Speaking In Tongues
Лавка Языков

Александр Турчин

ЖАЖДА БЫТИЯ

Раздумья над стихотворениями Владимира Высоцкого,
написанными на материале Великой Отечественной войны

1.

Не слышно, чтобы сегодня говорили о поэзии. Не в специальных журналах и литературных клубах, а так, в обиходе, на работе и дома. Не до неё? Экономический кризис и политическая неопределённость заставляют рассуждать о том, «куда несёт нас рок событий»?.. Между тем «в поэзии жизнь более является жизнью, -- говорил Белинский, -- нежели в самой действительности», и ответы на поставленные реальностью вопросы следует искать, всматриваясь в образы, создаваемые значительными художниками. Люди отмахиваются, к сожалению, от художников, сочинений, изредка сталкиваясь с ними и переживая факт искусства лишь эмоционально. Зато тараторят сами прямо на улице, на ходу, в суете замутившихся отношений, между булочной и кинотеатром с порнографической лентой. А зря. Ведь только в картинах значительных, эпохальных поэтов, только в глубине содержания созданных ими картин можно увидеть своё подлинное отражение, расширить понимание нашей общей жизни. Вообще-то людей, чуждых поэзии и истине, всегда -- и в более сносные времена -- несравненно больше, чем людей, одарённых «инстинктом изящного». Белинский, процитировав пушкинского Моцарта -- «Когда бы все так чувствовали силу гармонии! Но нет: тогда б не мог и мир существовать; никто б не стал заботиться о нуждах низкой жизни», -- делает справедливое заключение: «Обыкновенно толпа также холодна и равнодушна к искусству, как приверженна и предана пользе».

Что верно, то верно: человечество ещё никогда не творило свою историю сознательно -- всегда, с первобытных времён до сих пор масса народа кипела и кипит в котле потребительских страстей, не чувствуя ни малейшей нужды дать себе отчёт в том, к чему приведёт данная суета завтра, и иллюзорно полагая, что завтрашний день будет такой, какой им, людям, понадобится. Недаром Карл Маркс называл историю человечества не историей, а предысторией, чёрной и кровавой полосой в жизни человечества, периодом пребывания его в царстве необходимости и выделения из животного, варварского состояния. Попадёт ли когда-нибудь человечество в царство свободы? Начнётся ли история его? Сознательное управление судьбой?..

В противоположность безотчётному существованию толпы в обществе родилось искусство, наиболее совершенные полотна которого отображают жизнь общества как капля воды действительность.

Жизнь общества, как известно, развивается из самой себя путём постоянно преобразующихся отношений экономической и духовной реальности, непрерывного возникновения нового и уничтожения старого. И потому сама по себе картина человеческих взаимоотношений в случае её адекватности действительности является художническим прозрением будущности человечества. Всякое выдающееся произведение литературы отображает и возникающее новое, и старое, обречённое на уничтожение в общественных отношениях. Находятся вдумчивые читатели, безошибочно определяющие такие картины и всматривающиеся в них в поисках истины. Внимание их в первую очередь привлекает всенародно известная поэзия Владимира Высоцкого, являющаяся таковой отнюдь не вследствие магнитофонного тиражирования -- таким способом размножали стихи многие поэты, однако процитировать хотя бы одну строчку всякий остановленный прохожий сможет только из Высоцкого. Сегодня многие специалисты склоняются к тому, что Высоцкий -- это Пушкин ХХ века.

Приступая к произведениям Высоцкого -- пьесам, как называли стихотворения в ХIХ веке, -- содержащим прочувствованную и без утайки нарисованную картину существования человека середины и конца ХХ столетия, -- оговорюсь, что в данной статье речь пойдёт о пьесах, написанных на материале Великой Отечественной войны -- именно на «материале войны», а не о войне, ибо, как мы наглядно убедимся в дальнейшем, большая часть этих стихотворений вовсе не о том, что и как происходило на данной войне, а -- главным образом -- о тех недрах общественно-экономических отношений, из которых и вырывается война, как вулкан -- на поверхность Земли, об общественном бытии и определяемом им сознании, о тех таинственных водорослях, что замысловато переплетаются порой на дне человеческой души. В этом цикле стихотворений, как, впрочем, и в других пьесах, написанных на иных жизненных материалах, Высоцкий отражает реальные чаяния человека, многими современниками неосознанные, выражает душу людей, показывает её не только такой, какова она есть сегодня, но и то, к чему она тяготеет в своём развитии, -- всё это и делает Высоцкого целой эпохой в духовной жизни человечества.

2.

Нет ничего удивительного в том, что материал этого огромного несчастья не прошёл мимо взора Высоцкого, родившегося в 1938 году и никаких боевых действий не видевшего. Высоцкий -- поэт эпический, а война так обострила все общественные противоречия, что своё слово о ней мы можем встретить, наверное, даже у всякого лирического пииты.

У Высоцкого порядка 33 песен и стихотворений, написанных на материале этой войны, -- 33 картины, содержание которых и будет предметом моих рассуждений.

На первый взгляд, эти пьесы можно было бы разделить на простые и сложные, более содержательные. Казалось бы, вполне можно выделить в ряд простейших, во-первых, зарисовки военного быта, во-вторых песни, исполненные романтикой войны, отражающие тот факт, что на фронте без поднятия боевого духа не обойтись, в-третьих, героические песни, выражающие необходимость жертвования собой во имя победы над врагом. -- Ну что тут может быть нового? Что интересного?..

Возьмём песню «Аисты» -- бытовую зарисовку самого начала войны, казалось бы, простейшую из простейших. Вся картина построена на контрасте того, что осталось прежним, довоенным: «небо этого дня -- ясное», «колос -- в цвет янтаря», «лес шумит, как всегда, кронами», -- с тем, что теперь случилось: «но теперь в нём -- броня лязгает», «дым и пепел встают как кресты», «а земля и вода -- стонами».

Воздух звуки хранит

разные,

Но теперь в нём -- гремит,

лязгает.

Даже цокот копыт --

топотом,

Если кто закричит --

шёпотом.

Побрели все от бед

на восток...

Однако приглядевшись, и в этой зарисовке мы найдём изображение внутренней, духовной жизни человека. Что происходит с ним в такой обстановке? «Аисты» на этот вопрос отвечают двумя двустишиями. Первое:

И любовь не для нас, --

верно ведь,

Что нужнее сейчас

ненависть?

Нет, это вовсе не та ненависть, которая требует конца света -- смерти всему и вся. Это -- ненависть к агрессору, к врагам, к тем людям, которые лезут для того, чтобы заставить тебя и твоих соплеменников работать на себя, -- или для того, чтобы вообще погубить вас. Это ненависть к тем людям, которые не желают вашего спасения, которые объявили вас свиньями, обрекли на заклание и напали на вас как звери (о, чернота предыстории!). В сущности, эта ненависть -- та же любовь к жизни, всё та же радость бытия, только -- вынужденная защищаться.

Второе двустишие:

Но нельзя без чудес --

аукает

Довоенными лес

звуками.

Неравнодушие, страстность человеческой души, постоянно алчущей спасения -- вот в чём пафос стихотворения «Аисты»! Не говорите, что вам наплевать на смерть, что вы люди маленькие (если скажете, то слукавите), -- как бы вы ни жили, чем бы ни занимались, сколько бы лет вам ни стукнуло, всё равно хочется продолжения, особенно если вас ничто не угнетает: жажда бессмертия присутствует в любой форме человеческой жизнедеятельности, только -- в большей или меньшей степени! -- вот пафос. Делите после этого пьесы Высоцкого на простые и сложные, выделяйте зарисовки военного быта.

Подобное происходит и со стихотворением «Высота». Казалось бы, перед нами чисто романтическое произведение, выражающее солдатский настрой на победу, солдатское подбадривание самого себя:

Вцепились они в высоту как в своё.

Огонь миномётный, шквальный...

А мы всё лезли толпой на неё,

Как на буфет вокзальный.

...Семь раз занимали мы ту высоту --

Семь раз мы её оставляли.

...В восьмой раз возьмём мы её насовсем --

Своё возьмём, кровное, наше!

Ан, нет! Из этих строчек и из других, перемежающихся с этими, из пьесы, взятой в целом, вытекает более глубокое содержание.

И крики «ура» застывали во рту,

Когда мы пули глотали.

Какое спокойно-обыденное, отстранённое отношение к смерти товарищей! Как будто пули убивали не людей, на месте которых мог оказаться всякий из атакующих (и ты сам), а всего лишь -- слово «ура». Конечно, это взгляд не трезвого человека, а глотнувшего для храбрости -- поэтому-то данная высота и представляется ему чем-то вроде вокзального буфета. Конечно же, каждая из этих семи атак унесла десятки, а может быть, и сотни жизней; и тот, который подливал солдатам горячительного, для того и делал это, чтобы смерть казалась атакующим каким-то пустяком, чтобы они вовсе не замечали её -- алкоголь, как известно, притупляет инстинкт самосохранения, отшибает память.

И снова в атаку не хочется всем,

Земля -- как горелая каша...

В атаку не хочется не потому, что это верная смерть, а потому что трудно передвигаться по перевёрнутой минами земле. Тот, который поил солдат, делал это еще и для того, чтобы лишить подчинённых способности рассуждать. Когда здравый смысл вдруг проснётся вследствие затруднений и неудач в решении поставленной задачи, бойцы просто отмахнутся от него, как от назойливой мухи:

А можно её стороной обойти --

И что мы к ней прицепились?!

Но, видно, уж точно -- все судьбы-пути

На этой высотке скрестились.

Чувство необходимости освободить «своё, кровное» подогревается сорока градусами, как разогревается патриотизм вообще после всякого посещения буфета. Хотя, конечно, выражена здесь и тень понимания того, что «мы -- люди маленькие, пешки» в руках крупных игроков, пластающихся именно из-за этой высотки по своим, недоступным нам соображениям. Наступление, стратегия и тактика освобождения родины -- дело не столько гвардии рядовых, служивых, сколько верховного командования, политиков и высокомерий. Конкретный приказ вытекает из борьбы полководческих амбиций, из перепетий субъективных воззрений и отношений, так или иначе страдающих односторонностью и корыстью, ограниченностью видения действительности. Впрочем, здесь ещё рано заводить о политике рассказ, на этот разговор мы выйдем в четвёртой главе.

Песня «Высота» выражает душу непосредственных исполнителей, которым приходится расхлёбывать кашу, заваренную амбициями вождей, приходится отдуваться -- и тут уж не до спасения, приговор подписан и обжалованию не подлежит, не до трезвости, не до здравого смысла. Бараны есть бараны, они обречены на заклание, их удел -- жертвенный костёр -- вот пафос рассмотренного произведения, вот глубина содержания, казалось бы, романтической песни. Что до романтики, то она пронизывает данную пьесу от начала и до конца, однако это не романтика фронтовых дорог известного всем патриотического (или героического) толка, это -- искажённая, извращённая форма романтики, это та самая бравада, которая выражается поговоркой «пьяному и море по колена».

Истинным воплощением романтики войны, её победоносности, является, пожалуй, пьеса «Мы вращаем землю». Ничто не смущает наступающих, освобождающих свою страну солдат -- ни «грязь», ни «смрад болот», ни трупы: «Как прикрытье используем павших», ни пули, презрительно именуемые «глупым свинцом», ни плачевное состояние -- что вообще не укладывается в голове -- собственного тела: «Руки, ноги -- на месте ли, нет ли...». Всё охвачено единственным желанием -- дорваться до Запада, добить врага в его логове, «чтобы солнце взошло на востоке». Всё ни по чём! Сила напора значительно превышает силу сопротивления. Безраздельные хозяева положения -- наступающие войска освободителей. Потому

Здесь никто б не нашёл, даже если б хотел,

Руки кверху поднявших.

-- Когда наступают, в плен не сдаются! Это, конечно, то самое преувеличение, которое и делает реализм романтизмом. Понапрасну цветы не теребим, «ось земную мы сдвинули без рычага», «Землю вращают куда захотят наши сменные роты на марше» -- всё это метафоры, отражающие восторженность перелома, перехода от отступления, обороны к наступлению, -- восторженное отношение к достижению общей цели, -- ясно, что романтика войны может быть только победоносной. Конечно, «приказ наступать» и раньше давали, но тех, кому давали, кто отступал до Волги, -- их тут пока нет, они временно вышли из строя. Тут, главным образом, новобранцы, давно сокрушённо возмущавшиеся в тылу отступлением наших войск. Поэтому этот романтический пафос воспринимается как откровение, как истина. Он не выдуман поэтом, а рождён самой действительностью, поэтом он только открыт и изображён.

Да, люди живут потребностями, удовлетворением желаний, и все эти потребности, и удовлетворение их преследуют только одну цель -- спасение. Даже когда человек удовлетворяет свою дурную (вредную) привычку -- пьёт, например, как сапожник, -- то и в этом случае он спасается -- от одиночества ли, от того, что не ведает, что творит и зачем ему жизнь дана, на что потратить её. В любом случае -- спасается, но -- не любой ценой (хотя и так бывает), не пренебрежением индивидуума ко всему и вся, за исключением собственной шкуры. Почему? Потому что жить в обществе и быть свободным от него -- ещё одна аксиома -- невозможно. «Только мне выбирать не приходится»! -- восклицает герой пьесы «Темнота», объясняя тем самым необходимость своего личного присутствия на фронте не склонностью воевать, а чувством долга перед обществом, невозможностью уйти на восток -- с таким уходом он уже был бы не он. Ощущение смертельной опасности -- с одной стороны, и чувство необходимости воевать, даже если это кончится для него непоправимо -- с другой, -- вот идея данного произведения. Всё здесь: и романтика, и драма, и трагедия. Трагедия в том, что «следы не читаются, -- в темноте» -- человек уходит на боевую операцию и пропадает бесследно. Если удаётся спастись, то это -- душевная драма. Тут особенно интересны упоминаемые в стихотворении «дурная молва» и «ненужные встречи». С чужими? Своими? Но чужих ищут, чтобы сразиться. Значит, со своими не нужно встречаться? Свои могут что-то не так подумать, передать? Заподозрить в предательстве? Оклеветать? Подвести под монастырь? Докажи потом, попробуй, что не верблюд. Или такое драматическое переживание: будешь ты со всеми или -- сам по себе? И наоборот: сможешь ли поступить по-своему, если все побегут, начнут сдаваться? Словом,

Сердце путает ритмы свои

И стучит с перебоями.

Романтика и драматизм надежды на счастливый конец особенно выразительны, когда эта надежда появляется в песне сразу за сообщением о зависимости индивида от окружающего его социума:

Там и звуки и краски -- не те,

Только мне выбирать не приходится --

Видно, нужен я там, в темноте, --

Ничего -- распогодится!

