Speaking In Tongues
Лавка Языков

Артем Тасалов

ЖИВАЯ ЗЕМЛЯ

Первая книга стихов

I — АЛЛЕГРО

ЭХО ПАМЯТИ

«...звездчатые клетки коры больших полушарий мозга хранят память образов.»

(Учебник физиологии)

Закрою глаза — мерцают

искринки в моём мозгу

С памяти дна всплывают,

причаливая к виску,

былые мои деянья,

былые мои мечты

туманы — их одеянья,

глазницы у них — пусты.

Исповдоль и не больно

сошли они с плеч моих,

как сходит загар с ладони

или как белый стих

с листа голубой бумаги

уходит в чужие сны

сникли они как флаги,

которые не нужны.

Памятью прихотливой

взметнутся они в мозгу

и снова уйдут с отливом,

оставив на берегу

в раскатах прибоя — эхо,

ошибок былых туман,

лазурные створки смеха,

алые звезды ран.

* * *

Голубыми надеждами

я лечил свою боль.

Покупными одеждами

прикрывал свою голь.

Так наивно и трепетно

было все это, и

я всегда детским лепетом

объяснялся в любви.

Годы всплыли и стаяли

неожиданно, вдруг,

словно птицы, что стаями

улетают на юг.

Словно тополь безлиственный

стою, одинок.

И бредут мои истины

в кандалах на восток.

* * *

Спасибо, милая. Мне было хорошо.

Но вот и кончился пленительный обман.

Перрон качнулся, поезд отошел,

и я в Россию канул как в туман.

НЕВОД

Из своих улыбок смастерил я невод

и закинул в море.

И поймал я горе.

Из своих насмешек смастерил я невод

и в волну закинул.

И обиду вынул.

Из своей печали смастерил я невод

и закинул вновь.

И поймал любовь.

* * *

В шелесте трав осенних,

в тихой улыбке дня,

в теплой ладони брата

спрячьте меня.

* * *

Улыбнется удача —

узнаешь любовь.

И, любуясь, ты плачешь,

и любуешься вновь..

* * *

Осины, плач сдержите свой...

Под плач осин,

поникнув головой,

стою один.

Осины осенью больны...

Пусты леса.

Мне снятся ласковые сны,

твои глаза.

* * *

Я тебе

поднесу

день

(звень! синь!)

Птицы, ах! поют в лесу,

а в реке играет линь.

Динь!...

(круги по воде, звеня)

Я знаю — ты будешь везде

помнить меня:

на щеках — румянец,

во рту — ромашка,

и ветер ангажирует на танец

моя льняная синяя рубашка!

* * *

Голова устала говорить,

голова желает повисать.

Я устал за боль благодарить,

Я желаю тихо умирать.

Виноватым быть невмоготу,

а иначе, видно, не могу.

Я устал лелеять суету,

я желаю таять на лугу.

Обломались звонкие мои,

потускнели яркие лучи.

Голубыми искрами любви

я мерцаю трепетно в ночи.

А когда порадует вас день,

загляжусь в пустые небеса.

И пускай как лужицу — олень,

мне — отчайнье высосет глаза.

СНЕГА КИЛИМАНДЖАРО

...шакалы повизгивали

скалили тонкие морды

глядя на умирающего жирафа

а тот из последних сил

поднимал оранжевую шею

тело его содрогалось

от тщетных усилий

даже лежа он видел дальше

окружающей его своры

видел как в лучах уходящего солнца

становились малиновыми

слепящие снега Килиманджаро

видел как струился и трепетал

теплый воздух

над остывающей саванной

видел он первые звезды

лучистые глаза его подруги

нависли

в начинающей густеть

синеве

африканского неба

* * *

Вголубыеименины

я хотел бы окунуться.

К ласкам маленькой Марины

я хотел бы прикоснуться.

В новогоднем сабантуе

подглядеть как плачут елки,

а потом жевать иголки,

удивляясь и ликуя...

* * *

Засуха в желтом платье,

с рассыпанной гривой пепла

брела по земле пустынной.

Уже пересохли реки,

и рыбы по дну шуршали,

гонимые суховеем.

И,

удивленно скрючась,

звер ныш лежал у камня,

песчинки, хвоя и пепел

прилипли к его глазам.

Змея превратилась в корень,

зяблик — в пучок соломы...

* * *

Бродяги — это соль земли,

текущая тропой восхода,

где подорожником в пыли

растоптана душа народа.

МАРТ

И замер месяц в воскресенье,

а толъко что и пел, и плыл;

да, видно, выбился из сил,

застыл в изнеможенье,

и сном своим остановил

он талых вод движенье.

Не так ли люди и у нас,

когда в заботах вечных

мы остановимся подчас

в спокойствии беспечном,

опустим руки и глядим

в пространство голубое,

и так неистово хотим

покоя.

КОРАБЛИК

О мой кораблик из ярко-тёплого детства!

Ты всё так же несёшься

по талым водам мартовских ручьев

текущих

вдоль московских переулков

тебя обгоняют оранжевые трамваи

телеленькая

приветствуют твою неистребимую юность

рядом с тобой бегут смеющиеся дети

проклюнувшиеся почки

человечьего древа

они бегут по жизни и хлюпают резиновые боты

они не смотрят под ноги

еще не знают что скоро!

очень скоро!

они обгонят тебя

свернут в сторону

и пойдут шагом

а ты всё так же будешь нестись

по талым водам мартовских ручьев

неистребимый и вечный

как свет и юность

* * *

свечи тушат

как ловят бабочек —

указательным и большим

* * *

До дому родного добресть бы бедному,

донесть отчаинку — чаинку уст,

и вцеловать её как весть победную

в захолонувшийся жасминный куст.

................................

вот загремели сброшенные латы

и наполняясь гомонами птиц

прощально лыбится ребенок бородатый

процеживая солнце меж ресниц

все что не смог себе он извиняет

ОГНЕМ В СТЕНЕ

Кораблю не уплыть с картины.

Да и это ли нужно мне?

Лишь бы парус его рябиновый

разгорался огнем в стене.

Чтобы в жизни минуту трудную

я бы видел в ночи глухой —

закипает волна изумрудная

под узорной его кормой.

* * *

Когда в листву укутается дождь,

опустит веки дерево в дремоте

и окунется в ласковую дрожь.

Дождь много снов узнал в голубизне,

он сказку неба дереву расскажет,

и улыбнется дерево во сне.

Листы раскроют вязкие уста,

тугие корни вытянутся сладко

и шевельнут уснувшего крота.

Застигнут ливнем в зелени лесной,

седой грибник у дерева присядет

и прислонится к дереву спиной.

Когда в листву укутается дождь,

грибник обхватит голову руками

и окунется в ласковую дрожь.

ЗА ПОВОРОТОМ

Я думал так: за этим поворотом

Я обрету хрустальное сознанье,

И обойму безбрежие вселенной,

И разгадаю тайну бытия,

И напою печалью свои очи,

Чтоб никогда они уже не смели

Пролить слезу безумную на землю,

Где всё живое знает свой предел.

И с каждым днём всё более смиряясь,

Я накопил смирение такое,

Что ожидал заслуженной награды:

Когда смогу спокойно я смотреть

На эту жизнь, наполненную болью;

На эту боль, наполненную криком;

На этот крик, наполненный безумьем,

И на безумье, полное любви.

А поворот сменялся поворотом,

Но только жизнь, наполненная болью.

И бытие хранило свою тайну,

Но только боль, наполненная криком.

А у печали не было покоя,

Но только крик, наполненный безумьем.

Да и свободы разум не нашел.

Но лишь безумье, полное любви!

