Speaking In Tongues
Лавка Языков

Дмитрий Кузьмин

СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ В РОССИИ

Блистательной плеядой имен одарила мировую литературу Франция XX века: от Пруста и Бретона до Юрсенар и Саррот... Но если кто и стоит в этом ряду особняком, – по крайней мере, для русского культурного сознания, – то автор «Маленького принца».

Выделяет его, наверное, не величина дара. Антуан де Сент-Экзюпери – фигура культовая. Он из тех, чье творчество в сознании людей сплошь и рядом сливается с биографией, а биография – с легендой; чья личность, чьи персонажи становятся символами, полномочными выразителями мировоззренческой проблематики эпохи (Сент-Экс мог бы «говорить от лица Европы» – писал в свое время Олдингтон), наконец, опять персонажами и даже героями песен – от официозно-лирического «А у мальчиков глаза Экзюпери и Гагарина улыбка» до мизантропического «Маленький принц возвратился домой», где лидер русского панк-рока Егор Летов выбирает из всей мировой литературы именно этот образ для попытки развенчать традиционную этику гуманизма. Сторонники разных взглядов представляют его своим союзником, записывая то в экзистенциалисты, то в ницшеанцы, то в христиане (да еще эзотерического толка), то в «большие друзья Советского Союза», – и это при том, что отличительной (и предельно актуальной сегодня) чертой Сент-Экзюпери было органичное сочетание чрезвычайной социальной и нравственной активности и ответственности (ключевое слово во многих его произведениях) – с совершенной неангажированностью идеологической и политической. Появление в печати малоизвестных текстов писателя вызывает, спустя более чем полвека, газетную полемику... Короче говоря, существует в русской культуре особый феномен Сент-Экзюпери – как существует в ней феномен Данте, Шекспира, Байрона. Что же это за феномен и как он складывался?

Первая встреча Сент-Экзюпери с Россией относится к 1935 году. Французская авиация переживает в первой половине 30-х годов сложный период реорганизации, а летчик, соответственно, трудности с работой, – и он пробует себя в журналистике (совсем скоро журналистские наблюдения станут для Сент-Экзюпери одним из важнейших источников писательства, и сама манера его письма к концу 30-х резко меняется благодаря опыту художественно-публицистического очерка). Газета «Пари-Суар» посылает Сент-Экса в СССР, специальным корреспондентом: Франция в этот момент подписывает с Советским Союзом Договор о дружбе, и прессе требуются сведения из первых рук о жизни новых друзей. Сент-Экзюпери приезжает в Москву на следующий день после подписания договора; плод двухнедельной поездки – пять очерков для своей газеты и небольшая заметка в «Известиях» (соболезнования в связи с гибелью знаменитого советского самолета-гиганта «Максим Горький», на борту которого Сент-Экс успел побывать).