Распогодится-то распогодится, но, может быть, -- для всех, а не для меня. Личность не просто чувствует свою зависимость от общества, -- она стремится всегда быть с обществом, ибо вне общества индивид -- ничто, всем своим внутренним содержанием он обязан именно обществу, вне общества невозможно стать человеком, невозможно даже научиться говорить. Неразрывность связи личности с обществом -- вот пафос «Песни Солодова». Перед нами изображение пленного человека,который отказывается влачить рабское существование, приносящее тем или иным образом пользу врагу, и решается восстать. Восстать и умереть. Гамлетовский вопрос «быть или не быть?» он решает в пользу второго без затруднения! Не быть! Прекратить своё существование в последней, совершенно неравной схватке с врагами! Почему он идёт на это? По многим причинам. Во-первых, обстоятельства сложились так, что «кругом -- пятьсот»:

Смерть от своих -- за камнем притаилась,

И сзади -- тоже смерть, но от чужих.

Свои в любой момент нападут на вражескую автоколонну, которую ведут пленные; чужие держат тебя под прицелом и пристрелят сразу, как только померещится им сопротивление. Во-вторых,

Мы к долгой жизни приговорены

Через вину, через позор, через измену!

Но жизнь не стоит такой цены. Потому что заплатив её, человек превращается в предателя. Изменить своей прежней жизни, обществу,в котором сформировался -- значит потерять довоенную жизнь безвозвратно. Другой жизни Солодов и представить себе не может, -- не может, да и не хочет. В конце концов любовь к родине -- месту и времени, в котором возрос и с которыми связаны все твои помыслы, -- не что иное как большая-пребольшая привычка, а привычка -- вторая натура. В-третьих, потому что для него, именно для личности данной степени развития, очевидно, весьма деятельной, жизнь пленника -- вообще не жизнь, а так, жалкое существование, не имеющее никаких преимуществ перед смертью:

Но разве это жизнь -- когда в цепях,

Но разве это выбор -- если скован!

Для Солодова чисто физического существования недостаточно, он ведь, как и всякий человек, стремится к бессмертию -- причём, в отличие от большинства людей, стремится не безотчётно, а сознательно:

Мы не умрём мучительною жизнью --

Мы лучше верной смертью оживём!

Это -- кульминационная точка в развитии неразрывной связи индивидуума с общностью, его породившей, превращение индивидуальной жизни в общественную. Знаменитое библейское: «Смертью смерть поправ». В мирной жизнилюди строят, например, дом и, конечно же, следят, чтобы их не придавило какой-нибудь панелью -- чураются физической смерти, продлевают своё существование, сознательно или бессознательно стремятся к бессмертию, оставляя свой след на Земле. На войне, напротив того, случается и так, что для продления жизни необходимо выбрать смерть. Жажда бессмертия, потребность человека в спасении в силу неразрывной связи человека с обществом, которое он защищает, превращается здесь в стремление к смерти.

Жалкое существование предателя для Солодова -- это «гниль» и «болотная слизь», это -- отсутствие в памяти народа; смертельный подвиг во имя общего спасения -- это бессмертие, продолжение собственной жизни в жизни общества -- единственный «рай», какой только и доступен представителям рода людского. Точно так же, как нельзя стать человеком вне общества, так и обрести бессмертие человек может лишь в жизнедеятельности современников и потомков. -- Вот идея рассмотренного произведения. Налицо примат общего над единичным -- общества над индивидом. -- Идея, совершенно точно отражающая реальное положение вещей.

В другой пьесе героического пафоса, выражающей, как и «Песня Солодова», на первый взгляд, необходимость жертвования собой во имя победы над врагом, -- в «Чёрных бушлатах» -- речь идёт о морских десантниках, уходящих на смерть:

Сегодня на людях

сказали:

«Умрите геройски!»

Попробуем, ладно...

Во имя общего дела -- спасения Отечества от рабства:

Мне хочется верить,

что грубая

наша

работа

Вам дарит возможность

беспошлинно

видеть

восход!

Эта песня -- апофеоз жертвенности индивида, апофеоз терпения, с которым личность приносит себя в жертву обществу. Давно известно, что первобытные люди вообще не знали предательств -- и такое положение сохранялось вплоть до древнеиндейских племён. Конечно, в те времена, в отличие от современности, индивиду выжить вне общества было совсем невозможно. Преимущество единичного, личностного над общим в сознании древнеиндейца просто не могло сформироваться. Этим и объяснялась бездумная жертвенность индивида. Тем замечательней, интересней сознательная жертвенность современного человека! Да, мы умрём геройски, стерпим, «зубами скрипя», если потребуется, но не отступим, зато вы будете свободны от работы на завоевателя, вас завоеватель не уничтожит, -- и у вас будет возможность продолжить род и созидательную деятельность! Ведь в этом продолжении наше бессмертие.

Скажут, может быть, что в «Чёрных бушлатах» Высоцкий идеализирует жизнь, даже не идеализирует, а искажает. Что в действительности всякий живёт для себя и приносить свою жизнь в жертву обществу не собирается. В действительности, скажут, наоборот -- примат индивидуальной жизни над общественной: у всякого индивидуума своё имущество, свои планы, свои пристрастия. Сказано: «Цивилизация совершила такие дела, до каких древнее родовое общество не доросло даже в самой отдалённой степени. Но она совершила их, приведя в движение самые низменные побуждения и страсти людей и развив их в ущерб всем их остальным задаткам». Одним из самых низменных побуждений является частнособственнический интерес, ведущий к индивидуализму. -- Нет, Высоцкий ничего не коверкает, не извращает и не идеализирует человека -- он изображает его в экстремальной ситуации, когда рушится родной социум, переворачиваются все его достижения, уничтожаются все средства общественной связи. В экстремальной ситуации уже не до имущества, существование сводится к вопросу жизни и смерти. Экстремальная ситуация повергает человека и общество в условия первобытного бытия и, т.к. выжить в одиночку труднее, чем сообща, предоставляет возможность вернуться к первородности человечества, к первоначальности, к коллективизму с его положительными духовными задатками. И тут уж если человеку ничего не остаётся, как умереть, то -- почему не во имя общества? Здесь не идеализация, а художественное воспроизведение правды жизни, самой её сути. Конечно, умереть во имя общества -- это относится только к справедливой войне, отражающей агрессию, а не к такой, какую развязывала в Чечне недавно российская военщина.

Человек слаб? Цивилизация постепенно превратила его в ничтожество, которому просто не удастся умереть во имя общества, даже если очень захочется? И вообще уже «давно в раю не рай, а ад», «гололёд» и -- если кто упадёт, то «затопчут его сапогами»?..

3.

Идея коллективизма как нравственной ценности человечества -- именно человечества в целом, ибо далеко не всякий человек проходит свой земной путь с сознанием этой идеи, не всякому удаётся, как Солодову, постичь её, хотя, конечно, среди попавших в трагические обстоятельства таких встречается больше, ибо именно культурная деятельность человечества, создаваемая им на Земле ноосфера является хранителем человеческих ценностей -- идея коллективизма, содержание самого этого явления раскрывается всем многообразием своих сторон в «Двух песнях об одном воздушном бое».

В «Песне самолёта-истребителя» от лица самолёта рассказывается о его последнем бое, о том, как погиб пилот и машина, став неуправляемой, врезалась в землю. По ходу изложения «Як»-истребитель знакомит нас со своим взглядом на вещи, раскрывает своё заветное стремление -- нет, что там знакомит, раскрывает, -- он просто распахивает душу, чистосердечно делится своим сокровенным. Содержание внутреннего мира «ястребка» придаёт его исповеди сложный, далеко не однозначный смысл.

О чём же эта песня? О том, что противоестественность войны ощущается даже машиной? О нежелании подчиняться посторонней воле, превращающей тебя в орудие смерти? Или о тяготении к свободному полёту? О стремлении свести счёты с рабской покорностью? Избавиться, так сказать, от «жокея», от «седла» и от «узды» -- что проходит красной нитью и через многие другие произведения поэта? Или о том, что всякому терпению рано или поздно приходит конец и тогда освобождённые силы совершают сказочные чудеса? Или, может, о том, что вдвоём плохо, но и по отдельности гибельно -- вот-де какой заколдованный круг, какое неразрешимое противоречие? -- Такие мнения приходилось слышать и, думается, они имеют свои основания, но вчитываясь в её строки, я вижу, что каждый из перечисленных взглядов на существо вопроса сам по себе односторонен и поверхностен: оказывается, например, что «Як» получал наслаждение от смерти врага -- «мною «юнкерс» сбит -- я сделал с ним, что хотел», -- что он жаждал свободы вовсе не для того, чтобы лететь «налегке», а чтобы из покорного превратиться в покорителя«я -- главный», -- что чудеса бывают только в сказках -- «но снова приходится слушаться мне» -- и что, наконец, никакого неразрешимого противоречия тут нет -- «выходит, и я напоследок спел: «Мир вашему дому!»».

Вот сзади заходит ко мне «мессершмитт», --

Уйду -- я устал от ран!..

Но тот, который во мне сидит,

Я вижу, решил -- на таран!

Что делает он?! Вот сейчас будет взрыв!..

Но мне не гореть на песке, --

Запреты и скорости все перекрыв,

Я выхожу из пике!

Он любил жизнь, любил носиться со «звоном» в моторе по бескрайнему небу, не допуская и мысли, что его полёт может прерваться. С одной стороны, для подобных мыслей на его пути не встречалось вещественных оснований, с другой -- воображение его было не настолько развито, чтобы представить ему эти основания. Теперь же, вымотанный ежедневными боями, измученный болью поражений, в процессе напряжённой борьбы со смертью он постепенно -- и чем дальше, тем больше -- убеждается в действительности её для себя, затем неожиданно заглядывает ей в лицо и приходит в ужас, не выдержав её непреклонного взгляда. «Но мне не гореть на песке»! -- Весь мир поделился для него на две противоположности: я и смерть. Собственное бытие и -- небытие. И -- ничего больше! Данная ограниченность выбора и составляет трагедию его жизни. Изнеможение помогло ему разглядеть смерть; отсутствие высокого жизненного смысла, то обстоятельство, что он никогда ни с кем не разделял общих целей и идеалов, во имя которых умер бы не задумываясь, породило страх перед смертью: ради чего? с какой стати погибать?! -- Этот закономерный вопрос молнией вспыхивает в его душе, утверждая, что ничего на свете нет страшнее смерти. Отсюда -- его индивидуалистический бунт, резкий поворот к преследованию своего частного интереса: «я выхожу из пике!», спасаю свою шкуру, с восторгом встречаю смерть того, «который во мне сидит», кто «изрядно мне надоел» своими безумными задачами:

Убит! Наконец-то лечу налегке,

Последние силы жгу...

Но отчего же, в таком случае, -- спросят, может быть, -- идя от строфы к строфе, мы чувствуем вовсе не презрение к «Яку»-предателю, а напротив, находим в себе сочувствие к герою стихотворения, ощущаем торжественность его судьбы? Оттого что, с одной стороны, мы не можем не сочувствовать индивиду в виду его противопоставленности среде, не можем не сочувствовать вынашиванию личных планов, не можем не разделять уныния от набиваемых на пути осуществления этих планов ран... А с другой стороны, нас охватывает щемящее чувство гордости за него, оттого что одновременно с развитием усталости, упаднического настроения, одновременно с постижением реальности существования смерти, в процессе ратной жизни, под влиянием коллективистского характера борьбы и экстремальности ситуации (вот вам пример превращения количественных изменений в новое качество!) во внутреннем мире «Яка» зарождается осознание идеала, осознание цели общественной борьбы. Сначала он и понятия не имел о нём, ему только «казалось», что «стабилизатор поёт: «Мир вашему дому!» -- грезилось между прочим. Когда же собственное «я» застило в его глазах весь белый свет, когда эта сторона его развития достигает своей кульминации: «Я больше не буду покорным -- клянусь!», в этот момент, словно бы в пику ей, он открывает для себя и противоположную истину -- что тоже спел общую песню, тоже приобщился к смыслу вымотавшей его душу борьбы, открыл её конечную цель: «Мир вашему дому!». И это осознание смысла своих действий, осознание общественного идеала собственной жизни в минуту гибели придаёт огромную трагичность его судьбе. Он «успел» только умереть с сознанием общего дела, но смерть его легла на весы этого общего дела:

Досадно, что сам я немного успел, --

но пусть повезёт другому!

Выходит, и я напоследок спел:

«Мир вашему дому!»

Аргументом в пользу данной трактовки песни может послужить и отношение «Яка» ко второму её персонажу:

Что делает он?! Вот сейчас будет взрыв!..

Чувствуете, какую жуть выражают эти слова «Яка», жуть отчаяния и недоумения?.. Что же такого ужасного «делает он», «лётчик-ас»? Он по своей собственной воле, по собственному приговору идёт на смерть -- на таран. В своей смерти он, как и Солодов, разглядел средство продолжения жизни.

Сперва мы видим, что «Як» относится к пилоту надменно: «а тот, который во мне сидит, изрядно мне надоел» и презрительно: «эх, тоже мне лётчик-ас». Затем он падает на колени, чтобы взмолиться о пощаде: «ну что ж он, не слышит, как бесится пульс, бензин -- моя кровь -- на нуле». Ему поразительно, что пилот не замечает просто бросающегося в глаза. Ему невдомёк, что пилот никогда не услышит, никогда не пойдёт ему навстречу, не пощадит ни при каких обстоятельствах, потому что преследуемая им идея коллективизма как единственная возможность спастись заставляет его быть беспощадным даже к самому себе.

Терпенью машины бывает предел,

И время его истекло.

А терпенью человека? Нет, час его не пробьёт, если для человека существуют субстанции не менее важные, чем его бытие и небытие, если человек обладает твёрдой убеждённостью и выверенностью своих идеалов. Такой боец железнее машины. Совершенно очевидно, что пилот -- нравственная противоположность «Яка», что произведение построено на противопоставлении одного персонажа другому, на контрасте между идейным борцом и безыдейным, стихийно захваченным борьбой, и что оно, таким образом, утверждает одухотворённость одного и отрицает меркантилизм другого, выражает величие человеческого духа, преодолевающего стихию, воспевает человека как существо общественное, человека, видящего смысл своей жизни в общественной пользе.

Данный пафос достигает апогея во второй серии рассматриваемого произведения -- в «Песне лётчика». Причём от строфы к строфе, по ходу раскрытия темы, идея коллективизма проявляется здесь всё новыми и новыми гранями -- и каждая следующая грань объясняется предыдущей, и каждая предыдущая основывается на предшествующей -- удивительно цельная картина! Начинается эта пьеса воспроизведением решительности пилота, вступающего в заведомо неравную схватку:

Их восемь -- нас двое, -- расклад перед боем

Не наш, но мы будем играть!

На чём базируется эта смелость? Только на том, что ведомым у нашего лётчика является здесь его друг:

Сегодня мой друг защищает мне спину,

А значит -- и шансы равны.