II — АДАЖИО

НЕ МОГУ!

Не могу!

На лугу

Лягу и умру.

Небеса

мои высосут глаза.

На ветру

паутинкою душа

полетит

в распахнувшийся зенит

не спеша.

А мой рот

превратится в мотылька

и вспорхнёт

на соцветие цветка.

Муравьи

в моё сердце заползут

и поймут,

что я умер от любви.

Не могу!

На лугу

лягу и умру.

Не могу!...

ЛЯГУШКА

Из глубины лиловой, где покуда

от нас сокрыта тайна бытия,

наверх плыв.т осколок изумруда,

невыразимость вечности тая.

Царевна влаги, спящая веками,

чей глаз велик, как полная луна,

перебирая длинными ногами,

она всплывает с илистого дна.

Потом на глади темного болота,

где солнца блик как золото течёт,

она лежит в объятиях дремоты

и синеву распахнутую пьёт.

А день живёт, колышется над нею...

Когда ж проглянет первая звезда —

она нырнёт, и медленно немея,

над ней сомкнётся черная вода.

* * *

Не спится по ночам: они — светлы

как рощ берёзовых прохладные стволы.

Июньский сумрак льнёт к моим плечам

и потому — не спится по ночам.

И потому — пуглив в июне сон...

как в шаткий шлюп шагну я на балкон,

сирень поднимет голубые паруса,

и поплыву.

ГЛАЗА ЗЕМЛИ

Цветы, глаза земли, попрятались в бутоны,

закат облил поля сияньем золотым,

и молодая ночь запеленала клёны

в сиреневую тьму, в голубоватый дым.

Живая тишина, забытая во имя

громкоголосой лжи, восстала наяву,

и полная луна, прохладная как вымя,

поила колдовством поэта и сову.

И, сев на бугорок, поджав одно колено,

склонившись головой в ладони ветерка,

зеленоглазый черт, похожий на Верлена,

задумчиво сосал большого слизняка.

РАССВЕТ

Со дна океана ночи

поднялась цунами света,

и смыло луну и звезды

за борт корабля планеты.

Заулыбался город,

прозрачной росой умытый,

и хлынуло птичье пенье

как брызги волны разбитой!

СОЛОВЕЙ

Ты, которому я благодарен вовек,

ты, чья песня светла как октябрьский снег,

ты, в чьём ласковом сердце весь мир утонул,

ты, который в дугу горизонт изогнул,

ты, чей голос сияньем укутал росу,

когда первое солнце плутало в лесу,

ты, раскрывший бутоны, где спали цветы,

чудо нежное — Ты!

над могилой моей

помяни меня песней своей, соловей.

ДОЖДЬ

Стекая по стеклу немых окон,

я собираюсь в струйки на карнизах,

и, небом и прохладой напоён,

стекаю вниз

по водосточным трубам.

Я падаю на головы людей,

и вдоль морщин, морщинок и бровей,

и носа вдоль,

где губы —

я вижу смех, молчание и боль.

Запомню всё и свято сберегу.

Вдоль переулков вольно я бегу,

и ребятня

бросает щепки-лодочки в меня.

Смывая пыль с деревьев и домов,

я помутнел.

Смывая с лиц усталость,

я сам устал и в землю ухожу.

В последний раз на город оглянусь:

как он хорош — умытый и зелёный!

И — голубой.

И — солнцем озарённый...

До встречи, мир мой, я ещё вернусь.

* * *

И обманутый высями,

и мечтой опо.н,

сыплет жёлтыми листьями

увядающий клён.

О, мои пятипалые!

в золотистой крови...

Облетают усталые

кисти-руки мои.

И ветрами гонимые,

перепутав персты,

мы летим пилигримами

аж до самой мечты.

Хлынут снеги холодные

и подарят нам сон,

и всю зиму, обглоданный,

простоит черный клён.

И когда с первой талостью

возвратятся мечты,

расставаясь с усталостью,

развернёт он листы.

И раскинувшись листьями,

не раз, не второй —

вновь обманется высями

и упьётся мечтой.

Улыбнутся влюблённые,

и так скажет он ей:

видишь — знамя зелёное

над душою моей?!

И уйдут, и в озёрах

почернеет вода.

И с тоскою во взорах

прошумит он тогда:

О! мои пятипалые!

в золотистой крови!

Облетают усталые

кисти-руки...

ЛИСТОК МАЛИНОВЫЙ

С последней дрожью листвы опалой,

с последним всхлипом замёрзших луж,

покрыли землю снега опаловые —

рабы послушные вьюг и стуж.

Леса притихли, как пред нашествием,

и чутко слушал притихший лес,

как плыли медленно и торжественно

снега опаловые с небес.

А где-то в чаще на стужу жалуясь,

листок последний молил, молил...

шептал — пожалуйста... ну, пожалуйста!

Но вздрогнул клён и листок сронил.

И словно голову нёс повинную,

конец увидев свой наяву,

летел по лесу листок малиновый,

целуя стылую синеву.

В траву холодную, почти стеклянную,

так не хотел он упасть навек...

И, словно чувствуя боль листвяную,

его подхватывал тихий снег.

Вздымал над кронами, кружил и баловал,

покуда в кружеве не исчез

листок малиновый, а снег опаловый

струился, плыл и стекал на лес.

ОСЕНЬ ДОЖДЕЙ

Неужель я тебя не увижу

за потоками серого ливня,

осень моя?

Зима застудила сердце,

весна отогреть не сумела,

а лето прошло так быстро,

что я не успел очнуться.

И теперь, когда в стылом сердце

дремлет тоска о смерти,

кто украсит мою прогулку

жёлтым и чёрным?

синим и красным?

Неужель этот серый ливень —

твоё последнее слово,

осень моя?

* * *

Цвети, душа моя, цвети!

утешь промокшего бродягу

за то, что он явил отвагу

глаз от мечты не отвести.

Фенологических примет

не замечает обыватель:

он добросовестный глотатель

кроссвордов, сплетен и газет.

Но ты, мой пращур, мой двойник,

верши, веди судьбу поэтову;

он в тайну осени проник

и улыбается поэтому.

Когда просторные снега

глаза и тропы заметают —

его бескровная рука

жасминной веткой зацветает...

СЛОВО ПОЭТА

Говорить стало так же мучительно,

как терять последние листья.

Теперь даже нежное слово

ранит сухие губы.

УЛОВ ПОЭТА

В этой осени слёзной

пробавляются два рыбака:

я — старожил, да ветер,

пришедший издалека.

Он ловит цветные листья,

И стынут они, тихи.

А я на крючок раздумий

Выуживаю стихи.

Улова его достигнуть

Сумею я лишь во сне —

Удачливей он безмерно.

Но зависти нет во мне.

Пусть через две недели

Заморозит наш пруд зима.

Улов его это гибель,

Мой — это жизнь сама.

СНЕГ

И вот он — Он.

Везде со всех сторон

плывёт стоит

кружится и парит

белым бело

весь мир заволокло

и потекли

деревья и дома

как корабли

сошедшие с ума

сломался свет

и в хаосе времён

мильоны лет

я видел этот сон

и вот он — Он

КОГДА-НИБУДЬ

Светло, как бывает нечасто.

Октябрь заснеженный. Утро.

В погоне за призрачным счастьем

я стану когда-нибудь мудрым.

ЗИМНЕЕ УТРО

Благодарю это утро снежное

нежно-перламутовое

утро безбрежное.

Живёт и длится сиреневый свет

снегов упадающих,

тающих медленно-медленно,

снегов забывающих

неба сиреневый свет.

Дней сиротливых в суме не счесть.

Это ли диво — надо же!

