Speaking In Tongues
Лавка Языков

Aнатоль Степаненко

В переводах Рафаэля Левчина

Графика А. Степаненко

*** * ***

Гиперреалистическое создание моей фантазии

Любимая

Ты приходишь в часы бессонницы

Реальная какой не была

Ни тогда когда ели мороженое в привокзальной кофейне

Ни даже тогда

Когда в переполненном трамвае

Нас так прижимали друг к другу

Что казалось

Наш пульс один на двоих

……………………………

Трамвай оставлял позади главпочтамт

Потом рынок

Трамвай оставлял позади годы

………………………………..

В серых лабиринтах обыденности

Мы теряем своих любимых

В лабиринтах слепого сердца

Мы пытаемся отыскать их

……………………………..

Время усталостью трогает

Золотые пластинки губ

Время колет неверием

Золотые пластинки сердец

Время касается холодом

Золотой пыли воспоминаний

Творя голограммы призраки прошлого

…………………………..

О диктаторские замашки времени

Ухмыляющиеся демоны прошлого

Являются к нам ночами

Перевоплощаясь в любимых утраченных

В час заката

Лучи на окнах рисуют золотом

Портреты любимых

…………………………

В калейдоскопе наших воспоминаний

Наши любимые

Навсегда остаются прекрасными

*** * ***

Из прошлого только цирк

Проходит по улицам местечка

В суровом и мужественном молчаньи

С достоинством движутся клоуны

Слон над толпой проплывает

Как дирижабль

Вызывая взволнованный вздох у беременных женщин

А медведи

Беззащитны и трогательны как дети

Аттракцион

Сегодня и навсегда

Наш новый аттракцион

Впрочем кого удивишь нынче аттракционами

Опосля Хиросимы

*** * ***

Метаболическая кукла с рыбой меж ног

Маниакально выводит иероглифы сна

ЧЁРНЫЙ ИЕРОГЛИФ - ВРЕМЯ

КРАСНЫЙ ИЕРОГЛИФ - ЖИЗНЬ

БЕЛЫЙ ИЕРОГЛИФ - СМЕРТЬ

Метаболическая кукла с рыбой во рту

В гипнотическом сне

С глазами широко открытыми

Лунатически ловит невидимую золотую нить

ЛИЛИЯ - ЗНАК ВОДЫ

ВЕСЛО - ЗНАК НОЧИ

КЛЕВЕР - ЗНАК РУКИ

Метаболическая кукла с рыбою в волосах

Безропотно полосует лезвием сеть

КАМЕНЬ - ЗНАК СОЛНЦА

ПАПОРОТНИК - ЗНАК СМЕРТИ

ПАУК - ЗНАК ВЕЧНОСТИ

Метаболическая кукла

*** * ***

…и я спросил ангела

ПОЧЕМУ

пытаясь заглянуть ему в очи

ПОЧЕМУ

белый стерильно чистый ангел

взгляд холодный отвёл

ПОЧЕМУ

Я ТАК ДОЛГО ИСКАЛ ЛЮБВИ

Я ТАК ДОЛГО СТРАДАЛ ОТ ГОЛОДА
Я ТАК ДОЛГО МЕЧТАЛ ВО СНЕ
ПРИЖИМАЯ К ГРУДИ ПОДУШКУ
КАК В ДЕТСТВЕ
ПОЧЕМУ
Я НЕ ЗАМЕЧАЛ ВРЕМЕНИ
Я ПРИВЫК К СВОЕЙ КАМЕРЕ
Я НАУЧИЛСЯ ТЕРПЕТЬ ДЕЙСТВИТЕЛЬНОСТЬ
ПОЧЕМУ

……………………….

ангел ответил тихо и равнодушно

ТЫ ПОЛЮБИЛ ТУ
У КОТОРОЙ СЕРДЦЕ ИЗ МЕЛА

…………………………..

