Speaking In Tongues
Лавка Языков

Александр Белых

ЭНТРОПИЯ ПАУЛЯ ЦЕЛАНА

1

Мир, шевеля жабрами,

проплывает в бездыханной бездне.

Клацает клювом цапля,

звезды шарахаются, словно жабы.

Безбрежными кругами

разбегаются вселенные, старится вечность.

Как дивно

клюет мир на слово-наживку!

Время от времени

рождаются и умирают вселенные,

подобно пузырькам,

которые испускают пугливые рыбы.

Расплескав надежды,

смыкаются эллипсирующие

воды Сены.

2

Подступает к горлу

оплаканное кровью слово

и откатывается вспять

к излучине пульсирующей аорты:

тихо, венцом артерий,

оплетая слово, стекает свет,

как овцы к водопою,

в прохладу тонкостанной ивы.

Лицом открытый, Иаков,

отвороти же камень от гортани,

отверзни чрево

и роди мне сына.

И рыдала ива,

но горше всех рыдало слово.

3

Ты поджидаешь мою Смерть:

Ох, устрою ж тебе это пиршество,

Пока мир отмирает во мне.

4

Неотмщенный,

болезненно-бледно-сонный, богами

заклейменный:

твоя моча — чернёхонька,

твой язык — заскорузло-русский,

твоё дерьмо — жиденько.

От тебя

разит непристойной речью —

да и от меня тож;

ты затоптал одних,

на других ты наложил руки,

напялил козью шкуру,

волхвуешь над моим хуем.

5

Ах, как сентябрит!

Отпевают пчёлы твои сады.

Не умолкнут соловьи,

распевая натощак так и этак.

От удара под дых

к вольным травам туман приник

и затих...

Ты невымыт и небрит,

по-рыбьи разеваешь иудейский рот.

И давишься речью,

словно хлебным куском.

Этот черствый немецкий стих

ты размочил в парижских водах.

Вот он, Стикс!

Рассвет изодран

в зарослях дикой розы.

И блеют овцы

в червонных небесах.

6

Сон, только сон,

шипит и пенится дикая роза, в ресницах переливается море из края

в край, как одежды Иосифа,

пенится, воркует по-голубиному, подставляет берегу молочную грудь,

причмокивает как агнец, блеет, —

о, это песнопение волн и ветра, песка звёзднозаспанной ночи,

натяни на себя пустыню,

укутайся в бархат барханов и спи, пока сон, пока сны,

невидимые открытым взором,

не опустошат твоей мысли, как сыны опустошали чрево Лии, Валлы, Рахиль

Зельфы, пока чертополох

не полонил твоей постели, пока тернии не искололи твоё тело,

пока лоно твое, как земля,

плодоносно, пусть бредит дождь и шипит, и извивается, и кричит

и стонет, и благоухает роза, —

ах, как нежится пчела в сердцевине сна, купается, заныривает,

щекочет хоботком, заливается

и хохочет, потирает лапки, и пускает слюнки, облизывается

и не улетает, не улетает,

позабыв свой дом за семь тысяч верст от медовых мест,

к которым прилетаешь по эллипсу

вселенной, затянутой в мёртвую петлю, щедро осыпаешь пыльцой

над черновинным небом,

в котором спит Господь, утомлённый нерукотворным творением, —

о роза, уколи его, причини

ему боль, и ты, пчела, прозвени тревожно над его головой,

выпусти весь мир из его

сновидений, как рыб из садка, — пусть они, сверкая чешуёй и краснопёрым

брюхом, кишат в прибрежной

заводи вселенной, где возлежим с тобой и подбираем крохи хлеба,

накинув смирительную рубашку

любви, словно пара журавлей, мы плывем сквозь ночь, сквозь сон,

затаив дыхание,

пока некто перелистывает книгу, а слёзы падают на страницу,

мы не умрём, волна

оближет нас горячим языком и поманит за собой в глубины темных

откровений, тех,

что запечатаны на твоих устах, Господь, сомкнутых как ворота храма,

куда ведут терновые цветы,

зацветающие капельками крови...

7

Слово-в-себе-до-мира, как ядрышко ореха,

чья-то мысль неслышно гложет — молитвенно и неумолимо,

превращая в отзвук то(го), Кем было слово...