Настроение московских очерков Сент-Экзюпери довольно противоречивое. Что-то его смущает – скажем, повсеместная оторванность советского человека от личных и родовых корней (эти корни с детства очень важны для Сент-Экса, выросшего в старинных замках своих предков, – уже в «Южном почтовом», своей первой книге, он много говорит о том, какое место в жизни человека занимает наследуемое, передаваемое от поколения к поколению, а позже, в «Военном летчике», в «Цитадели», переводит проблему в более общий, философский план: развитие человечества как наследование, передача духовного и интеллектуального богатства из рук в руки). Но годы, проведенные в Сахаре, бок-о-бок с арабскими «непокоренными племенами», приучили писателя не подходить ко всем с одной и той же, собственной меркой: люди в России для него – другие, не лучше и не хуже, с той же человеческой основой, требующей любви и уважения, но с иным видением жизни. Наряду с гигантскими потрясениями, затрагивающими миллионы судеб, Сент-Экса волнует и судьба, как мы бы сказали, «маленького человека» среди этих потрясений – этому посвящен последний из очерков, «Удивительная вечеринка» (любопытно, однако ж, что главная его героиня – волею обстоятельств заброшенная в Москву француженка). Не без иронии пишет он о всевозрастающем самовластьи Сталина – например: «Это своеобразная власть. В один прекрасный день Сталин издал указ о том, что порядочный человек должен следить за своим внешним видом и что небритость – признак расхлябанности. Назавтра же мастера на заводах, заведующие отделами в магазинах, профессора в институтах не допускали к работе небритых. <...> Я не видел на улицах Москвы ни одного милиционера, ни одного солдата, продавца напитков, просто прохожего, который был бы небрит. <...> И вполне можно вообразить себе, как однажды Сталин из недр Кремля объявит, что уважающий себя пролетарий должен носить вечерний костюм. Россия в этот день будет ужинать в смокингах.» И при всем том в каждом, пожалуй, очерке хорошо заметно: пафос переустройства мира к лучшему, вынесенный на знамя советского строя, был чрезвычайно близок Сент-Экзюпери. Потому что главный вопрос всего его творчества, всей его жизни – вопрос о духовном наполнении человеческого существования, о высокой цели для каждого. В жизни, окружающей его во Франции, он такой цели не видит – и ищет в СССР прежде всего иного по отношению к Западу. Иногда ему кажется, что находит: «За великим неуважением к отдельному человеку здесь стоит великое уважение к человеку вообще, длящемуся из века в век поверх отдельных человеческих жизней и созидающему великое.» Это обольщение, впрочем, скоро пройдет – хотя сама задача такого поиска останется у Сент-Экзюпери навсегда: «У всех потрясений, какие знал мир за последние тридцать лет, лишь два источника: экономическая система XIX века, зашедшая в тупик, и духовное отчаяние... Отчего Россия? Отчего Испания? <...> У нас одна задача, одна-единственная – вновь открыть, что существует духовная жизнь, она выше, чем жизнь разума, и только она может утолить жажду». Это – одно из последних писем Сент-Экзюпери, 1944 год.

После 1935 года имя Сент-Экзюпери на двадцать лет исчезает со страниц советской прессы (лишь пару раз оно мелькнет в мартирологе деятелей французской культуры, погибших на войне). Чуть-чуть не успел он попасть в последнее добросовестное издание по новой французской литературе – учебник-монографию Н.Я.Рыковой, не иначе как чудом увидевший свет в 1939 году, одновременно с первой из главных книг Сент-Экзюпери – «Планетой людей». Рецензия на «Планету», заказанная журналом «Интернациональная литература» Норе Галь, будущему переводчику этого и других произведений Сент-Экса, так и не появилась в печати: после пакта Молотова-Риббентропа и начала мировой войны советской прессе было велено изображать жизнь и культуру западных стран, противостоявших Гитлеру, исключительно черной краской.

Но это не значит, что писателя не знают и не помнят. В Российском государственном архиве литературы и искусства хранится любопытный документ – «Обзоры литературной жизни Франции (по материалам зарубежной прессы)», предназначенные, естественно, для служебного пользования. В сводке от 16 апреля 1942 года референт Н.Камионская приводит сообщение американских газет о выходе в свет повести «Военный летчик»: «Судя по рецензии – книга написана с присущим Сент-Экзюпери выдающимся талантом», – и, что особенно замечательно, не может удержаться от собственного комментария, совершенно не принятого в этом документе: «Зная художественные достоинства других произведений Сент-Экзюпери, можно предположить, что эта сторона оценки книги правильная».

И как только власть дает послабление, те немногие, кто знает и помнит, ищут способы познакомить с творчеством Сент-Экса читателей. Первая ласточка – сборник французских писателей «Стальной цветок», вышедший в 1956 году, а право первооткрывателя принадлежит человеку, чье имя давно забыто. Но сегодня, отмечая столетие писателя и говоря о нем как о неотъемлемой части русской культуры, не грех поклониться тем, кто сделал его своим для всех нас.

