Speaking In Tongues
Лавка Языков

Уильям Тревор

Танцзал «Романтика»

William Trevor

Ballroom of Romantic

Каждое воскресенье, a чаще в понедельник, потому что в воскресенье он бывал очень занят, каноник О’Коннел приезжал на ферму к отцу Брайди, который не выходил из дома из-за ампутированной после гангрены ноги. Когда-то — еще была жива мать Брайди — у них был пони с коляской, и для двух женщин не составляло труда усадить на нее отца, чтобы тот мог приехать к мессе. Но через два года пони охромел, и от него пришлось избавиться, а через некоторое время умерла мать. «Не волнуйся, Брайди», — ответил каноник О’Коннел на ее вопрос, как теперь отец будет участвовать в мессах, — «Я сам буду приезжать раз в неделю.»

Каждый день за единственным бидоном молока приезжал молоковоз; мистер Дрискол раз в неделю привозил на своей машине продукты и всякую мелочь и забирал яйца, которые собирала Брайди. С тех пор, как каноник О’Коннел в 1953 году предложил им помощь, отец Брайди не покидал ферму.

Подчиняясь тому же распорядку, с которым проходили воскресные мессы и ее ежесубботние визиты в придорожный танцзал, Брайди раз в месяц по пятницам садилась на велосипед и отправлялась в город по магазинам. Она покупала там материал для своих платьев, шерсть для вязания, чулки, газеты и ковбойский роман в мягкой обложке для отца. Задерживалась поболтать с бывшими школьными подругами, которые стали теперь женами продавцов или магазинных клерков, или сами работали в магазинах. У большинства из них были семьи. «Ты счастливица, что живешь тихо в своих холмах», — говорили они Брайди, — «а не в этой дыре.» Вид у них был усталый — все беременности да труды, которых стоило организовать быт своих больших семейств.

Возвращаясь по пятницам к себе в холмы, Брайди думала о том, что подруги всерьез завидуют ее жизни, и не понимала, почему. Если бы не отец, она с удовольствием работала бы в городе, на сосисочной фабрике или в магазине. В городе был кинотеатр, называвшийся «Электрик», кафе, у которого собирался по вечерам народ — потолкаться на тротуаре и погрызть чипсы из газетных кульков. Сидя по вечерам с отцом на ферме, она часто представляла освещенные витрины магазинов, кондитерские, открытые допоздна, чтобы люди, перед тем, как пойти смотреть кино в «Электрик», могли купить конфет или фруктов. Но город находился в одиннадцати милях от дома — слишком далеко, чтобы ездить на велосипеде к вечернему сеансу.

«Это ужасно, девочка», — часто говорил отец, расстраиваясь совершенно искренне, — «что ты привязана к одноногому старику.» – Он тяжело вздыхал, вползая в дом со двора, где мог еще делать легкую работу. – «Если бы была жива твоя мать», — говорил он, и не заканчивал фразы.

Если бы была жива ее мать, она смотрела бы и за отцом, и за жалкими акрами земли, которыми он владел; мать легко могла бы поднять и поставить на платформу молоковоза бидон с молоком, она справилась бы с курами и коровами.

«Я бы умер без моей девочки», — услышала она однажды, как отец говорил канонику О’Коннелу, и канонник О’Коннел ответил, мол, да, ему очень повезло, что у него есть дочь.

«Мне здесь не хуже, чем где-нибудь», — говорила она себе, но отец знал: она притворяется, — и переживал, что обстоятельства так грубо вторглись в ее жизнь.

Хоть отец и звал ее девочкой, Брайди было тридцать шесть лет. Высокая и сильная женщина, а кожа на пальцах и ладонях уже покрылась пятнами и стала шершавой. Работа, к которой привыкли ее руки, оставила свои следы — словно на них перешел сок растений и цвет земли: с детства она привыкла выдергивать жесткие сорняки, выраставшие среди турнепса и сахарной свеклы; с детства выкапывала в августе картошку; ее руки изо дня в день пропитывались землей, которую она рыхлила и ворочала. Ветер сделал кожу на лице сухой и грубой, а солнце выкрасило ее в песочный цвет; шея и нос оставались тонкими, но губы уже тронули ранние морщинки.

Однако в субботу вечером Брайди забывала про сорняки и землю. Надев новое платье, она под одобрительным взглядом отца садилась на велосипед и отправлялась на танцы. «Что в этом плохого, девочка?» – говорил он так, словно ей должно быть неловко за то, что едет развлекаться, — «Почему бы тебе не отдохнуть?» Она заваривала для него чай, и он усаживался перед приемником или в кресло с новым ковбойским романом. Пока она танцевала, он ворошил огонь в камине, а к ее возвращению добирался по лестнице до своей постели.

Танцзал принадлежал мистеру Джастину Дуайеру и располагался в нескольких милях от ближайшего жилья на обочине дороги, окруженный голыми болотами, но с гравиевой площадкой перед входом. Спрятанная в небольшой нише и тем не менее отчетливая на розовой штукатурке, лазурно-голубая вывеска без обидняков объявляла: «Романтика». Четыре разноцветные лампочки – красная, зеленая, оранжевая и лиловая – зажигались в определенное время прямо над вывеской и указывали на то, что сегодня место для свиданий работает. Розовым был выкрашен только фасад дома, остальные стены оставались нейтрально серыми. А внутри все, кроме розовых дверей, было голубым.

