Speaking In Tongues
Лавка Языков

Йозеф фон Вестфален

На дипломатической службе

Глава 5.

Как в поле зрения Гарри фон Дуквица попадает Рита Нурани-Ким и как вскоре после этого у нее отваливается ноготь. Почему Гарри совершает сделку с ее папой и как посол в Яунде получает редкую возможность поиграть в сотрудника службы гражданских состояний. Как Гарри вопреки радостям брака возобновляет контакт со своей прежней подругой Хеленой и почему он не хочет вступаться за взятого под стражу фотографа. Про очень печальную встречу с коллегой Хеннерсдорффом и как Рита с Гарри наконец покидают Африку.

-- Поздравляю! -- Посол потряс руку сначала Рите, потом Гарри. -- Надеюсь, я все правильно сделал, -- сказал он. Он проводил первую в своей посольской жизни регистрацию брака.

-- Быстро и безболезненно, -- добавил он.

-- What did he say?⁽¹⁾ -- спросила Рита. Она не знала ни единого слова по-немецки. Сегодня Рита опять выглядела восемнадцатилетней. Ей было 24. Мать из Кореи, отец из Индии. Она могла выглядеть очень по-разному. Гарри был с ней знаком полтора месяца. Он находил, что до полудня она выглядит как кореянка, в сумерках -- как индуска, а во второй половине дня, странное дело, как француженка. Иногда ее хихиканье превращалось в смех.

Она быстро взглянула в свидетельство о браке. «Доктор Гарри Фрайхерр фон Дуквиц, протестант, рожденный 18 октября 1945 года в Берлине, проживающий в данное время в Яунде, и Рита Нурани-Ким, католичка, рожденная 24 августа 1955 года в Бомбее, проживающая в Яунде, поженились 8 ноября 1979 года в посольстве Демократической Республики Германии в Яунде/Камерун». Напечатанное на бланке «Служащий загса» было исправлено на «исполняющий обязанности служащего загса посол».

-- Было мило с его стороны не произносить выспренных напутствий, -- сказал Дуквиц. Жениться следует только в консульствах. Свидетелями были отец Риты и Хеннерсдорфф. Риту поцеловали. Отец -- безразлично, Хеннерсдорфф -- смущенно. Еще одно рукопожатие новоиспеченному супругу. -- Не забудьте, сегодня вечером, -- сказал Дуквиц, -- праздничный ужин, в семь часов в отеле.

Отец Риты отвез новобрачных домой. Гарри и Рита устроились за задних сиденьях «ситроена». Они радовались. Гарри покусывал мочку ритиного уха.

Он переехал из холостяцкого бунгало в дом побольше в дипломатическом квартале. С маленькой верандой. По сравнению с обувной коробкой посольской резиденции это было сносно. Господин Нурани высадил их перед домом. Он держался официально и не выказывал желания зайти в дом вместе с ними. На Рите и сегодня были обычные синие джинсы и белая футболка без рисунка. Да, так можно жениться. Они тут же отправились в спальню и быстро и деловито разделись. Это было то, чего им не хватало. Обоим. Ей и ему. Рите и Гарри. Все время. Сегодня тоже. И прежде всего несколько месяцев до этого. Когда они еще не были знакомы, им этого не хватало. Сейчас ЭТО было здесь, и оно их связывало.

Все произошло очень быстро. Он заметил Риту полтора месяца назад. На приеме у французов. Здесь, в Яунде, нельзя было пропускать приемы. Ничего другого не происходило. Французское посольство было во много раз больше немецкого. В Камеруне жили десятки тысяч французов. Тысячи в Яунде. Yaoundе, говорили и писали они, конечно. Рита стояла перед зеркалом в прихожей и проверяла, как сидит на ней юбка. Шелковая юбка с разрезами по бокам. Желтого цвета. Она с кем говорила по-французски, и Гарри принял ее за француженку. Может быть, кто-то из ее родителей был из Вьетнама. Она улыбнулась своему отражению. У нее была милая улыбка. Если она не улыбалась, в ней не было ничего захватывающего. Эта манера не стесняясь рассматривать себя в зеркале была безусловно захватывающей.

Позднее Гарри с ней заговорил. Тогда она внезапно стала похожа на индуску. Ее отец был местным дельцом. Мать, разведясь с ним, жила в Сеуле. Потом Риту попросили поиграть на пианино. Она не стала медлить и секунды, и сыграла несколько коротких пьес Гайдна и Бетховена, и по желанию супруги французского посла -- жуткую фортепианную версию «My Lord»⁽²⁾. Все зааплодировали, а Гарри был уверен, что потеряет ее среди 120 человек гостей, однако Рита вернулась к нему, и они продолжили общение.