Гораций Аркадьевич Велле (1909–1975) не был профессиональным литератором. Человек сложной судьбы, он прожил во Франции почти 20 лет, там и стал инженером, и увлекся литературой, переводил русскую классику на французский, участвовал в Сопротивлении, был лично знаком с Сент-Экзюпери. Именно он не только первым перевел на русский язык «Планету людей», но и добился публикации: сперва небольшой главки (в упомянутом сборнике), а затем и всего текста: в скромный томик 1957 года вошли «Земля людей» (так назывался перевод Велле) и «Ночной полет» (его перевел выдающийся переводчик Морис Ваксмахер, чьим именем сегодня названа премия за лучшие переводы французской литературы). А было это непросто: как вспоминает еще один мастер перевода, Лилиана Лунгина, в другом издательстве годом раньше книга Сент-Экзюпери так и не вышла – хоть она и написала для издательства «восторженный отзыв страниц на 20, уверяя, что автор этот со временем будет очень знаменит (о, святое наше невежество тех лет!)». В книгу 57-го года вложен огромный труд – не только переводчиков, но и редактора Елены Зониной: отшлифовывая русский текст, она одновременно изучала творчество писателя – и, опережая появление книжки, напечатала в журнале «Иностранная литература» первую в СССР статью о Сент-Экзюпери.

Заговор молчания вокруг писателя рухнул. И новые энтузиасты один за другим включаются в дело. Марина Казимировна Баранович (1901-1975), как и Велле, не была литератором, хотя вся ее жизнь так или иначе связана с миром неподцензурной литературы: в молодые годы Баранович много выступает как чтица в домашних литературных кружках недобитой интеллигенции, ей посвящено восторженное позднее стихотворение Софьи Парнок: «И я люблю тебя, и сквозь тебя, Марина, – Виденье соименницы твоей» (речь, разумеется, о Цветаевой); много позже Марина Казимировна сближается с Пастернаком, становясь его основной машинисткой и одним из первых читателей всех его произведений, вплоть до «Доктора Живаго», – из ее рук распечатки Пастернака, других авторов уходят в самиздат. Познакомившись с первой русской книжкой Сент-Экса, Баранович настолько загорелась им, что за пару лет перевела на русский, не думая ни о какой публикации, всего Сент-Экзюпери. Кое-что потом появилось в печати, но большинство переводов Баранович годами ходили в самиздате. Уже в 90-е мне довелось держать в руках ветхие, истертые множеством рук листки знаменитого «Письма генералу Х», годами будоражившего умы не только несколькими резкими фразами в адрес марксизма, но и настоятельным требованием поставить жизнь духа выше любых материальных ценностей; по такой машинописи была сделана и первая бесцензурная публикация этого письма в 1991 году.

А тогда, в 1958-м, впервые приходит к советским читателям «Маленький принц». Но – по-французски: крохотная книжечка для изучающих язык студентов и школьников. И самые разные люди бросились переводить ее на русский язык: нельзя же оставить этот шедевр недоступным большинству! По архивам Государственного издательства художественной литературы видно, что по меньшей мере семь переводов появились буквально за год. Среди них – перевод Норы Галь.

Нора Яковлевна Галь (1912–1991) – классик художественного перевода. В ее творческом наследии – шедевры Камю и Сэлинджера, Моэма и Брэдбери, Пристли и Дюамеля... Но и для нее Сент-Экс стал главным автором. Ученица Норы Галь Р.Облонская вспоминает: «В появлении "Маленького принца" на свет слились две главные ипостаси Н.Я. – работник и друг. С той минуты, как она прочла его по-французски, проникновенная мелодия этой мудрой человечной сказки уже неизменно звучала в ее душе. А два самых близких друга по-французски не читали. И Н.Я. перевела сказку для них.» А вот что пишет сама Нора Галь: «От Фриды Вигдоровой о сказке узнали в одной из московских детских библиотек, где много лет работал литературный кружок. И меня попросили прийти на собрание кружка. Не забыть мне эту встречу. В небольшом помещении библиотеки собралась довольно пестрая аудитория: и девятилетние детишки, и подростки лет 15-16, и несколько взрослых – родители и молодой энтузиаст-руководитель кружка. Я ждала, что дети будут не слишком внимательны: почти все они в тот вечер должны были выступать сами, читать свои стихи или рассказы. Но как же я ошиблась! Очень коротко я рассказала, кто написал сказку, и прочитала главку о встрече Маленького принца с Лисом. Слушали поистине затаив дыхание – у меня слабый голос, но мне ничуть не пришлось напрягаться. И потом ребята подходили ко мне и, забыв о собственных авторских волнениях, повторяли, как им понравилась сказка – такая хорошая, добрая! – и как хочется прочитать ее всю. Это было начало.»