чем удивляешь...

но радость — есть,

а печали — нет.

И не снег это, нет, а — ландыши.

И он подумал что это сон,

а это жизнь была

Жизнь взаправдашняя.

* * *

Сиреневые сумерки земли,

Неуловимо розовый закат,

Заголубев в серебряной пыли,

Аллеи лип над городом парят.

Такие сны чудесными зовут,

Во все глаза мгновение продли,

Но лишь мигнёшь — и в ночь перетекут

Сиреневые сумерки земли.

АПОФЕОЗ ОСЕННИХ ЛИСТЬЕВ

Кружатся нежные листы

и не хотят коснуться праха...

И. Анненский

И как же мало вас осталось...

но вы храните наизусть

такую нежную усталость,

такую ласковую грусть,

что упадание и пенье,

круженье каждого из вас

прослеживаю с упоеньем,

и слёзы катятся из глаз.

* * *

Вот и первые листья

Мои нежные братья

Заломив свои кисти

Кувыркаясь летят

А земля им навстречу

Раскрывает объятья

И разводит им плечи

Упоительный хлад

Мои нежные братья,

мои верные други,

вам навстречу объятья

я раскрою и сам;

обниму напоследок

перед болью разлуки

срываются с веток,

летят к небесам.

Заломив свои кисти,

уповая на ветер,

эти самые листья,

понадеясь на высь,

поднялись в поднебесье

и в рассеянном свете

с лебединою песней

выше неба взвились.

Кувыркаясь летят

старики золотые,

расточая сочат

желтизну, не скупясь;

и становятся светом

их души простые,

и, не зная об этом,

умирают, светясь.

* * *

А земля им навстречу

улыбается нежно,

и они словно свечи,

догорая умрут;

и умершую кипу,

как простую одежду,

обнажённые липы

равнодушно стряхнут.

Раскрывает объятья

им трава золотая,

и они, мои братья,

боже! сколько же их!

усыпают поляны

словно бабочек стая —

золотистых и рдяных,

но, увы — неживых.

И разводят им плечи

серебристые росы,

но уже не излечит

их живая вода;

и они не проснутся,

чтобы пить этот воздух,

и уже не вернутся

никогда, никогда.

Упоительный хлад

им подарит забвенье,

света лунного яд

разомкнёт их тела,

но в небесную твердь

проникая свеченьем,

их прекрасная смерть —

да пребудет светла!

* * *

Развалины... Останки лета.

Кружатся мертвые листы

И стало вдоволь смерти света

В прозрачном теле пустоты.

..........................................

Смерть приходит всё чаще,

А пугает всё реже.

Осень в липовой чаще

Листья жёлтые режет.

* * *

Листок умерший, уже упавший,

уже лежалый, цвет потерявший,

вновь силой ветра вдруг приподнялся

и над землёю закувыркался.

И так порхал он проникновенно,

что я подумал — живой, наверно;

и подарил я ему в дорогу

свою надежду вернуться к Богу.

Он виновато мне улыбнулся,

перекрестился, и в землю ткнулся.

* * *

Сердце вдруг улыбнулось.

Остановился. Жду.

Нежное эхо —

жёлтые листья в пруду.

III — АЛЛЕГРО АППАССИОНАТО

ПЕСНЯ О ПОТЕРЯННОЙ ЖИЗНИ

То ли это рожь

вширь,

то ли это нож

в бок.

Вроде и не жил

я,

а уже почти слёг.

То ли это ночь

темь.

То ли в темя вбит

гвоздь.

Насолить успел

всем,

а себя расшиб

в кость.

Да и был ли я на что

гож?

Да и что же мне жалеть

днесь?

Отшумела рожь,

рожь,

отзвенела песнь

....

БЕЗ МЕНЯ

Не дотянусь я до полей, где рожь зелёная лопочет,

и мои братья тополя осиротеют на корню,

и без меня, в который раз, листва зелёная из почек

рван.тся, веки отворя, навстречу ласковому дню.

И день, которому я пел, ночную тьму одолевая,

увы! увы! не для меня протянет тёплые лучи;

навстречу им из-под земли трава поднимется живая,

и соловьиная свирель самозабвенно зазвучит.

Самозабвенно я звучал, упрямо так не замечая,

Что боль болела и судьба сгорала в горне перемен

И проливалась в мою песнь лиловым золотом печали,

Чтоб красотой преодолеть земли отчаянье и тлен.

АПОФЕОЗ ПЕЧАЛИ

Мильоны раз во сне и тысячи на дню,

отчаясь разгадать сво предназначенье,

я — грешен, вопреки безгрешному огню,

которым как и все я наделен с рожденья.

За это я готов подняться на погост

и крылья развернуть, что стынут за плечами,

но медлит Азраил поднять меня до звёзд,

пока не выпью я амброзию печали.

* * *

Залиться золотом заката,

забыться в зареве огня,

чтоб всё, чем полнился когда-то,

навек оставило меня,

и чтоб не ведая предела,

как шарик, тающий в небах,

душа безумная летела

с улыбкой счастья на губах.

* * *

Здесь крыши клонятся косые,

здесь крысы вымерли давно,

но это есть моя Россия,

которой не было в кино.

Прощусь ли с ней невозмутимо?

Смогу ль забыть её вполне?

Клубами розового дыма

она летит ко мне во сне.

И, пропадая ни за грош,

в плену строительства стального,

я зачерпну в ладони ковш

России воздуха больного.

И потяну, как лошадь пьёт,

припав на сбитые колени,

за то, чтоб длился мой народ

волнами новых поколений.

* * *

Ещё какие-то года.

Десятилетия, быть может...

И путь мой будет навсегда

измерен, вычислен и прожит.

Моё грядущее порой

так проясняется небесно,

что жить уже неинтересно.

Как за наскучившей игрой.

Но я не в силах обогнать

судьбы святую черепаху,

и крылья складывая смаху,

мне остаётся только ждать.

Живу и жду. Но, иногда,

захваченный теченьем буден,

я вновь протягиваюсь к людям,

уподобляясь им тогда.

В тенетах жалости и грусти

слабеет воли тетива,

и неразумные слова

не раз в бессилии отпустит.

И улыбается тогда

душа, не знающая тлена...

Но скоро вырвусь я из плена;

ещё какие-то года.

* * *

Пешеходов тёмная волна

от земли меня оторвала.

Ты зачем, багровая луна,

над Москвой не вовремя взошла?

Вязкий сумрак липнет на лицо,

мне ли даль грядущего страшна?

Ты накинь Садовое Кольцо

мне на грудь, родная сторона...

* * *

Всю музыку мира

в себя я вобрать захотел,

был весел и смел я,

смеялся и пел;

тюльпанами губ

я вцеловывал имя сво

в узорный портал бытия,

и вера моя

не знала сомнений.

Узнала.

На крае обрыва

я поднял коня на дыбы

и вывел свой сорванный голос

из общего хора судьбы.

Согласные в беге

я видел,

как падали в пропасть

забвенья глухого

и скорбное эхо над ними цвело,

умирая,

увядшей листвой упадая,

и тихая смерть светло улыбалась слепая.

И стало мне душно

от этого тленья

в котором послушно

их души искали забвенья.

Мужайся — себе я сказал —

одиночество трудно,

пускай же свершится оно:

отныне

пускай не обманет тебя по весне суета

пробуждения жизни,

и роскошному лету доверчивой лени своей

не вручай,

перед осенью этой, соблазняющей нежностью смерти,

сумей устоять,

а томительный холод зимы не прими слишком близко

к ранимому сердцу.