*** * ***

Поцелуй саламандры

НОЖ ОСТРИЁМ К СЕБЕ

Тупость железного секса

НОЖ ОСТРИЁМ К СЕРДЦУ

Пьяная ртуть поцелуев стеклянных

НОЖ ОСТРИЁМ К ГОРЛУ
Мерзкий вкус грязной плоти вспотевшей

НОЖ ОСТРИЁМ К ОСТРИЮ

Холодный рассвет похмелья

*** * ***

Вот снова вижу

Как в кино

Ты неприкаянно усмехаясь идёшь по улице

И мотыльки кружат над вихрастой твоей головой

А солнце и ветер творят из неё шедевр постимпрессионизма

И несётся из окон поп-музыка

Надёжнейшая примета времени

………………………………

Того славного времени

Когда солнце было светлее

Вино хмельней и дешевле

И чего-то стоили поцелуи

Не воссоздать в бесцветном театре памяти

А теперь

Жизнь как голос из репродуктора

Обесценена

Обесцвечена

Обезлюблена

Словно выцветшая олеография

………………………………….

Губная гармоника воспоминаний

Молчат костёлы зажмурившись

Шаги твои

Считает словно секстант

ЛЬВОВСКАЯ МОСТОВАЯ СЕМИДЕСЯТОГО ГОДА

ЧАС ПИК

Если остановить разом

все часы в мире

тишина и покой завладеют планетой

Пули повиснут в пространстве

забыв о мишенях

и мячи вдруг застынут

словно ёлочные игрушки

И оркестр сделав вдох

так и замрёт

в напряженьи

и дирижёр остановится

в позе тореадора

Мир прислушается

к удивительной тишине

Люди услышат биенье сердец

своих и чужих

Люди услышат голоса звёзд

Мир проснётся в молчании

Тишина

*** * ***

птичий крик

я кричал во сне

крик протяжный как песня

зародился в глубинах сна

на миг отозвалась во мне душа птичья

чтоб вспорхнуть

перепуганно дико

натянулась серебряная струна

загудела

меж землёю и небом

на потеху ветрам

я кричал во сне

я звал

но всё пусто и безнадёжно было

в чёрном небе бескрайнем

не перекричать собственный крик

я хочу умереть на берегу моря

(Из цикла «Купель полуночи»)

русалочий брод

чёрный всадник на белом коне

закованный в доспехи блескучие

погружается с головой

в быстрый поток ночной реки

дымящейся как молоко

а как месяц выглянул из-за тучи

сплавом ртути и серебра

то увидел

как на тот берег вырвался шумно

из чёрной реки белый конь

только уже без всадника

*** * ***

Тихо темно было в ночном лесу

Только звёзды светили сверху сквозь чёрные кроны

мягко пружинил под ногами мох

бесшумно ломались хрупкие палые сучья

Посреди тёмной поляны что-то вдруг засияло

Я раздвинул высокий разлапистый папоротник

Под ним лежала огромная раскрытая книга

светившая ровным золотолунным светом

AРЛЕКИН В СЛЕЗАХ

красно-оранжево-чёрный

БЫЛА КОГДА-ТО ЖИЗНЬ

И КАЖДЫЙ ДЕНЬ КАК ШРАМ
с губами намалёванными чёрным

АРЛЕКИН

тихо перед зеркалом плачет

ВЕДЬ ЕЩЁ ВЧЕРА

ЕЩЁ ПОЗАВЧЕРА

А СЛОВНО СЕЙЧАС

снег тихо идёт по моим следам как убийца

МОЖЕТ УЖЕ

НИКОГДА

хронометр крадётся как враг

А ТЕПЕРЬ УЖЕ НИКОГДА

НИКОГДА

и я по-детски спрашиваю

А КУДА ЭТО МЫ ИДЁМ

…этот мир пустота…

…этот мир мираж…

…этот мир после обыска…

ТАКАЯ ТЯГОСТНАЯ

ТЯГОСТНАЯ ЖИЗНЬ
ТЯГОСТНАЯ ТЯГОСТНАЯ ТЯГОСТНАЯ

ПРИЗРАЧНАЯ
ПРЕДАТЕЛЬСКАЯ И НЕНАСТОЯЩАЯ

потому что у ненастоящих ненастоящая жизнь

*** * ***

Посвящается Джанго

Ветер уговаривает цыгана

пожертвовать волосами

Предательский ветер

нашёптывает сонному цыгану сказки

про табуны ночных лошадей

на звёздных пастбищах

Чумацкого Шляха

Ой не слушай ромалэ

эти выдумки ветра

А не то тебя покинет уменье

слышать речи металлов

Металлы разговаривают с цыганом

своими тайными языками

Серебро языком луны

Золото языком женской красы

Медь языком струн

Железо языком змей

Да проснись же ромалэ

Рафаэль Левчин

ОБ АВТОРЕ ЭТИХ СТИХОВ, О ПРОБЛЕМАХ ПЕРЕВОДА
И О ВЕЛИКОЙ-МОГУЧЕЙ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ

("REFLECTION", # 2, 1993)

1.