В субботу вечером мистер Джастин Дуайер, маленький тщедушный человечек, отпирал металлическую сетку, защищавшую его владения, и отодвигал ее в сторону, создавая таким образом нечто похожее на открытый рот, из которого позже начинала литься музыка. Он помогал жене достать из машины бутылки с лимонадом и пакеты с бисквитами, после чего занимал позицию в крохотном вестибюле между сдвинутой сеткой и розовыми дверями. Он сидел за столиком перед разложенными на нем деньгами и билетами. Ему везло, говорили в округе: он владел еще несколькими танцзалами.

Люди съезжались на велосипедах или старых машинах — сельские жители, такие же, как Брайди, с окрестных ферм и из деревень. Люди, не слишком часто видевшие других людей, встречались здесь — парни и девушки, мужчины и женщины. Они платили мистеру Дуайеру и шли в зал, по бледно-голубым стенам которого бродили тени, а свет хрустальной люстры был притушен. Оркестрик, известный под названием джаз-банд «Романтика», состоял из кларнета, барабанов и пианино. Барабанщик иногда еще пел.

Брайди начала ездить в танцзал до того, как закончила монастырскую школу, когда еще жива была мать. Ее не пугало путешествие длиной семь миль в один конец: такое расстояние она проезжала каждый день в школу, на том же самом велосипеде, принадлежавшем сперва ее матери: эту старую лошадку купили еще в 1936 году. По воскресеньям она отправлялась на нем же за шесть миль к мессе, что тоже ее не смущало: она выросла в таких поездках и привыкла к ним.

«Как дела, Брайди?» – спросил мистер Джастин Дуайер, когда осенним субботним вечером она появилась перед ним в новом алом платье, и она сказала, что в порядке, а потом, в ответ на следующий вопрос мистера Дуайера, сообщила, что ее отец в порядке тоже. «Я как-нибудь заеду», — пообещал мистер Дуайер, и эти обещания он давал неизменно вот уже двенадцать лет.

Она заплатила за билет и прошла через розовые двери. Джаз-банд «Романтика» наигрывал популярную в прошлом мелодию «Вальс судьбы». Несмотря на название оркестрика, джаз в танцзале никогда не игрался: мистер Дуайер не одобрял музыку такого сорта, как впрочем и танцевальные стили, которые успели появиться и исчезнуть за все эти годы. Джига, рок-н-ролл, твист и их вариации не поощрялись мистером Дуайером, который считал, что его танцзал должен быть, насколько это возможно, местом возвышенным. Джаз-банд «Романтика» состоял из мистера Малони, мистера Свентона и Дано Райана — барабанщика. Трое мужчин средних лет, артисты-любители, приезжавшие из города на машине мистера Малони и работавшие к тому же на сосисочной фабрике, в магазине электротоваров и муниципалитете соответственно.

«Как дела, Брайди?» — спросил Дано Райан, когда она проходила мимо него в раздевалку. Он даже отвлекся ненадолго от своих барабанов: вальс судьбы не требовал слишком большого его участия.

«Нормально, Дано», — ответила она. – «А как ты? Глаза лучше?» – Неделю назад он говорил, что стали слезиться глаза, наверное, что-то вроде простуды. Начиналось утром и продолжалось до полудня: для него это было странно, сказал он ей, добавив, что никогда в жизни серьезно не болел и вообще не испытывал длительных неудобств.

«Наверно, мне нужны очки», — сказал он теперь, и, заходя в раздевалку, она представила, как он будет в очках ремонтировать дороги: он постоянно и занимался этим в муниципалитете. Она никогда не видела дорожных рабочих в очках и подумала, что, наверное, пыль, которую он глотает на своей работе, так подействовала на его глаза.

«Как дела, Брайди?» – спросила в раздевалке девушка по имени Энни Макке, всего год назад закончившая монастырскую школу.

«Какое красивое платье, Энни», — сказала Брайди. – «Это нейлон?»

«Трисел. И не мнется.»

Брайди сняла плащ и повесила его на крючок. В раздевалке стоял небольшой умывальник, над которым располагалось овальное зеркало. Цементный пол устилали обрывки полотенец, клочки ваты, окурки и обгоревшие спички. Выкрашенная в зеленый цвет стенка отгораживала в углу туалетную кабинку.

«Боже, ты отлично выглядишь, Брайди», — заметила Мэдж Даудинг, дожидавшаяся своей очереди к зеркалу. При этих словах она придвинулась к нему поближе, сняла очки и приготовилась мазать тушью ресницы. Она близоруко щурилась, глядя в овальное стекло и копалась так долго, что у остальных девушек начало лопаться терпение.

«Да поторопись ты, ради Бога!» – воскликнула Энни Макке. – «Или мы простоим здесь всю ночь.»

Мадж Даудинг единственная была здесь старше Брайди. Ей уже исполнилось тридцать девять, хотя обычно она в этом не признавалась. Девушки посмеивались над ее уловками и говорили, что ей давно пора смириться с тем, что имеет – с возрастом, косоглазием и плохой фигурой – и перестать гоняться за мужчинами и смешить всех вокруг. Какой нормальный мужчина на нее позарится? Уж лучше бы Мэдж Даудинг трудилась по субботам в церкви Пресвятой Девы Марии: кажется, каноник О’Коннел подыскивал недавно себе помощников.

«Тот парень уже приехал?» – спросила она, отодвигаясь, наконец, он зеркала. – «Ну, тот, с длинными руками. Кто-нибудь его видел?»

«Он танцует с Кэт Болгер», — ответила одна. – «Она к нему клеится.»

«Симпатичный мальчик», — заметила Пэтти Берн, и все засмеялись, поскольку человек, про которого это говорилось, давно уже не был мальчиком – выглядел лет на пятьдесят и был, судя по всему, одним из старых холостяков, изредка выбиравшихся на танцы.