Ибо может случиться,

что надежда окажется тщетной,

друзей не дождёшься,

и кроме тебя

никто не заплатит по счёту,

когда время придёт уходить,

а оно ведь придет,

даже, если, об этом не думать совсем,

неизбежно.

И поэтому надо спешить

становиться.

АРИТМИЯ

Я давал ей приют в этом сердце которое билось...

В сердце, которое нежило жало разлуки

и покоя не знало. В этом сердце тревожном,

которое жило надеждой, одной лишь надеждой,

в этом сердце уже обречённом —

в безумную плоть заточённом,

в этом сердце, глотающем жадно

раскалённые шпаги минут,

я давал ей приют.

И она полюбила мгновенную поступь печали,

эту зыбкую поступь циркачью,

аритмию, готовую к смерти в любую минуту,

эту мутную качку морскую болтанку,

эту вечную муку оскаленной страсти

в погоне за девственным счастьем,

эту нежную руку — ладонь

где разлука гнездо себе свила,

она полюбила.

ДЕНЬ УХОДЯЩИЙ

День уходящий тропой заката,

день что-то шепчущий на прощанье,

и, извиняющийся виновато,

день неисполненных обещаний,

ты, волочащий тьму за плечами,

небес распахивающий бездну,

не удостаиваю печалью,

но провожаю тебя любезно.

Звездой далёкой, звездой манящей

ты соблазняешь, но не подаришь:

сам одинокий, сам уходящий

за горизонтом ты умираешь.

Тропой заката, дорогой млечной

я за тобою пойти не смею,

и в одиночестве человечьем,

я здесь останусь, в земле истлею.

* * *

Мы всегда берём не то, что наше,

потому что наше уже взяли.

наклони сильнее жизни чашу,

ибо нет исхода у печали.

Обещал Господь живую воду,

Но в минуту горького признанья

возопил Он громко к небосводу —

Или! Или! Лима савахвани!

Я с тех пор бреду по бездорожью:

любо ноги выколоть стернёю.

Кто сказал, что я кому-то должен?

Кто сказал, что властен надо мною?

ПОЛНОЛУНИЕ

Ладонью память отведу о пустоте сиюминутной,

промою лунное стекло прохладной влагой тишины,

и терпеливо буду ждать, когда из ночи беспробудной

неторопливо поплывут неописуемые сны.

В самозабвении смежив свои безжизненные веки,

живую азбуку светил проникну нежно и светло,

и светозарный алфавит зане от альфы до омеги

я в сердце замершем своём прочту сквозь лунное стекло.

Затем, чтоб в хаосе сует, среди невежества и скуки,

когда упорная судьба свершает таинства свои,

сумел бы я не запятнать свои израненные руки,

сумел бы верность сохранить своей единственной любви.

Зато и полнится душа безмерной тяжестью печали,

кругами ада восходя и снова падая звездой,

чтобы однажды развернуть, раскинуть крылья за плечами

и навсегда уж воспарить над этой грешною землёй.

* * *

Кто там крикнул, чтоб взглянул я?

Всё равно смотреть не стану!

Ф.Г. Лорка

И ворона доклюёт эту падаль,

Эту птицу, подбитую камнем.

И ворона доклюёт эту падаль,

Даже если смотреть не стану.

И прольются листы на землю,

Обливаясь холодной кровью.

И прольются листы на землю,

Даже если глаза закрою.

Ибо нет ничего печальней,

чем смотреть в голубые выси.

Ибо нет ничего печальней

наших глаз, напоённых мыслью.

Так зачем же бинтуют рану?

Всё равно изойду любовью.

Даже если смотреть не стану,

даже если глаза закрою.

* * *

Я так хотел быть понятым другими,

но не дождался.

Время онемело,

и я разъял горячие объятья

весны, уснувшей на моей груди.

Теперь пришла пора иносказаний,

когда прямая кажется нелепой

и неуместной.

Кто меня поймёт?

Сейчас я знаю — кровь бывает мёртвой,

она черна

и ничего не слышит,

она ушла

и высохшие травы зашуршали.

Сейчас я вижу — смерть бредёт по кругу,

и засевает спящие рассветы,

чтоб расцвели доверчивые зори

самозабвенно.

Сейчас я понял — страх не знает правды,

хоть широко глаза его открыты,

но он слепой.

Все зрячие — бесстрашны.

Луна всё ближе.

вязкие созвездья — почти у глаз.

Дыхание земли приподнимает.

Смерть сеет жизнь.

Трава зазеленела.

«ПAМЯТЬ»
ДИПТИХ

Что значит память? — Глыба льда.

Не говорите — это твердь:

растопит эту глыбу смерть,

и хлынет талая вода.

И, не успев очнуться ото сна,

ослепший разум выгнется дугою,

забьёт крылом, и выльется до дна

в провал забвенья огненной рекою.

* * *

Там, где по миру с котомкой

раз-два-три-четыре-пять!

Жизнь весёлая брела,

и-раз, и-два!

Нынче стелется позёмкой

раз-два-три-четыре-пять...

Бледно-розовая мгла.

В той ли памяти текучей

раз-два-три-четыре-пять!

Эта лодочка мала,

и-раз, и-два!

И под ивою плакучей

раз-два-три-четыре-пять...

Утонула — уплыла.

Безумелою порошей

раз-два-три-четыре-пять!

Заметаются пути...

и-раз, и-два!

Мама! мама! я — хороший!

раз-два-три-четыре-пять...

Но с ума бы не сойти.

То ли бабушка летает,

раз-два-три-четыре-пять!

То ли бабочка мертва,

и-раз, и-два!

Только в иней застывают

раз-два-три-четыре-пять...

Наши теплые слова.

В той ли памяти далёкой,

раз-два-три-четыре-пять!

Только руку протянуть —

и-раз, и-два!

Одинокий одинокий...

раз-два-три-четыре-пять...

Свесив голову на грудь!

ЖИВАЯ ЗЕМЛЯ. ВИДЕНИЕ.

Сердечная ось наклонилась почти незаметно,

Достаточно, чтобы услышать подземные гулы,

Запела глубокая кровь, на бегу остывая,

Проснулась огромная полная память живая.

Оранжевых молний метались стопалые руки,

Дробились алмазы, сияя мильонами граней,

Упрямые горы взбирались всё выше и выше,

Земля скрежетала зубами от боли жестокой,

И грозные схватки её сотрясали веками,

Пока не проснулось зелёное тонкое пламя,

Зажгло океаны, объяло дрожащую сушу,

И вечные звёзды впервые тогда потускнели

В лазоревом свете Земли, осиянной дыханьем.

Божественный веер взмахнул золотым опереньем,

Грохочущий ветер расправил гигантские плечи,

Помпеевый пепел засеял высокое небо,

И первый подснежник в сиреневой тьме задохнулся,

Тогда расцвело и сверкнуло свистящее око

В жемчужной броне беспощадного тиранозавра,

Промчалось галопом китов перепуганных стадо

И бросилось в море, где их настигали касатки

И рвали на части лиловые губы коровьи.

Тяжелые птицы с трудом от земли оторвались,

Грохочущий ветер взметнул их под самые тучи,

Звезда закатилась и долгое лунное эхо

Брело, спотыкаясь о длинные крылья бакланов,

И стало так тихо, что первое Слово исчезло,

Закрыв навсегда за собой потаённые двери,

Печальные звери смотрели в безмолвное небо

И рты округляли, безумной луне подражая,

Но мудрые рыбы давно говорить разучились.

Сердечная ось наклонилась почти незаметно,

Достаточно, чтобы уже ничего не услышать,

Оглохшая кровь понеслась, на бегу горячея,

И стала базальтом огромная мёртвая память.

