж эти муки,

Эта фальшь, окатанная звуком

До пустых, настырных голосов?

В темноте ли выставил заслон

Для меня, уставший от дороги?

Сам себе приманка и подмога

Страх мой замыкает камертон.

Огради, гонитель, обличи

Самым из высоких обертонов,

Тайну в месте содранных покровов

Светом стройных окон залечи.

Ликованье, смертный мой удел,

Распласталось в горечи подлунной,

И, задев натянутые струны,

Тень моя прижалась, не успел...

Кто же нам ответит — я затих,

Голову под мету подставляю —

Мир за что поспешно отметает

Самых смирных из детей своих?

ВЕТВЬ ЧЕТВЕРТАЯ

В доме Отца моего хорошо без затей —

Свежим дыханьем откинуло занавес плотный.

Только ступни моих странствий видны на полотнах —

Чуют колени порог обретенных дверей.

Бунт ли случайный увел по кругам... До меня

Это случилось — а я не противился воле.

Кто там светильник рукой прикрывает в проеме?

Отблески лика танцуют на коже огня.

Молод Отец мой, как никогда, нет, не пойму,

Вроде бы Послушник брата домой поджидает.

Правую руку в потемках к огню простираю —

Тянется к сердцу десница из света во тьму.

Так ничего кроме этого нет, что бедняк

Жмурится сладко во тьме у свиного корыта.

Все еще страх этот держит: «забыт ли, забыта?»,

Сторож последней дороги длиной в полумрак.

Как Вам виски обметала моя седина!

«До-ми-не, До-ми-не» в горле аккорд нарастает.

Каплей целебной в глазнице родной закипаю.

Сухи глаза мои — бельмами застит вина.

Как это было? Меня отмечали стократ

Чистая влажная россыпь по ветке апрельской,

Морем отмытый голыш до кристальности детской.

Скалилась память, и я уходил наугад.

Имя свое выкликая у многих дверей,

Зыбкое право возвел на руинах воздушных.

Слезы отлились и муть размывают.

Послушай: в доме Отца твоего хорошо без затей.

ВЕТВЬ ПЯТАЯ

Говор вод и трели леса,

Отшумевший ливень — presto —

Без причин, в одно скольженье подновили горизонт.

Звонко блещет капель мастер,

Тычет пестом каждой масти,

Славит цветопредставленье в тон лиловый перезвон.

Отряхни свои вериги, словно славу ирис дикий.

Все созвучное по силам

Тем, кто к славе не привык.

Иоганнес, Иоанне,

Разливайся по полянам.

Солнце радугой разбилось о стеклянный твой парик.

Forte, светлый, только forte —

Путь цветист до поворота.

Кто там темный поджидает на замшелом валуне?

Как он, тусклый, неуместен

В этом хоре царских песен.

Тени рябью пробегают по разрушенной стене.

Мой безумный капельмейстер,

Кто для нас закажет мессу

В полуброшенной часовне Придорожного Креста?

Иоганнес, Иоанне,

Даже гордые тюльпаны

Умирают как цыгане — эта музыка проста.

А тебе сегодня — слушай —

Скрип мастистой старой груши.

Это, Крейслер, и не страшно, если места не найдем

Ты, наверное, не знаешь,

Что столетья выкупаешь

У Цветочницы курносой с разукрашенным серпом.

Декабрь-апрель (18) 1989 года

Speaking In Tongues Лавка Языков