По материалам научной конференции «Теология, философия
и психология одиночества», Владивосток, 1995
...еще издревле люди верили, что ад
-- преисподняя. И только один из кругов этого ада -- ад одиночества --
неожиданно возникает в воздушных сферах над горами, полями и лесами. Другими
словами, то, что окружает человека, может в мгновение ока превратиться
для него в ад мук и страданий.
Акутагава
О феномене одиночества написано и сказано много: философы, писатели,
поэты -- все исследовали его, чтобы прояснить его суть. Нет нужды повторять
их, но есть возможность с их помощью еще и еще раз вглядеться в него и,
возможно, открыть в одиночестве некое послание для себя.
Одиночество часто рассматривается как нечто деструктивное по отношению
к личности, мешающее ей жить, ставящее преграды и ломающее ее. И часто
одиночество рассматривается как следствие давления внешнего мира на личность,
которое и вынуждает ее отгораживаться от него, бежать, одновременно страдая
от этого.
Такое одиночество описано у многих авторов, в том числе и у Жана-Поля
Сартра. Целый ряд его героев живут будто взаперти, мучаясь своим одиночеством
и в то же время оберегая его, желая его. Именно от внешнего мира защищаются
они в своем затворничестве, в этом болезненном компромиссе, и не могут
найти освобождения ни в бегстве, ни в любви, ни в бунте, ни в творчестве.
Мучается от осознания абсурдности своего существования, от глубокой
неприкаянности и разлада с миром и герой романа «Тошнота» (Антуан Рокантен).
Прошлое Рокантена полно событий. В нем и путешествия, и интересная
работа, и любовь к женщине. Но... это все в прошлом, о котором он почти
не вспоминает, боится вспоминать, так как всплывают лишь обрывочные картинки,
и он не знает уже точно, что эти картинки означают -- воспоминания или
вымысел. Картины прошлого будто мертвеют под его взором и, желая хоть что-то
сохранить живым, не заменять просто словом то, что еще дорого, Рокантен
отступает. Он говорит: «Мои воспоминания -- словно золотые в кошельке,
подаренном дьяволом: откроешь его, а там сухие листья». В бесплодных попытках
угнаться за прошлым Рокантен с горечью осознает, что прошлое покидает его,
он отринут им в настоящее.
В этом настоящем Рокантен и страдает от этого Настоящего, от себя,
от всего мира -- он одинок в нем. Он пытается писать книгу, он бывает среди
людей, он гуляет, спит, ест и пищет дневник. Этот дневник заставляет писать
именно это Настоящее, в котором Рокантен пребывает. Что-то происходит вокруг
него, и в нем, и это «что-то» и заставляет Рокантена записывать происходящее:
«Чтобы докопаться до сути», «точно определить характер перемены», «я должен
разобраться в себе, пока не поздно...» Что «не поздно»? Чего боится Рокантен,
что так скрупулезно описывает и во что пристально всматривается?
Критики прозы Сартра называют дневник Рокантена «лихорадочно-болезненным».
Но в чем его болезненность? Скорее, это обостренное восприятие мира, себя,
людей. Скорее, это возбуждение не человека, стоящего на грани безумия,
а человека, стоящего перед неизвестным, непонятным пока ему и потому угрожающим
и страшным. Рокантену и в голову не приходит, что он сошел с ума, наоборот,
он отчетливо осознает, что находится в полном рассудке. Но слишком сильны
перемены, ему хочется разобраться в их сути: «Если я пойму хотя бы, чего
я испугался, это будет шаг вперед», -- пишет он. В своем одиночестве он
может сделать это только сам, страдая от своего одиночества, тем не менее
он ревностно оберегает его, бьется в нем, пытаясь понять: так что же происходит?