Что же это за друг такой? Одним махом семерых побивахом? Нет, речь идёт всего лишь о наличии друга, о факте существования дружбы, не уравнивающей шансы двоих против восьми, а создающей условия уверенности в себе: когда сзади друг, можно не бояться нападения с тыла.

Что же такое дружба? Да не покажется этот вопрос праздным и странным. Понятие «дружба» давно затёрли, как расхожую сторублёвку, забыв, что помимо друзей бывают и приятели, и товарищи, и добрые знакомые... Иной стихотворец даже тиснет пару-другую лирических катренов о том, что у него был друг, он к нему приехал, а друг уже вроде как недруг -- «как у пса виноватый взгляд». Тогда как следовало сперва разобраться -- может, этот «друг» вовсе и не являлся тебе другом и тебя другом никогда не считал? И тебе только казалось, что у тебя есть друг? Вследствие сильно развитой индивидуалистической потребности иметь тех, кто тебе поклоняется?.. По-моему, большинство людей совершенно ошибочно полагают, что у них есть друзья, -- и большинству людей действительно просто «некому руку подать» (если понимать это как образ), и многие, очень многие люди, в сущности, одиноки. Скажут: каждый умирает в одиночку -- и это не зависит от того, есть друзья или нет. Эта поговорка часто повторяется обывателями, прекрасно совмещающими понятия «дружба» и «одиночество». Содержание дружбы они свели до такого мизерного значения, что уже решительно ничего не меняется от того, есть друг или нет. Тогда как в действительности дружба есть ни что иное как диаметральная противоположность одиночества, исключение одиночества. Дружба -- это взаимоподдержка между людьми, преследующая цель выживания не индивида, а всей общности -- как у пчёл. Только у пчёл -- на уровне инстинкта, а у людей -- на уровне сознания. Дружба -- это проекция общественной (коллективной) взаимосвязи -- объективной необходимости существования человека для человека -- на отношения двух или нескольких индивидов. Обыватели, совмещающие явления дружбы и одиночества, хорошо знают, что такое одиночество, и совершенно не ведают, что такое дружба. Несчастные одинокие люди, индивиды, общаясь с другими индивидами -- за бутылкой ли, за шахматами, за разговорами, -- полагают, что они дружат, думают: друг -- это человек, который состязается с тобой и с которым ты соревнуешься, выясняя, кто на что горазд, испытывая удовольствие от проявления собственного превосходства в те или иные моменты. Или думают, друг -- это человек, которому можно поплакаться в жилетку. -- Вот до чего дошло! Ты заблуждаешься, обыватель. Тот факт, что ты не видишь той дружбы, о которой я говорю, вовсе не означает, что её не существует в жизни. Она встречается крайне редко, поскольку не часто природа (природу общества я имею в виду) создаёт людей, способных дружить суть жертвовать собой, своей индивидуальностью на благо другого -- для этого, очевидно, необходимо особое, необычное стечение обстоятельств. Те формы, в которых протекает развитие общества, как правило, не способствуют формированию людей, способных дружить. Природа общества такова, что «на друга надейся, а сам не плошай, что «дружба дружбой, а табачок врозь». Да, имеется и другая пословица -- велика коллективная мудрость народа! -- «сам погибай, а друга выручай», но ясно, что она отражает отношение дружбы опять же в исключительных, экстремальных обстоятельствах. Общественно-экономические отношения таковы, что нормой для человека является жизнь по пословице: «Каждый за себя, один бог за всех»,т.е. -- кому как повезёт, как звёзды станут, а я жертвовать собой не намерен -- у меня одна жизнь и другой никогда не будет. Хороша или плоха, -- рассуждаешь ты, обыватель, способность человека жертвовать собой на благо другого, но так ли уж она нужна людям? Не всё ли равно -- с точки зрения космоса -- кто поживёт ещё немного, «пошустрит и, как положено, помрёт» -- ты или твой знакомый? Да, с точки зрения космоса -- этой холодной и неизведанной наукой тьмы, практически вечной тайны рода человеческого -- конечно же, всё равно. Конечно, абсолютов не существует. Но это отнюдь не означает, что несуществование абсолютов следует возводить в абсолют -- такой подход превратился бы, как и непризнание относительности, в отрицание познаваемости окружающего мира, в нежелание поиска истинных представлений о нём. Любые явления следует рассматривать конкретно, в развитии, во всех доступных на сегодняшний день взаимосвязях их. При этом подходе получится, что с точки зрения человека как существа общественного, страстного и жаждущего бессмертия, с точки зрения общества как организма развивающегося -- нет, не всё равно. Данное отношение -- не всё равно («нет, не всё суета»!) -- затушёвывается тем фактом, что человеческие взаимоотношения существуют именно в форме общественных противоречий -- зачастую жестоко раздирающих. За антагонизмом трудно разглядеть взаимоподдержку -- за деревьями не видно леса. Противоречивость взаимоотношений заставляет человека определять принципы своего поведения и намечать предполагаемый (соответствующий этим принципам) «маршрут» -- «колею». Может быть, когда-нибудь, в царстве свободы, если человечеству удастся вырваться из нынешнего царства необходимости, общественная взаимосвязь примет иные формы, менее кровавые, неантагонистические? И тогда взаимоподдержка как основа существования общества станет заметна и невооружённым глазом? И способность жертвовать собой во имя существования товарища приобретёт абсолютно рядовой (чтобы не сказать «заурядный») характер?.. Стоп-стоп-стоп, -- скажет внимательный читатель. -- Получается, пожертвовать собой с точки зрения сегодняшних отношений может только ненормальный, какой-нибудь «идиот» Достоевского. Выходит: Высоцкий писал о сдвинутых. Или -- он сам был ненормальным, если видел всех такими титанами, способными на жертвы. --Нет, читатель, Высоцкий был понормальнее нас с тобой вместе взятых; просто ты забыл уже о том, что в песнях «про войну» наш поэт показывает человека, как правило, в экстремальных ситуациях -- на чём я уже останавливался в конце второй главы, где речь шла о «Чёрных бушлатах». Добавлю здесь, что пожертвовать собой на благо другого способен в трагической ситуации лишь тот, кто и в мирные времена живёт с сознанием общественных идеалов -- не камни на камни кладёт, если он строитель, а -- по меньшей мере -- дом строит, оставляет свой след на Земле. Однако не случайно, наверное, родилось такое понятие как «массовый героизм». И Высоцкий действительно всех людей, на которых держится общественное воспроизводство, развитие культуры вообще, людей, не лишённых совести и чувства ответственности -- за детей, например (и -- хотя бы), -- Высоцкий видит их героями и скорбит по поводу того факта, что данное человеческое свойство, самоотверженность, обнаруживается лишь тогда, когда людям терять уже нечего, когда всё потеряно, что и случается чаще всего на войне.

Голому человеку ничто не мешает дружить с другим голым человеком. Более того: голый человек на голой Земле в одиночестве может и не выжить -- нужна поддержка. Дружба в нормальной, мирной и обеспеченной, жизни может проявиться только в том случае, если человек чувствует или сознаёт, что вот без этого представителя рода людского (или -- представителей) существование его стало бы бессмысленным. Такое отношение, конечно, большая редкость, потому мы и наблюдаем «дружбу», как правило, в качестве совместного распития чая и выездов «на шашлыки» -- т.е. вовсе не дружбу, а приятельство.

«Песня лётчика» -- это картина того же воздушного боя, о котором нам поведал «Як»-истребитель, только изображённая уже с другой точки зрения, рассказанная от лица «лётчика-аса», который находится внутри этого самолёта, от лица -- как уже установлено нами -- коллективиста, сознательно борющегося с явно превосходящими силами, сознательно жертвующего собой и не чувствующего при этом ни страха смерти, ни ужаса одиночества. Он борется не потому, что испытывает влечение к уничтожению, нет, он, как и герой стихотворения «Темнота», делает это не по собственному желанию, а по воле объективных законов развития мира: лично он не виноват в том, что человечество время от времени разделяется на враждующие группировки, развязывает военные катастрофы, все виноваты в том, что не в состоянии овладеть стихией общественно-экономических отношений, что судьба человеческого рода пребывает во власти её. Нет, тем более что он защищается от нападения, спасает своих близких от уничтожения. Он вовсе не за сокрушение, а за сохранение, не за прекращение, а за продолжение:

Хранить -- это дело почётное тоже, --

Удачу нести на крыле

Таким, как при жизни мы были с Серёжей

И в воздухе и на земле.

Есть в данной картине и воспроизведение той стороны внутренней жизни человека, о которой я уже говорил. Я -- о стремлении людей к бессмертию. Однако здесь эта потребность изображается в совершенно ином плане: сознательно идущий на таран лётчик обращается к богу и раю -- к этим старинным фантазиям далёкого детства человечества -- как к само собой разумеющемуся. Велика слабость человеческая. В экстремальных ситуациях, в виду смерти, в бога -- особенно в общего для всех, а не в своего собственного -- многие начинают верить сразу, безотлагательно -- даже самые отъявленные богохульники. Что ж, в силу противоестественности войны для человека жажда нескончаемой жизнедеятельности принимает извращённую форму -- воображения существования за гробом?

Я знаю -- другие сведут с ними счёты, --

Но, по облакам скользя,

Взлетят наши души, как два самолёта, --

Ведь им друг без друга нельзя.

Архангел нам скажет: «В раю будет туго!»

Но только ворота -- щёлк, --

Мы Бога попросим: «Впишите нас с другом

В какой-нибудь ангельский полк!»

И я попрошу Бога, Духа и Сына, --

Чтоб выполнил волю мою:

Пусть вечно мой друг защищает мне спину,

Как в этом последнем бою!

Нашим героям, конечно, как и всем, ничто человеческое не чуждо. Однако здесь данные строки, весь пассаж об «ангельском полке», в первую очередь являются осанной справедливой борьбе, победе, гимном действительной дружбе, выражением её непреходящего значения для людей, панегириком бесконечности её существования в обществе, молитвой, наконец, о том, чтобы их собственный подвиг подольше прожил в памяти людей. Бессмертность подвига, в свою очередь, является увековечением их дружбы, которую потомки будут помнить так же, как дружбу Герцена и Огарёва, Маркса и Энгельса.

Никто не знает сегодня и не может знать, для чего в мироздании возникло человечество, как не известно и то, для чего, почему и в чём существует сама Вселенная. Но всем своим содержанием рассматриваемые стихотворения Высоцкого говорят о том, что человек может прожить тем дольше, чем меньше раздоров между составляющими человечество и что обрести бессмертие у человека тем больше шансов, чем больше он проникается стремлением к взаимопониманию и взаимоподдержке между людьми. Коллективизм как нравственная ценность всегда был в обществе -- достался в наследство от первобытного коммунизма. Благодаря ему человечество и выжило, не вымерло, как мамонты. Однако с развитием общественного производства, с того момента, как возникло разделение труда, центральным пунктом которого является разграничение производственной деятельности на физическую и, так сказать, умственную -- одним работать, «пахать», а другим руководить, осуществлять контрольно-управленческие функции, -- с того момента человеческая взаимоподдержка стала выступать в форме индивидуализма, лишь в экстремальных ситуациях обретая своё подлинное лицо. Правда, сегодня, в конце ХХ века, нам всё чаще бросаются в глаза факты проявления данного отношения в более присущей ему форме коллективизма, -- в межнациональных отношениях, например, корпуса ООН по поддержанию мира, в производстве -- акционирование, в политике -- некоторые начала самоуправления в наиболее передовых странах, в таких как Скандинавские. Что это? Подтверждение состоятельности гипотезы Маркса о том, что в будущем, на базе невероятного расцвета производительных сил человечество опять вступит в эпоху коммунизма (её-то он и называет царством свободы) -- только уже не первобытного, а высокоразвитого, -- в эпоху коллективизма не от бедности, а от богатства? Новое содержание не является на свет сразу в своём конечном виде -- оно проходит исторический путь развития. Новая человеческая взаимосвязь не может явиться сразу в готовом виде -- она развивается исторически в полном соответствии с конкретикой повышения уровня развития общественных производительных сил. Возможен ли такой коллективизм -- не от бедности, а от богатства?..

Высоцкий в рассматриваемых пьесах не ставит перед нами этот философский вопрос непосредственно, -- он изображает внутренний мир современного человека. Но наукой давно доказано, что человек собственным происхождением обязан не богу, не чёрту, а именно своей трудовой, производственной деятельности, -- что основой формирования внутренних, духовных качеств человека той или иной эпохи является как раз конкретно достигнутый уровень развития общественных производительных сил, что духовная культура определяется культурой материальной. Поэтому стихотворения Высоцкого одновременно являются и художественным познанием тех форм коллективизма, которые складываются сегодня, -- только они изображают не общественно-производственное содержание этих форм, а превращение данного содержания во внутренний мир человека, в его нравственность.

Рассмотрим теперь поподробнее философию бессмертности человека как существа общественного (в сущности -- идею преемственности идеалов коллективизма) на примере песни «Сыновья уходят в бой». Если в «Песне самолёта-истребителя» отношение к другому затрагивается в унисон с индивидуалистическим мироощущением «Яка»: «но пусть повезёт другому», -- дескать, повезёт ему или нет, это нас не касается, это его личное дело, любопытное лишь постольку, поскольку хотелось бы знать, удачливее ли нас он окажется; то в песне «Сыновья уходят в бой», которая также содержит этот нюанс: «Я ухожу -- придёт другой», данное отношение приобретает идейно-эмоциональную направленность совершенно иного характера. Герою этого произведения -- солдату, сражённому пулей в самом начале атаки, отнюдь не безразлично, кто придёт за ним, отнюдь не всё равно, «кто выйдет к заветному мосту». Что же лежит в основании такого рода отношения? И что выражает собой это отношение?

Неравнодушие умирающего солдата к тому, кто заменит его, основано на его идейности, на сознании того идеала, в преследование которого он вносит свою посильную лепту. Образ этого передового героя -- живой портрет лётчика, вступившего в неравный бой и отдавшего свою жизнь за общее дело. Точно так, как воздушный ас поднимается в бой во имя «мира вашему дому», так же и боец уходит в атаку идейно сложившимся человеком, -- человеком, отдающим себе отчёт в смысле жизни, в конечной цели своего общественного движения: «чтоб не было вовсе потопа»; уходит в атаку, несмотря на то, что осуществление самых великих идей, выработанных человечеством, под силу не одному, а целому ряду поколений, отчего, как правило, боец успевает взять только один рубеж, не всегда успевая «оглянуться» с высоты новых завоеваний на прошлое, осмыслить истинное значение проделанного пути. Но -- не беда! «Другие придут, сменив уют...», и твои достижения сослужат им верную службу, обернувшись фундаментом нового поиска. Именно в этом смысле следует понимать и строчки из стихотворения «Он не вернулся из боя»:

Наши мёртвые нас не оставят в беде,

Наши павшие -- как часовые...