Мысль о Рите не выходила у него из головы. Когда он, спустя два дня, по какому-то другому поводу встретил ее снова, он уже заранее надеялся на эту встречу. Весь вечер они провели вместе. Гарри был в восторге от ее индусского акцента. Он проводил ее домой, потом она проводила его, и поскольку ее нельзя было отпускать обратно одну в дикой Африке, она осталась в холостяцком жилище Гарри. Гарри ради проформы наполнил два бокала, чтобы хлебнуть для храбрости. После первого глотка они уже лежали в постели. Если это было высшим наслждением, то его вершиной оказался полный дрожи ритин оргазм. Такого элекризующего приступа чувственнности Гарри не переживал еще ни у одной женщины. Это не могло быть игрой, нет, невозможно, это было по-настоящему, только такой подлинный 150% оргазм мог привести тело к подобной вибрации.

На следующее утро его ждали два сюрприза. Пока Рита была в ванной, Гарри на глаза попалось жирное пятно крови на простыне. Он ужаснулся. Неужели здесь без его ведома произошла так называемая дефлорация? Именно то, к чему в Индии, судя по слухам, девушки готовятся годами, за что мужчины отдают целые состояния, этой ночью отнюдь не беззвучно, но все-таки нормальным образом пролилось кровавым пятном? Неприятное чувство. Этакого вторжения. Гарри не хотел вторгаться. Пятно было жутко жирным. Кровь индусской девственницы. Или у Риты просто была менструация, но тогда это выглядит иначе, насколько он мог припомнить свои бесчинства с Хеленой.

Но все-таки пятно было каким-то необычным, и когда он присмотрелся, то обнаружил, что это искусственный ноготь. Для наклеивания на обычные. Когда Рита вернулась из ванной, он заметил, что ногти у нее очень короткие. Наверно, раньше грызла или все еще грызет? Не похоже, чтобы Рита была с придурью. Или варварско-корейская активная мамаша так коротко обрезала ребенку ногти, чтобы он лучше играл на пианино? Такое можно ожидать от азиатов. И не только. Однако Гарри не стал заговаривать об этой штуке, и несколько минут спустя у Риты опять обнаружились красные кошачьи когти.

Во время завтрака, когда разговор медленно стал заходит с тупик, в доме неожиданно появился размахивающий руками мужчина. Что это еще за идиот? Оказалось, ритин папа. Он был вне себя оттого, что Рита здесь ночевала. Она должна немедленно вернуться домой! Гарри ничего не оставалось, как мужественно и по-мужски взять Риту под свою защиту. «She'll stay here!»⁽³⁾ Требование вежливости. «Thank you,»⁽⁴⁾ -- сказала Рита.

Целую неделю Гарри и Рита жили от оргазма к оргазму. Когда выснилось, что у Риты есть мотоцикл, и не какой-то визжащий, а большой, блестящий, низко тарахтящий мотоцикл, дело приобрело другой оборот. Появилось чувство обоюдной принадлежности. Они немного поездили по окрестностям, Гарри вспоминал поездки с Хеленой на древней машине возлюбленного тетки Урзулы, которая, как его труба, осталась где-то во Франкфурте. Это был ритин мотоцикл, Гарри опробовал его, но водила Рита, а Гарри сидел сзади. Это было хорошо, потому что совсем иначе, чем с Хеленой, он возбуждался, прижимаясь к ритиному девичьему тельцу. Жизненно необходимое объятие.

Чувство это не было могучей страстью или слепой любовью. Слово «любовь» вообще не упоминалось в эти дни. Не было мучительных приступов тоски, не было гложущих мыслей о том, как дальше, которые придают часам любовных утех пикантный привкус. Никогда не было ощущения пустоты после их «партий» -- наоборот, он словно ободрялся на какое-то время.

Друг с другом они говорили по-английски. В английском Гарри приходилось быть конкретным, у него не было соблазна растекаться мыслью по древу, на это его запасов английского не хватало. В постели они общались по-французски. Занятия любовью не комментировались. Но они получили свое название. Она называла их «unе partie». Как игроки в карты. Есть желание составить партию в скат или канасту, у них было желание составить партию в постели -- «faire unе partie». А поскольку partie имеет значение «часть тела», ритины маленькие грудки, плоский живот и попка тоже назывались «unе partie». Они делали «unе partie» и обладали «unе partie». И когда Рита однажды сказала туманную фразу «A woman should speak the language of her man»⁽⁵⁾, Гарри смог ее успокоить тем, что она уже знает самое главное слово, да-да, потому что «partie» по-немецки более или менее означает то же самое и произносится похоже. «Faire unе partie» -- где-то поблизости парило «faire l'amour»⁽⁶⁾, и здесь присутствовал невысказанный отзвук любви. «Listen, Rita,» -- сказал Гарри, -- «first lesson: die Liebe ist mit von der Partie⁽⁷⁾». А «ma partie» и «ta partie»^{(8) (9)}yжЕк#гггггъггггг%гггГвешеЯСгГвеdъ

Х!еЯС%гЯггггеггГвеl% Последнее было скорее абсурдным моментом.