К нему приходит Тошнота. Вдруг «теплой массой» на Рокантена наваливается
целый мир, неумолимо настигая его то в кафе, то дома, то на прогулке. В
эти минуты Рокантен видит мир в его пугающей наготе: людей, в которых усматривает
признаки разложения, умирания, даже если они молоды и влюблены; бьющую
в глаза плоть вдруг оживших и самопроизвольно мыслящих предметов; вдруг
отяжелевший, сладковатый воздух; навязчивый и раздражающий своей незавершенностью
цвет того или иного предмета. Рокантен обостренно ощущает время во всей
его наготе и вязкости, когда утрачено прошлое, а настоящее сливается с
будущим. И в этом вздыбившемся вокруг мире Рокантен осознает себя просто
блеклой плотью, лишенной всякого смысла. Он называет себя «живым мертвецом»,
лишенным значения и смысла в таком же мире, который ему представляется
громадным абсурдным существом, и он задыхается от ярости при столкновении
с ним. Отвергая этот мир, Рокантен все более погружается в одиночество,
глядя на него со стороны и пытаясь понять смысл его существования, а также
и своего. В поиске смысла вдруг всплывает слово «абсурд», и это слово дает
Рокантену ключ к его Тошноте и собственной жизни. Он вдруг приходит к выводу,
что: «В мире нет ничего закономерного. Все случайно. Существование не является
необходимостью. Существовать -- это значит быть здесь, только и всего».
Рокантен открыл множество существований, не связанных никакой закономерностью.
Все эти существования случайны, и, видимо, некоторые из людей поняли это
и попытались «преодолеть эту случайность, изобретя существо необходимое
и самодовлеющее. Но ни одно необходимое существо не может помочь объяснить
существование: случайность -- это нечто кажущееся, невидимость, которую
можно развеять; это нечто абсолютное, а стало быть, некая совершенная беспричинность.
Беспричинно все... и я сам. Когда это до тебя доходит, тебя начинает мутить
и все плывет, -- вот что такое Тошнота».
Придя к этому заключению, Рокантен понимает, что он лишь один из множества
существований, случайных, беспричинных и связанных между собой только одним:
все лишние, лишний и он. Осознав это, Рокантен думает о самоубийстве, чтобы
истребить хотя бы одно из этих никчемных существований. Но и смерть свою
он признает лишней тоже. Он говорит: «Все сущее рождается беспричинно,
продолжается по недостатку сил и умирает случайно», так как самому умереть
нет сил, и даже усилия невозможны.
И вот с этими существованиями и себя чувствуя таким существованием,
Рокантен вынужден жить, убегая от них и опять возвращаясь и сливаясь плотью
своей. Но если плоть его еще как-то мирится с этим, то дух его ищет выхода.
И иногда ему это удается.
Это происходит также внезапно и напоминает Тошноту, но с обратным знаком
-- все меняется и начинает существовать в каком-то ином качестве. Рокантен
чувствует себя собой. Он опять «здесь, в настоящем», но вдруг рождается
предчувствие неотвратимости начала жизни. «Мир уплотняется, или это он
слил звуки и формы в нерасторжимом единстве, и даже представить себе не
могу, что то, что меня окружает, может быть чем-то еще, а не тем, что оно
есть...» Все разрозненные мгновения дня сливаются воедино и обретают смысл.
Жизнь как будто замирает, наполняясь этим смыслом. Весь мир, его образы
и звуки отдаются в каждом шаге, в биении сердца -- и Рокантен счастлив.
«Мне кажется, я достиг высшей точки счастья и недостижимой ранее полноты
чувств... Это ожидание свершения чего-то». У него появляется чувство своей
нужности, осмысленности: «Меня везде ждут, нуждаются,» -- говорит он, но...
«Я не знаю, чего от меня ждут, каждое движение обязывает меня... Надо выбирать».
И Рокантен теряется перед выбором, ведь он требует действия, хотя бы
усилия, но нет еще готовности к ним. Рокантен будто замирает... И опять
приходит оцепенение, опустошение, чувство омерзения перед жизнью и ее бессмысленностью.