Так человеческие идеалы осуществляют свою объединяющую роль, дают возможность умирать одним бойцам во имя жизни других. И это относится не только к военному времени, но и к мирному, когда постижение смысла жизни имеет ещё более важное значение, потому что мирная действительность в большей степени располагает к бездеятельности и ленности, ведущих к одичанию и вырождению.

Разрывы глушили биенье сердец,

Моё же -- мне громко стучало,

Что всё же конец мой -- ещё не конец:

Конец -- это чьё-то начало.

Борьба за реализацию идеала развивается диалектически непрерывной цепью: конец одного её участника представляет собой в то же время начало другого -- и то и другое лишь две стороны одного общественного процесса, который невозможно представить ни без достижений одних, ни без свершённого на базе этих достижений другими. С моей смертью, -- мог бы сказать наш герой, -- из жизни не уйдёт самое важное, самое важное -- то, во имя чего, -- останется. Как же мне быть безразличным к тому, каким «сыновьям» оно достанется!

Кто сменит меня, кто в атаку пойдёт?

Кто выйдет к заветному мосту?

И мне захотелось -- пусть будет вон тот,

Одетый во всё не по росту.

Я успеваю улыбнуться,

Я видел, кто придёт за мной.

Мы не успели оглянуться --

А сыновья уходят в бой!

Идейный боец, умирая, знает -- он видел! -- что выбитая у него встречным огнём эстафета будет подхвачена не какими попало руками, а руками, способными пронести её дальше. И как же ему не улыбаться, если он видит, что её получает в наследство пусть ещё и незавидный ростом, но духовно уже сравнявшийся с ним человек. Да выпадут на его долю горы свершений! -- Это последнее, что могло мелькнуть в сознании героя. Подобное отношение к другому выражает собой преемственную связь между сознательными борцами, продолжение жизни каждого из них в борьбе последователей, выражает собой бессмертие человека как существа общественного. Подобное отношение к другому вытекает даже не из идейности, -- идейность сама является здесь следствием; подобное отношение, являющееся, по сути, дружбой в собственном смысле слова, вытекает из внутреннего мира человека, освободившегося от частнособственнического, индивидуалистического интереса. И этой преемственности не отнять у сознающих идеал коллективизма -- точно так же, как не отнять у учёных всех времён и народов преемственности в познании окружающего мира, как «материнства не взять у Земли», поскольку и здесь и там перед нами такие единства, которые существуют в данном отношении лишь не распадаясь на составные.

Многие произведения Высоцкого «о войне» содержат противопоставление взглядов с двух различных точек зрения -- индивидуализма и коллективизма, -- противоборство двух общественных позиций, иногда явное, но чаще скрытое, заложенное в самой логике образов и отношений, более того -- в эмоциональной окраске и пафосе их, как это, например, видно из размышлений солдата, потерявшего товарища: «Всё теперь -- одному, -- только кажется мне -- это я не вернулся из боя» («Он не вернулся из боя»). «Песня о Земле», однако, наполовину состоит из проповеднического ответа, направленного против сторонников индивидуализма:

Кто сказал: «Всё сгорело дотла,

Больше в землю не бросите семя!»?

Кто сказал, что Земля умерла?

Нет, она затаилась на время!

Материнства не взять у Земли,

Не отнять, как не вычерпать моря.

Кто поверил, что Землю сожгли?

Нет, она почернела от горя.

А кто же мог в самом деле сказать, «что Земля умерла»? Кто мог поверить, «что Землю сожгли», что жизнь окончена и борьба бесполезна? Те, кто, «решив: после нас -- хоть потоп», поднимались в атаку обречённо, «как в пропасть» шагали из окопа, те, кому свою единственную ценность -- собственную персону -- приходилось выбрасывать под пули, относясь к этому поступку как к концу света. Что они, не чувствующие своей неразрывной связи с обществом, культурой, заглянув в лицо смерти, подобно «Яку», могут ещё говорить?! Они могут лишь сводить жизнь человечества к бессмыслице, к тлену (чего, правда, нельзя сказать о «Яке») -- «больше в землю не бросите семя». А кто мог ответить на эту безысходность, что «материнства не взять у Земли»? Человек одного закала с тем бойцом, который покинул свой окоп во имя того, «чтоб не было вовсе потопа».

«Горе» Земли состоит не столько в том, что её растерзали, изуродовали разрезами-траншеями, изранили воронками, сколько в том, что слишком многих ей пришлось преждевременно заключить в свои объятия, даже в том, что в условиях нынешних общественных отношений, как правило, только с потерей люди начинают понимать значимость утраченного: «мне не стало хватать его только сейчас, когда он не вернулся из боя» и в том, что единство людей и Земли, единство человечества осуществимо нынче лишь посредством кончины -- «Як»: «уж лучше лежать в земле», сражённый в атаке солдат: «я крепко обнимусь с землёй», боец, потерявший товарища: «наши павшие -- как часовые», лишь посредством общего погребения: «Здесь нет ни одной персональной судьбы -- все судьбы в единую слиты» («Братские могилы»).

Она вынесет всё, переждёт, --

Не записывай Землю в калеки!

Кто сказал, что Земля не поёт,

что она замолчала навеки?!

Нет! Звенит она, стоны глуша,

Изо всех своих ран, из отдушин,

Ведь Земля -- это наша душа, --

Сапогами не вытоптать душу!

Земля есть душа идейных, сознательных борцов! Земля есть хранилище творимой человечеством ноосферы, культуры -- духовных идеалов в том числе -- и обусловливает возможность передачи эстафеты. Здесь, правда, просматривается явное обожествление Земли как залога вечного существования человеческой культуры -- что ж, отнесём это на счёт поэтических преувеличений. Хотя... Как знать, может, в данном случае художник как раз и окажется правым, и прогноз учёных, которые предсказывают обязательную -- рано или поздно -- гибель Земли, а с нею и -- всего человечества, не подтвердится?! Может, человечество успеет переселиться в другие миры?.. Пафос «Песни о Земле», в общем-то, составляет утверждение смысла жизни человека в высоких -- в заботе о ближнем и дальнем -- порывах его духа, заслоняющих страдание и горе, выпадающие на его пути вследствие существующих общественно-экономических отношений, центром которых, целью человек вовсе и не является. Центром которых является продукт труда, отчуждающийся от производителя и стихийно обращающийся в обществе в качестве товара. Отчуждающийся в силу разделения труда, в силу специализации. Всякий производитель являет на свет божий столько продукции -- сметаны, например, или автомобилей, -- что самолично потребить не в состоянии, тогда как нуждается в других её видах. Лишний продукт выбрасывается на рынок с его стихийными законами, управляемый помимо человеческой воли. В результате продукт-товар становится над людьми в качестве фетиша, идола, является господином общества, а человек, создатель продукта, -- рабом его. Потому столько страданий и выпадает человеку на жизненном пути, потому люди и попадают в пучины войн, что в нашем мире (лучшем из миров?) не продукт для человека, а человек -- для товара, человек -- раб накопляемого в обществе богатства. Именно излишек продукта, потребность его в принадлежности кому-либо и пораждает индивидуализм. Тот, кто урвал от общества продукции гораздо больше, чем ему необходимо для потребления, становится в преимущественное положение -- вместе со своим товаром возвышается над окружающими людьми. Но -- только над людьми! Чем больше товара -- тех же фабрик, заводов -- попадает под его власть, тем в большей зависимости от этого самого товара он оказывается. Да, он может позволить себе загорать на Богамах, может нанять человека чесать себе пятки, самостоятельно решая, какую сумму выплачивать ему за это, но он не сможет устроить счастье даже собственной дочери, если это счастье войдёт в противоречие с его собственностью, с потребностью её в воспроизводстве, в самовозрастании. И такое положение сохраняется не потому, что люди не почувствовали или не осознали чего-то, а потому что таков уровень общественного развития, таковы экономические отношения, обусловленные -- в свою очередь -- вполне конкретной ступенью в развитии производительных сил. Такова объективная реальность, не зависящая от воли людей. Такова стихия общественного развития, таков этап в эволюции. Как показала новейшая история -- история о том, как «в аду решили черти строить рай» (я имею в виду строительство «коммунизма» в Советском Союзе, Китае и некоторых других «передовых» странах) -- попытки волевым путём ускорить осуществление светлого будущего своей цели не достигают. Впрочем, науке это стало известно ещё сотни лет тому назад в результате деятельности выдающегося Оуэна.

Общественно-экономические отношения на Земле такого рода, что постоянно вырабатывают индивидуализм, собственнические интересы человека -- и коллективизм как единственная основа существования общества становится незаметным, уходит на второй, на десятый план. Коллективизм в этих условиях проявляется в таких формах как всевозможные объединения людей, секты, всякие «свидетели Иеговы», проповедующие армагеддон по электричкам. Да что коллективизм! Даже тот факт, что человек существо общественное, что вне общества, самостоятельно, представитель биологического вида хомо сапиенс не овладеет даже приёмами прямохождения, а вырастет четвероногим животным, о чём я уже говорил, кажется, рассматривая «Песню Солодова», -- даже этот факт оказывается втуне. Люди начинают полагать, что они и без общества не пропадут, что они достаточно прочно стоят на ногах и могут позволить себе в упор никого не видеть. И только экстремальная ситуация -- война, это исчадие ада, -- показывает и доказывает (вот «парадоксы» единства противоположностей!), что коллективизм является основой основ развития человечества: только сообща, только коллективно можно покончить с очередной агрессией. В мирное время человеческая взаимоподдержка существует в таких формах, что в них трудно разглядеть её суть. Война же придаёт ей такие формы, что только слепой, только не желающий видеть не увидит и не узнает в них взаимовыручки и эстафеты поколений.

Глобальный вопрос, на который сегодня трудно дать научно аргументированный ответ: излишек продукта, частная собственность выступают как испытание рода человеческого или -- как губитель его? Человечество придёт к непосредственной взаимовыручке и взаимоподдержке, отбросив негативные стороны первобытного коммунизма -- людоедство, уничтожение слабых и т.п., -- на новом, высочайшем уровне развития производительных сил? Или оно отбросит формы коллективизма как хлам древности, в которой без них невозможно было выжить, и погрузится в пучину индивидуализма, доведя стремление уничтожать слабых до его апогея -- в континентальном масштабе? Может человек стать в конце концов только созидателем или он может созидать, лишь преодолевая свои разрушительные наклонности, которые рано или поздно приведут человечество к самоуничтожению? Другими словами: добро и зло могут существовать только вместе, согласно диалектическому закону единства противоположностей, или всё-таки..? А что «всё-таки»? Постановка подобного вопроса, может быть, не научна? И тут я впадаю в лже-...?.. Конечно, можно угадать ответ: или -- или -- одно из двух. Но лично меня не устраивают бездоказательные «выводы» -- даже те, справедливость которых со временем подтверждается, -- и вовсе не по душе благие пожелания. К тому же на Земле есть кому заниматься догадками -- это «ясновидящие» и астрология.

Через всю историю человечества проходит целый ряд людей, пронёсших и передавших другим эстафету борьбы за идеалы человеколюбия. Здесь и Кампанелла, и Маркс, и Толстой, и Ганди, и Сахаров (Я назвал бы и Ленина, если это имя не было бы замарано соприкосновением с властью -- власть любого испачкает) -- и многие, многие другие, внутренне богатые личности, идейные борцы в своём высшем выражении, личности, сознательно боровшиеся за более человеческие условия существования общества, сражавшиеся не в военные времена (как персонажи рассматриваемых нами песен Высоцкого), а в мирные, когда, казалось бы, и бороться ни с чем не надо -- знай, повышай своё благосостояние. (Конечно, мирная жизнь при частнособственнических отношениях -- тоже военная, но с ещё просто не до предела обострившимися противоречиями). Да, в мирное время труднее совершать подвиги, труднее по собственной инициативе заострять вопросы. В этом ряду эталоном является, конечно же, Христос -- само воплощение одухотворённости (человеческой, разумеется, а не небесной), потому что он в буквальном смысле пожертвовал собой во имя человеческой взаимоподдержки не задумываясь, безоговорочно и безусловно. Я беру здесь, естественно, легендарного Христа, а не талмудистского -- человека, а не икону. Вопрос: жизнь порождает таких героев как ответную реакцию на бесчеловечность человечества в его варварском периоде, в качестве тенденции к преодолению бесчеловечности? Как прообраз человека будущего, человека, который станет нормой только в обществе, вырвавшемся из царства необходимости в царство свободы?.. А может быть, царство свободы, коммунизм -- это не что иное как обожествление коллективизма? Т.е. -- заведомо неосуществимая вещь?..

Конечно, таких людей в истории -- единицы, общество всегда состояло из массы, «золотой середины», девизом которой является: делай, как все. Первые, как хорошо сказали Ильф и Петров, думают о том, как облагодетельствовать человечество, а вторые далеки от таких высоких материй, у них стремление одно -- прожить как-нибудь, не испытывая чувства голода, прожить, хорошо вписавшись в те общественные условия, каковые имеются в наличии, не замахиваясь на них. Обывателям совершенно всё равно, погубит общество самоё себя или нет -- и в мирное время (когда явная угроза существованию человека отсутствует и можно позволить себе расслабиться) это неосознанное безразличие особенно расцветает. Общество развивается, как известно -- и я уже говорил, -- согласно стихийно действующим экономическим законам. И это только видимость, что государство играет разумную роль в управлении развитием общества. Государство как механизм власти, господства одной части общества над другою не только не способствует целенаправленному в плане человеколюбия развитию общества, но ещё и становится в пику, в противоположность ему: отстаивая интересы экономически господствующих слоёв общества, государство систематически поднимает руку на само общество, на людей. К тому же ещё и добавляет путаницы -- к экономическим противоречиям прибавляются политические. И это также наглядно демонстрируется произведениями Высоцкого о Великой Отечественной войне.

Кстати, вопрос о государстве в собственном смысле слова -- как машине для подавления одной части общества другою -- хотя решён давно обществоведением, до сих пор так и не освоен общественным мнением.

4.

Вчитаемся в стихотворение «Про Серёжку Фомина»:

...Но наконец закончилась война --

С плеч сбросили мы словно тонны груза, --

Встречаю я Серёжку Фомина --

А он Герой Советского Союза...

В этой песне два главных героя -- Серёжка Фомин, профессорский сынок, мальчик-мажор, выражаясь языком поэта Юрия Шевчука, беззастенчиво приспосабливающийся в жизни, сумевший и фронт избежать, и звезду Героя получить. И -- рабочий завода «Компрессор», от лица которого ведётся повествование, не пожелавший воспользоваться бронью и отправившийся выполнять свой гражданский долг -- защищать народ и город, в котором жил. Пьеса изображает внутренний мир второго. Сердце его негодует:

Кровь лью я за Серёжку Фомина --

А он сидит и в ус себе не дует!

