Speaking In Tongues
Лавка Языков

Артем Тасалов

Фрагменты

Вторая часть второй книги стихов «ВОЗДУХ»

1

О, улыбка усталого сердца, умирающего тихо у всех на виду -- одинокого!

2

Мятущиеся мысли подобны языкам огня, съедающим все, и прежде всего -- воздух, которым и сами дышат. Успокой свои мысли, выбери одну, и тяни ее пред умственным взором, изучая неторопливо. Гляди, как она прекрасна в своей завершенности!

3

Где же наш кров, дым над которым дороже нам многих созвездий?

Он вышел в дождь, и дождь принял его в объятия. Он пил эту воду, закинув голову и открыв глаза. Серые глаза и серое небо -- братья. Они узнали друг друга и потянулись навстречу.

-- Возьми нас к себе, возьми, мы устали видеть...

-- Вот они вы родные, уставшие, дайте я выпью вас до самого дна -- выпью все, что вы видели...

-- Да, да, сделай так, это мы, мы, мы... Так это было.

Голубая планета светилась в центре экрана. Все тогда удивились: где же ее звезда? куда она мчится в пустотах космоса, одна как перст и голубая, как небо нашей земли?

Или мы -- та река, что несется, не зная истока?

Или мы -- та листва, что кружится, гонимая ветром?

Виноградная гроздь на ладони всесильного Бога?

Или, просто, вопрос, на который не будет ответа?

4

Тогда он сказал себе -- ты безнадежный лирик, ну так пей это небо в звездах и не смей задавать вопросы, на которые нет ответов. Ты понял? Да -- он сказал -- конечно; но что же мне делать, когда отчаяние подступает к сердцу и хочется кричать от безответной любви к этой жизни, и хочется петь, но нету слов, но зато очень много листьев: молочно-зеленых, ранних, красных, желтых, сухих и ломких, черных. Зачем они умирают? -- Ты опять за свое? -- Да-да-да! Неужели ты думаешь, что я смогу обойти молчанием эту сладкую боль человечью, этот знак вопросительный синий как небо ночное и такой же огромный? -- Велеречивый бред, да и только. Пора быть серьезней, пора понять, что… -- Глупец! что ты знаешь о муках? Загляни в свое сердце, где пусто от лунного света и сумей удержаться от крика; загляни в свою память и услышишь зеркальное эхо и оглохнешь от вечного смеха! Что мне муки рожденья? -- труднее рождается слово!

-- Да, сказал он, -- конечно, и все же...

5

Когда-то этого клочка земли хватало, что бы наполнить усталостью детское тело и утолить любознательность детского сердца. Здесь играли в Футбол и строили снежные крепости, здесь ссорились и мирились, смеялись, плакали, заблуждались и находились дети. Теперь здесь пусто и сиро. Осенняя жидкая грязь, обрезки ржавых труб, какие-то доски и всевозможный хлам: все это ныне покрыло мою отчизну. Построили новый дом и не стало земли и деревьев, по которым я лазал.

6

Сердце чувствует тьму, по которой как мыльный пузырь плавает мир многоцветный.

7

С младенчества я пронес ощущение это. Ощущение это, а точнее -- переживание, есть переживание непостижимости жизни. Переживание это бывает редко, как правило, -- ночью, когда засыпаешь, но еще не спишь. Переживание это -- мгновенно и до того ярко, что хочется крикнуть. Это переживание безмерной пустоты, бездны. Это -- Оно. Оно не злое и не доброе, оно равнодушное к маленькому человеческому «я». Оно из глубин, когда еще не было жизни. Оно бесконечно превосходит любую мысль, любое слово о Нем.

8

Доброе дело раскрывает ворота неба.

9

Узнал во сне о полете: надо сделать так, чтобы подошвы ног потеряли чувствительность от долгой ходьбы или от холода, или от стояния на разбитом стекле, или еще как-нибудь, потом представить, что в каждом колене у тебя проживает просторный цветущий сад, в котором гуляют и отдыхают люди; и когда колени твои и кости ног твоих вполне преисполнятся этим -- ты сможешь оторваться от земли, и ты полетишь...

10

Жить, что бы жить -- вот колесница смысла.

Бедный философ задумался навсегда.