Названное Норой Галь имя Фриды Вигдоровой (1915–1965) тоже, к сожалению, известно сегодня немногим. А когда-то она стояла у истоков совершенно особого явления в позднесоветской общественной жизни, которое сама называла «журналист по справедливым делам»: единственным, хоть и слабым и ненадежным, средством защиты частного человека от жесткого пресса социума, бюрократических издевательств, судебного произвола были усилия нескольких журналистов. Когда же послесталинская Оттепель пошла на убыль и стало ясно, что всех, кого нужно, не защитишь, – Вигдорова не испугалась открыто противостоять режиму: сделанная ею стенограмма судебного процесса над будущим Нобелевским лауреатом Иосифом Бродским стала одним из первых памятников позднесоветского общественно-политического самиздата. «Справедливым делам» Вигдорова была верна во всем – и «Маленький принц» в ее глазах также нуждался в поддержке и защите. Все московские литературные журналы обошла она с рукописью выполненного Норой Галь перевода – и всюду встретила отказ! Ведь казенная критика тоже не дремала – профессора сталинской выучки вроде какого-нибудь Леонида Андреева моментально наклеили на Сент-Экзюпери ярлык «абстрактного гуманизма», от которого, по старой памяти, был один шаг до безродного космополитизма и других страшных грехов. Огромными усилиями разных людей – трудно теперь это себе представить, не правда ли? – «Маленький принц» все-таки увидел свет в 1959 году в журнале «Москва».

Спустя три года в том же журнале появилось еще одно основополагающее произведение Сент-Экса – повесть «Военный летчик» в переводе М.К.Баранович. И снова это стоило невероятного напряжения, а в итоге текст Сент-Экзюпери оказался изуродован: советская цензура – не просто свирепая, но еще и, благодаря своей анонимности и кулуарности, совершенно безнаказанная – вырезала из книги самое важное: главы, где писатель в ясной и отточенной форме (давшейся годами работы над притчами и иносказаниями «Цитадели») излагает свое кредо. Что нашли в нем неприемлемого? Может быть, уже то, что история человечества для Сент-Экса – история не борьбы, а созидания: медленного, упорного труда бесчисленного множества людей, каждый из которых, не мысля ни о какой мировой революции, со всей полнотой ответственности делает свое дело – вяжет снопы, обтесывает камни, поднимает в небо самолеты... А может, оттого, что эта история дается у Сент-Экзюпери через грандиозную метафору Собора, сквозь века возводимого всеми людьми, – хотя для писателя соль тут не в культовом назначении этого сооружения архитектуры, а в той одухотворяющей силе, которой его наполняют люди. Впрочем, времена были все еще «оттепельные», и нашлось кому возмутиться: Елена Зонина и Рид Грачев в «Новом мире» и «Литературной газете» забили тревогу, и в следующей публикации пропуски были восстановлены.