Мэдж Даудинг поспешно выскочила из раздевалки, даже не дав себе труда притвориться, будто ее не волнуют Кэт Болгер и человек с длинными руками. Два ярко-красных пятна разгорелись у нее на щеках, а когда она в спешке споткнулась о порог, все дружно рассмеялись. Будь она помоложе, так бы не волновалась.

Дожидаясь своей очереди, Брайди болтала со знакомыми. Некоторым надоело ждать, и они довольствовались пудреницами. Затем по двое или трое, редко в одиночку, они покидали раздевалку и занимали свои места у спинок стульев, сдвинутых к одной стене танцзала, где и оставались, пока их кто-нибудь не приглашал. Мистер Малони, мистер Свентон и Дано Райан играли «Полнолуние», «Кто ее целует сейчас» и «Я буду рядом».

Брайди танцевала. Отец, наверное, уже заснул, сидя у камина; приемник, настроенный на волну «Радио Эйрин», что-то бормотал в одиночестве. Отец послушал «Порядок и добросовестность» и «Зерна таланта». Ковбойский роман «Три дороги» Джека Матолла соскользнул с его единственного колена на плиточный пол. Через некоторое время отец вздрогнет и проснется, как это бывает каждый вечер, спросонья не сообразит, что сегодня за день, и почему он не видит ее на обычном месте, где она всегда сидит за починкой одежды или мытьем яиц. «Новости еще не кончились?» – спросит он автоматически.

Пыль и сигаретный дым клубились вокруг хрустальной люстры, каблуки стучали, девушки смеялись и прыскали в ладошку, некоторые, не желая ждать настоящих партнеров, танцевали друг с дружкой. Музыка грохотала, музыканты поснимали пиджаки. Они энергично проиграли несколько куплетов из «Страны огня», потом романтическую «Просто один из всех». Темп танца задал Пол Джонс, потом Брайди обнаружила себя с каким-то юношей, рассказывающим, что собирается эмигрировать: с этой нацией, по его мнению, все кончено. «Я сижу в холмах со своим дядей», — говорил он, — «работаю по четырнадцать часов в сутки. Разве это жизнь для молодого человека?» – Она знала его дядю, фермера, чьи каменистые акры отделяла от земли ее отца только одна ферма. – «Он помешан на работе», — говорил ей юноша, — «Ну какой в этом смысл, а, Брайди?»

В десять часов поднялся небольшой переполох, вызванный появлением трех великовозрастных амбалов, приехавших на велосипедах из пивной Кари. Они громко кричали и свистели, приветствуя кого-то в противоположном конце зала. Вокруг себя амбалы распространяли запах портера, виски и пота.

Каждую субботу, сразу после их появления, мистер Дуайер складывал свой столик и запирал ящик с выручкой: танцзал был полон.

«Как дела, Брайди?» – спросил один из амбалов, известный как Бозер Эган. Другой, Том Дэйли, спросил Пэтти Берн, как ее дела. «Потанцуем?» – предложил Лупоглазый Хорган Мэдж Даудинг, и тут же прижался своей грудью в синем костюме к вырезу ее платья. Брайди танцевала с Бозером Эганом, который отметил, что она сегодня прекрасно выглядит.

Амбалы никогда ни на ком не женятся, давно уже заключили девушки танцевального зала: они связаны семейными узами с портером, виски и ленью, а еще с тремя мамашами где-то в холмах. Человек с длинными руками не был пьян, но во всем остальном явно принадлежал к той же породе: что-то в его лице выдавало вечного холостяка.

«Отлично», — сказал Бозер Эган, нетвердо и пьяно выписывая танцевальные па. – «Ты прекрасный маленький танцор, Брайди.»

«Немедленно прекрати!» – вскричала Мэдж Даудинг так, что голос ее перекрыл музыку. Лупоглазый Хорган засунул пальцы в вырез на спине ее платья и сейчас пытался сделать вид, что это вышло случайно. Он глуповато улыбался, лицо лоснилось от пота, а глаза, из-за которых он получил свое прозвище, выкатились еще больше и налились кровью.

«Смотри под ноги», — откликнулся Бозер Эган и засмеялся, брызгая слюной так, что несколько капель попало Брайди на лицо. Энни Макке, танцевавшая неподалеку от места происшествия, тоже засмеялась и подмигнула Брайди. Дано Райан отставил в сторону барабаны и запел. «Как я мечтаю твои губы целовать», — негромко мурлыкал он, — «и как хочу тебя к себе прижать.»

Никто не знал имени человека с длинными руками. Единственное, что от него слышали в зале, — стандартное приглашение. Он был из тех застенчивых мужчин, которые стоят в стороне, когда не знают фигур какого-нибудь танца. А когда вечер кончится, он уедет на велосипеде, ни с кем не попрощавшись.

«Наша киска сегодня распрыгалась», — громко прошептал Тим Дэйли на ухо Пэтти Берн: оживление, с которым Кэт Болгер приняла приглашение сначала на фокстрот, потом на вальс, не осталось незамеченным.

«Я жду тебя», — пел Дано Райан. – «Страдаю и мечтаю о тебе.»

