Мне прислали запрос, нет ли у меня идеи, как спроектировать этюд, представление,
танец, пантомиму или что-то ещё, что можно было бы использовать или из
чего можно было бы исходить; у меня есть следующая идея: наденьте маски,
полдюжины носов, лбов, пучков волос и косматых бровей и двадцать различных
голосов. Сходите по возможности к художнику, одновременно занимающемуся
кройкой, и закажите целую серию костюмов, а также позаботьтесь о приобретении
нескольких хороших, солидных декораций, чтобы вы, облачившись в чёрную
накидку, могли бы спуститься по лестнице или выглянуть в окно и испустить
рык, короткий, львиноподобный, внушительный, тяжёлый рык, такой, чтобы
казалось -- сама душа рычит из человеческой груди.
Я призываю вас обратить на этот рык особое внимание: вложите в него
элегантность, артикулируйте его с чистотой и безупречностью, а после этого
можете, например, вырвать пучок волос, чтобы doucement
(1)положить его на землю. Это произведёт, будучи
выполнено с грациозностью, ужасающее впечатление. Все подумают, что от
боли вы отупели. Чтобы добиться трагичности, нужно прибегнуть как к наиочевидным,
так и к отстранённым средствам -- я это говорю, чтобы вы поняли, что и
засунуть палец в нос и со рвением углубиться в него будет недурно. Некоторые
зрители прослезятся, наблюдая, как такая благородная, сумрачная фигура,
как вы, ведёт себя настолько жалко и неэстетично. Вопрос лишь в том, какое
у вас будет выражение лица и как оно будет освещено. Дайте же вашему господину
осветителю тычка под ребро, чтобы он проявлял соответственное усердие,
а главное -- держите под контролем свою мимику, жестикуляцию, свои ноги,
и руки, и рот.
Не забывайте о том, о чём я вам рассказал ранее, а именно: надеюсь,
вы ещё помните, что уже тем или иным образом открытый или закрытый глаз
способен произвести впечатление кошмарности, красоты, печали или любви,
или чего вам ещё захочется. Требуется немногое, чтобы изобразить любовь,
но зато необходимо, чтобы вы хотя бы однажды за свою, видит бог, истерзанную
в клочья жизнь честно и скромно ощутили, что есть любовь и как она
себя преподносит. Так же обстоит дело и с яростью, и с чувством неназванной
печали, одним словом — с любым человеческим восприятием. Попутно я вам
советую выполнять почаще гимнастические упражнения у себя в комнате, гулять
в лесу, укреплять лёгкие, заниматься спортом, но изысканным и умеренным,
посещать цирк и изучать манеры клоунов, и потом всерьёз размышлять, какое
внезапное движение вашего тела сможет лучше всего послужить символом того
или иного содрогания души. Сцена -- это страстная глотка поэзии, из ваших
ног, уважаемый господин, могут проистекать совершенно определённые душевные
состояния, принимая потрясающие формы, не говоря уже о лице и тысячах его
мимических функций. Ваши волосы должны вам повиноваться, когда им следует,
символизируя ужас, подыматься дыбом, чтобы зрителям — банкирам и бакалейщикам
— становилось не по себе.
Так вот, вы потеряли дар речи, поковыряли, уподобляясь плохо воспитанному
несдержанному ребёнку, ввиду вашей рассеянности в носу, а теперь вы начнёте
говорить. Но как только вы попытаетесь это сделать, у вас из искривлённого
болью рта, извиваясь, выползет ядовито-зелёная змея языка, так что от испуга
все ваши собственные члены, кажется, пробьёт дрожь. Змея вывалится на пол
и ползком проберётся к мирно лежащему пучку волос, крик ужаса вырвется
из вашего рта и заполнит собой весь зрительный зал; но вы уже преподносите
следующее: вы втыкаете себе в глаз длинный, кривой нож, так что его кончик,
разбрызгивая кровь, показывается у вас из шеи, рядом с кадыком; после этого
вы закуриваете и делаете вид, что вам так удивительно хорошо, словно вы
чему-то смеётесь по секрету от всех. Кровь, льющая по телу, превращается
в звёзды, звёзды завлекательно, дико, сияя, танцуют по всему пространству
сцены, а вы ловите их открытым ртом, в котором они одна за другой исчезают.