О Риде Грачеве тоже нужно сказать несколько слов. «Ведущий прозаик 60-х. Лидер,» – так написал о нем много лет спустя Андрей Битов, а Иосифу Бродскому принадлежит удивительный документ – «Охранная грамота», данная Риду Грачеву «для ограждения его от дурного глаза, людского пустословья, редакторской бесчестности и беспринципности, полицейского произвола и всего прочего, чем богат существующий миропорядок, а паче всего – от всеобщего наглого невежества, – ... ибо он – лучший литератор российский нашего времени – и временем этим и людьми нашего времени вконец измучен» (написано это в 1967 году). Сперва – то самое время, а потом – тяжелая болезнь не позволили Грачеву в полной мере проявить себя: написано им мало, меньше даже, чем Сент-Эксом, – все наиболее значительное, и рассказы, и эссеистика, уместилось в 400-страничный том, вышедший уже в 90-е. Сент-Экзюпери был одним из главных героев Грачева: ему посвящены три эссе, из которых третье – самое смелое и резкое – 30 лет пролежало в рукописи. Грачев не просто говорит о своей любви к писателю, о своем понимании его, – он отваживается спорить с ним, упрекать за ростки тоталитарного мышления в «Цитадели», сопереживать мучительному поиску формы, необходимой Сент-Эксу для выражения нового ощущения человека в мире – ощущения личной ответственности за весь миропорядок, столь естественного для того, кто высоко поднимался над землей, видя огромные города как россыпь крохотных огоньков под крылом самолета... Рискну предположить, что Грачев, единственный из тех, кто писал по-русски о Сент-Экзюпери, был равным его собеседником. Переводы Грачева, честно говоря, уступают его статьям, хотя и они не лишены таланта. Однако и тут скажем ему спасибо – за первое опубликованное по-русски «Письмо заложнику» (1962 год), за испанские репортажи Сент-Экса (многое из них вошло потом в «Планету людей» и то же «Письмо заложнику», – тем интереснее и важнее сравнить, как меняет свой смысл и значение иной раз дословно тот же текст, когда из пусть вольной, но все же вполне газетной публицистики перемещается в контекст художественного исследования).

Рассказывая так подробно (хотя надо бы – куда подробней!) о тех, чьими силами, чьим трудом и любовью входил Сент-Экзюпери в нашу жизнь, мы хотим показать: люди то были не рядовые и не случайные. Если писатель делается для чужой культуры своим – это не только означает, что была в этой культуре какая-то острая, ничем не удовлетворяемая потребность, но и свидетельствует о высокой духовной миссии того, кому посчастливилось это осуществить.

Но вернемся к страницам истории. Следующая большая веха – однотомник Сент-Экзюпери 1964 года, на три с лишним десятилетия оставшийся самым полным его изданием. Здесь, помимо работ, о которых уже шла речь, – первая повесть Сент-Экса «Южный почтовый» в переводе Баранович, новый, полный перевод «Военного летчика» А.Н.Тетеревниковой, сильно переработанный Ваксмахером «Ночной полет», подготовленные Баранович и Грачевым публикации очерков, статей, писем писателя... И – «Планета людей» работы Норы Галь, пришедшая на смену «Земле людей» Велле.

И здесь надо сказать несколько слов о том, как много значит оно – мастерство перевода. Несколько маленьких примеров. Вот африканские ребятишки просят у летчика (в переводе Велле): «Дай немного воды, дай...» По-детски ли это? Не живее ли встанут перед нами детские лица, если мы прочитаем в переводе Норы Галь: «Дай попить»? А вот славный, но простоватый сержант у Норы Галь: «Вы не думайте, я уж знаю, что где,» – говорит он; стоило ли Горацию Велле навязывать ему почти профессорское: «Уж я-то разбираюсь в направлениях»? Вот старый садовник у Велле заключает: «Человек свободен, когда он копает,» – звучит почти пародией; а ведь герой Сент-Экса и не думал навязывать свою истину, истину садовника всем и каждому – он говорит, права Нора Галь, о себе: «Так вольно дышится!» А дальше сам автор восклицает, пораженный: «Вот маленький Моцарт, он весь – обещание!» – поверим ли мы ему, если он воскликнет словами Велле: «Вот Моцарт-дитя, вот многообещающее творение жизни!»? Из таких примеров – и из гораздо более сложных – можно было бы составить отдельную книгу, на свой лад не уступающую в занимательности пустынной одиссее летчика-поэта: книгу о том, как нелегко дается, как не вдруг замечается и как дорого стоит искусство понять и почувствовать не одно лишь слово чужого текста, а, прежде всего, душу героя и дух писателя. Именно в этом искусстве была Мастером Нора Галь – и потому так легко нам наедине со страницами «Маленького принца», «Планеты людей», переведенного ею позже «Письма заложнику»...