* * *

На полпути к вершине

Хочу передохнуть.

На полпути к вершине

Начну я новый путь.

На полпути к вершине

С ума бы не сойти:

На полпути к вершине —

Всегда на полпути!

IV — «ЧАША СЕРДЦА». АДАЖИО АППАССИОНАТО

ЖНИЦА

Анатолию Нестерову

В белом саване жница ты знаешь её

Ты наверно и сам ужасался в душе

Ну а мы лишь с тобой молодое жнивьё

Но наш колос в пути и он зреет уже

Не печалуйся друже что лету конец

Наша слава с тобой на осенних полях

Всё что мог совершив умирает мудрец

Так хвалите его победившего страх

Как зерно золотое в земле он увяз

И победно пророс в миллионах сердец

В изумрудную жизнь превращается грязь

И в червоное золото серый свинец

Искупляется днесь человечья слеза

Тяжкий колос явился на месте жнивья

Да свершится же други так выпьемте за

В белом саване жницу. За саван ея

* * *

Там была дорога ведущая к свету

Хотелось плакать но не было слёз

Белые тени улыбок цедили прохладную вечность

Готические соборы воспоминаний поднимались до самых

звёзд

Сердце всё ещё билось тихо почти неслышно

Встав на полоску света я ногу уже занес

Но что-то мне помешало я оглянулся задумчиво

И увидел что я прикован к соляному столбу давно уже

высохших Слёз

* * *

В двух шагах от печали и от смерти на шаг

улыбнулась душа как ребёнок

гром грохотнул игрушечный

булавки молний согнулись

удивив свою маму

человеческим языком заговорил телёнок

земля ушла из-под ног и у самых глаз

кружились живые зв.зды как стая подёнок

кружились и умирали падали как снежинки

а небо стало с копеечку

на которую выкупил себя у точащих ножи людей

Наф-Наф поросёнок...

* * *

Когда испытываешь боль, трудно помнить о том, что она

нереальна,

но в минуты большой усталости слышен лепет души.

Если фиалка вспоена небом —

почему человек прорастает во лжи?

Много сказано слов — вода в сите.

Много васильков синеется во ржи.

Но одно сердце в груди человека,

и одна должна быть правда! Боже, скажи.

* * *

Что я могу сказать, кроме того, что говорю сейчас?

Разве есть выбор у летящего в пропасть камня?

Даже молчание становится громоподобным,

Когда сбываются линии судеб.

ОСЕННЯЯ РУСЬ

В серебристом ольшанике ветер теперь.

Он, кружась, обошёл всю осеннюю Русь,

Тихо-тихо раскрыл он сердечную дверь,

И неслышно вошла безутешная грусть..

Я как раз в это время лежал на лугу

И на небо смотрел, позабыв обо всём.

Облака громоздились как ели в снегу...

Серебристая изморозь в сердце моём...

Стала таять она — и задумался я,

И пришла ко мне грусть, позабытая вдруг,

И душа встрепенулась сама не своя,

И она поднялась, и взглянула вокруг.

Стал я было искать золотые слова,

Чтобы красно украшенный выложить стих...

Но текла предо мной золотая трава

И она не нуждалась в талантах моих.

О! Сиротство земли, посмотри на меня:

Словно древо твоё, я в печали замру,

Мои мертвые листья, как искры огня,

Дотлевают уже и дрожат на ветру.

Запрокинулась в небо моя голова,

Ветер времени спит в сердцевине моей...

Я хотел отыскать золотые слова,

А они осыпаются прямо с ветвей.

* * *

Не хочу молчать, даже, если, скажу нескладно.

Не боюсь повториться.

Осень! тебя пою.

Твоим великолепием язык развязан,

Золотистая яблоня — сердце твоё.

Каждый лист — неподкупная верность.

Сколько их у тебя — зацелованных смертью влюблённых?

Перелётные гуси натирают под мышкой мозоль с кулак:

Вот чего стоит продолжение жизни!

А эти, нежные, совсем истончали...

Забыли свои имена.

Пронзённые солнцем, они уподобились свету!

Им не о чем больше жалеть.

ЗОЛОТАЯ ЗОЛА

И. Д.

Почему ты молчишь, когда я задыхаюсь?

Посмотри — на ветру я сгораю до тла.

Неужели любовь твоя так беспредельна,

Что ты даже руки мне подать не смогла!

Тво белое тело, как снежное поле,

Твои чёрные очи текут как смола...

И сама ты не знаешь какая ты станешь.

На ладони твоей — золотая зола.

* * *

О, затерянный!...

Т.Вулф

Мы — заблудившиеся души.

Над нами — твердь, под нами — пламя.

Лист Одинокий На Ветру!

Мы станем все под это знамя.

Свидетель — вечер безымянный,

День, уходящий тропой заката.

Безмолвный камень на пути

Туда, Откуда Нет Возврата.

Но, если утро суждено,

Я попрошу в молитве грешной,

Чтоб душу каждую нашла

Любовь Зари Во Тьме Кромешной,

МОЛИТВА:

«Господь Могучий, пожалей!

Довольно с нас земли и хлеба!

Возьми нас всех к Себе на небо,

Чтоб жили мы в любви Твоей.»

ЗЕМЛЯ ОСЕННЯЯ. ЭЛЕГИЯ.

Свои очи, поэт, ты легко отпустил в синеву:

Хорошо им, очам, растворяться и плыть в синеве.

Ты подумал, что жизнь это — грёза твоя наяву?

Ты наивно поверил слепой и безумной молве.

Ты ошибся, мечтатель; исправь же ошибку, исправь!

И на бедную нашу, печальную Землю взгляни,

И увидь — вот она — беспощадная страшная явь:

Может быть этот мир доживает последние дни.

Это дерево скоро сгорит на осеннем ветру,

Может быть, эта осень последняя в жизни его;

Может быть, я и сам не сегодня, так завтра умру,

И потом уж не будет совсем никогда ничего.

Перелётные гуси мерещатся, тают вдали,

День и ночь осыпаются, падают листья с ветвей...

Может быть, эта осень последняя в жизни Земли,

Может быть, эта осень последняя в жизни Людей.

Перелётные гуси мерещатся тают вдали,

Но курки взведены, и охотник давно уж готов.

Тихой сапою Смерть подошла к изголовью Земли,

И закрыла с улыбкой прозрачные веки цветов.

С перебитыми крыльями падают листья с ветвей,

Улыбнулся охотник, набив до отказа суму;

Он закрыть не подумал холодные веки гусей,

Но подумает смерть, когда веки закроет ему.

Вот и вишня моя догорела совсем на ветру.

Умирающий дождь затихает в ладони моей.

Неужели и я, словно дождь, затихая умру?

Неужель эта осень последняя в жизни людей?

Как в озёрах вода, остывают живые глаза.

Неужели и впрямь — ничего никогда не вернуть?

Надвигается ночь, и Луны золотая слеза

Из небесного ока скатилась поэту на грудь.

* * *

Снег — это сон дождя.

Зима — это жизни сон.

Жизнь — это сон души.

Душа — это Бога сон.

ЗАКОЛДОВАННЫЙ РЫЦАРЬ

Загрустил человек на краю своей жизни,

На колени он встал, слёзы горькие лил.

И взглянула душа на него с укоризной,

Потому что свободу он ей посулил.

И она пожалела его, о! святая...

И вернулся опять в этот мир человек,

И листы своих дней потихоньку листая,

Он смеялся и плакал, прощаясь навек.

Он как в море надежды нырял в свою память,

Но шептала она, что забвения нет.

Не будите меня... шевелил он губами.

Просыпайся, пора... раздавалось в ответ.