Дано Райан ей подойдет, часто думала Брайди, потому что Дано Райан принадлежал к совсем другому типу холостяков: у него было всегда грустное лицо, словно он устал быть один. Каждую субботу она думала, что он ей подойдет, а потом целую неделю не раз возвращалась к этой мысли. Дано Райан подойдет, потому что ему ничего не стоит переселиться к ним на ферму, несмотря на ее одноногого отца. Втроем они смогут жить не беднее и не богаче, чем вдвоем, — так, по ее мнению, должен рассуждать Дано Райан, потому что, отдавая им деньги, которые зарабатывал на дорожных работах, он сможет зато экономить на плате за жилье. Однажды, когда танцы закончились, она придумала, что у ее велосипеда прокололо заднее колесо, и он некоторое время возился с ним, а мистер Мэлони и мистер Свентон ждали его в машине мистера Мэлони. Он накачал колесо автомобильным насосом и сказал, что, по его мнению, оно продержится.

В танцзале всем было хорошо известно, что она прикидывает свои шансы насчет Дано Райана. Но так же хорошо было известно и то, что Дано Райан как-то устроил свою жизнь, и вот уже несколько лет ничего в ней не меняет. Он снимал квартиру у вдовы по имени миссис Гриффин, жившей со своим умственно-отсталым сыном в коттедже на окраине города. Говорили, что он привязан к ребенку, часто покупает ему сладости и катает на передней раме велосипеда. Час или два в неделю он посвящал церкви Пресвятой Девы Марии и был вполне предан мистеру Дуайеру. Он играл и пел также в двух других танцзалах мистера Дуайера, отклоняя предложения более престижного городского танцевального клуба, несмотря на то, что выступать там было бы для него удобнее, а гонорар больше того, который платил мистер Дуайер. Но мистер Дуайер открыл Дано Райана, и Дано Райан никогда не забывал об этом — так же, как мистер Малони и мистер Свантон не забывали о том, что их тоже открыл мистер Дуайер.

«Давай выпьем лимонада», – предложил Бозер Эган. – «И возьмем бисквиты, а, Брайди?»

Крепкие напитки никогда не продавались в танцзале «Романтика», у заведения не было разрешения торговать этим дополнительным возбудителем. Фактически, мистер Дуайер никогда и не пытался получить разрешение ни для одного из своих заведений, полагая, что романтика и алкоголь трудно совмещаются, особенно в таком возвышенном месте, как танцевальный зал. За спинками стульев, на которых обычно сидели девушки, маленькая толстушка — жена мистера Дуайера — продавала бутылки лимонада с воткнутыми в них соломинками, бисквиты и печенье. Она не переставая болтала, в основном — об индюшках, которых разводила. Однажды она сказала Брайди, что отностится к ним, как к детям.

«Спасибо», — сказала Брайди, и Бозер Эган повел ее к стойке. Скоро должен был начаться перерыв: скоро все трое музыкантов пройдут через зал к выходу. Она стала думать, о чем бы спросить Дано Райана.

Когда в шестнадцать лет она впервые попала в танцзал «Романтика», Дано Райан был уже здесь, на четыре года старше ее, и точно так же, как и сейчас, играл на барабанах мистера Малони, Она тогда почти не замечала его, потому что он был не одним из танцоров, а, скорее, частью обстановки зала, как высокая стойка, лимонадные бутылки, мистер Дуайер или миссис Дуайер. Юноши, танцевавшие тогда с нею в своих вечерних темно-синих костюмах, потом исчезли: кто в город, кто в Дублин или Брайтон, — а те, кто остался, превратились со временем в великовозрастных деревенских холостяков. Был еще мальчик по имени Патрик Грэйди, в которого она была тогда влюблена. Неделю за неделей она уезжала из танцзала «Романтика», сохраняя в памяти его лицо – тонкое бледное лицо, обрамленное черными волосами. Она чувствовала что-то особенное, когда танцевала с ним, и думала, что он чувствует то же самое, хотя он никогда ей об этом не говорил. Все ночи он не выходил у нее из головы, да и дни тоже, когда она помогала матери на кухне, или отцу в коровнике. Неделю за неделей она спешила в танцзал, радуясь розовому фасаду, танцам и Патрику Грэйди. Часто они пили вместе лимонад, ничего не говоря друг другу и не зная, что сказать. Она думала, что он ее любит, и верила, что однажды он уведет ее из этого туманного романтического зала со всей его голубизной, розовыми дверями, хрустальной люстрой, светом и музыкой. Она верила, что он уведет ее туда, где светит яркое солнце — в город, где будет церковь Пресвятой Девы Марии, свадьба и улыбки на лицах. Но Патрик Грэйди достался другой – девушке из города, никогда и не бывавшей в придорожном танцзале. Она получила Патрика Грэйди , когда у того не оставалось выбора.

Брайди плакала, когда узнала об этом. Ночью она лежала в постели, и слезы текли по ее волосам и мочили подушку. Утром, как только она проснулась, эти мысли вернулись к ней снова и не оступали целый день, заняв место счастливых видений. Кто-то сказал ей позже, что он переехал в Англию, в Вулверхэмптон, вместе с девушкой, на которой женился, и она часто представляла его там, в городе, который не могла вообразить, как он работает на какой-нибудь фабрике, и что у него родились дети, и они разговаривают на чужом диалекте. Танцзал «Романтика» без Патрика стал другим, и ни о ком уже она не мечтала так, как о нем, и потом, когда никто так и не предложил ей выйти замуж, она вдруг обнаружила, что думает о Дано Райане. Если не любовь, то почему не обратить внимание на скромного порядочного человека.

