Speaking In Tongues
Лавка Языков

Томас Гарди

в переводах Алекса Ситницкого

Дрозд в Сумраке

Мороз был, словно призрак, бел.

Я, стоя у плетня,

Смотрел, как зимний беспредел

Туманил око дня.

И стебли били по ногам,

Как, лопнув, струны лир,

И жался в страхе к очагам,

Вокруг, весь Божий мир.

Весь свет, казалось, стыл во мгле,

Как Века хладный труп.

И свод небесный был, как склеп ,

И ветр, как хрипы, груб.

И, иссушаясь, пульс слабел —

Зачатий и начал.

И каждый, кто во мглу глядел.

Лишь тьму там различал.

Вдруг, наверху, где висла мгла,

Где нет ни гнезд, ни птиц,

Раздался гимн — ах, то была

Песнь счастья без границ.

То старый дрозд, костляв и мал,

С взъерошенным крылом,

Отважный дух свой воспевал

В растущем мраке том.

Мотив, ничтожный, право, днесь

Для помыслов благих,

Написан был, видать, не здесь,

Но — на вещах земных,

Чтобы Надежды некий знак

Подать, наметив срок,

Который он, наверно, знал,

А мне был невдомек.

Анализ оригинала этого стихотворения, приведенный в лекции И.Бродского «Четыре стихотворения Томаса Гарди», можно посмотреть здесь.

Попытка Описать Ее

О, как томился я до самого утра,

Ни разу сон не осенил меня крылом,

Пока эпитеты всю ночь перебирал,

Скрипел беспомощным пером.

Слова тончайшие и сотен строчек вязь —

Одна лишь фраза и осталась: « Милый друг!»,

Предвидя ту, что так и не далась

И лучше всех моих ночных потуг.

Иные ценности живут в простых сердцах:

Они, и с нежностью рожденные, не знают

Как выразить любовь свою в словах,

Тебя достойных, и с которыми смиряет

Лишь знание того, что им внушает страх

Сладчайший образ изгнанной из Рая.

Она-Eму

Когда умру, иная, может быть,

Напомнит обо мне похожими чертами

Лица увядшего, манерой говорить,

И мне принадлежавшими словами.

Тогда, подумаешь, помедлив, «Эка блядь!...»

Вздохнешь притворно, словно кредиторов

Ты ублажаешь, долг чтоб не отдать

Ссудившему меня без разговоров.

Коль так подумаешь, тогда взглянуть посмей,

На то, что в двух словах и мысли жалкой ради

Ты вынес приговор всей Жизни и моей,

С которой ты, и мудрствуя, не сладил.

И сам ты в промелькнувшем маскараде

Лишь мысль о тебе, как призрак я -- в твоей.

Тот, которoго он убил

Когда бы нас судьба свела

В таверне за столом,

То мы бы с ним, не помня зла,

И пили бы вдвоем.

Но -- эскадрон на эскадрон

И -- лошадей оскал;

Я выстрелил в него, а он

Немного запоздал.

За то его я застрелил --

За то, что был он враг.

Да просто так ---он враг мой был,

Пропал не за пятак.

Он был, как я, мал, да удал,

Но вот -- не повезло:

Был на мели -- силки загнал --

Пропил все барахло.

Чудны дела твои, война!

Я парня порешил --

А так -- поднес бы я вина,

Пол-кроны б одолжил.

Душа, Невидимая Нам

Здесь справный пол был, он теперь

Протерт почти до дыр,

А здесь была когда-то дверь

И он в нее входил.

С улыбкой глядя на огонь,

Oна сидела в кресле.

И, рядом с ней, со скрипкой -- он,

И чудны были песни.

Я, как дитя, во сне плясал.

Благословен стократ,

Для нас, в окне, рассвет сиял,

Но мы отводили взгляд!

Джон и Джейн

И видится мир ему лучшим из мест,

Где смех не смолкает на сто миль окрест,

Где веселы вещи, и люди и он

Джон.

И кажется в мире приятней нет мест,

Где свет, и восторг, и величия блеск,

Что будет сиять до скончания дней

Для Джона и Джейн.

И верят они, что из этих, вот, мест

Герой будет явлен по воле небес,

И хижина краше иного дворца

Для Джона, для Джейн и их сорванца.

На этой дороге ужасней нет мест,

И каждый несет свой собственный крест,

И видят оскалы скелетов с осин --

Джон, Джейн и их непутевый сын.

Витражных дел подмастерье

Готический витраж, о, как ты опостылел,

Одни углы -- уже дрожит рука --

Кричащие цвета, орнаменты простые --

Так вот же вам -- Матфей, так вот же вам -- Лука!

Ну, что за ремесло -- изображать химеры,

Когда же вот он -- элиннский канон!

Марии лик в стекле, а зрю чело я Геры,

И Афродиты грудь под грубым полотном.

Зачарованный дом

«...Kак будто касается клавиш

Заблудшая чья-то душа».

«Oставь свои бредни и, знаешь,

Оставшись тогда без гроша,

Они его продали, впрочем,

Тому пианино -- на слом...»

«Не будет помянутым к ночи... --

Чудной этот дом».

«Я слышу, как кто-то, незримый,

Играет, ну, вот же, ну, вот!»

«Да нет, невозможно, одни мы

И будем всю ночь напролет...»

«Смотри, приоткрылися двери».

«Возможно, открыл их сквозняк».

«Хотелось бы в это поверить,

Здесь что-то не так».

«Смотри же, все ближе и ближе --

На лестнице -- чьи-то шаги...»

«Да нет, никого я не вижу,

И темень такая -- ни зги...

В окне, верно, ветка и тень ее

Колышется там, на стене».

«Ты знаешь, я в полном смятении,

Все это странно мне».

«Ax, может, видения эти,

Из тех, что понять не дано,

Какой-нибудь призрак, свидетель,

Того, что случилось давно,

Когда дом не тронутый тленом,

Двоим дал приют -- до весны;

И, может быть, запечетлел он

На стенах их сны?»

«Те, двое -- я думаю -- были

С мозгами -- слух шел -- набекрень;

Милы мне старинные были,

Вот так бы и слушать весь день.

Здесь ночь проведешь и -- безумен...

Но нам -- нам нет дела до тех,

Кто здесь был любим или умер,

Чей плач звучал или смех».

На Вокзале

Прощальный поцелуй. Пройдя за турникет,

Она все меньше становилась, а потом

Почти неразличимым вдалеке

Пятном.

И белым перышком взлетал ее муслин

Среди простолюдинов и дворян,

K вагону, в сутолоке, они его несли,

К дверям.

Фонарь во тьме качнулся и погас,

За толпами, там, где перона бездна,

Средь тех, кому и дела нет до нас,

Она исчезла.

Мелькнул опять, теперь уже в окне,

Неясный сгусток, смутный силуэт

Той, что была дороже жизни мне,

Той больше нет.

Мы так задумали в тот день безумный, злой.

И скоро в той же, белизной слепя, одежде

Она опять появится. Но никогда такой,

Как прежде!

-- Но, почему же радость канет в тьму

Если любви твоей без меры пыл и срок?

-- Ничто не повторяется, мой друг. А почему?

Мне невдомек.

Speaking In Tongues Лавка Языков