Такой прорыв сознания остается в памяти как Событие, несущее в себе
«чистый смысл», и именно одиночество дает ему возможность на некоторое
время освободиться от реального мира. Но это обостренное погружение в смысл
кроме радости приносит с собой и тревогу, страх. Эти чувства сдерживают
Рокантена и заставляют опять погрузиться в одиночество, а иногда остаться
на его поверхности, чтобы укрыться от страха в среде себе подобных.
Страх и омерзение перед абсурдным миром, страх перед миром, наполненным
смыслом, -- вот два полюса, между которыми глубокая пропасть. Эта пропасть
-- глубочайшее Одиночество Рокантена, в которое он погружен, и которое
иногда выталкивает его наверх для очередной попытки найти себя, получить
подтверждение себе. Но увы... подтверждения он не находит и будто утрачивает
себя. Он пишет в дневнике: «Антуан Рокантен не существует Ни-для-кого.
Забавно. А что такое вообще Антуан Рокантен? Нечто абстрактное. Тусклое
воспоминание обо мне мерцает в моем сознании... И вдруг "Я" начинает
тускнеть, все больше и больше -- кончено: оно угасло совсем».
Теперь он -- опустошенное сознание, само себя воспроизводящее. Оно
«необитаемо». Пустое пространство: Ничто. И кажется, нет надежды, один
страх и желание изгнать из себя существование. Он думает: «Только в этом
была цель всех моих благих начинаний в жизни».
Итак, Рокантен теперь являет собой Страх перед пустым пространством,
Страх перед Ничто. И здесь -- небольшое отступление.
Существовало латинское изречение «боязнь пустоты» или страх перед пустотой,
страх перед пространством. По сути, страх перед пространством -- это страх
перед собой, перед пустым пространством внутри себя, «внутренней бездной»,
внутренним Ничто. Для меня Рокантен заперт прежде всего в себе самом, одиночество
внутри него, в его внутреннем пространстве, в его Ничто. И сознание является
частью Ничто, но заперто еще и в самом себе и не в силах вырваться из своих
границ и заполнить это Ничто. Что несет Рокантену Ничто, перед ликом которого
он оказался? Что это -- Хаос, разрушение, гибель? Читая художественный
роман, написанный философом, трудно избежать соблазна поискать философские
идеи автора, в них найти причину того положения, в котором оказался его
герой. И я решила попытаться сделать это.
По сути, вопрос о Ничто это вопрос о главном, пожалуй, противоречии
между Бытием и Небытием в философии. Начиная от Парменида, философы признавали
что-нибудь одно -- или Бытие, или Небытие, третьего не было дано. Ничто
всегда отождествлялось с Небытием и выводилось из Бытия как отрицание Бытия.
Сартр также следовал этой философской традиции. По Сартру, человек есть
мера всех вещей. Сущность всегда следует за существованием. Значит, именно
в существовании следует искать объяснение сущему, т.е. Бытие есть то, что
дано нам в опыте.
Но М. Хайдеггер открыл, что Бытие нельзя свести только к сущему, к
тому, что явленно. Бытие не есть сущее... Это выпускает из виду Сартр,
и, возможно, потому попытки его героя понять действительное обречены на
неудачу. И даже решимость Рокантена заняться качественно другим творчеством
с этой точки зрения обречена на неудачу, на тупик.
Ведь если следовать за Сартром, «человек есть бытие, благодаря которому
возникает Ничто». Так и происходит в романе. Но Ничто не «возникает», а
если возникает, значит оно -- не Ничто. «Может быть, это беспредметное
все-таки неким образом Есть в том смысле, что им определяется существующий
характер Бытия», -- пишет Хайдеггер. Сартр этого не ощущает и, возможно,
поэтому его герой не обретает свободы, которую ищет. Он чаще бьется на
поверхности бытия, в одномерном бытии, скованный им, хотя и заявляющий,
что он свободен.
У Сартра есть: «Свобода человека предшествует его сущности; она есть
условие, благодаря которой последняя становится возможной». И тут же ставит
себе препятствие, задавая вопрос: «Что такое свобода человека, если путем
ее порождается Ничто?»