Бозер Эган явно не принадлежал к этой категории, как и Тим Дэйли. И всем было ясно, что Кэт Болдер и Мэдж Даудинг зря тратят время, крутясь вокруг человека с длинными руками. Мэдж Даудинг со своей манерой вертеться вокруг амбалов давно уже стала посмешищем всего танцзала; Кэт Болгер, если она не поостережется, ждет такая же судьба. Превратиться в посмешище было совсем не трудно, для этого не требовался даже возраст Мэдж Даудинг: девушка, которая только недавно закончила монастырскую школу, однажды спросила Лупоглазого Хоргана, что у него такое твердое в кармане брюк, на что он ответил, что это перочинный нож. Она рассказала потом об этом в раздевалке и добавила, что попросила Лупоглазого Хоргана не прижимать ее к себе так сильно, потому что его перочинный нож впивается в нее. «Господи, ты же совсем ребенок!» — с восхищением воскликнула Пэтти Берн, и все засмеялись, прекрасно зная, что Лупоглазый Хорган только для того и ходит на танцы.

«Два лимонада, миссис Дуайер», – сказал Бозер Эган, — «И две порции взбитых сливок. Годится, Брайди?»

Она кивнула и улыбнулась. Взбитые сливки – это замечательно, сказала она.

«Брайди, какое у тебя красивое платье!» – воскликнула миссис Дуайер. – «Бозер, правда ей идет красный цвет?»

У розовых дверей стоял мистер Дуайер и курил сигарету, пряча ее в левой ладони. Его маленькие глазки внимательно наблюдали за тем, что происходит вокруг. Он заметил, как возмутилась Мэдж Даудинг, когда Лупоглазый Хорган сунул пальцы в вырез ее платья. Он не обратил внимания на инцидент, но решил про себя, что если это еще раз повторится, при первой же возможности поговорит с Лупоглазым Хорганом. Некоторые из парней танцевали, тесно прижимаясь к своим партнершам, а те были слишком застенчивы и неопытны, чтобы сказать им прямо. И в этом, по мнению мистера Дуайера, был непорядок, потому парни были молоды и неопытны, и от их прижиманий вела прямая дорога к тому, что он сам делал вместе с миссис Дуайер, с той только разницей, что они жили под одной крышей, спали в одной постели и состояли в крепком браке. Особо пристального внимания требовали великовозрастные амбалы: они спускались со своих холмов, словно горные козлы, оторвавшись ненадолго от мамаш, земли и навоза. Мистер Дуайер не сводил глаз с Лупоглазого Хоргана, пытаясь определить, насколько сильно тот пьян.

Песня Дано Райана подошла к концу, мистер Свентон опустил кларнет, а мистер Малони встал из-за пианино. Дано Райан вытер со лба пот, и все трое медленно двинулись к стойке миссис Дуайер.

«Мой Бог, у тебя шикарные ноги», — прошептал Лупоглазый Хорган на ухо Мэдж Даудинг, но внимание Мэдж Даудинг было приковано к человеку с длинными руками, который оставил Кэт Болгер и направлялся сейчас к мужской уборной. Он никогда не заходил в буфет. Мэдж Даудинг тоже двинулась к уборной, чтобы занять позицию недалеко от двери, но Лупоглазый Хорган последовал за ней. «Хочешь лимонаду, Мэдж?» – спросил он. У него при себе бутылка виски, и если отойти за угол, то можно капнуть несколько капель в лимонад. Она не пьет, напомнила она ему, и он отстал.

«Извини, я на минутку», — сказал Бозер Эган, ставя на стол лимонад. Он пересек зал и направился в уборную. Брайди знала, что у него тоже есть при себе бутылка виски. Она наблюдала за Дано Райаном: остановившись посреди зала и кивая время от времени головой, он слушал историю, которую рассказывал мистер Малони. Он засмеялся, когда мистер Малони закончил, и закивал головой опять, слушая новую историю, на этот раз — мистера Свентона.

«Ты здесь одна, Брайди?» – спросила Кэт Болгер, и Брайди ответила, что ждет Бозера Эгана. – «Я возьму лимонад», — сказала Кэт Болгер.

В буфет, не выпуская друг друга из объятий, хотя танец уже закончился, стали собираться парни и девушки помоложе. Юноши, которые вообще не танцевали, потому что не знали движений, стояли тесной группой, курили сигареты и рассказывали анекдоты. Девушки, которые тоже не танцевали этот танец, болтали друг с дружкой и стреляли по залу глазами. Некоторые потягивали через соломинки лимонад.

Брайди, все еще наблюдавшая за Дано Райаном, представила, как он, надев очки, о которых недавно говорил, сидит у них дома на кухне и читает какой-нибудь ковбойский роман отца. Она представила, как они втроем будут есть завтрак, который она приготовит: яичницу с ветчиной и жареную картошку, и чай, и хлеб с маслом и джемом, черный хлеб и содовую воду, и батон из лавки. Она представила, как Дано Райан выйдет утром из кухни и направится в поле полоть турнепс, а отец заковыляет следом, и двое мужчин будут работать вместе. Она видела, как они станут заготавливать сено: Дано Райан будет косить траву, как она привыкла это делать сама, а отец сгребать граблями. Она видела, как сможет, наконец заняться домашними делами, на которые никогда не хватает времени, потому что приходится тратить его на коров, кур и огород. Шторы в спальне нужно заштопать, оконная сетка кое-где порвалась, обои отстали, их нужно подклеить клейстером. Кухонную мойку давно уже надо как следует отдраить пастой.

Тем вечером, когда он накачивал колесо ее велосипеда, она подумала, что он сейчас ее поцелует. Тогда было темно, и он склонился к земле, чтобы послушать, не выходит ли из покрышки воздух. Потом выпрямился и сказал, что, по его мнению, с велосипедом все в порядке. Его лицо было тогда так близко к ней, что она чувствовала его запах. К сожалению, в этот самый момент у мистера Малони кончилось терпение, и он нажал на клаксон.