Почему такая несправедливость? Как может Серёжка переваливать свою часть военного груза на других?! И что же с ним, таким, будет дальше в жизни? Будет ли в ней, послевоенной, для него, дезертира, место?.. И вдруг -- Герой Советского Союза! Как гром среди ясного неба. Государство закрепило, узаконило эту несправедливость. (Какими путями Серёжка «крутанулся» -- это другой разговор, нас здесь не интересующий). Как же так?! Государство, за которое воевал, проливал кровь, которое защитил от агрессора, выступает на стороне общественной несправедливости, -- имеет в себе такие стороны, которые используются несправедливостью?! Данное открытие крайне удивляет фронтовика. -- Вот пафос произведения. Негодовать на государство -- для него, рабочего, малообразованного в философском смысле человека, через чур. У него общество, за которое воевал -- его товарищи и родные, -- отождествляется с государством. Он не может и представить себе возможность отрицать государство как нечто чуждое для себя и для общества, для людей. Отрицать государство для него значит отрицать общество, он не знает разницы между обществом и государством. -- Вот чем объясняется данный пафос. В этом отношении он находится на уровне представлений Платона и Конфуция, которые также отождествляли общество и государство, -- как будто и не было после них тысячелетней истории развития общества, конкретизировавшей эти явления, -- и философов, разработавших данные понятия.

В этом плане -- в плане познания людьми соотношения общества и государства -- Высоцкий как художник идёт и дальше -- показывает сущность современного состояния нравов. В «Песне о звёздах» изображена тождественность отрицания государственности с признанием её, существующая в мироощущении народа. С одной стороны -- укор в адрес начальства, неприятие его, которое растёт, продвигается по служебной лестнице, не считаясь с потерями в живой силе -- а точнее: благодаря этим потерям:

Нам говорили: «Нужна высота!»

И «Не жалеть патроны!»...

Вон покатилась вторая звезда --

Вам на погоны.

С другой стороны -- звезда также играет роль и для всякого рядового человека:

Звёзд этих в небе -- как рыбы в прудах, --

Хватит на всех с лихвою.

Если б не насмерть, ходил бы тогда

Тоже -- Героем.

С одной стороны, явное презрение к повышающему своё воинское звание, всегда преследующему тут свою корысть; с другой -- отсутствие и пренебрежения к возможности, при случае, бессовестно напиться из того же колодца. Налицо признание государственности мерзостью, с которой приходится неосознанно мириться, сожительствовать, потому что государственность является непременным условием существования современного общества, пределом, его же не прейдеше.

Откуда берётся данное тожество, это единство несоединимых противоположностей? Эта межеумочность? Происхождение её становится ясным, когда рассматриваешь различия между двумя понятиями -- обществом и государством, -- когда рассматриваешь взаимоотношение этих двух предметов.

Что же такое общество? Общество -- это совокупность людей, объединённых в процессе совместной деятельности исторически данными производственными отношениями. А государство? Это -- особая сила, стоящая над обществом, это иерархический механизм, состоящий из чиновничества, полиции и армии. Возникновение государства напрямую связано с необходимостью в распутывании появившихся на определённой ступени общественного развития противоречий между людьми, противоречий, вызванных общественным разделением труда и усиленных возникновением излишков средств существования и частного накопления. Если бы не развитие производительных сил, не это разделение труда с неизбежным появлением излишка производимого в обществе продукта, то никакого государства не появилось бы, а общество до сих пор пребывало бы в рамках первобытнообщинного строя! Но в этом мире ничто не стоит на месте, всё движется, развивается и превращается, как гусеница в куколку (в природе) и как лягушка в царевну (в сказке), прогрессирует от простого к сложному. Запутавшемуся в неразрешимое противоречие с самим собой обществу потребовалась сила, произошедшая из него же, но ставящая себя над ним, чтобы с высоты своего положения умерять внутренние общественные столкновения, наводить «порядок» -- порядок в кавычках, потому что всякий вопрос здесь решается в пользу той части общества, в руках которой находится эта сила, или -- в пользу людей, представляющих государство, всё более и более отчуждающего себя от общества, разбухающего. -- В пользу служащих, которые благодаря этой силе из слуг общества превращаются в господ над ним.

Данное взаимоотношение общества и государства, отношение раба и господина, исчезнет в процессе достижения обществом более высокого уровня материального производства? С исчезновением общественного разделения труда государство отомрёт, явив свету самоуправление народа?.. Конечно, и человек по ходу этого процесса превратится из односторонне развитого профессионала, раба наличного разделения труда, во всесторонне развитую индивидуальность, способную без труда и личных трагедий менять виды деятельности? Ведь только такие люди смогли бы обходиться без управления «сверху»?.. Возможно ли сие? Будет так?..

При современном культурном уровне без государства, без его господства над обществом люди обойтись не могут, -- отвечают рассматриваемые нами стихотворения Высоцкого. Потому-то рабочему завода «Компрессор» кажется, что общество и государство -- одно и то же, именно поэтому у него не возникает вполне определённой потребности в разграничении этих двух предметов. Именно потому, что государство исходит из своих особых интересов и развивается по своим собственным законам, данному герою пьесы «Про Серёжку Фомина» приходится удивляться факту закрепления государством общественной несправедливости. Конечно, данный герой в отличие от центрального персонажа «Песни о звёздах» далёк от признания возможности пользоваться государственными установлениями в корыстных целях -- в противном случае его ничуть не удивляла бы судьба Серёжки. Но вот к чему придёт он в своём внутреннем развитии вслед за удивлением -- к признанию этой возможности или неприятию её -- можно только догадываться. Скорее всего -- вольно или невольно -- он остановится на том отношении, которое именуется гражданской пассивностью, безразличием людей к столь «высоким» материям. Раз общество не может обходиться без государства, раз бесполезно и пытаться противостоять злоупотреблениям власти, то лучше уж махнуть рукой на все эти вещи и не брать в голову. -- Это самое болезненное отношение современности: противоречие между злом, персонифицированным в лице того или иного человека, наделённого властью, и гражданской пассивностью населения. И собственно болезненность здесь заключается в том, что -- с одной стороны -- люди с детства привыкают к тому, что они «люди маленькие» -- «Упасть на колени -- какая проблема?!», -- а -- с другой стороны -- отдельные граждане, полагая, что заслуживают более достойной участи, с большей или меньшей степенью страстности устремляются к власти, к господству над остальными. Да, каждый спасается по-своему, -- спасаются и карьерой на государственной службе: чем больше звёзд на погонах, тем больше власти над людьми. Кто-кто, а члены бюрократического аппарата управления в противоположность остальной части народа, как правило, ударяющейся в индивидуализм, стараются сохранять единство своих рядов -- хоть и не искренне, хотя и корыстно, но упорно поддерживают друг друга -- «Мы браво и плотно сомкнули ряды -- как пули в обойме, как карты в колоде».

Во имя чего государство, вожди, развязывая агрессию, посылают на уничтожение своих рабов -- «и ту же сермяжную рать прохвосты и дармоеды сгоняют на фронт умирать»? Во имя процветания сильных мира сего -- владельцев избыточного продукта потребления (господ) и самого государства (вождей) -- как паразитического явления на теле трудовых коллективов. Потому и стараются обыватели «выйти в люди», потому и становятся начальниками, чтобы стать над людьми, чтобы преуспевать за счёт общества, -- чтобы не с тобой могли делать, что захотят, а ты -- с другими. Причём чем слабее и глупее индивид, чем безвольней, тем больше мечтается ему об этой райской доле (другое дело, что не всякому удаётся осуществить её). Начальник Берёзкин из произведения «Все ушли на фронт» держался уверенно, обладал и гонором и понтом -- пока «заправлял» лагерем в тылу, пока калифствовал над подчинёнными и зэками. На фронте же он постарался побыстрее прострелить себе руку, чтобы эвакуировали в госпиталь. Фронт, видите ли, не для него, не для него страдать за людей, для общества -- уж слишком высоко оторвался от земли (помните, «что, отрываясь от земли, -- чем выше мы, тем жёстче и суровей»?). Если Христос в своё время получил бы власть, то и его светлый образ заметно померк бы в памяти потомков. -- Кровь и власть, сказано, -- вот тот гумус, на котором семена зла восходят вовеки. На фронте, конечно, есть чем поживиться, но -- не за счёт общества, а -- за свой собственный. Для солдат, для общества на фронте больше лишений, чем трофеев. Справедливая война, когда людям приходится защищаться от нападения, это война не властей, а трудового народа, спасающего своих детей и стариков, свою землю, свой быт, вынужденного временно перековать серп и молот на мечи. Однако, спасая самоё себя, общество одновременно приходит на выручку и тем, кто над ним стоит. По этой причине -- вы видите -- многие песни Высоцкого -- и «Все ушли на фронт» в их числе -- выливаются в гимн всенародности Великой Отечественной войны. -- Не войне, а всенародности войны, её отечественности. Причём сперва -- все отцы, потом старшие братья, потом мальчиши. Именно на этом настаивает пьеса «Сыновья уходят в бой» -- сыновья уходят в бой уже после того, как отцы полегли, «обнялись с Землёй». Потому что защищать отечество должен прежде всего отец, а не сын, потому что посылать на войну сына при живом отце, зрелом и опытном муже, не только нравственное преступление, -- это величайшее издевательство над подрастающим поколением, деспотизм и насилие -- словом, господство над ним, такая мерзость, на какую способно лишь государство, только законы, отражающие интересы властвующей части общества.

Спасая самоё себя, общество одновременно приходит на выручку и тем, кто над ним стоит, потому что каждый человек на счету, только все вместе -- сила. Недаром центральный герой данной песни -- зэк или бывший зэк -- сожалеет о Берёзкине, расстрелянном трибуналом за членовредительство:

Лучше было -- сразу в тыл его:

Только с нами был он смел...

-- дескать, пусть и скотина, но вполне соответствующий своей должности, своему приспособленческому призванию. Хотя в отношении зэка к своему бывшему хозяину просматриваются и другие вещи, присущие внутренне особенно развитым, наредкость культурным людям, поднимающимся до высот истинного гуманизма. Здесь и совершенное отсутствие мстительности, и «не судите, да не судимы будете», и представление о том, что бытие определяет сознание и люди не ведают, что творят, -- и потому заслуживают снисхождения.

Несправедливая война -- это война государства и вождя. Нападающая армия, как правило, гораздо лучше вооружена, обучена, экипирована -- и сыта, и одета. Однако желания воевать у её солдат поменьше, чем у воинов, защищающих свою отчизну, -- гораздо большей жаждой победы обладает человек, которому больше ничего уже терять нельзя. Это -- идея прекрасной «Военной песни», остро начинающейся трагическим пейзажем:

Мерцал закат, как сталь клинка.

Свою добычу смерть считала.

Далее рассказывается о том, что до войны советские скалолазы «штурмовали» вершины Кавказа вместе с немецкими альпинистами, которые сейчас находятся в рядах фашистской дивизии «Эдельвейс» -- их надо сбросить с перевала! Тогда, до войны, немецкий парень, сорвавшийся вниз, был спасён советским товарищем по связке. Завтра тот же самый скалолаз не будет спасать его, завтра он будет уничтожать стрелков из «Эдельвейса» -- уничтожать безжалостно:

Взвод лезет вверх, а у реки --

Тот, с кем ходил ты раньше в паре.

Мы ждём атаки до тоски,

А вот альпийские стрелки

Сегодня что-то не в ударе...

Вот оно -- истинное соотношение настроений воинов, ведущих справедливую, оборонительную войну, и воинов-завоевателей. Первые умирают от тоски по атаке, не страшатся никаких лишений; вторые же тянут резину и опасаются, стараются не рисковать. Теперь государство-агрессор может только мечтать о том состоянии своих вояк -- состоянии эйфории, бездумной приподнятости и оптимизма, -- в которое они были приведены после соответствующей идеологической обработки перед началом этой грязной авантюры, -- только мечтать, потому что назад оно не вернётся. Художественным апофеозом этого состояния, символом его, больше того -- апофеозом пользования государственными установлениями в корыстных целях является пьеса «Солдаты группы «Центр»». Всё здесь -- от оболваненности: и готовность расстаться со своей жизнью в любой момент, и лица, сияющие как сапоги, и мечты о невесте как награде за кровавый подвиг. О невесте как игрушке, как предмете удовлетворения лишь половой потребности могут думать только самого низкого уровня культуры люди, ограниченные каждодневной борьбой за существование крестьянские и рабочие парни, не нашедшие в поисках хлеба насущного ничего лучше, как отправиться воевать во славу фюрера и его веры, -- люди, которым самим способом производства отведено место рабов. И эта радость:

Не надо думать -- с нами тот,

Кто всё за нас решит.

Идиотская радость подопытных кроликов! Я не называю наслаждение несамостоятельностью радостью раба, потому что невольник, чувствующий себя на седьмом небе от счастья быть таковым, уже не раб, а холуй и хам. И это абсурдное приятие того факта, что фюрер имеет право так повести дело, что забудешь как тебя зовут -- рефреном идут слова:

Первый, шаг вперёд! -- и в рай.

Первый -- второй...

А каждый второй -- тоже герой --

В рай попадёт вслед за тобой.

Первый -- второй,

Первый -- второй...

Вот тебе и невеста белокурая! Вот вам подарочек от вашего прекрасного вождя! Вообще силе и возможностям пропагандистского давления государства можно только удивляться. Даже за месяц до последних выборов президента в России все уверяли друг друга, что за Ельцина никто голосовать не будет. Однако большинством голосов выбрали именно его -- тотальной пропаганде удалось заколотить в головы обывателей, что в политической сфере существует лишь дилемма «Ельцин -- Зюганов», хотя помимо этих двух было ещё с десяток кандидатов! «Солдаты группы «Центр» -- это единственное стихотворение Высоцкого, в котором государство если и не пригвождается к позорному столбу, то по крайней мере -- пусть и косвенным образом -- выставляется не в лучшем свете. Единственное потому, что только в нём содержится -- хотя и на втором плане -- образ гитлеровского государства, государства-агрессора. Тот факт, что в поэзии Высоцкого о нашей Отечественной войне 1941 года мы не находим прямых, непосредственных проклятий -- будь то со стороны персонажей или со стороны автора -- величайшему паразиту, государству как особой силе, объясняется тем, что эти его пьесы посвящены главным образом людям, вынужденным защищаться, отстаивать своё право на существование. В такие моменты людям свойственно сознавать особенно свою слабость, незначительность, свойственна особенная потребность в обретении «надёжности и оплота» и находят они их в первую очередь, конечно же, у властей. Да, проклятий государству здесь не находим, но зато обнаруживаем противопоставленность общинного характера войны и государственности: «вам дарим возможность беспошлинно видеть восход» («Чёрные бушлаты»). Именно государство живёт налогами и пошлинами. Высоцкий не был бы Высоцким, художником величайшего масштаба, если не отразил бы реально существующего соотношения общества с механизмом его подавления. Да здравствует художническое чувство, эта редкая способность изображать действительность во всей её полноте, со всей глубиной, существенностью её содержания!