Но Ничто не «порождается», а существует как условие свободы-необремененности
установками. Ничто есть очищение от них ради пробуждения чувства свободы,
которая присуща каждому, но не каждый способен ее освободить. Таким образом,
оставаясь в рамках традиционного отношения к Небытию как к ничтожеству,
нулю, Сартр сводил истину Бытия -- Целое, состоящее из Бытия и Небытия,
-- только к его части. Поэтому Рокантен перед ликом Ничто замирает, испытывает
страх и отступает. Сартр находит для него утешение в решении попытаться
написать нечто новое, другое. Решение Рокантена еще до конца не принято,
мысль об этом робка и зыбка, но она наполняет его радостью. В этом видит
он (а возможно, и Сартр) оправдание его существованию, которое ранее было
лишено смысла.
Кажется, Рокантена ждет грустный финал -- опять поражение. Однако хочется
взглянуть на Ничто Рокантена, на его страх с другой позиции. С той позиции,
которая гласит: «Без Небытия нет Бытия. В их единстве себя являет само
Бытие». Таким образом, отпадает страх перед Ничто, Небытием и необходимость
борьбы с ним. Страх Рокантена перед Ничто -- это и есть «призыв Бытия»,
если верить Хайдеггеру. Способен ли Рокантен заглянуть в эту бездну и не
дрогнуть, и возрадоваться?
Мне кажется, Рокантен близок к постижению Истины Бытия. Он уже перед
лицом Ничто, которое взывает к нему. «Страх -- призыв Бытия», -- говорит
Хайдеггер. Испытывая страх перед открытием Ничто, Рокантен уже его слышит.
Тошнота Рокантена, которая сопровождает его на поверхности одиночества
и напоминает ему о самом себе и окружающем мире, -- это тоже предвестие
погружения во мрак одиночества, в его глубину, в ничто. Скорее, это призыв
к погружению, к пути в «потаенное», непознанное и к уходу от себя видимого,
материального.
Рокантен уже понимает, что существует Нечто, до чего он еще не может
добраться, постичь, -- музыка, чистая, соразмерная, перед которой стыдно
за себя и за весь мир. Эта музыка всегда за пределами чего-то... По ту
сторону существования, которое лишено для Рокантена смысла, за его пределами
-- значит, в Ничто. Вот еще одна нить, связавшая его с ним, еще один его
зов -- и это не отдельно существующее, это здесь в «вот-бытии», «она есть».
И Рокантен идет за мелодией в Ничто, отринув все, идет «сейчас».
Призыв Ничто и в минуты, когда звуки и формы сливаются в нерасторжимом
единстве и все обретает смысл, и опять Рокантен внимает этому призыву,
следует за ним. Он слышит его и в одиноком прерывистом звоне, пронзающем
потемки, -- «в нем меньше человеческого, в нем чистота».
Преклонение перед каждой минутой События, стремление вобрать его, навеки
запечатлеть в себе, предвосхищение его конца -- это влечет неотвратимо,
даже если в конце гибель, -- и в этом призыв Ничто.
И главное -- дневник Рокантена, в котором пульсирует его сознание,
которое не способно забыться, -- это экзистирующее сознание и ведущее в
Ничто. Язык дневника -- это язык экзистирующего сознания и способ возвращения
к Истине Бытия, способ Бытия. И, наверное, закономерно, что Рокантен оберегает
свое одиночество в предчувствии главной перемены и в итоге принимает решение
писать «что-то другое», заниматься творчеством -- это не путь оправдания
его существования до сих пор, а возвращение к истинному Бытию.
Таким образом, одиночество Рокантена, его бездна, его Ничто вселяет
надежду на возможность возрождения Рокантена и становится точкой отсчета
на пути возрождения в нем Истины.
ЛИТЕРАТУРА
1. Акутагава Р. Ад одиночества // Новеллы. М., 1985.
С. 43-44.
2. Сартр Ж.-П. Стена.: Избр. произведения. М.:Политиздат,
1992. 480 с.
3. Хайдеггер М. Время и бытие. М.: Республика, 1993.
445 с.