Несколько раз она целовалась с Бозером Эганом, когда он увязывался с нею на велосипеде домой. Им пришлось тогда слезть на землю, чтобы втолкнуть велосипеды в гору, и он притворился, будто падает, и, чтобы удержать равновесие, уцепился руками за ее плечи. Вслед за этим она почувствовала влажный вкус его губ и услышала звяканье велосипеда о дорожные камни. Он предложил потом, когда смог восстановить дыхание, прогуляться по полю.

Это было девять лет назад. Позже, при таких же почти обстоятельствах она целовалась с Лупоглазым Хорганом и Тимом Дэйли. Она уходила в с ними в поле и позволяла обнимать себя, не обращая внимание на их возбужденное дыхание. Один или два раза она представляла каждого из них своим мужем, сидящим на кухне с отцом, но ей не нравились эти картины.

Брайди стояла рядом с Кэт Болгер, зная, что Бозер Эган еще нескоро появится из уборной. Подошли мистер Малони, мистер Свентон и Дано Райан; мистер Малони сказал, что принесет сейчас три бутылки лимонада.

«Последнюю песню ты спел просто прекрасно», — сказала Брайди Дано Райану. – «Правда, это прекрасная песня?»

Мистер Свентон сказал, что это лучшая песня из всех, когда-либо написанных, а Кэт Болгер сказала, что предпочитает «Мальчика Дэнни», и что, по ее мнению, именно эта песня является лучшей из всех, когда-либо написанных.

«Держите», — сказал мистер Малони, протягивая Дано Райану и мистеру Свентону лимонад. – «Как дела, Брайди? Как отец?»

«Отец в полном порядке,» — ответила она.

«Говорят, здесь собираются строить цементную фабрику», — сказал мистер Малони. – «Никто не слышал? Они нашли в земле какую-то породу, из которой должен получиться хороший цемент. На глубине десять футов, за Килмэло.»

«Это рабочие места», — сказал мистер Свентон, — «Как раз то, что нам надо.»

«Каноник О’Коннел, кажется, знает», — сказал мистер Малони. – «Янки вкладывают деньги.»

«Значит здесь появятся янки?» – спросила Кэт Болгер. – «Они сами сюда приедут, мистер Малони?»

Но мистер Малони, занятый свом лимонадом не расслышал вопроса, а Кэт Болгер не стала его повторять.

«Есть такая штука, оптрекс», — тихо сказала Брайди Дано Райану. – «Отец капал себе в глаза, когда они у него болели. Может, тебе тоже поможет, Дано.»

«А, ерунда, не так уж сильно они меня беспокоят.»

«Это очень плохо, когда болят глаза. Нельзя запускать. Купи оптрекс в аптеке, Дано, это такая маленькая бутылочка, из которой промывают глаза.»

У ее отца глаза вдруг покраснели и стали слезиться. Она пошла тогда в аптеку Риордана в городе, объяснила, в чем дело, и мистер Риордан рекомендовал оптрекс. Она рассказала об этом Дано Райану и добавила, что у отца с тех пор не было проблем с глазами. Дано Райан кивнул.

«Вы слышали, миссис Дуайер», — окликнул мистер Малони, — «о цементной фабрике в Килмэло?»

Миссис Дуайер, складывавшая пустые бутылки в раковину, кивнула головой. Она слышала разговоры о цементной фабрике, сказала она: это первая хорошая новость за последние годы.

«Килмэло будет не узнать», — прокомментировал ее муж, помогая ей собирать лимонадные бутылки.

«Появится перспектива», — сказал мистер Свентон. – «Я только что говорил, Джаслину, что новые рабочие места – как раз то, что нам необходимо.»

«А янки…» — начала было Кэт Болгер, но мистер Малони перебил ее.

«Янки будут только командовать, Кэт, или вообще ничего – может, они просто вложат деньги. Работать будут местные.»

«Не выйдешь ты замуж за янки, Кэт», — сказал мистер Свентон и громко захохотал. – «Не поймать тебе этих ребят.»

«Что, местных мало?» – спросил мистер Малони. Он тоже смеялся, потом выплюнул соломинку и опрокинул остатки лимонада в рот. Кэт Болгер сказала, чтобы он лучше посмотрел на себя. Она двинулась к мужской уборной и заняла позицию у дверей, ни слова не говоря Мадж Даудинг, по-прежнему стоявшей там на своем посту.

«Следи за Лупоглазым Хорганом», — предупредила миссис Дуайер мужа; эту фразу она произносила каждую субботу в одно и тоже время, поскольку знала, что Лупоглазый Хорган появится сейчас из уборной, хорошенько набравшись. Из всех амбалов больше всего хлопот доставлял пьяный Лупоглазый Хорган.

«У меня остались капли», — тихо сказала Брайди. – «Хочешь, я принесу их в следующую субботу. Глазные капли.»

«Не беспокойся, Брайди.»

«Это же не трудно. Честно сказать…»

«Миссис Гриффин уже договорилась, чтобы меня посмотрел доктор Гриди. Так глаза не болят — только когда я читаю газеты или смотрю кино. Миссис Гриффин говорит, что это только потому, что я не ношу очки.»

При этом он смотрел в сторону, и она вдруг поняла, что миссис Гриффин собирается за него замуж. Она чувствовала это инстинктивно: миссис Гриффин выйдет за него замуж, она боится, что если он женится на ком-то другом и уедет из ее коттеджа, ей трудно будет найти жильца, который бы так же хорошо относился к ее слабоумному сыну. Он стал уже отцом для сына миссис Гриффин и привязался к нему. Все правильно, у миссис Гриффин гораздо больше шансов, потому что она видит его каждое утро и каждый вечер, и ей не нужно раз в неделю подстраивать в танцзале случайную встречу.