Художника, поэта, режиссёра и мистификатора Анатолия Степаненко я знаю немало лет - однако не похвалюсь, что досконально. С истинно сюрреалистической надменностью он окружил себя сферой зыбкости и загадочности. Зная практически все его работы (живопись, графику, коллажи, слайды, фильмы), я затрудняюсь причислить его к какой-либо школе - ну разве что в живописи можно угадать, как Клее аукается с Миро.

Наши пути пересекались не раз, порой самым причудливым образом, и я начну сразу с сожаления, что всего не описать - "не воссоздать в бесцветном театре памяти" всю атмосферу того времени, тех квартир, куда мы являлись читать стихи, показывать слайды и, натурально, эпатировать… и уж до чего я был собой доволен, одевшись во всё чёрное, при жабо и шпаге, но - когда предстал на пороге Толя, вместо привычного джинсового комбинезона в безупречной серой тройке, с белым шарфом вокруг шеи, и заявил: "Я Степаненко, а кому не нравится - может убираться!!.", после чего публика обрадованно вздохнула и придвинулась поближе… да…

Никто не вернёт нам лет, когда мы не могли высунуться.

Но никто и не вернёт сил и молодости, которые были тогда, и того взгляда на мир. Как пишет автор в одном из последних писем ко мне: "…НЕТУ БОЛЬШЕ ТОГО ЛЕНИВОГО И НЕОБЯЗАТЕЛЬНО-СЕНТИМЕНТАЛЬНОГО МИРА НИГДЕ НА ЭТОЙ ПЛАНЕТЕ…"

Долгое время уже будучи знаком с ним, я не знал, что художник и режиссёр - ещё и поэт (прежде всего поэт). Чуть ли не случайно он показал мне свою мистическую поэму в прозе "Лисы" (ныне безвозвратно утерянную - как и многое другое, например, наша совместная пьеса "Сквозь зеркало" и др., и пр.). И я не перевёл "Лисов" - чего не прощу себе. Не уверен, правда, что удалось бы.

Не уверен, что удалось и то, что перевёл. И тут необходимо затронуть вечную тему адекватности перевода. Анатолий, свободно, как большинство львовян, владеющий украинским, русским и польским, пишет на особом, чуть ли не макароническом языке, сильно отличающемся от литературного украинского. Например, строка, которую я перевёл: "…ели мороженое в привокзальной кофейне…", - в оригинале "…iли льоди…".

По-украински - "морозиво". "Льоди" - явный полонизм (или, если угодно, западноукраинизм), и такого в стихах этих выше головы: полонизмов, русизмов и пр. И слава богу. Поэзия не обязательно должна быть привязана к конкретному языку, тем паче такая поэзия, где опора на совершено конкретные слова: "мел", "солнце", "трамвай", "время" - нередко обманчива, ибо они очень часто связаны не совсем с тем кругом понятий, к которому мы привыкли в русском языке, и точно так же не вполне укладываются и в русло современной украинской поэзии. Возможно, это ориентация на польскую поэзию (с её, в свою очередь, тяготением к французскому верлибру), но мне - в данном случае, не всегда! - важнее не чему следует, а откуда выламывается.

В частности, из замыкания в кругу одного языка, одного набора символов, одного менталитета.

Поэзия эта - поэзия космополита, и я, как истинно безродный космополит, рад и горд попытаться перевести стихи со странного украинского на не менее странный русский - мой. Однако сразу оговорюсь: обычно считая для переводчика возможным, допустимым и необходимым свободное обращение с авторским текстом (об этом см. ниже), здесь я старался идти очень близко к оригинали, следуя не только духу, но и букве. Чего, повторюсь, обычно избегаю. Может, эта бережность, порой чрезмерная, шла от ощущения будущей нелёгкой судьбы переводов. Будучи предложены автором в журнал "Дружба народов", переводы удостоились от сидевшего там в те годы поэта Парщикова такой формулировки: "Ну, старик, ты же понимаешь, это не для печати…". Сегодня некоторые стихотворения Степаненко опубликованы в оригинале - но переводы, насколько мне известно, не печатались нигде. Заполним этот пробел.

2.