Изумленные жизнью, над всеми смеются дети.

Но родители живы, и это ухе хорошо.

11

Когда ты пройдешь через ворота смерти -- ты удивишься тому, что будет вокруг. Ты оглянешься в прошедшую жизнь, как бы ища подобий, но их не будет. Вся твоя жизнь, которой ты жил, вдруг предстанет перед тобой и ты удивишься. Ты задумаешься. И тогда ты поймешь -- то был глубокий сон. И проснешься.

12

Сон: Человек продирался чрез темный и влажный лес. Лес был огромен и созерцал сам себя. Тугие, мокрые ветки хлестали человека по лицу; человек им был безразличен, но они следовали своей природе, и чем сильнее он рвался вперед, тем сильнее они хлестали его. Ему не было больно, потому что он был весьма разозлен. Наконец, он устал. И тут Лес заметил его и вспомнил. Вспомнил как был Человеком. Человек вспомнил, что он был Лесом. Человек стал Лесом, а Лес стал Человеком. Не было уже леса, в котором шел человек; не было уже человека, который шел через лес. Был единый ЧЕЛОВЕКОЛЕС. Осознав себя, ЧЕЛОВЕКОЛЕС вспомнил, что он то и был всегда.

13

Каждый день я ложусь спать с неуловимо-пронзительным чувством утраты: день -- прошел. Еще один день. А я ничего не решил, и ничего не выбрал. Занес ногу, да так и застыл... О, малодушный! долго ль еще ты будешь множить пустые, бесплодные дни, как мертвые зерна сеять в живую землю?

14

Однажды меня осенило -- Я думаю, что это я думаю, а меня, оказывается, нет! Но кто же думает, если меня нет? А никто и не думает. Вот, оказывается, что: меня нет и никто не думает! Однако, ведь кто-то есть, -- тот кто думает, что он не думает? Что ж, может, кто-то и есть. Кто же он есть? Он есть тот, кто не я. А кто не ты? Тот, кто не я. А он, значит, есть -- тот, кто не ты? Меня нет, следовательно, и того, кто не я, быть не может, т.к., если от нуля отнять нуль, то останется нуль. Итак, нуль -- есть? Нет, ибо нуль, будучи нулем, ничем из чего-либо быть не может. И, даже, нулем? И даже.

15

Вороны

Но у каждого была своя правда, и никто не хотел узнать правду другого, и все били себя в грудь и рвали на себе волосы, требуя справедливости для себя, для себя, для себя... требуя покарать виновных, покарать, покарать, покарать... И так они кричали, эти люди, и так они каркали, вороны.

16

О, Отец мой, руки тяну и плачу, пытаясь достать тебя, а ты смеешься, ты плачешь вместе со мной, но не можешь пойти навстречу, потому что ты -- это я.

17

Там был Челентано, -- он сидел на стуле, на эстраде в окружение оркестра, и гитара в его руках была вещью в себе, а сам он сочился из глаз печалью и не мог, и не хотел быть вещью в себе: его сердце сочилось песней, а песню подхватывали люди, и все это было словно короткий отдых в долгом пути одиноких душ.

18

Сон: Я -- титан, сын титана Япета. Я от рожденья бессмертен и обладаю даром прорицания. Умерла моя любимая, нимфа. Горбатая старая ведьма стала смеяться над моим горем и хватать ее зеленые волосы. Я схватил ведьму руками за челюсти и разорвал ее голову на две части. Одну часть бросил налево, сказав: «Ты станешь камнем, заросшим мхом!» Другую часть бросил направо, сказав: «Ты будешь вечно грызть камни!»

19

Вещь

Всякая вещь есть намек и только, ибо природа всякой вещи -- пуста. Для разумеющего она есть намек на то, что -- за нею. Если сосредоточить внимание на какой-нибудь вещи, то можно почувствовать как она тяготеет к исчезновенью.