Она думала о Патрике Грэйди и представляла его бледное тонкое лицо. У нее могло бы сейчас быть четверо детей, а может семь или восемь. Она могла бы жить сейчас в Вулверхэмптоне и ходить по вечерам в кино, а не сидеть дома с одноногим отцом. Если бы обстоятельства не сложились так тяжело, она не стояла бы сейчас посреди придорожного танцзала и не переживала из-за того, что не выйдет замуж за дорожного рабочего, которого не любит. Ей вдруг показалось, что от мыслей о Патрике Грэйди и Вулверхэмптоне она сейчас заплачет — прямо здесь, посреди зала. Дома на ферме не было места слезам. Слезы были роскошью, подобно цветам в поле, где полагалось расти турнепсу, или новой кухонной раковины. Нечестно даже вытирать украдкой в кухне глаза, пока отец слушает «Зерна таланта»: у отца гораздо больше прав плакать, потому что у него нет ноги. Он страдает еще и от того, что постоянно переживает за нее.

Здесь, в танцзале «Романтика» она почувствовала, как в глазах ее собираются все те слезы, которые ни в коем случае не должен был видеть отец. Ей хотелось, чтобы они вылились наружу, потекли по щекам, и чтобы Дано Райану и всем вокруг стало жаль ее. Ей хотелось, чтобы они ее слушали, а она рассказывала бы им о Патрике Грэйди, который живет теперь в Вулверхэмптоне, о том, что умерла ее мать, и о том, какая у нее теперь жизнь. Она хотела, чтобы Дано Райан обнял ее, и она положила бы голову ему на плечо. Она хотела, чтобы он смотрел на нее своими честными глазами и гладил ее пальцы своей грубой рукой дорожного рабочего. Она могла бы спать с ним в одной постели и представлять иногда, что это Патрик Грэйди. Она бы промывала ему глаза и притворялась.

«К делу», — сказал мистер Малони, протягивая руку за инструментом.

«Передавай отцу…» — сказал Дано Райан. Она улыбнулась и пообещала, что все передаст, хотя рассказывать отцу было абсолютно нечего.

Она танцевала с Тимом Дэйли, потом снова с юношей, говорившим, что собирается эмигрировать. Она видела, как Мэдж Даудинг быстро перехватила человека с длинными руками, опередив на несколько секунд Кэт Болгер, которой достался Лупоглазый Хорган. Танцуя, он что-то говорил Кэт Болгер в самое ухо, кажется, напрашивался ехать с нею на велосипеде домой. Он не видел ревнивых взглядов, которые та бросала в это время на Мэдж Даудинг, прижимавшуюся к человеку с длинными руками. Кэт Болгер тоже было за тридцать.

«А ну, вали отсюда», — сказал Бозер Эган, хватая за пиджак юношу, с которым танцевала Брайди. – «Иди домой к маме, мальчик.» — Он положил руки ей на плечи и снова сказал, что она сегодня отлично выглядит. – «Ты слышала про цементную фабрику?» – спросил он – «Это очень хорошо для Килмэло.»

Она согласилась. Она повторила то, что говорили мистер Свентон и мистер Малони: цементная фабрика принесет новые рабочие места.

«Поехали вместе домой, Брайди», — предложил Бозер Эган, но она притворилась, что не слышит его. – «Разве ты не моя девушка, Брайди?» — сказал он слова, в которых вообще не было смысла.

Голос его превратился в шепот, он говорил, что женится на ней на следующий же день, как только его мать согласится терпеть в доме другую женщину. Она должна знать по себе, напомнил он, каково это — жить со старыми родителями, мы не можем их бросить, мы должны чтить своих отца и мать.

Она танцевала «Звенит колокольчик», передвигая ноги в такт с Бозером Эганом и смотрела через его плечо на Дано Райана, мягко постукивавшего палочками о самый маленький свой барабан. Миссис Гриффин отняла у нее Дано Райана, несмотря на то, что ей уже почти пятьдесят, что она ужасно выглядит — нескладная женщина с нескладными руками и ногами. Миссис Гриффин отняла у нее Дано Райана, так же как та девушка — Патрика Грэйди.

Музыка стихла, Бозер Эган не отпускал ее, стараясь прикоснуться к ее лицу щекой. Народ вокруг хлопал и свистел: вечер заканчивался. Она отошла от Бозера Эгана, зная почти наверняка, что никогда больше не придет в танцзал «Романтика». Иначе все вокруг будут смеяться над ее неуклюжими попытками завязать отношения со средних лет работником муниципалитета — попытками столь же нелепыми, как резвость Мэдж Даудинг, давно уже оттанцевавшей свой срок.

«Я подожду тебя на улице, Кэт», — объявил Лупоглазый Хорган, закуривая в дверях сигарету.

Человек с длинными руками – как поговаривали, он специально отрастил их такими, чтобы оттаскивать со своей земли камни – уже ушел. Остальные тоже стали торопливо расходиться. Мистер Дуайер расставлял стулья.

В раздевалке девушки натягивали плащи и говорили, что встретятся друг с дружкой завтра на мессе. Мэдж Даудинг торопилась. «Все хорошо, Брайди?» – спросила Пэтти Берн, и Брайди ответила, что да, все хорошо. Она улыбнулась Пэтти Берн и подумала: неужели наступит день, и эта девчонка тоже решит, что превратилась в посмешище для придорожного танцзала.