Но поблагодарим лишний раз и Велле: в 1963 году он знакомит русского читателя с первой книгой о Сент-Экзюпери – биографическим очерком Марселя Мижо, товарища Сент-Экса по летному делу. Недаром в предисловии благодарит переводчика сам Мижо: его книга стала по-русски чуть не вдвое толще. Без иных дополнений не грех было обойтись, но и нового и интересного в книжке немало (чего стоят одни многостраничные цитаты из московских репортажей: трогательная история затерянной в Москве 30-х французской старушки – очерк «Удивительная вечеринка» – была, вплоть до настоящего проекта, доступна по-русски только здесь).

А в 1970 году облик Сент-Экзюпери в глазах русских читателей вновь значительно дополняется и уточняется: для нового однотомника Нора Галь собирает и переводит большую подборку воспоминаний о писателе. Его сестра Симона рассказывает о детских годах Тонио, о навсегда оставшемся его духовной родиной старинном доме; Жорж Пелисье и Леон Верт (тот самый, кому посвящен «Маленький принц») – о том, каким он был другом, как веселился и грустил, что читал и о чем раздумывал; пилот Жан Лелё – о последних месяцах его жизни, прошедших между надеждой и отчаянием... И снова – вокруг книги шла борьба, кому-то очень не хотелось, чтобы в книжной серии, обращенной к советскому юношеству, представал образцом для подражания человек сугубо беспартийный, и опять не удалось опубликовать пресловутое «Письмо генералу Х» (перевод Норы Галь лишь в 1999 году, наконец, увидел свет)...

Оставался последний камень преткновения на пути всестороннего знакомства читающей России с писателем Сент-Экзюпери: «Цитадель» – самое противоречивое его создание. Самое большое по объему – и при этом не законченное (надо знать, что у Сент-Экса была своеобразная манера работы над рукописью: он писал много – а затем вымарывал целыми главами; и «Ночной полет», и «Военный летчик» были сокращены перед публикацией почти вдвое). Самое длительное по срокам работы (на «Военного летчика», «Письмо заложнику», «Маленького принца» писатель отвлекался от книги, которую в письмах продолжал называть главной). Вызвавшее самые ожесточенные споры (снова, как и в «Ночном полете», перед нами образ вождя, непререкаемого в своих высказываниях и бестрепетно помыкающего другими людьми). И все же – возможно ли, чтобы представление о Сент-Экзюпери сложилось у наших соотечественников без «Цитадели»? Кто может отказать русскому читателю в праве самому решать, что такое «Цитадель» – вершина художественной философии Сент-Экзюпери, как считают одни, или, как полагают другие, грандиозная творческая неудача, в которой он не успел себе признаться и которую смерть помешала ему преодолеть? К переводу «Цитадели» подступались Л.З.Лунгина и М.Н.Ваксмахер (фрагменты публиковались в 70-80-е годы, обычно под прикрытием более «невинных» произведений – скажем, антивоенной публицистики Сент-Экса), бродили в самиздате отрывки, подобранные и переведенные Баранович, – но целиком этот титанический труд оказался по плечу переводчику нового поколения, Марианне Кожевниковой, и появился в 1993 году.

Разумеется, книгами да статьями дело не ограничивалось: Сент-Экзюпери входил в нашу жизнь и другими путями. Со сцены, например. В далеком 1967 году поставила своего «Маленького принца» начинающий тогда режиссер Екатерина Еланская – и до сих пор, хотя сменились уже поколения актеров, этот спектакль можно увидеть на сцене одного из московских театров. И впору, опять-таки, помянуть добрым словом и безвременно ушедшую Ольгу Бган – чудного Принца, и великолепно перевоплощавшегося во всех, по очереди, обитателей малых планет Леонида Сатановского, и Игоря Козлова, с помощью мельчайших нюансов наполнявшего роль Лиса глубиной и подлинностью, без которой и не бывает настоящей дружбы... А ведь был еще и с детства памятный многим радиоспектакль с Марией Бабановой и Алексеем Консовским, и два кинофильма (не слишком, правда, удачных: оба режиссера не избегли соблазна ложной многозначительности, упоения символами и эффектными жестами – сказка же Сент-Экзюпери тем и замечательна, что символы в ней не навязывают, а скорее таят свою символическую сущность, и вода, которую ищут герои среди пустыни, – не символ жизни для них, а сама жизнь)... Был даже балет.