20

Ты

На исходе дня ты посетил меня, и нашел не запертыми двери мои, тихо вошел ты и стал за плечом моим, и улыбался ты о чем-то отрешенно. И сладко мне было присутствие твое, но ни слова не сказал я тебе, что бы не отпугнуть тебя, что бы не потревожить тебя вопросом, потому что и так был я с избытком счастлив и не мечтал о большем, хоть бы и было оно возможно. Хватит с меня радости моей тихой: слышать твое дыханье, и знать, что ты следишь, улыбаясь, за движеньем руки моей этой. Ты убрал мою боль, но не этим богат я и счастлив. Ты принес мне радость, которая больше боли, но не этим богат я и счастлив. Ты осветил меня светом своим, но не этим богат я и счастлив. Ты, отрешенный, одарил меня словом своим, но не этим богат я и счастлив. Чем же -- спросят они -- чем ты богат и счастлив? Когда уйдет он - слушайте - отвечаю: когда унесет он радость, которая больше боли, когда унесет он свет свой, я же во тьме останусь, когда унесет он слово и я замолчу навеки, когда он меня забудет, уже навсегда забудет, -- тогда я, узнавший его, и покинутый им, затоскую тоскою смертной, и вот этой тоскою -- слышите? буду богат я и счастлив!

21

Гончар

Вечно пьяный блаженный Гончар сидел в позе лотоса и с закрытыми глазами лепил из первоглины первообраз тварного мира. Он пошлепывал глину по щечкам, мял ее ягодицы, поплевывал на свои ловкие пальцы и там, где он касался ими до глины -- становились очи, глаза, проемы, пустоты, двери, в которых сквозило его дыханье и светилась жизнь, ибо он вдыхал ее в глину. Бесчисленные стада слонов спускались с его ладоней и разбредались по суше, входили в море и становились китами, и уходили вглубь; с его ладоней поднимались в небо, опираясь на созданный воздух, красно-розовые стаи фламинго, и, попарно, взлетали вороны; иссиня-черные змеи вытекали из рук его, скользя меж пальцев, и уползали в густые травы, которые он создал еще раньше по виду своих ресниц. Мириады кишащих бабочек снимались с его ладони и разбредались в солнечных лучах, которые он создал еще раньше по образу своей крови; единороги и птицы Рух, драконы и динозавры, муравьи, водоросли и прозрачная пыль микробов -- все это начинало быть в его ловких проворных пальцах блаженного пьяного Праджапати -- творца вселенной. И, наконец, первочеловек спрыгнул с указательного пальца удивленного Гончара, и, поклонившись ему, вступил во владенье миром. И от радостных слез Праджапати начали быть созвездья.

22

Сон: Старик и девочка стоят, обнявшись, на палубе белого парохода, который отплывает в серое прозрачное утро, в безбрежное море. У девочки чувство бесконечной любви к старику. Старик удивлен и счастлив; он начал понимать что-то важное, хотя и так умудрен годами и давно уж не помнит дня и места своего появленья на свет. Я -- и старик и девочка одновременно, но больше -- девочка. А старик оказался древней-древней, премудрой рыбой.

23

Не оглядывайся назад, сожалея, и не гляди вперед, надеясь; не бойся потерять и не найти, ибо все что ты ищешь -- от века найдено, ибо все, что ты ищешь есть ты.

24

Любимая дождя

Спит любимая на ветке дождя,

на ветках рук моих -- любимая дождя,

любимый дождь стекает по ветвям,

я сплю я дождь я ветка я рука,

любимая ты спишь в гнезде любви,

иду к тебе, раздвигая упругие ветви струй,

уснувший дождь в гнезде любимых рук,

глаза любви заплакали дождем,

ветвистый дождь расцвел в долине слез,

я есмь гнездо -- во мне нагая спит

возлюбленная жизнь, укрытая дождем

струящимся из глаз моей любви,

прими гнездо из рук моих любовь,

проснись любовь в долине слез моих.

25

Петух

И яростный петух кричит на берегу распахнутых небес,

и солнце алый царь восходит в колеснице розовых коней,

и льется божий день из пламенных очей его зениц,

и пенье божьих птиц поднялось от земли к подножию коней,

и яростный петух блаженно присмирел торжественно застыл,

и в царственных лучах во солнечных очах сияли перья крыл живого петуха!…

26

Поэты

Нетерпеньем отмечены все поэты: они тоскуют скорее родиться в прекрасном, и эта тоска заставляет их петь, обливаясь кровью, ибо рожденье до срока -- болезненно, и тот, кто торопится, обрекает себя на муки.