1997

8

... хруст кожуры

и глухой звон зёрен о фарфор

напомнил

о слегка надтреснутом голосе.

Что мерещится лучам

в рубиновых зёрнах граната,

каким оттенком смысла

вспыхнуло крайнее зёрнышко

на белой глади фарфора

с черной трещинкой через всю тарелку?

Отведать зёрна граната

всё равно, что назвать все вещи

поимённо, вспоминая

терпковато-сладкую смертность

каждой из них,

каждого слова, разъятого по живому.

В одну ладонь

ты брал гранат, а в другую

помещалось слово.

Ты взвешивал всю тяжесть мира

заключённую

под плотной кожурой одного и другого

и, разламывая дерзко

напополам, прислушивался,

как разрываются

с хрустом и грустью растительные ткани,

осыпая в ночь

рубиновые мерцания

вывернутого наизнанку граната

окрест обездоленной бездны.

1997

9

Господь, не ты ль

стоптал мои несносные ботинки?

Их вид понурый, как у пса,

не твою ли мне являл виновность?

О да, созерцая их,

я познавал тебя не в величии творца,

а в простоте творения.

Наивный, ты захотел

владения свои, что вечны и безмерны,

изделием сапожника измерить.

Так иной философ

примеривает мысль к тебе,

чтоб уловить твой свет

в силки неоспоримых силлогизмов,

но, как рыба на песке,

глотает воздух ртом — в котором смерть?

И ты примеривал мои одежды,

чтоб испытать всю временность того,

что назовётся Я.

И вот стоишь, как цапля,

одной ногой колышешь вечность,

не отражающей тебя,

а другой ощупываешь в страхе то,

что отзовётся смертью.

10

Где, скажи,

(но кто же скажет?)

где

твой вечный

дом?

Ты словом

пригвоздил меня,

но не послал мне смерть,

пока я спал

под можжевеловым

кустом.

Прибрал бы

и меня к рукам,

ибо я чувствую

неисчерпаемую

благодать

в моем сердце

пустом.

Ещё вдыхаю

аромат миндаля,

но отчего я не слышу

как стрекочет кузнечик

в каперсах?

Мертвен

твой хлеб,

Господи!

11

Ухо Винсента —

слышит ли оно,

как увядают

цветы чертополоха,

вдыхающего

обожженный воздух

долины Арля?

Зыбятся

травы на полотнах —

волны, пески,

время.

Тки, Арахна,

его сетчатку глаза!

Уколи, Чертополох,

его руку,

схватившуюся

за кисть!

Разорви, Шмель,

паутину его

зрения!

Сыпятся краски,

словно пыльца с лапок пчелы,

облетающей

душистые луга слова-

без-умысла.

Ухо Винсента —

слышит ли оно,

как обмирает солнечный луч,

всхлипывает цикада

в колыбели

червоно-черчатого

чертополоха?

Под ухом Винсента

шумит, захлёбываясь волнами, Вселенная –

словно раковина пустая.

1998

12

Истекая речью,

дрейфует слово в полусне, присмерти —

как голова Орфея. В скалах

поют ветры, волны бегут

во мраке и не убегают.

Снова всхлипнул ветер.

Ты обернулся:

взор не украшен далью

вечности.

Пихты скрипят в небе,

неусыпно, будто перо на бумаге.

Никто никого не окликнул. Ты не узнан,

ты просто узник, на горле

узел безымянной речи.

Кем-то пожитки собраны,

в доме прибрано,

тихо и пусто.

Душа —

как брошенные кости,

равнодушные

к отваге.

Ах, над красными маками

куда, куда

пробежало

черное

облако?

Ты думал:

шепчет, убаюкивает Муза,

а это петля и сеть

Господня!

Волны колышут волосы.

Травы на берегах безголосы.

Грифы клюют мёртвых.

Родниковой речью

бьёт слово, невнятное смыслом.

Росы пьют пчёлы.

Speaking In Tongues Лавка Языков

Александр Белых

ЭНТРОПИЯ ПАУЛЯ ЦЕЛАНА

1

2

3

4

5

6

7

8

9

10

11

12

Speaking In Tongues
Лавка Языков