Давно известно сравнение перевода с женщиной: если красива, то неверна, если верна, то некрасива… Не споря с этим, добавлю: оригинал тоже очень женственен, он не терпит ни слишком грубого, ни слишком робкого обращения.

…Может ли переводчик не "вольничать" с авторским текстом - если он делает не подстрочный, а творческий перевод? Конечно, здесь всегда хождение по лезвию, и часто можно впасть в такое удаление от оригинала, что и обработкой не назовёшь, но… победителя не судят, таково моё мнение. Разумеется, мой собственный опыт не так уж велик, но, по крайней мере, переводя с украинского, польского и словацкого, я убедился: лучше уйти от оригинала.чем рабски следовать ему. Переводчик - всегда соперник автора, а не раб. И это, по-моему, совершенно нормально, потому что тексты - такая же часть мира, как облака, девушки и землетрясения, и точно так же могут вдохновлять на творчество. Называть ли это переводом или как-то ещё, например, вариацией, реминисценцией - спорный вопрос, и не в терминах дело. Приведу пример.

Много лет я был без ума от стихотворения Гарсиа Лорки "Поэт просит свою любовь, чтобы она ему написала", особенно от строк: "…не нужен сердцу для его борений// Мёд ледяной. Луна им поит сосны…". Какая образность, как схвачено! Луна - холодная и в то же время жёлтая: мёд ледяной; и она так высоко - поит сосны (корабельные!)… Но однажды мой друг, владеющий испанским и читающий Лорку в оригинале, объяснил мне, что в стихотворении нет никаких сосен и что "мёд ледяной" - вовсе не метафора. Просто в Испании есть (был, во всяком случае) обычай: уважающий себя мужчина поднимается в горы, в область вечных снегов, набирает снега и приносит вниз. К полученной таким образом чистой холодной воде добавляют немного мёда и этим напитком в жаркий день угощают любимых женщин. То есть предложить такой напиток - всё равно, что объясниться в любви, и поэт, видимо, хочет сказать, что его любимая забыла его и ему не угощать её более этим чудесным напитком… Да и начало стихотворения: "Любовь глубинная, как смерть, как вёсны…" - переведено неточно. В оригинале "amor de mi entranja" - "любовь моих внутренностей". То есть следовало бы сказать что-то вроде: "Любовь, засевшая у меня в кишках"… И так - что мне было обстоятельно показано - в каждой строке. Переводчик написал своё стихотворение, вот и всё. Кину ли я в него камень? В отличие от моего друга, нет. Он сделал, что мог, в схватке с таким гигантом, как Гарсиа Лорка. Победить здесь было невозможно, но - хотя бы не очень проиграть по очкам. Мне и сейчас нравится "мёд ледяной" как образ - хотя теперь я знаю, что этот образ принадлежит не автору, а интерпретатору. Поэтому - и на том стою - вольности возможны и неизбежны, даже если вы переводите не малоизвестного литератора, а кумира и властителя дум. Впрочем, о властителях - ниже.

3.

Предположим, от армии в разгар боевых действий отделился взвод и ушёл партизанить на свой страх и риск. Наше новояз-сознание немедленно подсовывает результат: заградотряды, трибунал, штрафбат… Однако к мятежному взводу стеклись в немалом количестве дезертиры, в том числе и из вражеских армий, и бывшие беглецы стали грозной силой, непрерывно атакующей на всех фронтах, причём по неумолимой логике борьбы прежде всего - бывшую "свою" армию… впрочем, о том, что она была некогда "своей", уже мало кто и помнит…

Читателю, полагаю, ясно, что здесь метафорически описано отпочкование христианства от иудейства (а распространимо, разумеется, и на возникновение лютеранства, и на любой другой победоносный раскол). Описано в попытке стать на точку зрения иудея. Ибо именно так, в военных терминах, воспринимает мир мессианское сознание, и прежде всего это относится к еврейскому народу. Метафора "народ-войско", бывшая некогда реальностью для всех народов и лишь со временем ставшая метафорой, для евреев остаётся реальностью, поскольку евреи от начала своей истории и по сей день пребывают в состоянии непрекращающейся войны почти со всеми; и все старые враги: Амалек, Навуходоносор, Антиох, Тит Флавий, Богдан Хмельницкий… - как бы живы и по-прежнему ненавистны. Можно себе представить шведа, ненавидящего русских по поводу Полтавской битвы?