Всё, о чём до сих пор говорилось -- и общественное происхождение человеческих потребностей, и философия коллективизма, и факт существования недюжинных, сознательно действующих личностей, и антогонистическая противоположность между обществом и государством, -- всё это содержится в пьесе «Тот, который не стрелял»:

Я вам мозги не пудрю --

Уже не тот завод:

В меня стрелял поутру

Из ружей целый взвод.

За что мне эта злая,

Нелепая стезя --

Не то чтобы не знаю, --

Рассказывать нельзя.

Мой командир меня почти что спас,

Но кто-то на расстреле настоял...

И взвод отлично выполнил приказ, --

Но был один, который не стрелял.

Судьба моя лихая.

Давно на перекос:

Однажды языка я

Добыл, да не донёс, --

И особист Суэтин,

Неутомимый наш,

Ещё тогда приметил

И взял на карандаш.

Он выволок на свет и приволок

Подколотый, подшитый матерьял...

Никто поделать ничего не смог.

Нет -- смог один, который не стрелял...

Не буду целиком выписывать стихотворение -- уже видно: человека спас человек. Вспоминается пушкинское: «Но человека человек послал к анчару властным взглядом»... У Пушкина речь идёт о рабе и господине; его стихотворение «Анчар» и отражает как раз разделение на кесаря и слесаря. Чтобы отношение это выступило перед нами во всей своей отчётливости, Пушкин того и другого называет «человеком» -- дескать, вроде бы равноценные представители одного и того же мира, равновеликие, однакож один имеет возможность распоряжаться, а другой позволяет себя посылать -- значит, человек человеку рознь? Это у Пушкина. У меня в контексте данной статьи человек -- это человек, а чин -- это чин. Чиновник, служащий, владыка. Если я говорю: человека спас человек, у меня не может подразумеваться, что человека спас начальник. Да, в жизни и такое бывает -- в жизни всё бывает! Именно потому и следует различать, что в действительности -- правило, а что -- исключение. Человека спасает человек -- вот правило. Человек, а не государство. Начальник может лишь попытаться спасти, -- попытаться, но не спасти! Ведь «почти» по-русски не считается... И если даже в порядке исключения человека спасает начальник, то это говорит лишь о том, что духовные качества этого чиновника, культура, которой общество обогатило его, одержали верх над теми свойствами, что вырабатываются его служебным бытием. Служащие закону приказали расстрелять человека, и взвод выполнил команду. В «проштрафившегося» стреляли рядовые, которые недаром так называются -- самим общественным разделением труда им предписано быть исполнителями, т.е. людьми, не отвечающими за свои действия и потому не имеющими привычки рассматривать их критически. Но в числе этих несчастных нашёлся один человек, который поступил не согласно приказу, а по своей воле -- так, как считал нужным. Свободный, мыслящий человек! С точки зрения закона (суть устава) -- неблагономеренный, вольнодумец, с точки зрения гуманизма -- человек высокой культуры. Такие люди бывали во все времена. Это люди недюжинные, самостоятельные -- не исполнители чужой воли, чьих-либо повелений, а творцы жизни, созидающие её согласно своему чувству и своим принципам. Это люди, сумевшие, несмотря на своё рядовое, незначительное положение -- зачастую вопреки ему, -- сумевшие обогатить свой внутренний мир самыми важными достижениями культуры человеческого рода. Это незаурядные человеки, не участвующие в суете сильных мира сего с целью также сподобиться -- выйти в люди, т.е. возвыситься над рядовой массой, используя ступени той или иной иерархии (дабы всю жизнь на свой кусок хлеба получать хороший кусок масла), -- нередко, напротив того, выступающие противвластей и творимых ими несправедливостей. И всё от того, что они живут, главным образом, не потребительством материальных и духовных благ, а деятельностью, производством их. -- Не «жрачкой» и не такой шубой, какой ни у кого нет, -- они живут внутренней жизнью, предполагающей наличие и самостоятельной воли, и самосознания, и отчётливости в разграничении добра и зла -- морали не толпы, жаждущей «хлеба и зрелищ», а морали высочайших достижений вековой культуры человеческого рода. Достижений, которые по самому положению вещей тут отличаются гуманизмом. Эти люди сознательно возвышают себя над проклятым разделением труда, выделяют из житейской суеты, ставят себя на особицу. В период так называемого застоя, например, подобным людям и в голову не могло прийти записываться в ряды правящей партии, люди такого рода не славословили властьимущим ни на торжественном заседании самого «верха», ни на простой рабочей планёрке в цеху, не участвовали в гонениях на «неблагонадёжных» ни по долгу службы (потому что служить бы рады, но прислуживаться тошно), ни по велению сердца (потому что их сердцу претит фискальство), не скрывали своих гуманных позиций -- подобно Сахарову, например, осудившему начало войны в Афганистане, -- поступали в согласии со своей совестью -- жили «не по лжи», выражаясь языком обращения Солженицына к интеллигенции тех лет. Самой жизнью своей претворяли в действительность философию пассивного сопротивления властям, родоначальником которой стал знаменитый Ганди, -- жизненную философию, стержнем которой является сознательное неучастие человека в каких бы то ни было несправедливостях и неправдах. При этом они никогда и ни при каких обстоятельствах не позволяли себе не то чтобы руку поднять на какого-нибудь неистовствующего милиционера или просто агрессивного пенсионера-агитатора, ратующего за кажущиеся ему справедливыми цели, но даже и злобствовать на них -- подобные люди всегда чувствовали и понимали, что живут в окружении «по-своему несчастных», т.е. не ведающих, что творят, людей. Тот, который не стрелял -- один со всего взвода, к сожалению -- поступил вопреки приказанию начальства, вопреки господствующей над обществом системе, поступил разумно, как подсказывала ему совесть, т.е. его внутренний мир, обогащённый гуманистическими достижениями тысячелетней истории человеческого рода, -- поступил разумно и спас жизнь человека, причём хорошего человека. Да здравствуют внутренние эмигранты, те, кто не стреляет, кто, питая особую привязанность к обществу, к человеческому роду вообще, не участвует в государственной жизни!

Другой вопрос, который, я слышу, уже задаёт дотошный и ничего не понявший из написанного мною выше читатель: а разве хороших приговаривают к расстрелу? Может, ваш нестрелявший спас как раз плохого?..

За что же данному персонажу выпала эта злая стезя -- расстрел? Об этом в пьесе не говорится прямо, без обиняков -- расчёт здесь на воображение читателя, на его способность самостоятельно представлять сущность персонажа, основываясь на всех других фактах произведения. На мой взгляд, данный воин совершил самосуд над вышестоящим чином -- может, помкомвзвода, а может -- и повыше, во всяком случае над таким типом, который совершал гнусности по отношению к подчинённым. Знаете, бывают такие ситуации -- по закону всё правильно, а по сути -- подлость, и надо что-то делать, а по закону нельзя. Тогда жизнь сама разрешает подобное противоречие.

Из текста стихотворения видно, что главный герой его -- надёжный и обаятельный, ну просто добрый молодец. И судьба у него «лихая» (таким словом обычно характеризуют людей смелых и честных), и командир называет его «заразой» (вроде, как положено, ругательно, а в то же время и ласково), и в госпиталях он был «в большом почёте», и -- наконец -- недаром же один из приводивших приговор в исполнение не смог выстрелить в него -- просто так ничего не бывает. А «расстреливать два раза уставы не велят»? -- Это же просто отговорка, чтобы не повторять залп. Если надо было, то прикончили бы «по-любому» (это выражение стало сегодня расхожим с лёгкой руки самого безответственного слоя нашего общества).

Общество беззащитно, защищать его, кроме самого себя, некому. Государство не может защитить его даже от преступника -- особенно если он стоит у кормила власти. Государство, пытаясь защитить, только всё перепутывает окончательно. И возникает потребность в личности, которая смеет своё суждение иметь и на свой страх и риск берётся за разрешение проблемы. «Проштрафившийся» избавил товарищей от негодяя, а те в свою очередь -- как бы там ни было -- спасли его от государственной кары. Далее наш «недострелённый», находясь в госпитале, посылал глюкозу тому, который не стрелял -- такой же личности! -- считая, что ему на боевых позициях она больше пригодится. Хороших людей всегда тянет помогать друг другу, выручать, объединяться, хотя это и трудно -- «смерть самых лучших намечает -- и дёргает по одному».

Я пил чаёк из блюдца,

Со спиртиком бывал...

Мне не пришлось загнуться,

И я довоевал.

В свой полк определили, --

«Воюй! -- сказал комбат. --

А что недострелили --

Так я не виноват».

Я очень рад был -- но, присев у пня,

Я выл белугой и судьбину клял:

Немецкий снайпер дострелил меня, --

Убив того, который не стрелял.

Мало того, что смерть всегда начеку и противодействует хорошим людям, так ещё и война, развязываемая государствами, убивает всех одновременно, одним выстрелом, -- и «того, который не стрелял», и «недострелённого». Каким образом ещё можно так проклясть войну, не проклиная её специальными, публицистическими словами?! Чисто эмоциональное воздействие нарисованной картины столь огромно, что созерцая её, чувствуешь, как тобой овладевает вдохновение, оптимизм и горячее желание жить -- жить и бороться с «тупизмом»! И становится смешно вспоминать, что в учебнике по литературе для одиннадцатого класса написано, что поэзия Высоцкого вовсе и не поэзия, а так, какая-то блевота (ей-богу, так и написано), -- и смех здесь получается воистину сквозь слёзы, ибо государство не хочет, чтобы подрастающее поколение узнавало своих героев, государству это просто не выгодно -- не выгодно, когда народ больше знает своих поэтов, а не вождей.

5.

Итак, война убивает людей, а рядовых, простых граждан убивает в массовом масштабе. Поэтому у Высоцкого нет никаких дифирамбов войне, никакого её воспевания, ни малейших намёков на гимн. В сущности, идея «Песни о звёздах», анализируя которую мы вывели проблему межеумочности по отношению к государственному механизму, в целом такая: война -- на пользу государству, меньшинству людей, господам и вождям -- именно их потом пропаганда назовёт победителями! -- а большинство просто сходит на нет, в могилу -- уничтожается ею:

В небе висит, пропадает звезда --

Некуда падать.

Война убивает людей множеством самых различных способов. В пьесе «Тот, который не стрелял» мы видим смерть бойца в форме невозможности пережить гибель дорогого ему человека -- по крайней мере духовную смерть, человеческого в человеке, надо понимать. То же и в пьесе «Он не вернулся из боя»:

Всё теперь одному, -- только кажется мне --

Это я не вернулся из боя.

А сколько их, всяких форм и разновидностей человеческих смертей -- не мытьём, так катаньем -- порождает война -- боже праведный! У Высоцкого немало песен о том, как убивает война -- и это отнюдь не случайный факт. Его художественный гений, как и всякий, движимый гуманизмом, постоянно тревожит эта суровая истина -- главным результатом войны всегда оказывается несметное число загубленных жизней. Границы государств раздвигаются и сужаются -- но какое отношение может иметь этот процесс к повседневной жизни трудящегося человека, на деятельности которого держится всё общественное воспроизводство? Каким образом процесс раздвигания и сужения госграниц может повлиять на глубину внутренней жизни созидателя -- хлебороба, космонавта, естествоиспытателя и писателя, наконец? Как он может усилить радость бытия -- углубить наслаждение от проделанной работы и т.д.? Да не как... Вот и пьеса «Штрафные батальоны» констатирует, что большинство на войне погибает -- причём большинство рядового народа, ибо под штрафниками подразумевается вся сермяжная рать, -- те, на ком едут и выезжают, ведь не проштрафивается, не ошибается только тот, кто ничего не делает. «Большинству -- до «вышки»», большинству -- конец. Правда, «Штрафные батальоны» больше тяготеют не к нейтральному, не к любому и не к трагическому концу, -- а к геройскому, небесполезному:

У штрафников один закон, один конец:

Коли, руби фашистского бродягу,

И если не поймаешь в грудь свинец --

Медаль на грудь поймаешь за отвагу.

Ты бей штыком, а лучше -- бей рукой...

...Считает враг: морально мы слабы, --

За ним и лес, и города сожжёны.

Вы лучше лес рубите на гробы --

В прорыв идут штрафные батальоны!

«Коли, руби», «а лучше -- бей рукой», уничтожай «фашистского бродягу» -- подобная направленность предполагает не только пренебрежительное отношение к врагу, но и ненависть к нему. Вопрос о ненависти возникал уже у меня при рассмотрении пьесы «Аисты», изображающей вражеское нашествие в самом его начале. Помните: «Что нужнее сейчас ненависть»? Там я остановился на том, что эта ненависть -- та же любовь, только вынужденная защищаться. Однако на другом этапе войны -- на этапе преследования захватчика на чужой территории, чтобы добить, стереть его в порошок окончательно, -- любовь, вынужденная защищаться, превращается в ненависть, жаждущую нападать. На этом этапе защитник превращается в агрессора. Благородная ненависть нужна, чтобы разгромить завоевателя, но по ходу этого процесса она убивает и человеческое в человеке -- вот оно, диалектическое взаимопроникновение противоположностей, в полководческих теориях выражающееся тезисом «Лучшая защита -- это нападение». По ходу преследования агрессора ненависть упрочивается в центре внутренней жизни защищающегося и поглощает породившую её любовь, двигатель творческого созидания, без остатка, приводя к перерождению положительной нравственности человека в отрицательную. -- Что это как ни одна из разновидностей человеческой смерти?!

Лучшие из лучших гибнут на войне в обязательном порядке -- лучшие сами вызываются добровольно туда, где наиболее чревато, уходят и не возвращаются. В этом состоит пафос стихотворения «Разведка боем»:

Я стою, стою спиною к строю, --

Только добровольцы -- шаг вперёд!

Нужно провести разведку боем, --

Для чего -- да кто ж там разберёт...

...С кем в другой раз ползти?

Где Борисов? Где Леонов?

И парнишка затих

Из второго батальона...

Могут сказать, что не все отчаянные и лихие непременно погибают -- ведь остаётся в живых этот офицер, в который раз набирающий добровольцев для очередной ночной вылазки. Однако, как мне кажется, по ходу этой песни постепенно нагнетается ощущение того, что не долго и этому офицеру осталось, на грани ходит, -- и особенно в конце, после последнего четверостишия, приведённого мною здесь, читателя охватывает горькое чувство -- что-то вроде: вот теперь и твоя очередь подошла братишка. Вообще даже добровольное избрание героем смерти -- грудью на амбразуру, например, -- есть ни что иное как уничтожение человеческой жизни эпохой варварского состояния общества.

