Speaking In Tongues
Лавка Языков

Дилан Томас


В переводах Сергея Бойченко

Перевод © С.Бойченко, 1983-1999





ПАПОРОТНИКОВЫЙ ХОЛМ
Как правило, когда октябрьский ветер
ПРАВО ПЕРВЫМ ОПЛАКАТЬ СМЕРТЬ, ОГНЕМ, РЕБЕНКА В ЛОНДОНЕ
У смерти никогда не будет власти...










ПАПОРОТНИКОВЫЙ ХОЛМ



Теперъ, когда я был молод и легок под сучьями яблони
Возле весело напевающего дома и счастлив, когда трава была зеленой,
Ночь над пропастью -- звездной,
Время, дай мне окликнутъ и взобраться
Золотому в расцветы его глаз,
И уважаемый средь повозок, я был принцем яблоневых городков,
И однажды, ниже временем, я гордо владел деревьями и листьями,
Плетусъ с маргаритками и ячменем
Вниз по рекам паданца легкого.


А когда я был зелен и беззаботен, знаменитый среди амбаров
Возле счастливого двора и поющий, когда ферма была домом,
На солнце, которое молодо однажды лишь,
Время, позволъ мне играть и быть
Золотым в милости его значений,
И зеленый и золотой я был охотником и пастухом, телята
Пели в мой рожок, лисы на холмах лаяли ясно и холодно,
И воскресенье звенело медленно
В гальке священных ручьев.


Все солнце, долго оно бежало, оно было прекрасно, сенные
Луга высокие, как дом, мелодии из дымоходов, оно было воздушным
И играющим, прекрасным и полным слез,
И огонь, зеленый, как трава.
А по ночам под простыми звездами,
Когда я скакал спать, совы уносили ферму прочь,
Всю луну долго я слышал, блаженный среди конюшен, козодоев,
Летающих со скирдами, и лошадей,
Сверкающих в темноте.


А затем проснуться, и ферма, как скиталец белый
С росой, возвращается, с петухом на плечах: это все
Сияло, это было -- Адам и дева,
Небо собралось снова,
И солнце стало круглым в тот самый день.
Так должно быть было после рождения простого света
Сначала, прядущего места, очарованных лошадей, выходящих теплыми
Из радостно ржущей зеленой конюшни
На лугах восхваления.


И уважаемый среди лис и фазанов нарядным домом
Под новенькими облаками и счастливый, когда сердце было долго
На солнце, рождавшемся снова и снова,
Я бежал своими необдуманными путями,
Мои желания мчалисъ сквозъ высокое, с дом, сено,
И совсем я не заботился, в своих небесно-голубых занятиях, что время позволяет
Во всем своем мелодичном превращении так мало, и такие утренние песни
Раньше детей зеленых и золотых
Следуют за ним из благосклонности.


Совсем я не заботился белыми, как ягненок, днями, что время могло бы взять меня
Вверх к ласточке, заполнившей сеновал тенью моей руки,
На луне, что всегда восходит,
Той, что не скачет спать,
Я бы услышал его полет с высокими лугами
И понял бы ферму, навсегда убежавшую из бездетного края.
О, когда я был молод и легок в милости его значений,
Время держало меня зеленым и умирающим,
Хоть я и пел в цепях, как море.






* * *



Как правило, когда октябрьский ветер
Рвет волосы холодными руками,
Я, солнцем схваченный, иду на пламя,
Бросая крабью тенъ на этот берег,
Вдоль кромок, где зимует воронье,
И слыша хрип ворон на ветках голых,
И сердце, что дрожит, ее услышав голос,
Погонит кровь стиха, впитав слова ее.


Я вижу, в башне слов укрывшись тоже,
Бредут, как дерева, по горизонту
Из слов же оболочки женщин, строчки
Детей, на звезды жестами похожих.
Из буков сделаю тебя звучащих,
Или из голоса дубов, корней дерев
Таких дремучих графств спою тебе напев,
Или создам тебя из волн кричащих.


За кадкой с папоротником снуют
Часы, бьют слово часа, нервным тиком,
Порхающим по диску, петушиным криком
Взахлеб об утре ветреном поют.
Или создам тебя из трав лугов;
Трава, что шепчет мне все, что я знаю,
Зимою теплой сквозь глаза пробъется.
Или скажу тебе, что ворон -- из грехов.


Как правило, когда октябръский ветер
(Или из чар осенних, приступов болезни,
Паучьих языков тебя создам, холмов валлийских)
Кувалдой репы месит этот берег,
Создам тебя из слов, но бессердечных.
Иссякло сердце, исписавшись ливнем
Чернильной крови, чуя ярость давнюю.
У кромки моря гаснут крики птичьи.






ПРАВО ПЕРВЫМ ОПЛАКАТЬ СМЕРТЬ, ОГНЕМ, РЕБЕНКА В ЛОНДОНЕ



Впервые ставшая отцом людям
Птице зверю и дереву
И все смирившая темень
Говорит молчаньем последний свет будет
И мертвое марево
Пришло из моря вдетого в ремень


Я должен снова войти в сень круга
В Сион водяных брызг
В синагогу уха из злака
Стану ль молитъся тени звука
Или посею соленый рис
В крошечной долине из дерюги чтобы оплакать


Величие и вспышку смерти дитя в тризне.
Я не убью больше
Ее человечества взявшего тяжкой правды след
И не стану поноситъ вокзалы жизни
И дальше
Элегией невинности и юных лет.


Глубоко покоится дочь Лондона,
В длинных друзьях плащей,
Песчинках в дали века,
Темных венах матери дорогой,
Тайна беспечальной водой отдана
Темзе скачущей.
За первой смертью нет другой.


* * *



Из глубины de profundis воззвал...


У смерти никогда не будет власти.
Нагие мертвые, они всего лишь части
Del hombriento y de la luna triste.
Когда рассыплются во прах их белы кости,
Как раз тогда их звездные тела
Сойдут с ума, спасет аминазин.
Блаженны тонущие, ибо из глубин...
Теряют любящие, но любовь цела.
У смерти никогда не будет власти.


У смерти никогда не будет власти.
В пучинах, на нептуновом погосте
Они устав лежать, придут к нам в гости.
Колесование рвет жилы, портит кости,
Но не всегда железны кандалы.
Роняли веру из ослабших рук,
Терпели, если зло-единорог
Их рвал. Но и в частях они целы.
У смерти никогда не будет власти.


У смерти никогда не будет власти.
А слушать глупых чаек -- много чести.
Прибой на скалах умирает часто.
Цветок и без дождя рождает чувство.
Ромашка скажет -- я его пила --
До сумасшествия они упьются.
Сквозь дождь, цветы, прибой они пробьются...
Разбей звезду, пока Звезда цела.
У смерти никогда не будет власти.