Мессианское сознание, однако, не ограничиваясь еврейским народом, кочует по иным эгрегорам тоже. Так, оно было присуще средневековой Испании, позже - Польше… а уж что касается России, как до-, так и послереволюционной, то и говорить нечего: налицо осознание себя избранными и призванными разнести во все концы ойкумены истину в последней инстанции… научить, наконец, всех, как надо… а кто ещё не хочет быть счастливым, того в бараний рог скрутить!

Соответственно для поэта ощущение себя не просто литератором, но и частицей народа-армии ("…я счастлив, что я этой силы частица…"), вооружённым миссионером ("…Но мы ещё дойдём до Ганга,// Но мы ещё умрём в боях,// Чтоб от Японии до Англии сияла Родина моя!.."; "…на враждебный Запад рвутся по стерням// Тихонов, Сельвинский, Пастернак…"), пророком ("…восстань, пророк, и виждь, и внемли!..") и вообще лицом специального предназначения ("…поэт в России - больше, чем поэт…") и т.п. - как бы просуммировано в нашумевшем романе Э.Лимонова: "…Иосиф Бродский <…> однажды, придя ко мне на Лексингтон ещё, говорил, водку выпивая: "Здесь слоновью кожу надо иметь, в этой стране, я её имею, а ты не имеешь". И тоска была при этом в Иосифе Бродском, потому что послушен он стал порядкам этого мира, а не был послушен порядкам того. Понимал я его тоску. Ведь он в Ленинграде, кроме неприятностей, десятки тысяч поклонников имел, ведь его в каждом доме всякий вечер с восторгом бы встретили, и прекрасные русские девушки Наташи и Тани были все его: потому что он - рыжий еврейский юноша - был русский поэт. Для поэта лучшее место - это Россия. Там нашего брата и власти боятся. Издавна". ("Это я - Эдичка").

В данном случае не очень существенно, насколько Лимонов точен в изложении событий, а насколько - пули льёт, пользуясь своим законным правом на вымысел, ибо должно же же чем-то отличаться художественное произведение от документального; по всей видимости, реальный Бродский к реальному Лимонову пить водку не ходил ни при какой погоде (хотя - как знать…) - но вот слова, вложенные автором в уста героя, абсолютно справедливы. Здесь - по эту сторону океана - поэт низведён туда, где ему, собственно, быть и полагается. Он - поэт. А не властитель дум.

Скорее всего, это хорошо. От мессианского сознания на сегодняшний день ничего, кроме бед, ждать не приходится, и чем скорее оно исчезнет, хотя бы - для начала - в литературе, тем лучше. Пусть уж поэт не будет более властителем дум. Нигде и никогда, в том числе и в России. А будет просто поэтом. Сиречь самим собой.

Именно поэтому, при всём уважении и где-то понимании, мне хочется рассмеяться в ответ на сокрушения по поводу конца "великой русской литературы" (например, "Конец перспективы?" Л.А.Анненского, "Русский курьер", № 1, 1993). Да, кончается великая многонациональная литература, чей духовный центр был в Москве. Кончается, и это правильно. Как правильно было некогда, что ушёл в небытие сладостный италийский стиль, сменившись хриплыми ругательствами лангобардов, и своего-то языка толком не знавших. Всё повторилось в третьеримской империи, вплоть до центонной поэзии. И тот, кто плачет по соцреализму, плачет и по себе. Будет, надо думать, нечто новое - только бы без "властителей"! Пусть , наконец, все поймут, что поэты - те же люди. Как правильно заметил Лессинг (не помню, в чьём переводе): "Не почитайте нас высоко,// а лучше почитайте нас!"

Speaking In Tongues Лавка Языков

Aнатоль Степаненко

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

ЧАС ПИК

* * *

(Из цикла «Купель полуночи»)

* * *

AРЛЕКИН В СЛЕЗАХ

* * *

Рафаэль Левчин

ОБ АВТОРЕ ЭТИХ СТИХОВ, О ПРОБЛЕМАХ ПЕРЕВОДА И О ВЕЛИКОЙ-МОГУЧЕЙ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ

1.

2.

3.

Speaking In Tongues
Лавка Языков

*** * ***

*** * ***

*** * ***

*** * ***

*** * ***

*** * ***

*** * ***

*** * ***

*** * ***

ОБ АВТОРЕ ЭТИХ СТИХОВ, О ПРОБЛЕМАХ ПЕРЕВОДА
И О ВЕЛИКОЙ-МОГУЧЕЙ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРЕ