Speaking In Tongues
Лавка Языков

Алексей Старостин

НИКИ-ИМПЕРАТОР

Морской парад

Танцевал матросский танец яблочко в кругу сиятельных особ

Императрица улыбалась, морщила высокий лоб

Господа, как это страстно, как по-русски, -- вы не находите барон?

Над заливом растекался, падал в море, колокольный звон

Понесет над морем призрачно, и в утренний туман

дети матери красавицы не умрут от ран

Чертят чертят шрамы рванные, по сырой воде

накренившись, черным призраком, в сумрачном нигде

танцевал матросский танец яблочко, а веера торпед

мягко падают на пенное, и блестящий свет

снизойдет вдруг с неба куполом, нарисует круг

а в кругу немного собрано, -- и в окружении слуг

Офицером неподкупленным на груди с крестом

слушает надо морем колокол, и идет простой

Императрица улыбается и c тихим шепотком

Niki мой красавец, -- Niki мой герой

Утро во дворце 31 декабря 1912 года

Утро. Хоть всю ночь и топили камин

-- зябко. И прямо со сна,

после первой папиросы, запотевший графин

наливают. Глоток и теплая волна

окутает ласково и камергер,

с поклоном улыбается в пушистые усы.

И все вокруг добрые и ждут

что скажет проснувшийся

царственный

сын.

Потом рассеяно думая,

смотрит спокойно в глубины зала,

и тонкие ногти чистят, чистят,

и расчесывают и умывают.

Выходит в двери, все в сборе,

день начался, -- император пришел.

Так тепло за столом, так много детей,

Так играет натертый пол.

Елка светится, мерцают фонари

Сколько праздничных милых забот

Накануне последнего круга Земли

Летящей в тринадцатый год

Когда Ники был ребенком

В мандариновый рай, к теплым свечкам на елке

где всего восемь лет на волшебной Земле

где затеряно в мягких пахучих иголках

тает детское сердце в домашнем тепле

в глубь таинственных комнат и к темным кладовкам

стены вдруг пропадут в свете дивных огней

и оконце открыв так проворно и ловко

проскользнешь в тонкий мир полуснов и теней

только небо без туч, только дождь не холодный

по условьям игры невысоких творцов

еще близко до вечности. Знанием полный

еще помнит перины небесных дворцов

на пути без сомнений, без таинства Белый

бесконечный наследник имперских долгов

и качают так сладко не зная предела

то ли матери руки то ли руки богов

Когда всех расстреляли

На золотом крыльце стояли,

король, королевич, сапожник, портной,

и императрица как белая птица,

рукава подбирала рукой

Поднявши воротник, с лицом хулигана,

стоял напротив, бросая окурки.

И нервно крутил барабан нагана,

в кармане кожаной куртки.

А Ники все смотрел на младшего мальчика

и думал, -- как он ждал когда станет тепло,

и последняя папироса в последней пачке,

-- значит время расстрела пришло.

Но за спиной хулигана еще лица.

Стоят люди и молча смотрят на свет

неприходящего утра. Желая проявиться

в повести временных лет.

Вот в первом ряду, Настя -- парашютистка,

с пустым парабеллумом в руке.

Старший лейтенант, по плаванью медалистка,

родившаяся на большой реке.

А чуть сбоку в высокой тибетской шапке

Яша-терорист, -- из отдела виз.

Смотрит скучая, -- думает -- nonsense,

большевики придумали. Очередной каприз…

Вон там компания тесная углекопов,

Красных дьяволят, с шахты номер пять

еще живые, и всем скопом

еще желают стрелять.

И мест нет. Все билеты проданы.

А Ники у черной кассы кассир.

Выбивает чеки на спектакль модный,

веселый и качественный плезир.

Императрица Александра, наконец успокоившись

даже обиделась на некоторых прочих.

Толкает перстнями, немного озлобившись, --

«В очередь господа, в очередь.»

Вот так в молчании, щелкая семечки,

бросая шапки, ухмыляясь странно,

движется очередь, поводя плечиками,

под теплое дуло нагана.

Вот следующий взмахнул мертвыми руками.

Только поморщился невольно.

И шепчет мертвеющими губами, --

«Не больно господа, совсем не больно…..»

Когда у принцессы был бал и она вспомнила о Порт-Артуре

Ночь ненасытно веселилась,

закинув голову брела.

Призывно в музыке кружилась,

и плащ обыденный сняла.

И обступив рояль упрямо,

просили вальс и вальс готов,

о снах печальных гаоляна,

вдали от милых берегов.

Бросая руки бесшабашно,

сминал ночные кружева.

Скользил по клавишам бесстрашно

припомнив на ходу слова.

Горит костер, форты притихли

гармонь чуть слышно. И поет,

и тянет в степь. Вздохнет и сникнет,

и в кружку хмурясь водку льет…

Принцесса встала, как у края,

как на блестящем острие,

Зал замолчал, она взлетая,

прошла в звенящей пустоте.

Бокал взяла, и отраженье

бездумно глянуло в ответ,

пила, и бросилась в круженье

в блестящий разноцветный свет.

Чуть на отлете, чуть стесняясь,

плыла не видя никого,

рукой прохладной окунаясь,

и кожей чувствуя тепло.

Но вот, сначала чуть коснувшись,

отпрянув, и уже сильней

вдруг тишина. И встрепенувшись

исчезло все, растаяв в ней.

Лаская берег на рассвете,

шептала тихая вода,

я тут была, он не заметил.

Ушла отсюда -- навсегда.

Сон императора

Вставай император и тихо пойдем,

небесный театр сверкает огнем,

земли чуть касаясь босыми стопами

и саван набросив плотнее руками.

На поле. На белый туман. На пахучий

ковер исторгающий запах летучий.

На вечер застывший, на свет уходящий

на сумрак из моря неспешно летящий.

А что там на поле, о мой император?

Ты видишь ли тень человечьего брата?

Ты чувствуешь запах могильного тлена

от братских могил за тебя убиенных?

Вот бледный огонь, -- на подножие трона

усядемся молча, послушаем стоны

послушаем такты мелодии вечной,

симфонию душ предвкушающих встречу.

Возьми у солдата гармонь благодетель,

чуть чуть подыграй им -- яви добродетель.

Сыграй на дорожку, при свете заката,

О Ники, сыграй, -- о сыграй, император!

Она вышла из теплого метро, ранним утром, зябко подняв плечи. Бульвар был пустой, снег падал, сам город загородился от нее занавесом падающего снега, и скамейки были покрыты белым. Она села на крайнюю и смотрела на лед пруда, и курила тонкую сигарету. Куда надо было пойти она вдруг забыла, цепкая рука схватила ее и усадила на эту скамью, -- просто сидеть, и смотреть на лед, на снег, на дома уходящие в белую пелену. И она слышала шорох, в центре одного из самых крупных городов Европы, -- она слышала шорох падающего снега.

Она села,

…смахнув легкий снег с белых досок

и щелкнув зажигалкой с монограммой,

закурила длинную папиросу,

и стала читать письмо от мамы.

Скрипела кожа ремней о куртку,

она была в новой кожаной форме.

И тонкие пальцы теребили петлицы

с названием революционного эскадрона

А дым еле видный стелился и набегал

С Петровки на Чистопрудный бульвар

Ее друг -- матрос, бывший унтер-офицер

Стоял рядом, опершись о резную ограду,

поставив на снег тяжелый manlicher,

думал о том, что беречь ее надо.

Иногда он смотрел на ее тонкое лицо

и у него непривычно сжималось в груди

Он понимал, -- это сжимается кольцо

времени, что осталось впереди.

Он понимал что она прощалась,

и что время прощания кончилась понял, --

когда она встала, и вздохнув засмеялась, --

«По коням, товарищ, пора по коням!…»

Speaking In Tongues Лавка Языков