Каких только форм уничтожения человека ни придумывает война! Каких только иезуитских убийств она не проделывает! Нет, я не о газовых камерах, я не о технике, я -- о нравственности. В пьесе «Письмо» показано, как жизнь -- современный уровень развития общества и человека, уровень, продолжающий оставаться античеловеческим, -- убивает солдата даже руками вовсе не принимающего никакого участия в военных действиях человека. Этот человек, любимая женщина, подруга его жизни, просто выбивает из-под его ног почву -- всё то главное, чем он дышал до войны, что пошёл отстаивать на войне и что придавало ему силы нести бремя человекоотрицающей бойни, выносить ужас людоедства. Любимая женщина бросает бойца, просит у него в письме прощения за это и желает, чтобы он не волновался. А? Каково? По её словам видно, что она даже и не подозревает -- ни сном, ни духом -- какое великое место занимает в душе своего воина; видно, что она бросает его легко -- не велика потеря, особенно, видимо, по сравнению с тем, кого она подыскала ему на замену. А может и подозревает? Но ей решительно наплевать на то, какое место занимает в его душе, главное, что она сама больше не интересуется им. И поэтому совершенно далека от предположения того, что по прочтении письма её воин потеряет смысл не только воевать, но и бороться за собственное существование. Идея стихотворения -- человеческая слепота и глухота, неумение слышать и понимать другого, эгоистическая сосредоточенность на своей персоне, на своих личных потребностях, на собственном удовольствии. -- Даже когда человек хочет сделать добро человеку (вывести его из неизвестности, сообщить, что теперь он свободен --

Там стояло сначала:

«Извини, что молчала,

Ждать не буду». -- И всё, весь листок.

Только снизу -- приписка:

«Уезжаю неблизко, --

Ты ж спокойно воюй, и прости, если что».)

и в этом случае ничего путного у человека не получается, всё равно он убивает, убивает походя, незаметно для себя, -- вот пафос стихотворения:

Он шагнул из траншеи

С автоматом на шее,

Он осколков беречься не стал...

Скажут: ну, это человек такой отсталый, этот солдат, очень сильно не дотягивающий до, так сказать, новых людей Чернышевского -- до Веры Павловны сотоварищи, -- для которых личных трагедий не существовало, потому что они развили в себе массу всяких способностей -- неистребимый источник неизбывной радости бытия. -- Ну, это не причина, -- говорю я, -- чтобы проявлять бессердечие. Незаметность муравья на тропинке не является поводом для того, чтобы на него наступать. Скажут, может быть: да всё она предполагала, специально так написала, чтобы покончить с парнем. -- Что ж, если принять такую трактовку, то и пафос и идея стихотворения будут уже другими, но размышлять об этом коварстве я не вижу смысла, тут и так всё понятно.

Вообще для мотивов измены военный материал -- благодатная база. В самих фронтовых действиях, манёврах постоянно висит дамоклов меч предательства -- возможность проникновения противника в тыл, -- а уж измена близких, тех, к кому ты привык, как к кислороду, для которых в первую очередь и стараешься -- это удар из глубочайшего тыла, от туда, откуда черпаются все материальные и духовные силы для передовой. Без этих сил невозможно держать оборону, и потому этот удар превращается в сокрушение. Измена близких, особенно женщины мужчине и мужчины женщине, -- это удар такой мощи, что он убивает даже оставшегося в живых на войне -- вышедшего из самого пекла. Почему именно женщины -- мужчине и мужчины -- женщине? Потому что при том общественном разделении, во власти которого находится человечество, при господстве индивидуалистических интересов и эгоистических нравов людям в поисках человеческого участия, в борьбе с одиночеством ничего не остаётся как обращаться к естественным (физиологическим) основам существования, искать спасения -- теплоты и взаимоподдержки -- в отношениях полов. Люди впадают в обожествление любовных отношений, характеризующееся представлением о предназначенности друг другу, о блуждающих в космосе двух половинках, которым суждено соединиться на Земле. Это -- иллюзии; а ничего так болезненно и трагически не отражается на человеческой душе, как крушение их. Такой удар убивает даже прошедшего военное пекло. Убивает в мирное послевоенное время. Как в «Песне Вани у Марии»: солдат возвращается домой, а в доме он уже лишний и чужой.

Там сидел за столом, да на месте моём

Неприветливый новый хозяин --

И фуфайка на нём, и хозяйка при нём, --

Потому я и псами облаян.

...Но смертельная рана нашла со спины

И изменою в сердце застряла.

Переживёт ли герой свою беду? Выкарабкается или нет? Скорее всего, нет -- иначе рана не называлась бы смертельной. Посредством измены война убивает саму душу современного человека. Подобная гибель относится к морально-психологической разновидности смертей. Тут также наблюдается множество её форм.

Пьеса «Случай в ресторане» воспроизводит образ человека, прошедшего войну и ничего уже не видящего и не желающего видеть, кроме своих минувших страданий. Но жизнь выводит его из равновесия,подсовывая ему на глаза представителей нового поколения, «прожигающих» свои дни в ресторане, -- поколения, которое миновала горькая чаша войны. Ему кажется, что эти люди виноваты перед ним, что они не оправдали его надежд. Вместо того, чтобы задуматься, попытаться разобраться, от чего это «племя младое, незнакомое» ни с того ни с сего «хлещет» водку, -- вместо этого он злится и обвиняет случайного собутыльника во всех тяжких. -- Вот такой сдвиг по фазе! Старшина 1943 года, нравственно изуродованный человек, он, хоть и дослужился ныне до капитана, не может жить так же нормально, как живут несломленные, не подвергавшиеся этой гнусной «проверке на прочность», называющейся войной.

Апофеозом духовного перерождения, внутренней гибели человека, прошедшего войну и оставшегося в живых, является у Высоцкого «Песня про снайпера, который через 15 лет после войны спился и сидит в ресторане»:

А ну-ка пей-ка,

Кому не лень!

Вам жисть -- копейка,

А мне -- мишень.

Который в фетрах,

Давай на спор:

Я -- на сто метров,

А ты -- в упор.

Не та раскладка,

Но я не трус.

Итак, десятка --

Бубновый туз...

Ведь ты же на спор

Стрелял в упор, --

Но я ведь -- снайпер,

А ты тапёр.

Куда вам деться!

Мой выстрел -- хлоп!

Девятка в сердце,

Десятка -- в лоб...

И чёрной точкой

На белый лист --

Легла та ночка

На мою жисть!

Что за сумбур? Десятка -- бубновый туз. Десятка -- в лоб. В лоб -- бубновый туз? И какая такая ночка поставила точку на его жизни? Каким образом? Почему? На первый взгляд: ничего не понятно.

Между тем здесь нет никакой каши -- никакого нагромаждения слов. Стихотворение имеет вполне определённое содержание. Спившийся ветеран угощает в ресторане всех, кто захочет. Ему это не трудно, нисколько не обременительно -- он угощает не из своего кармана, а из кармана того, кто проиграет ему в состязании по стрельбе из пистолета. Он метко попадает в карточного туза со ста метров -- всегда попадает в яблочко (в десятку, по-снайперски), -- но завоевав этим самым внимание окружающих, начинает плакаться на свою загубленную жизнь. Данное содержание выражено в присущей ему форме пьяного трактирного бреда -- в форме, передающей не только несвязность речи, но и всю безысходность жизни спившегося человека. В чём же заключается его трагедия? При внимательном чтении становится ясно: он спился от того, что на фронте убивал людей. Причём, вооружённый специальным оптическим прибором, он убивал, находясь в более выгодном положении -- «куда вам деться!» -- убивал, наслаждаясь выгодностью своего положения. Что же потом случилось? Совесть замучила -- столько душ загубил?.. Хотелось что-то делать, к чему-то стремиться, но внутренний голос стал преследовать его: почему именно ты? а не тот? Чем ты лучше?.. Тема такая, что нельзя жить, лишив жизни другого? -- Нет, здесь не имеется этой ложной темы (и лишают, и живут как ни в чём не бывало!), тема здесь настоящая, без всякого моралитета: он привык «садить» пули в лоб и затосковал без этого дела. Да, именно так. Пристально созерцая представленную стихотворением картину, вы увидите, что за несколько лет фронта этот человек не только пристрастился убивать, но успел даже выработать собственную философию, успел отделить себя от других людей: «Вам жисть -- копейка, а мне -- мишень». Для него жизнь, живое -- цель, предназначенная для того, чтобы быть пойманной на «мушку», предназначенная для уничтожения. Для уничтожения лёгким нажатием спускового крючка. Послевоенное мирное время лишило его возможности удовлетворения данной страсти; теперь убить означало бы совершить преступление. Преступником бывший снайпер быть не желает, предпочитает жить лишь демонстрацией ремесла, своего мастерского умения -- точного попадания в туза со ста метров, -- жить пусть не физическим, так -- на худой конец -- моральным, сардоническим уничижением живого:

Но я ведь -- снайпер,

А ты -- тапёр.

К сожалению, не дающим полного удовлетворения, а может быть, и -- вообще никакого, скорее всего, что никакого. Что ему остаётся в такой ситуации, когда хочется убивать, но не хочется превращаться в преступника? Как избавиться от тоски по убийству, от внутренней боли, причиняемой невозможностью убивать? -- Этого он не знает, и потому глушит себя алкоголем, спивается, сначала, может быть, и не заметно для себя, -- тем самым превращается в самоубийцу, убивающего себя не быстрым решительным приёмом, а медленным разрушением организма (мне жизнь -- мишень!). Да, человек прошёл войну и остался в живых, но он погиб -- и погиб именно на этой войне, -- потому что для него война не закончилась, потому что он в конце концов окажется убитым! -- Вот идея! Вы не согласны? Вы говорите: пафос стихотворения заключается в том, что жизнь всегда берёт своё и торжествует даже в самом незначительном обличье -- пусть и в столь суетном проявлении как умение попадать в цель из пистолета? Что даже совсем конченый человек всегда стремится к самоутверждению, стремится утереть нос себе подобным? Нет, пафос стихотворения состоит совершенно в другом: это уже не жизнь, не торжество жизни (чему тут торжествовать, какому созиданию?!), а прожигание жизни -- «пей, кому не лень!», -- сведение её на «нет». Вот почему последними строками идут именно эти:

И чёрной точкой

На белый лист --

Легла та ночка

На мою жисть!

Та самая ночка, под покровом которой он сделал свой первый выстрел по живой мишени. «Ночка» войны поставила точку на жизни этого человека сверхиезуитским способом -- развив у него потребность в убийстве до таких пределов, что заглушить её возможно только алкоголем, чем он и вынужден заниматься. И разве картина данного человеческого состояния сама по себе не является проклятием этой самой «ночи» войны, которая периодически опускается ужасным кошмаром на человеческое сообщество?!

Более того: война уничтожает не только тех, кто воевал, но и тех, кто фронта в глаза не видел. Пьеса «Так случилось -- мужчины ушли», например, на первый взгляд, о том, как бабы дожидаютсямужиков -- в каких они находятся обстоятельствах и как жаждут возвращения их. На самом деле это стихотворение о том, как война сводит свои счёты и с невоюющими, а ожидающими в тылу -- как она постепенно сводит их с ума:

Всё единою болью болит,

И звучит с каждым днём непрестанней

Вековечный надрыв причитаний

Отголоском старинных молитв.

Надрыв причитаний! С каждым днём этот надрыв увеличивается -- похоронок приносят всё больше и больше, всё больше и больше баб предчувствуют получение их, пугаются этого предчувствия и со страха обращаются к забытым молитвам. Но никакие молитвы тут не помогут, и долго ещё -- и после войны, -- выражаясь метафорами данного произведения, бледнеть и сохнуть «рябинам», оплакивать «ивам» свою горькую долю.

Словом, победителей в войне не бывает -- одни побеждённые: «Только кажется мне: это я не вернулся из боя».

Война уничтожает народонаселение и накладывает печать на ближайшее будущее общества. Бодрая песня «Охота на кабанов» являет один из примеров -- весьма трудно различимых в жизни невооружённым глазом -- пагубного влияния войны на эволюцию общества. Практически душевнобольное, развращённое -- в том или ином смысле -- поколение фронтовиков, поколение Брежнева, управляло нашим обществом лет сорок после войны.

Били в вёдра и гнали к болоту,

Вытирали промокшие лбы,

Презирали лесов позолоту,

Поклоняясь азарту пальбы.

...Мне сказали они про охоту,

Над угольями тушу вертя:

«Стосковались мы, видно, по фронту, --

По атакам, да и по смертям...»

(курсив мой -- А.Т.).

Слепота к красоте окружающего мира, глухота к разнообразию его многоголосья, оглушённость, кантуженность канонадой, зашоренность «фрунтом», тоска по противостоянию, преувеличенная страсть к наличию общественных противников, непомерно раздутое стремление обрушиваться на них и сокрушать, сокрушать непокорных -- вот симптомы болезни тех «божьих одуванчиков», как их тогда называли, которые долгое время стояли во главе КПСС и руководили жизнедеятельностью общества. Чего же такого хорошего в нравственном отношении они могли провести в жизнь? Что передать детям?.. Вспоминается человек моего поколения, поколения 50-х годов, который всерьёз добивался отправки в Афганистан -- и было это уже на излёте той военной экспансии... Увы и ах!.. По атакам и по смертям...

6.

Что же такое война? Почему, испытывая от неё одни только лишения, люди вновь и вновь развязывают её? Для чего?