Он молился и пел, он грешил на прощанье,

Влагу жизни своей он всей кожей впивал.

Было больно ему, как бы, если клещами,

Словно гвоздь, он из жизни себя выдирал.

И никто не наш.л в себе сил разобраться,

Как, бывало, и он проходил, торопясь.

Одиноких Сирот Невозможное Братство —

Вот добыча твоя, мира этого князь.

И беспомощно люди смотрели на эту

Воплощённую им теорему Ферма:

Как во сне, он кружился на ниточке света,

Как сомнамбула шёл по карнизу ума.

Заколдованный рыцарь, под флагом Печали,

Он Любовь не сберёг, и — воздалось ему:

В сокровенное Небо врастая очами,

Проклиная свой страх, он уходит во тьму.

ЯРМАРКА МИРА

Своё нежное сердце в жемчужинах слёз

Я на ярмарку мира однажды принёс.

И меня обступили тогда тораши,

И в карманах у них зазвенели гроши.

И кричали они: «Покажи свой товар, —

Сколько просишь, скажи, ты за свой божий дар?»

И тогда, улыбнувшись, сказал я в ответ:

«Божий Дар не товар и цены ему нет.»

И себя опрокинув, как чашу вина, —

Весь я вышел из чаши до самого дна!

Чаша этого тела была хороша,

И теперь без предела свободна душа!

И сказали: «Он умер.» А мне — всё равно:

Опрокинулась чаша — пролилось вино.

Если в рот не попало — моя ли вина?

Моё дело — пролиться до самого дна!

* * *

Бог — луна, а наши души —

Лужи красного вина.

В каждой луже отражаясь,

Пляшет пьяная Луна.

* * *

Ты мне делаешь больно не потому, что зла.

Там же где нет любви, видят только себя.

Разве виновен нищий в том, что не может дать?

Уповая на божью милость, ничего не требует он.

* * *

Есть непостигаемое То,

О Котором не сказал никто.

Зная это, невозможно жить,

Ибо нечем больше дорожить.

* * *

Не знаю что делать... Не знаю. И знать не хочу.

Как сумерки тайна спустилась на сердце мо..

Одна лишь забава по-прежнему сердцу мила —

Выуживать нежно из омута жизни слова.

Слова золотые из тёмного тела воды

Держу на ладони, как чудо живое земли,

И сладко мне думать домысливать грезить о том,

Как плыли кем были что знали они в глубине.

Но вот они меркнут тускнеют и гаснут они.

И я их целую, но нету прощения мне,

За то, что я выудил вынудил вынул на свет

Слова сокровенные; тёмные смыслы назвал.

Ведь я забавлялся, я сердце своё утешал, —

Чужим умираньем творил любованье сво....

Пускай же когда-нибудь вдоволь натешится мир

Печалью моею, красивым страданьем моим.

* * *

Жёлтые, жёлтые листья.

Жёлтое, жёлтое солнце.

И обжигает пальцы

Окурок счастья.

Пыльная гроздь рябины.

Красный цвет светофора.

Милый, твои поцелуи

Спят на моих ладонях.

Жизнь поманила было,

Вышло наполовину.

Лист посмотрю на солнце —

Фотография смерти.

* * *

Льётся в глаза сквозь листья

Осеннего солнца олово.

Белая бездна смысла,

Чорные буквы слова.

И никуда не деться

тому, кому это дадено.

Крылья раскинуло сердце —

Руки на перекладинах.

* * *

Когда он кричал, стало так тихо-тихо...

Милая, ты забыла взять свои сигареты.

Крошится синяя краска на нашей скамейке;

Можно я поцелую тебя на прощанье?

Только не говори об этом, не говори, пожалуйста:

Потому что я буду плакать, а это стыдно.

Стыдно быть человеком среди манекенов?

Но почему так растеряны эти двое влюблённых?

Помогите им, помогите! те, кто сумеет.

А я ничего не вижу: сплошное небо.

Через дорогу жизни по белым клавишам смерти

Переведи меня, девочка, на «ту» сторону.

ПИОНЫ

Розовые пионы на моём столе

смотрят не пристально, а вскользь и грустно,

потому что пьяная старуха горло им перерезала

и деньги взяла за это с моей любимой.

Так я и сам когда-нибудь глаза закрою:

знает ведь сво дело жизни пила тупая.

Эх! почему не рв.тся вены струна тугая, —

на этом листе бумажном, так сиротливо белом,

расцвёл бы тогда не розовый — красный пион кровавый!

Тот самый, который снился старому Ци-Бай-Ши.

* * *

Пытаясь выйти из себя, бутон становится цветком,

Пчела и ветер разнесут об этом весть во все концы,

Ликуя, хлынут на цветок рукоплескания дождя,

Блаженный, как бы ни при чем, смахнёт слезинку Лао-цзы.

В свинцовой завязи земли, проснутся мёртвые глаза,

Водой промытые небес, они научатся смотреть;

Сама не зная почему, вдруг улыбнётся про себя

Беременная жизнью смерть.

Пытаясь выйти из себя, поэт становится стихом,

Вскрывая вены на руках, он постигает суть дождя,

С любовью тая в небесах, он в землю падает с небес,

Животворит её и с ней живёт блаженный, как дитя.

В глубинах памяти своей, где мёртвый стелется туман,

Он бродит с факелом любви, припоминая всё как есть,

И если на сво.м пути устами в камень канет он —

Пчела и ветер разнесут во все концы об этом весть.

* * *

Трудно быть одиноким в когтях крокодила страсти.

Трудно выдумывать, но разве трудно дышать?

Когда Кришна играл на флейте — спаривались динозавры,

а когда замолчала флейта — они превратились в камни, —

в те самые, по которым сходит с ума учёный:

влюблённый в смерть не замечает жизни.

Боже, храни Королеву! — скажет иной британец;

с ним можно не согласиться, но Королева жива.

Поэтому, когда заговорят камни —

подавляющая часть человечества подавится своей

«правдой».

* * *

где этот мальчик маленький три года

где эти руки пухлые где взгляд

тревожно-радостный немного исподлобья

куда ушли те травы и цветы

деревья выросли и заслонили солнце

распался мир на тысячи примет

глаза устали зубы искрошились

а он стоит беспечный как тогда

и ничего не знает ну а если

он знает всё и всё-таки стоит

и смотрит

* * *

Можно писать взвешивая каждое слово,

как яблоко на мысленной ладони.

Продуманные рифмы засвидетельствуют

зрелость профессионала, а это лестно и впечатляет.

Но мне не хочется.

Мне — лень? именно так:

мне лень мне лень мнелень лень-олень, олень!

быстроногий, пятнистый и благородный.

И это ничего, что ничего ничего ничего,

потому что однажды забрезжит солнце,

я знаю, всегда так было,

когда ива плакучая ива ленивая руки свои

опускала

к самой воде...

а вода ведь ленивая, правда?

* * *

Поэмой без начала и без края

жизнь показалась.

Серьёзный мальчик тихо, по слогам

читал энциклопедию тоски.

Самозабвенно солнце улыбалось,

и лунный свет ложился на виски.

Я Верю Вам.

Вы слышите? Я верю!

Отец мой, почему ты отвернулся?

Мы все перед лицом своей любви

испуганно захлопываем двери.

Но этот мир замешан на крови!

Когда я понял это — в люльке сердца

холодный мертвый камень шевельнулся,

и встали дыбом волосы мои.

Пух тополиный в сумерках сгорая

я уподоблю тающим снегам.

Поэмой без начала и без края...

Серьёзный мальчик. Тихо. По слогам.