Кое-что разошлось на цитаты и, в качестве крылатых слов, стало неотъемлемой частью нашей повседневности. Кто же не помнит, что «зорко одно лишь сердце – самого главного глазами увидишь», и что «ты в ответе за тех, кого приручил»? Или, тоже из «Маленького принца», железное правило: «Встал поутру, привел себя в порядок – приведи в порядок планету»? А вот о том, что «единственная на Земле роскошь – роскошь человеческого общения», тоже, наверно, все знают – но мало кто знает, откуда это, даже в недавнем «Словаре крылатых слов» эта фраза осталась без объяснений. А взята она Марселем Мижо из «Планеты людей» в качестве эпиграфа к своей книге – и заново переведена Г.А.Велле. Подумайте, много ли у других величайших зарубежных классиков уходящего столетия таких фраз – ставших у нас, в России, всеобщим достоянием?

И есть еще образ автора, частью извлеченный из произведений, частью додуманный и дофантазированный на основе жизни и судьбы, – порой довольно разносторонний и подробный, как в пьесе драматурга Малюгина «Жизнь Сент-Экзюпери», прошедшей в 60-70-е чуть не по всей стране, порой – предельно смутное представление, переживаемое при этом как нечто очень родное, очень свое: вспомним доронинскую героиню из классических «Трех тополей на Плющихе», которая и выговорить-то имя писателя не может, а все-таки он для нее, вместе со всей песней, превращаемой в почти фольклорную заплачку, – неотъемлемая часть души.

Может быть, в этом ключ к пониманию феномена Сент-Экзюпери: он не просто описал в своих книгах героев, с которыми читателю хотелось бы себя отождествить (а может быть, наоборот, поспорить), – его собственная жизнь являет собой почти литературный сюжет, и собственный образ писателя не менее книжных вызывает потребность в полемике или желание примерить его на себя. В этом отношении только Эрнест Хемингуэй мог встать рядом с Сент-Эксом – но его образ оказался гораздо более привязан к «оттепельной» эпохе и с ее концом практически сошел на нет: может быть, потому, что в нем с романтическим, стихийным видением мира уживалась – отчасти перенесенная с персонажей, отчасти вполне всамделишняя – интеллигентская рефлексивность, подспудная неуверенность в себе. Сент-Экзюпери оставался для русского культурного сознания немножко «рыцарем без страха и упрека» – бесстрашным летчиком, воином-героем, страстным провозвестником новой морали... Это, конечно, не слишком близко к истине: каид из «Цитадели» – тот, в самом деле, знает ответ на все вопросы, а лирический герой «Военного летчика» и «Письма заложнику», пилот из «Маленького принца», скорее, знают правильные вопросы – и задают их цивилизации и мирозданию (есть и в «Маленьком принце» персонаж, который «решает все загадки», – но это маленькая змейка, она же – Смерть). Но, безусловно, если кто-то из больших писателей XX века и дает основания для такого образа, такого мифа, – то это Сент-Экс. А потребность в таком мифе – это ведь еще один симптом той самой духовной жажды, о которой он писал всю жизнь.

И еще об одном хотелось бы сказать. Недавний пушкинский юбилей заставил многих вновь задуматься над примелькавшейся формулой классика:

И славен буду я, доколь в подлунном мире

Жив будет хоть один пиит.

Один политик с большими культурными амбициями брякнул даже, что, дескать, Александр Сергеич ошибся: на самом деле жив он будет, пока остается хоть один читатель. Эта мысль очевиднее, но исходная, пушкинская – глубже. Подлинно живой писатель – тот, чье существование не дает покоя писателям следующего поколения (не так важно даже, выражается ли это в поклонении или ниспровергании), и больше того – чей опыт ими так или иначе усвоен (неважно даже, принят или преодолен, – да одно без другого и невозможно). В этом случае писатель как бы говорит с читателем не только своими произведениями – но и чужими, всем опытом литературы и языка.