При этом ваше сценическое мастерство можно назвать достигшим определённого
совершенства. И тут намалёванные дома декораций валятся, как пьянчуги,
и погребают вас под собой. Лишь одна ваша рука виднеется из-под дымящихся
обломков. Рука ещё немного шевелится, затем опускается занавес.
1907
ДЕРЕВЕНСКАЯ ИСТОРИЯ
С большим неудовольствием сажусь я за письменный стол, чтобы поиграть
на рояле, то есть, рассказать о неурожае картофеля, случившемся много лет
назад в деревне, лежащей на холме приблизительно двухсотметровой высоты.
С трудом вырываю я из себя самого историю, рассказывающую ни о чём другом,
как о крестьянской девушке. Последняя чем дальше, тем больше не знала,
чем себе помочь.
Звёзды блестели в небе; священник деревни, в которой произошло то,
что я сейчас преподношу, в чистом поле объяснял своим юным подопечным солнечную
систему. Писатель в освещённой лампой комнате писал свои пухнувшие сочинений,
когда измученная видениями крестьянка встала из постели, чтобы броситься
в воду, что она и проделала со смехотворной проворностью.
Когда на следующее утро её нашли в состоянии, прямо указывавшем на
то, что её жизнь прекратилась, среди жителей этой деревни встал вопрос
о том, хоронить её или нет. Коснуться рукой недвижно лежавшей бренности
не хотелось никому. Народное нежелание было налицо.
Сельский житель приблизился к группе, заинтересовавшей его сперва из
композиционных соображений, потому что в свободное время он рисовал, тогда
как руководство не возлагало на него особенных обязанностей. Теперь же
он взывал к благоразумию селян, но все его доводы оказались тщетными; они
ни за что не хотели предать крестьянку земле, как будто думали, сделай
они это -- с ними случится что-то недоброе.
Местный управитель удалился в контору, имевшую три окна, сквозь которые
не просачивалось ни лучика света, и занялся изложением происшествия, о
котором должен был доложить по почте столичной управе.
Что же чувствую я, когда думаю о неурожае, наступающем всё более грозными
волнами? Жители несказуемо отощали. Как ужасна тоска по хлебу.
В тот же самый день крестьянин, вполне, по всеобщему представлению,
дельный человек, выстрелил из висевшего на крючке ружья, которое сорвал
оттуда в неподдельном простонародном гневе, в проходившего под окнами,
ничего не подозревавшего соперника, который при этом громко распевал на
тирольский лад, в чём выражалась его большая жизнерадостность. Он как раз
возвращался после успеха у невесты, которая казалась девушкой, не способной
принять решение, строившей глазки и одному, и другому, обещая обоим земной
рай.
Ещё никогда, с тех пор как я занимаюсь писательством, я не написал
рассказа, в котором кто-либо упал бы, сражённый пулей. Впервые у меня кто-то
должен хрипеть.
Само собой разумеется, его сейчас же подняли и отнесли в ближайшую
хижину. Домов как таковых, в нашем теперешнем понимании о комфорте, в деревнях
тогда не было; были только убогие жилища, соломенные крыши которых ниспадали
почти до самой земли -- их можно представить себе по немногим сохранившимся
экземплярам.
Когда невеста, деревенская красавица с тяжёлыми бёдрами и натянутой
осанкой, услышала, что произошло из-за неё, она остановилась, прямая,
как свеча, размышляя -- в меру возможности глубоко -- о своей сущности.
Безрезультатно пыталась мать её настоять на том, чтобы она что-то сказала;
она словно превратилась в статую.
Аист пролетел в лазурном воздухе над деревенской драмой, неся в клюве
ребёнка. Под лёгким ветром зашевелились с шорохом листья. Всё это выглядело
как гравюра, совершенно ненатурально.