Когда-то война родилась как единственная возможность добыть много пищи -- настрелять, а точнее: нарезать, набить мяса. Расплодившись, древние люди, ничего ещё не умея производить, «подобрали» всё съедобное вокруг своего места обитания и принялись поедать друг друга, т.к. не было у них средств передвижения, при помощи которых можно было за пол-дня переместиться хотя бы за три сотни километров -- туда, где было мало людей и много дичи. Да и представления о богатых землях -- о «земле обетованной» или о «беловодье» -- у людей тогда ещё не было. Так что война явилась на свет божий как экономическая необходимость -- вполне закономерно, родилась как явление, без которого человечество просто не выжило бы. С развитием общества -- с разделением труда, с отчуждением от непосредственного производителя всё большей и большей массы продукта, всё большего и большего богатства, зачастую приобретающего бесполезный с точки зрения удовлетворения человеческих потребностей характер, -- например, богатейших запасов всевозможных вооружений, -- в процессе развития общества война только конкретизировалась как средство для разрешения экономических противоречий, а с возникновением государственности стала ещё и способом решения политических столкновений, хотя в основе этих последних лежат, конечно, всё те же экономические проблемы. Так что о случайности, о глупости войны, которую нужно только сознать, отвергнуть -- и прекратятся войны, не может быть и речи. Я уже говорил, что государства развязывают агрессии только во благо сильных мира сего -- владельцев избыточного продукта общественного производства и самих иерархов, рассевшихся на ветвях государственного древа, как птички. И тут принцип старый, как мир: разделяй и властвуй. Кому ещё, кроме них, нужны государства и государственные границы, правильные и неправильные религии -- истинные веры, -- идеологии, противоречащие «нашей»; кому нужно это пресловутое отстаивание общенациональных интересов?! Конечно же, не тем людям, которые выращивают хлеб, вырабатывают электричество, открывают новые формы материи и творят нетленные духовные ценности. Господа всегда находят себе оправдание в том, что народ в массе своей инертен, невежествен и неспособен. Что ж, оправдание оправданием, господам как-то нужно спасать своё «доброе имя». Но зачем же вешать народу на уши лапшу про то, что общественные отношения очень запутаны, во многом не понятны или -- того хуже -- что человек зачат во грехе, во грехе и погибнет, или -- что никуда не годится -- быть тебе богатым или бедным зависит от расположения звёзд на небе в момент твоего рождения, или -- а это вообще смехотворно по своей гнусности -- что способности твои зависят исключительно от твоих предков, от того, что заложено в генах! -- Какие, к чёрту, гены, когда академик А.И.Мещеряков, взяв в роддоме первых попавшихся слепоглухонемых младенцев, вырастил из них не просто полноправных самостоятельных членов общества, научившихся и видеть, и слышать, и говорить, оставаясь по-прежнему инвалидами, -- а выдающихся представителей человеческого рода, занявшихся наукой психологией и продвинувших её дальше вперёд! Почему господа прямо не заявляют, что и инертность, и невежество, и отсутствие способностей у массы народа -- прямое следствие общественного разделения труда и такого его момента как разделение на исполнителей и руководителей, в наше время получившее даже теоретическое обоснование (примером могут послужить «достижения» некоторых учёных, уверяющих, что лишь шесть процентов населения земного шара от рождения наделены способностями к творческой работе, а остальные девяносто четыре -- самой природой обречены быть «репродуктивами», т.е. способными лишь на бездушное повторение заученных операций по правилам и инструкциям, которые разработаны для них «умными»)?! Да потому что именно стихийно, не зависимо от воли общества складывающемуся разделению труда господа всех мастей на все сто процентов обязаны своим -- тем или иным -- положением, своей возможностью ничего не делать, не создавать, ничего не давать обществу, а иметь всё, пользоваться всеми продуктами общественного производства. И именно как отражение этого объективно существующего разделения труда -- разделения, которое общественное мнение не осознало ещё пока в качестве серьёзнейшего человеческого противника, -- как отражение этого объективного факта и родилась данная политическая формулировка: разделяй и властвуй. Примат общего над единичным в силу разделения труда на умственный и физический превращается в примат государства над коллективом. Именно как результат общественного разделения труда когда-то и произошло разделение народов, возникла государственность, эта неимоверная паразитичность, которой ничего не стоит ради сохранения своего господства, врмя от времени начинающего шататься, вновь и вновь повергать своих подданных в кровавое «людоедство». Проблемы, с которыми борется государство, зачастую и создаются самим же этим наростом, -- он чужд большей части общества и, исходя из своей главной роли (роли защитника интересов и потребностей меньшей, господствующей части), он обрекает на уничтожение представителей именно большинства народа, рядовых граждан. Посредством войны государство снимает свои накопившиеся до крайности противоречия с обществом. Война, агрессия -- это продолжение политики, властвования, это действие власти, не находящей никаких других средствдля разрешения общественных противоречий, достигших опасного для неё накала. Уже одно то, что война по своей форме является ничем иным, как уничтожением части народонаселения, является для государства замечательной палочкой-выручалочкой, поскольку: нет человека -- и проблемы нет. Война -- это продолжение политики, господства. Развязывают её сильные мира сего тогда, когда не видят другого способа удержать свою власть. Возьмите «конфликт» с Чечнёй. Чем является эта бессовестная экспансия, это уничтожение жителей Грозного -- и чеченцев, и украинцев, и русских, -- как не насаждением собственной власти центром российской государственности -- собственной власти над решившим обрести независимость народом?! Любопытно, что даже это предвидел Ленин, которого сегодня все подряд костерят за слабоумие: «»свобода выхода из союза»... (речь, кажется, идёт о проекте конституции -- А.Т.) окажется пустою бумажкой, неспособной защитить российских инородцев от нашествия того истинно русского человека, великоросса-шовиниста, в сущности, подлеца и насильника, каким является типичный русский бюрократ». Война -- это продолжение властвования огневыми средствами, война -- это самое наглое и жестокое из всех политических средств. Поэтому абсолютно не правильно говорить, ведя речь о регулировании какого-либо общественного вопроса, что его следует решать политическими средствами, имея в виду -- не военным путём. Господа политики, выражаясь таким образом, сознательно или бессознательно затушёвывают тот факт, что война -- тоже средство политики, средство властвования, -- политикам выгоднее, чтобы общественное мнение всякую несправедливую войну воспринимало как неожиданность, как гром среди ясного неба, как несчастье, неизвестно откуда сваливающееся на головы стариков и детей. Потому что если не затушёвывать, всякому станет совершенно очевидно, что не только война, но и любые другие политические средства, -- политика вообще является полнейшим отрицанием человека. Всякая политика всегда придаёт огромное значение своей идеологической «работе» -- надо же каким-то образом вуалировать этот очевидный факт (политика -- отрицание человека и человечества) -- тем более что в картинах таких выдающихся художников как Высоцкий факт этот становится ещё более очевидным для всякого мало-мальски мыслящего читателя. Однако так же, как нет агрессий, которые заслуживают того, чтобы их развязывать, точно так и не может быть идеологий, заслуживающих человеческих жертв:

На братских могилах не ставят крестов...

Но разве от этого легче?! --

Не важно, за какую идеологию погиб солдат -- важно, что никакими идеологиями не возместить человеческих потерь, несостоявшегося.

7.

В «Песне о погибшем лётчике» рассказывается о том, как погиб товарищ -- опять, наверное, ведущий, а не ведомый, -- ему протянуть на войне довелось не долго: «и в войне взад-вперёд обернулся за два года -- всего ничего». Так произошло от того, что он торопился домой -- что-то его постоянно заботило, звало назад, что-то он не мог бросить на произвол судьбы, оставить без своего руководства, без поддержки: «Ну а он торопился, как-то раз не пригнулся» -- некогда ему было пригинаться, осматриваться. Так торопится человек с более, чем у других, развитым внутренним миром, острее чувствующий -- и свой долг прежде всего.

Это произведение требует отдельного разговора -- оно является художественным обобщением человеческих судеб. Не судьбы человека на войне, а человеческих судеб вообще -- осмыслением разновидностей их. Главный герой стихотворения, ветеран войны, от лица которого ведётся повествование, выделяет три основные:

Кто-то скупо и чётко

Отсчитал нам часы

Нашей жизни короткой,

Как бетон полосы, --

И на ней -- кто разбился,

Кто взлетел навсегда...

Ну а я приземлился,

А я приземлился, --

Вот какая беда...

Кто разбился, кто взлетел навсегда, кто приземлился. Жизнь всякого человека подпадает под одну из этих категорий. Но прежде всего: что означает данное сравнение краткости жизни с небольшим отрезком взлётной полосы? Это образ той конкретной общественной обстановки, в атмосфере которой формируется всякий конкретный человек, образ материальных условий существования общества, совокупности всех жизненных средств и тех путей, по которым достаются они человекам.

Одним не удалось развить в себе необходимые способности. Или они переоценили те, которыми обладали, и, разогнавшись изо всех сил (или только попытавшись подпрыгнуть), -- «разбились» на бетонной полосе жизни, ушли в небытие, не желая того, ничего не успев совершить, оставить после себя людям. Про иных представителей данной судьбы, действовавших по принципу «пан или пропал», правда, нельзя сказать, что они прекратили своё существование не желая того -- в таком подходе содержится доля и сознательного выбора, готовности к бесславному концу.

Другие «взлетели навсегда», т.е. независимо от количества лет, прожитых ими на нашей Земле -- 20 или 90 (в любом случае жизнь одинаково коротка), -- успели совершить нечто полезное для людей; их внутренний мир, воплотившись в созданном или совершённом ими, став достоянием других людей, обеспечивает им бессмертие -- продолжение их жизни в грядущих деяниях человека и общества, в памяти потомков. Данный вариант человеческой судьбы -- наиболее состоятельный; ничего большего, по свидетельству современной науки, человек и не может ожидать от жизни, а те, которые ожидали нечто большего -- будь то физическое, естественно-природное бессмертие или загробная вечность -- ничего так и не дождались. К «взлетевшим навсегда» относятся такие как Солодов, решивший, что лучше ожить верной смертью, чем умереть мучительной жизнью, такие как лётчики, пошедшие на таран, все те, кто «раздвинули горизонты» в той или иной области человеческой деятельности.

Ну, а третьи «приземлились» -- так и не смогли вырваться за рамки борьбы за самые необходимые средства существования, позволяющей окунуться лишь в лоно «маленьких удовольствий», спасаться в области потребительства -- как материального, так и духовного.

Скажут, может быть: ну, нагородил огород -- оказались ни к чему не годными, совершили подвиг, приспособились; когда всё просто: товарищ погиб, а вот герой пьесы приземлился -- остался в живых -- и тоскует, скучает по фронтовому другу -- «вот какая беда»...

Так могут сказать читатели, не прочувствовавшие следующее четверостишие:

Он кричал напоследок, в самолёте сгорая:

«Ты живи! Ты дотянешь!» -- доносилось сквозь гул.

Мы летали под богом возле самого рая, --

Он поднялся чуть выше и сел там,

ну а я до земли дотянул.

Почему так безнадежно: «...ну а я -- до земли дотянул»? Неужели было бы радостней сесть в раю, умереть?! Потому что образ рая являет собой здесь вовсе не смерть, а её прямую противоположность -- бессмертие; «сесть в раю» -- это значит совершить подвиг, навсегда остаться в памяти народа. (Кстати, в «Песне лётчика» -- «Их восемь -- нас двое...» -- образ рая следует трактовать в этом же смысле.) Главный герой пьесы затосковал здесь не по друзьям, а по своим несовершённым подвигам. Факт своего благополучного приземления он называет бедой. Получается, что даже разбиться на взлётной полосе жизни лучше, чем приземлиться -- вот идейно-эмоциональная направленность стихотворения, выраженная совершенно отчётливо.

Ну а я окунулся в довоенные сны. --

Т.е. зажил так, как до войны только мечталось и снилось -- стал получать всё, что ни пожелается. С другой стороны, отсутствие исключительных свершений превращает жизнь обывателя в сон, в жизнь, проходящую безрезультатно. От того и возникает в душе нашего героя риторический вопрос: кто погиб-то? Тот, кто взлетел навсегда или тот, кто приземлился, погрузился в эту райскую жизнь?..

Но чем подкупает данный персонаж? Что говорит: этот человек не принадлежит к породе людей, погрязших в болоте материального и духовного потребительства, а -- напротив того -- к числу тех, кто не чужд деятельности? Тем, что он испытывает чувство вины перед людьми, которым всё общество обязано полезными завоеваниями, -- попросту говоря: тем, что у него есть совесть.

Я кругом и навечно виноват перед теми,

С кем сегодня встречаться я почёл бы за честь, --

Но хотя мы живыми до конца долетели --

Жжёт нас память и мучает совесть у кого,

у кого она есть.

У него есть совесть и понятие о том, что человек может приобрести значение и бессмертие только в обществе, только в пространстве и времени общества, только в лоне общественных отношений. И что искать вечности в переселении душ, в кришнаитстве или в библейском рае -- наивно и бесполезно. У него есть совесть, а совесть и активная деятельность (по крайней мере -- стремление к деятельности) близнецы-братья. Истории известна масса случаев, когда совесть поднимала на борьбу, как Илью Муромца, например, первые тридцать три года просидевшего на печи, -- самых ленивых из ленивых.

Самое большое удовлетворение от жизни на этом свете человек может получить лишь в случае своей результативной, полезной для людей работы, венцом которой являются великие творческие свершения. Только выдающиеся достижения -- особенно в области духовного производства -- способны продлить жизнь человека, его духа, предоставить возможность поколениям и поколениям потомков общаться с ним. Потому что, как сказал Пушкин: «...весь я не умру. Душа -- в заветной лире мой прах переживёт и тленья убежит». Потому что творчество является средством достижения человеческого бессмертия. И здесь мы наблюдаем как раз один из примеров того, как бывают тождественны противоположности -- продолжение жизни человеческого духа в созданных человеком произведениях обнаруживает тождественность жизни и смерти. Творческий человек сгорает подчас очень быстро -- слишком силён накал его внутренней жизни, слишком много усилий затрачивается на создание такого продукта, которого до него не существовало в природе и обществе. Однако это не основание для печали. Потому что, хотя с одной стороны, он и приносит себя в жертву людям, но с другой -- увековечивает свою личность, отдаёт ей предпочтение -- жертва превращается в собственную противоположность. Не так ли?

В основе радости бытия у творческого человека лежит продвижение к бессмертию посредством своих деяний. В пьесе «Аисты» люди побрели на восток, спасаясь от агрессии, не только следуя инстинкту самосохранения, но и памятуя о радостях бытия, о довоенном творчестве, о счастье и удовольствии от самостоятельных свершений. Только в творчестве не существует разделения труда, только тут нет начальников и исполнителей. А в кино? -- спросят. В кино творит режиссёр, остальные -- лишь средства воплощения его замысла. Кстати, античеловечность политики затушёвывается помимо прочего якобы присущим ей творческим содержанием -- тем фактом, что всякий калиф, как режиссёр актёрами, манипулирует человеками, казнит и милует -- вершит судьбы людей. На самом деле здесь не творчество, не созидание полезных вещей для людей, а господство над людьми.

Взлететь навсегда -- значит обрести бессмертие Пушкина и Высоцкого. Это идеал. Мало кому дано. Но жить без стремления к деятельности подобного качества мыслящему человеку не к лицу -- вот пафос «Песни о погибшем лётчике». Война убивает, а творчество делает человека бессмертным -- в русле этого тезиса и воспринимаются стихотворения Высоцкого о Великой Отечественной войне.

1985. 1993 -- июль 1997.

Speaking In Tongues Лавка Языков

Александр Турчин

ЖАЖДА БЫТИЯ

Раздумья над стихотворениями Владимира Высоцкого, написанными на материале Великой Отечественной войны

1.

2.

3.

4.

5.

6.

7.

Speaking In Tongues
Лавка Языков

Раздумья над стихотворениями Владимира Высоцкого,
написанными на материале Великой Отечественной войны