«До свиданья», — сказала Брайди, и девушки, все еще болтавшие между собой, крикнули ей до свиданья. Выйдя из раздевалки, она на минутку замешкалась. Мистер Дуайер наводил в зале порядок, собирал с пола лимонадные бутылки и расставлял стулья в ровную линию. Его жена подтирала шваброй пол. «До свиданья, Брайди», — сказал он. «До свиданья, Брайди», — сказала его жена.

Они зажгли люминесцентные лампы, чтобы удобнее было убирать. В ярком свете голубые стены танцзала выглядели блеклыми; там, где мужчины обычно прислонялись головами, темнели пятна, в нескольких местах были выцарапаны имена, инициалы и пронзенные стрелами сердца. Хрустальную люстру погасили – ее свет только мешал люминесцентному – и стало заметно, что многие плафоны треснули или разбиты.

«До свиданья», — сказала Брайди Дуайерам. Она вышла через розовую дверь и спустилась по трем бетонным ступенькам на посыпанную гравием площадку. Люди толклись на ней небольшими группами, болтая друг с другом и опираясь на велосипеды. Тарахтели двигатели машин.

«До свиданья, Брайди», — сказал Дано Райан.

«До свиданья, Дано», — сказала она.

Она двинулась через площадку к велосипеду, слушая, как мистер Малони говорит у нее за спиной, что как бы то ни было, а цементная фабрика – очень полезная вещь для Килмэло. Она услышала хлопок, и поняла, что это мистер Свентон закрыл дверцу машины мистера Малони, потому что он всегда закрывает ее с таким громким стуком. Когда она подошла к своему велосипеду, одновременно хлопнули еще две дверцы, включился мотор и зажглись фары. Она потрогала оба колеса и убедилась, что они не спущены. Колеса машины мистера Малони зашуршали о гравий, потом звук стал тише, машина выехала на асфальт.

«До свиданья, Брайди», — окликнул кто-то, и она ответила, толкая велосипед в сторону дороги.

«Можно, я проеду с тобой немного?» – спросил Бозер Эган.

Они поехали рядом, и когда добрались до крутого подъема, где нужно было слезать на землю, она оглянулась и посмотрела издалека на четыре цветных лампы, освещавшие снаружи фасад танцзала «Романтика». Пока она смотрела, лампы погасли, и она представила, как мистер Дуайер опускает металлическую сетку над входом и запирает на ней замок. Его жена ждет его, наверное, с субботней выручкой на переднем сиденье машины.

«Знаешь что, Брайди?» – сказал Бозер Эган. – «Ты никогда так хорошо не выглядела, как сегодня.» – Он достал из кармана пиджака маленькую бутылку виски. Вытащил пробку, отпил немного и протянул ей. Она тоже сделала глоток. «Конечно, почему бы и нет», – удивился он: прежде она никогда с ним не выпивала. Неприятный вкус, заключила Брайди: с этим вкусом она была едва знакома, лишь пару раз она пыталась вылечить с помощью виски зубную боль. «Это тебе не повредит,» – сказал Бозер Эган, снова протягивая бутылку к ее губам. Она отвела его руку, неожиданно решив, что позволяет ему слишком много.

Она гораздо пристальнее, чем раньше, смотрела, как он пьет. Он всегда будет пить, подумала она. Он будет лениво и бесцельно сидеть в кухне с газетой. Он потратит все деньги и купит с третих рук подержанную машину только для того, чтобы ездить по торговым дням в городские пивные.

«Она долго не протянет», — сказал Бозер Эган, имея в виду свою мать. «Максимум два года, так я думаю.» Он забросил в канаву пустую бутылку и зажег сигарету. Они толкали велосипеды в гору. Он сказал:

«Когда она умрет, Брайди, я продам это чертово место. Я продам всех свиней вместе со всем их мусором.» Он замолчал, чтобы затянуться. Втянул в себя дым и с шумом его выдохнул. «А деньги я смогу вложить в какое-нибудь другое место, а, Брайди?»

Они подошли к воротам слева от дороги и, не сговариваясь, прислонили велосипеды к стойкам. Он стал взбираться на холм, и она за ним. «Посидим, Брайди?» — предложил он так, словно эта идея только сейчас пришла ему в голову, и они вовсе не для того карабкались в гору.

«Мы можем вложить деньги, например в твою ферму,» – сказал он, опуская правую руку ей на плечо. «Давай поцелуемся, Брайди.» Он стал целовать ее, сильно впиваясь зубами. Когда его мать умрет, он продаст ферму и спустит все деньги в городе. После этого он решит жениться, потому что ему некуда будет деться, и потому что ему понадобится камин, у которого можно сидеть, и женщина, которая будет готовить ему обеды. Он снова поцеловал ее, губы у него были горячими, и она чувствовала, как пот стекает по его щекам. «Ну, ты хорошо целуешься», – сказал он.

Она встала, сказала, что пора идти, и они спустились обратно к воротам. «Ничего нет лучше субботы», — сказал он. – «До свиданья, Брайди.»

Он сел на велосипед и покатился с горы, а она продолжала толкать свой наверх. Она ехала сквозь ночь, как ездила все субботние ночи много лет подряд, и как никогда больше не будет ездить снова. Она будет ждать, пока Бозер Эган не отыщет ее, когда умрет его мать. Ее отец к тому времени, наверное, тоже умрет. Она выйдет замуж за Бозера Эгана, потому что ей будет слишком тоскливо одной на ферме.

Speaking In Tongues Лавка Языков

Уильям Тревор

Танцзал «Романтика»

Speaking In Tongues
Лавка Языков