ПРОСТО ЖИЗНЬ

Тебе хотелось чего-то особенного,

а жизнь, она — вот она — без прикрас,

такая как есть: ни больше, ни меньше

твоих печальных серых глаз.

Ты надеялся и верил, отчаивался и плакал:

с каждым такое бывает не раз;

но свет никогда не меркнул, ты знаешь;

тем более, сейчас.

Жизнь, я в любви признаюсь тебе, несмотря на боль.

В нежных своих ладонях довольно ты мяла нас, —

выпусти: выйду в небо. Там хорошо.

Уйду я с дождём осенним...

Близок мой час.

* * *

Сердце — истерзанный вороном труп.

В глазницах — вода дождевая:

отражается небо, плывут облака...

сквозь рёбра — трава живая.

В траве — кузнечики, в небе — птицы:

любо-дорого посмотреть!

Да только некому.

ДУХИ ЗЕМЛИ

Мы в глубинах земли, там где каменный прах,

Раскалённая магма у нас на губах.

Мы восходим по жилам дремучей земли,

И живём незаметно в древесных листах.

Нас нельзя уловить: мы везде и нигде,

Мы живём в суеверьях, в звериных глазах,

Математики тщетные сходят с ума,

Отыскать нас пытаясь в квадратных корнях.

Мы как смутные тени мелькаем порой,

Пребывая и бдя в человеческих снах,

Не добры и не злы, мы сме.мся, когда

Муки творчества корчатся в наших руках.

Даже пчёлы не знают где нас отыскать,

И поэтому роются в ярких цветах,

Но дождинка, и та! не посмеет упасть,

Если мы не позволим ей жить в облаках.

Только дети провидят порою наш мир,

Потому, что их царствие на небесах.

М.ртвый лист пятипалый уснул на ветру,

Но живые стихи у него на устах!

V — КОДА

ДРУГ

Ты сидел предо мной, подогнув колено,

рукой упираясь в стол, в другой — папироса.

Ты говорил и при этом смотрел в глаза,

когда говорил другой — опускал голову

и слушал. Иногда хотел вставить слово,

но сдерживался, поднимал голову и цепко

щурился, когда затягивался, если дым попадал

в глаза; кивал, когда соглашался, когда не

соглашался — нет, всё равно слушал, и можно

было надеяться, что поймёшь. Ты был красив,

когда говорил и когда слушал. Ты злился —

лицо оставалось добрым. На тебя легко

обидеться, — простить ещё легче. Друг мой,

прости меня. Когда снова увижу тебя —

ты будешь холоден, словно снег, и доверчив,

как ландыш. Каким буду я — увидишь.

* * *

Любовь развязывает руки,

И кровь, которой дьявол пьян,

Вливается как в океан —

В живое любящее сердце.

И эту горестную чашу

освобождённая рука

Поднимет ввысь — за облака,

Где вечное сияет солнце.

* * *

Давай, пока не умерли, простимся,

и будем жить, мгновения цедя,

забытые и вечные как травы,

доступные и верные всему,

пока душа не выветрится в бога.

Прощай.

* * *

Дождь не устал ещё, а я — уже.

Дождинка вечная стекает по лицу

пока ещё живущего меня,

но безусловно обречённого уже.

Не унывают бледные цветы,

и не боятся мёртвого дождя:

они умрут, но там, где я упал,

когда-нибудь поднимутся они.

Невыразима тайна потому,

что нет её и нечего искать.

Кто я такой? — не всё ли мне равно...

Когда б не дождь в крови моей дышал.

Когда б не дождь в крови моей шумел,

Они умрут не там где я упал,

Дождинка человечная взошла,

В живую землю сердце проросло.

* * *

яблоко белое облако смысла

любимая моя великолепная

осень через край переливается

ладони ласковые листья льются

не божись не надо небо нежное

ласточку за пазуху мне бы

выросли деревья голубые

сердце оплетённое корнями

задыхается

«ПОЭТ-ДЕЛЬФИН»
ДИПТИХ

Играть с образами не очень весело:

всё равно ведь есть нарочитость;

лучше лучше лучше руку развязать отпустить расслабить,

пусть бредёт она прихотливая непредсказуемая,

пусть спотыкается — разрешаю.

Всюду, куда ни ткнёшься — своя корысть,

знаете, как надоело?

Вот и осень к берегам моим прихлынула...

Пойду искупаюсь.

Ну вот и вылез на асфальтовый берег выполз вытянулся,

и слышу — зовут меня двигать мебель в чужих квартирах:

ведь я дельфин только наполовину, а остальное — грузчик,

биндюжник придурковатый!... да ладно...

Эй — говорю — ребята, дайте обсохнуть

на этом скудном, на этом осеннем солнце,

рука моя спит...

И рука моя спит, зажав в кулаке звезду морскую —

кленовый лист пятипалый в росе весь мокрый.

ПРОСВЕТЛЕННАЯ ПТИЦА

Падают мокрые жёлтые листья на мокрый чёрный асфальт,

Зрелище проникновенное для тех, кто тоскует здесь.

Просветлённая птица в дожде продолжает петь.

Душа, ты — лебедь с подрезанным крылом.

На мёртвой плоскости асфальта распластался я,

Пальцами холодными шевельнуть пробую, и:

Снимите с лица эфирную маску осени,

Красная жила жизни на ладони моей разгладилась.

Разве те, которые смотрят, тоскуют не по тому,

Что не могут стать тем, что видят они?

Стань человеком, дерево; деревом — человек:

Тогда у смерти не хватит ружей и топоров.

Свеча в ночи сияет ярче дневного факела,

Но мало тех, кто е. зажечь имеет мужество.

Чем больше листьев из-под неба падает,

Тем ярче разгораются оставшиеся.

Душа, ты — лебедь с подрезанными крылом.

Значит ли это, что ты не посмеешь петь?

Быть может, тебя услышат те, кто тоскует здесь,

И по весне зазеленеет вновь вновь вновь...

ЗАВЕЩАНИЕ ОСЕНИ

Лист книги есть белая плоскость, секущая мысли,

Лист клёна — зел.ная плоскость, секущая света.

И книг и деревьев живые и м.ртвые листья......

Как лист оторвавшийся вещее слово поэта:

Да будет повсюду избыток свершившейся жизни

Да будет повсюду избыток последнего смысла

В объятия смерти летят просветлённые лица

Становятся светом прозрачные поздние мысли

И если кому-то сей жизни покажется мало

И вцепится он в голубые весенные клёны —

Сорвёт его времени ветер как лист пятипалый

Зелёный

Зелёный зелёный зелёный

И если от света отречься подумает кто-то

И в землю живую свинцовые пустит коренья —

Покроют его беспробудные чёрные воды

Забвенья

Забвенья забвенья забвенья

СТАРИК

Первый снег в чешуе забвенья

мокрого асфальта наглотался, сник,

сумерки упали на колени,

руки раскинули, и —

расцвела сирень благоуханная!

Люди идут понурые:

веток у такой не наломаешь...

Сел на заплёванную урну

старик усталый, задумался...

осень свою последнюю, предпоследнюю, да?

надеялся, ах! как надеялся! пережить:

вот — мечта

человека осеннего, тающего как снег

на холодной ладони сумерек

старости... что? сирень?

Была ли она когда-нибудь?

вспоминать

лень

* * *

Проснувшиеся, слившись с небесами,

Живут не покидая синевы.

Поэты спят с открытыми глазами

И видят сны. Все прочие — мертвы.

ПЕСНЯ ДОЖДЯ

Любите любите любите друг друга —

Так говорил Дождь.

Ибо — сказал он проникновенно — всё всё всё пройдёт

И уже никогда никогда не вернётся,

И даже следа не останется, —

Останется только Любовь только Любовь она одна

останется.