27

Прощанье

Дух мой, как бы прощальным взором, скользит по лицу природы и страждет перед уходом. Он окунает пальцы в чудесные пряди Майи и медленно цедит сладость прикосновенья. Распавшись на «я» и «не-я», он вновь и вновь переживает негу любовных объятий, ибо так он любит творенье, дав жизнь ему через свое самозабвенье. Но зазвучала ему блаженная песнь возврата, и он, вспоминая, уходит, уходит, уходит...

28

даймон

а)

«Вам дали воду, а вы не пьете хотя и кричите -- жаждем! Вам указали путь, а вы не идете, хотя собрались в дорогу. И зачем вам свобода, если вас убедит только чудо? Муравьи на ладони моей ищут меня: роясь в пыли, спорят о том -- каков я? Но чудесно я скрыл себя в них, и они никогда не найдут меня, никогда! Так же и ты, писатель: ставя точки на белом листе, ты выслеживаешь меня напрасно, ибо вот -- я говорю с тобой через тебя, а ты не слышишь; ты думаешь, что это твоя прихоть, твоя фантазия, твоя мысль и ты прав, и потому не слышишь меня, ибо прежде проблеска мысли твоей я помыслил ее, а ты опоздал опять и лишь повторил меня».

б)

«Можешь бегать от меня сколько хочешь, но я настигну тебя однажды, потому что ты -- мой, и войду я в тебя как тать и украду у тебя незнанье. И тогда я спрошу тебя -- Зачем ты бегал от меня, сын мой? И ты заплачешь от счастья, ибо нежной душой я наделил тебя. Я утру твои слезы, и ты будешь вполне утешен, и избавлю от страха, ибо ты умеешь быть благодарным. И мерзость твоя покинет тебя как тень, ибо солнце будет стоять в зените и уже никогда не зайдет. Но и ты не забывай меня слишком, потому что люблю я глядеть на лицо твое, когда ты поминаешь меня печалью».

в)

«Если б ты знал, где я прячусь... Но ты не знаешь и не узнаешь... Беги, беги, линия, плети буковки-слова-смыслы-сети... Ах, если бы я был только рыбкой! Но я и вода, и сеть. И рыбак... Ха-ха-ха? Мне смешно, когда меня догоняют. Весело мне! Бегу-бегу-бегу прежде себя самого... Ого! Ого-го-го! О!.. Впрочем, не унывай: не все сразу. Все, да не сразу. Сразу, да не все. Собирала девочка грибочки, грибочки стояли поодиночке, а под землею -- в одной грибнице соединялись как царь с царицей в одной гробнице... Перо Жар-птицы! Если б ты знал, где я прячусь -- кто б обо мне сказал? Вот и шалю, ребячусь... Мне одному было скучно, вот я тебя и создал. И потихоньку мучаю, с тем, чтоб меня искал, нашел бы и наказал! А я бегу и скрываюсь. Таюсь. Улыбаюсь. Однажды, когда-нибудь, ты отыщешь меня и заплачешь, потому что в тот миг я умру, и ты останешься один-одинешенек... Потом ты создашь другого, и все повторится снова: ты скажешь ему однажды -- Если б ты знал, где я прячусь...»

29

Невозможно стало творить, «сочинять стихи», ибо ушла опора из-под души, и я повис сам в себе. Весло гребет в пустоте, лодка стоит. Я ничего уже не понимаю, и, если, что-то еще мню, то это инерция кармы. Раствори ты меня скорей, отпусти ты меня на волю: дай Себя без примеси смерти! Призрак начал понимать, что он -- призрак: этого Ты хотел. Призри на призрак -- прозрачен он.

30

Слова напрасны. Истина -- проста.

Чиста повсюду белизна листа.

Весенний снег соскальзывает с крыш.

Свет режет тьму, и в чистоте души

Живет беспечно царственный Малыш --

Господь и Бог мой, царства не лиши!

31

Правый глаз у меня живой -- солнце.

Левый глаз у меня мертвый -- луна.

Таков человек: и живой, и мертвый.

32

Ничего мне не надо, а, если, прошу --

Как хомут эту просьбу на шее ношу.

Обнажился давно уж кровавый хребет,

А конца понуканиям нет!

1980-1987, Москва

Speaking In Tongues Лавка Языков