Speaking In Tongues
Лавка Языков

Лена Васильева

ТАНЦУЮЩАЯ В ТИШИНЕ





* * *



Здесь, у воды, где одинокий мыс
и облака на караван похожи,
и берега коричневая кожа,
очерченная линией волны,
где горизонт, и больше никого
не видно в этой медленной пустыне.
Молчание твоё имеет имя,
где небо чаек, любящих его,
качается, как маятник надежды,
где будущее в форме побережья
хранится в чьих-то бережных руках,
всё сводится к бескрайнему началу.
Так много дней, так откровений мало,
и мозг напоминает старика,
с отчаянья впадающего в детство.
…………………………………….
Лишь горизонта нить забрать с собой,
и облака вести на водопой,
и берег милый получить в наследство.




* * *


По всем приметам -- это уже конец
странного путешествия сквозь границы:
с запада, еле жива, прилетела птица,
где-то в пути с востока отстал гонец.


Где-то неподалеку стоит гора.
Там, за кулисой облачного театра
слишком легко перепутать вчера и завтра,
слишком легко с разбега уйти в вираж.


Надо на этом месте прийти к себе,
надо с окраин дальних попасть в столицу,
нет больше времени -- время остановиться,
время во всем поверить своей судьбе.


Время не ждать, как будто попав в мишень,
в самую середину, застыть в покое,
думать о том, как могут дышать левкои,
гладить кота и каплями пить женьшень.


Только одно заставит тебя начать
новую ветку на странной твоей дороге --
этот далекий голос, родной и строгий,
тот, что находит силы тебя прощать




* * *



Может и правда, что ночью поднимет с постели:
жалоб ли ей или просто горячего чаю,
с медом ли, с солью, а может быть с горькой полынью,
чтобы декабрьскому ветру навеять былое.


С тем ли идёшь, невесомая, разве с печалью,
руки свои простирая на пол-зодиака,
тянешься взглядом за теплым, губами о нежном
вслух говоришь и следы остаются на белом.


Радости ей чуть побольше, на чайную ложку.
Грей свои руки, сомнения, боль убаюкай --
зимнему солнцу взойти, чтобы всё продолжалось,
словно и не было в кружке настойки полынной.


Чтобы весной воробьи утопали в каштанах,
чтобы на белом играли лучи, и резвились
дивные звери, и мёд собирали веками
в сердце моём неподкупные дикие пчелы.




ЧЕЛОВЕК ДОЖДЯ



…Не сказал, что не нужно ждать,
что придешь как осенний дождь,
что и сам ничего не ждешь,
кроме осени и дождя.


До свидания, так и быть.
помолюсь, досчитав до ста:
ты -- с прощением на устах,
я -- с амнистией от судьбы.




* * *



У меня на востоке снег и холодный ветер.
Ветер, ветер унылый гудит в проводах антенны.
Знаешь, будет весна -- прилетит и откроет окна.
Приезжай, будет море солнца и медный воздух.


Посидим в тишине, полистаем друг друга книги.
Будет утро звенеть цимбалам и петь валторне,
И любой синтезатор окажется здесь не нужен,
И жена дирижера отдаст нам свои билеты.


Я уже на других волнах, но под тем же небом.
В летнем платье по битым стёклам и в том же ритме.
Десять лет, двадцать пять часов, несколько мгновений.
И часы почему-то стоят в середине мира.




* * *



Мне нужны руки --
тронуть кисти, читать
диалог ветвей,
я -- из прощальных чаек
среди самых печальных на свете дней.


Мне нужны пальцы --
не потеряться
в часы пустоты весов,
я -- эпилог молчания
среди самых пустынных на свете слов.


Голосом пленной жертвы
женственности твоих жестов
склоняюсь до равновесия
к радости поднебесной.


Чаша, ты исполнена вереском,
нездешним мёдом моей смерти,
которой нет.


Только эхо,
только руки и этот свет,
этот белый свет.




* * *



зал ожиданий летающих пассажиров
она будет ждать тебя каждым ближайшим рейсом


сколько раз опустилось солнце на летном поле
сколько раз продавцы желаний ходили мимо


однажды нетрезвый гамлет водил на крышу
однажды слезам поверил судья верховный


когда стало ясно, что ты
когда стало ясно, что ей


никто не хотел дослушать, зачем всё это
зачем этот зал ожиданий ближайших рейсов


даже себе не в силах сказать о том, что знает
не в силах поверить тому, что так бывает


летящие дни, поющие сны, вещие письма
ей всё равно




ДИСТАНЦИЯ



И небу станет ясно -- будет свет,
когда твой самолет достигнет цели,
начав вне расписания апрель.
Мы будем старики на склоне лет,
но всё же на семнадцать младше мира --
ты будешь рушить моего кумира.
И как всегда, не станешь объяснять,
зачем мы были столько лет в пустыне,
где кровь была густа, как вкус полыни.
Я перестану бодрствовать и спать.
Я стану хореографом погоды,
я стану летописцем для природы,
я стану сценаристом у судьбы.
И будет время открывать страницы,
и прочитать о том, что мне не снится,
о том, как мы с тобой учились быть:
как километража кариатиды,
как гончары посланий Атлантиды,
как опытные узники темниц
и хмурые послушники супругов.
Мы сосчитаем будни друг без друга
и выпустим на волю старых птиц,
чьи веки тоньше виноградной плевы,
когда Луна войдёт в созвездье Девы
чтоб звёздного отведать молока…
Осталось ждать уже совсем недолго:
пусть добежит вода до устья Волги
и вскроет лёд последняя река.




* * *



Поговорить бы с кем-то начистоту
Что тебя привело сюда видит Бог
Знает что ясно утром когда проснусь
Добрым всегда с утра босиком легко


Вниз говорили древние всё течет
Даже твоя мерцающая луна
Старая инь планирует чёт в нечёт
С новой строки зайти в лабиринт И-Цзина


Царство внутри и маленький минотавр
В тёмном углу опасно за душу трогать
Как бы мужик тебе не слететь с моста
Как бы тебе не сбиться с пути-дороги


Ave пока я слышу скажи мне мама
Как черно-белой ночью в сети цветной
Узел найти под именем noster amor
Ave любовь ты вечен и ты со мной.




ДВАДЦАТЫЙ СОН



Начни с того,
как ожидают лета,
как на вокзалах глохнут поезда,
как снег лежит и плачет незаметно
текущая по желобу вода
железных крыш
и опустевших улиц
(затмения и света острова) --
спокойной ночи, -- первые уснули,
вторые уронили кружева
почти забытым царственным манером
(чуть медлят клавиши,
пиша себе письмо
кириллицей,
и номер XXI --
лишь символ возвращения домой),
рассказывай;
пусть это только части
разбитого на множество частиц
почти не-
осязаемого счастья
вагонных окон, крыш и кружевниц.
Когда начнёшь --
иголочками хвои
и крестиками граней в хрустале,
скажи себе:
вернулись только двое,
нашедшие друг друга на земле.