Поэтому поэтому поэтому

Любите любите любите

Это говорю я — Дождь,

Ибо сам я теку изменяюсь но никогда не умру,

Ведь я люблю эту Землю,

И поэтому вновь и вновь и вновь

Я возвращаюсь потому что я стал Любовью:

Любовью Неба к Земле

Любовью Любви к Любви

Ибо Я есмь Любовь Сама ЛЮБОВЬ

Слушайте что Я говорю!

А Я говорю всегда и только одно —

Любите любите любите друг друга!...

Так говорил Дождь.

VI — АПОФЕОЗ

ПЕСНЬ ВОЗВРАЩЕНИЯ

1. Возвращение на Родину. Песнь Артёма.

Музыка Вивальди. На скрипках.

2. Караваны любви я привёл к вам, братья мои;

не обманул я надежды вашей, возлюбленные!

3. Встречайте меня счастливыми улыбками,

устилайте мне путь зарёю нашей земли,

рукоплещите мне руками нежности,

потому что я много плакал в своё.м пути,

тоскуя и вспоминая Родину.

4. Там, где я шёл, переставали веселиться весёлые;

там, где я шёл, переставали убивать яростные; там,

где я шел...

5. Там, где я шёл по дорогам чужбины, там где я плакал,

плакал горестно-горестно, вспоминая Родину...

6. О какая ты прекрасная, Родина моя!

Как просторны луга твои! Как чисты твои воды!

Как светлы твои небеса! Высокие небеса моей Родины...

7. Когда я вспоминаю тебя, — разве могу я не плакать?

8. Ведь прекрасней тебя нет ничего на свете,

и ты сияешь как солнце само, дающее свет всему,

дающее жизнь.

9. Чистая земля моей Родины.

1. Безумным плакальщиком проходил я по дорогам своим; чужое небо смеялось надо мной, люди показывали на меня пальцами,

и синий плащ печали моей я волочил перед ними в пыли...

2. Потому что не было мне утешенья вдали от тебя.

3. Радовались они дню своему и рассвету своему,

я же не видел дня их и утра их, и было темно мне во свете их, и было темно.

III

1. Горько я плакал, вспоминая руки твои, когда ты

подняла их на прощанье.

2. И я ушёл в чужую страну, потому что это ты захотела так,

потому что вольно тебе приказывать, а мне не вольно

отказывать.

3. Потому что люблю я её и нет ничего любимей этой

моей любви.

4. Ибо так захотела она, чтобыя плакал вдали от неё,

вспоминая её;

ибо явилась вина моя, и она наказала меня печалью.

5. И она наказала меня печалью, потому что в счастье

своём я стал забывать Любовь!

Первую мою и Последнюю...

6. И тогда исчезла она из очей моих, чтобы в землях

чужих и страшных,

проходил бы я целую вечность, вспоминая её и плача,

плача, плача...

7. Её вспоминая в сердце своём, глаза открывая во тьму.

8. И это была тьма забвенья...

9. И стал я как бы слепым, спотыкался и падал,

спотыкался и падал,

падал, падал...

10. Чужое небо смеялось надо мной, люди показывали на

меня пальцами и называли слепцом.

11. И был я слеп в свете их.

12. И был я слеп!

1. Родина моя, вся ты в сердце моём! Здесь, в глубине

моего вдоха, ты вся уместилась, нежная,

и не покинула меня на далёких дорогах моих,

нет, не покинула!

2. И я смотрел на тебя взором своим, и ничего не видел от слёз...

3. И это было наказание Любовью!

1. И чем дольше я шёл по дорогам своим, по чужой земле и под небом чужим, и чем горше я плакал —

тем сильнее сияла она в сердце моём,

и я смотрел на неё и плакал.

2. Горько! ибо покинул её, ибо обидел её, ибо прекрасна она, ибо люблю я её!

1. Так я проходил по дорогам своим, под небом чужим, по

чужой земле и учился любить Любовь.

2. И постепенно прояснялось лицо моё, и становились слаще слёзы мои;

улыбались мне люди чужой страны и покорялись

любви моей, и не могли не любить меня,

потому что это Ты сияла в сердце моём.

3. Так прекрасна Она, что увидев её однажды никто не

сможет оторваться от сияния лица Её,

4. Потому что сияет лицо Её любовью, нежностью и

любовью сияет лицо Её.

5. Встаньте на колени, братья мои! потому что это

Родина ваша перед вами сама,

6. Потому что прекрасна Она как солнце само, дающее

свет всему, льющее тепло, всему жизнь дающее...

7. Встанем на колени, братья мои! потому что это

Родина наша перед нами Сама!

8. Нет ничего прекраснее Родины нашей!

9. Потому что Родина наша есть Жизнь и Любовь и

Нежность!

Любовь и Нежность!

Нежность!

VII

1. Встречайте меня улыбками счастливыми,

поднимайте руки навстречу мне,

приветствуйте меня, братья мои,

ибо это брат ваш вернулся к вам,

ибо это брат ваш возлюбленный!

2. Караваны любви я привёл к вам, братья мои,

караваны нежности я привёл к вам,

возлюбленные мои!

3. Жизнь пресветлая со мною пришла Сама,

ибо научился любить я Родину,

и Она возвратилась пред очи мои, —

4. Здравствуй, Родина!

1974-1984

Speaking In Tongues Лавка Языков

Артем Тасалов

ЖИВАЯ ЗЕМЛЯ

Первая книга стихов

I — АЛЛЕГРО

ЭХО ПАМЯТИ

* * *

* * *

НЕВОД

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

СНЕГА КИЛИМАНДЖАРО

* * *

* * *

* * *

МАРТ

КОРАБЛИК

* * *

* * *

ОГНЕМ В СТЕНЕ

* * *

ЗА ПОВОРОТОМ

II — АДАЖИО

НЕ МОГУ!

ЛЯГУШКА

* * *

ГЛАЗА ЗЕМЛИ

РАССВЕТ

СОЛОВЕЙ

ДОЖДЬ

* * *

ЛИСТОК МАЛИНОВЫЙ

ОСЕНЬ ДОЖДЕЙ

* * *

СЛОВО ПОЭТА

УЛОВ ПОЭТА

СНЕГ

КОГДА-НИБУДЬ

ЗИМНЕЕ УТРО

* * *

АПОФЕОЗ ОСЕННИХ ЛИСТЬЕВ

III — АЛЛЕГРО АППАССИОНАТО

ПЕСНЯ О ПОТЕРЯННОЙ ЖИЗНИ

БЕЗ МЕНЯ

АПОФЕОЗ ПЕЧАЛИ

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

АРИТМИЯ

ДЕНЬ УХОДЯЩИЙ

* * *

ПОЛНОЛУНИЕ

* * *

* * *

«ПAМЯТЬ» ДИПТИХ

* * *

ЖИВАЯ ЗЕМЛЯ. ВИДЕНИЕ.

* * *

IV — «ЧАША СЕРДЦА». АДАЖИО АППАССИОНАТО

ЖНИЦА

* * *

* * *

* * *

* * *

ОСЕННЯЯ РУСЬ

* * *

ЗОЛОТАЯ ЗОЛА

МОЛИТВА:

ЗЕМЛЯ ОСЕННЯЯ. ЭЛЕГИЯ.

* * *

ЗАКОЛДОВАННЫЙ РЫЦАРЬ

ЯРМАРКА МИРА

* * *

* * *

* * *

Speaking In Tongues
Лавка Языков

«ПAМЯТЬ»
ДИПТИХ

«ПОЭТ-ДЕЛЬФИН»
ДИПТИХ