А потому так отрадно, думается, наблюдать, как снова и снова возвращаются мыслями к Сент-Экзюпери русские авторы, казалось бы, совсем другого склада. Как в номинированном на Букеровскую премию лирическом, почти бессюжетном романе (а у истоков такой формы в России – не только родной Розанов, но и несколько переводных текстов, среди которых – «Планета людей») признается в любви к Сент-Эксу Александр Ильянен. Как другой петербургский прозаик, Андрей Столетов, ожесточенно спорит с «Маленьким принцем», вчитывая в сказку свой, безысходно-мизантропический смысл. А молодой критик пользуется образом Собора из «Военного летчика» как ключевым для описания современной российской литературной ситуации... Самое значительное явление этого ряда – десятилетней давности статья Андрея Левкина, лидера рижской школы в русской литературе рубежа 80-90-х. Левкин пишет о своем удивлении: почему меня волнует, тревожит Сент-Экзюпери – ведь он совсем мне не близок ни по складу личности, ни по манере письма? И постепенно открывает для себя всю сложность Сент-Экса, при кажущейся его простоте: «Самолеты устроены так, что всякий их узел функционально используется неоднократно (крылья – баки для горючего и т.д.). С.-Э. это, понятно, знал и из своего летательства извлекал все, что возможно: все процессы и профессии схожи. Не аллегоричность заставленных соответствий, а вполне реальный изоморфизм любых отношений человека и его дела... Это проза изощренная и требующая, к тому же, изрядной личной силы и хорошей техники: устроить жизнеспособное подобие себя из лишь одной своей ипостаси (в состав личности С.-Э., летающего в текстах, не входит писательский опыт С.-Э. реального) – это, знаете ли, весьма...»

Прав ли Левкин в этом своем наблюдении и других, не менее парадоксальных, – можно спорить. Быть может, его Сент-Экзюпери далек от настоящего – но потому он и живой, как Шекспир жив для нас потому, что наша эпоха, как и все предыдущие, творит своего Шекспира. Думается, вполне правомерно, что сегодня русская литература, пронизанная силовыми линиями (любимый образ Сент-Экса!) Венедикта Ерофеева, Евгения Харитонова, Ильянена, ищет в прозе Сент-Экзюпери ту же проблему зазора между автором – и совпадающим с ним, на поверхностный взгляд, героем. И если сегодня в России литература non-fiction (дословно: «без вымысла»), будь то эссе, мемуары, дневник, по всем фронтам теснит традиционную беллетристику с ее романной формой, – как же читателям, писателям, критикам не сопоставлять это положение вещей с явлением Сент-Экзюпери в предвоенной французской литературе, когда «Планета людей» – предельно свободная в жанровом отношении – получила, ошеломив и публику, и профессиональные литературные круги свежестью взгляда и новизной творческого метода, Большую премию романа?

Итак, Сент-Экзюпери предельно современен – по крайней мере, для русской традиции – как литератор. Надо ли говорить, что не менее современен он как мыслитель? Разве сегодня менее остро, чем полвека назад, стоит вопрос: как помимо религии наполнить смыслом жизнь отдельного человека, связать ее с какими-то всеобщими, трансцендентальными началами? Как человеку не потеряться в истории, ощутить себя соразмерным человечеству? Как сохранить во всяком труде творческое, личностное начало?

Вместе с нами Сент-Экзюпери вступает в новый век – свой второй век. И величественный Собор человеческой культуры по-прежнему возводится при его участии.

Такое сокращение фамилии писателя, строго говоря, неверно, и лучше им не пользоваться. А вот Сент-Эксом его называли почти все друзья и знакомые – позволим себе это и мы, вслед за Норой Галь, озаглавившей свою статью о писателе «Под звездой Сент-Экса».

Speaking In Tongues Лавка Языков

Дмитрий Кузьмин

СЕНТ-ЭКЗЮПЕРИ В РОССИИ

Speaking In Tongues
Лавка Языков