Однако надо об этом хоть словом с Хеленой перемолвиться, подумал Гарри, и задержался в посольстве, а когда все ушли, позвонил ей во Франкфурт. Хелена совершенно не удивилась, что обеспокоило Гарри. Впервые за много лет этот звонок, а она совсем не обескуражена. «Минутку», -- сказала она и сделала потише звук телевизора.

-- Я звоню из Африки, -- воскликнул Гарри.

Это на Хелену тоже не подействовало.

-- Конечно, -- сказала она. Скорее всего она знала от Фрица, где он находится. Она ела яблоко.

-- Это международный разговор, -- сказал Гарри.

-- А который час у тебя? -- спросила Хелена.

-- У нас столько же, сколько у вас, -- сказал Гарри. При этом на душе у него потеплело.

Но, похоже, на Хелену известие о времени не произвело никакого впечатления. Где-то вдали был слышен восьмичасовой гонг, извещающий начало вечерних новостей «Tagesschau», и вот обозрение началось. «Ну, рассказывай!» Ее деловитость была грандиозной, считал Гарри. Ему не хотелось сейчас выяснять ее мнение о женитьбе, во-первых, вообще, а во-вторых, ее старого друга и любовника Гарри. По ее голосу не было похоже, что она сейчас будет рассужадать с ним на эту тему.

-- Ты одна? -- спросил Гарри.

-- Да, а почему?

-- Ну, могло же быть так, что ты не одна.

-- Да, могло бы, -- сказала Хелена. Она наверняка смотрела и слушала новости, пока разговор блуждал по руслу туда-сюда длиной в несколько тысяч километров. Потому что она внезапно проговорила: -- Визит папы римского в Турцию тебя не заинтересует, зато будет интересно, наверно, что «зеленые» сидят в городском совете Бремена. Впервые они куда-то попали.

-- Я скоро женюсь, -- сказал Гарри.

Но и это не вывело Хелену из равновесия.

-- На негритянской мамочке?

-- Нет, на индусской девственнице, -- сказал Гарри.

После этого разговора он принял окончательное решение жениться. Это было смешно, странно и имело преимущества. Это был пакт с жизнью. К чему болтовня с Хеленой, жеманный флирт с Элизабет Пич. Жизнь звалась Рита. У нее были свои a partie. Жизнь была облачена в шелковую юбку с разрезами. Жизнь ездила на мотоцикле, у нее были накладные искусственные ногти, она была музыкальна.

Рита хихикала долго и светло, когда он порывисто объявил о женитьбе. Они заказали бумаги, Гарри переехал в дом побольше и пребывал в отличнейшем настроении.

И вот Рита лежала рядом с ним и спала, и первая партия в качестве супружеской пары оказалась такой же как прежние партии в соответствии с ожиданиями.

Последние дни перед женитьбой были отмечены еще несколькими приятными осложнениями.

Поскольку Гарри ни в коем случае не хотел иметь детей, он настойчиво расспросил Риту еще перед самой первой партией, еще владея собой, как насчет предохранения. «No problem,»⁽¹⁰⁾ -- ответила Рита, она принимает пилюли. Однако выяснилось, что Рита их не принимала и принимать не будет. Она уже пережила один аборт, при котором ей удалили матку. Она никогда не сможет иметь детей. Гарри считал, что это замечательно и удобно, однако она сама могла бы сказать ему об этом. Могло же случиться, что его существом владело бы страстное желание иметь дюжину детишек. Получалось некорректно. Он выругался, Рита разрыдалась, и он стал ее утешать.

Он отправился к ритиному папе и пожаловался на нее. «И как мне теперь обзавестись детьми?»

Разумеется, можно было себе представить, что льстивый мистер Нурани ничего об этом не знал. Отцам вообще не обязательно заниматься проблемами матки их взрослых дочерей. Но ему это было известно. «That's why I warned you,»⁽¹¹⁾ -- сказал он и при этом состроил бесстыдную гримасу. Гарри не исключал, что стал жертвой сговора отца с дочерью. Рита с точки зрения ее менталитета была, так сказать, вдвойне обесцененной, поскольку передавалась мужу без девственной плевы и матки. А Гарри был блестящей партией. Немецкий аристократ. Падшая Рита будет Freifrau von Duckwitz. Если это действительно был заговор, то он оказался чертовски хорош, думал Гарри. В ритиных качествах ничего не изменилось. Ее оргазм с дрожью, ее юбка с разрезом, ее мотоцикл, ее пианино. И ногти, кажется, с течением времени отрастут. Мы же не XIX веке живем. Слава господу. Честь была шуткой. К черту со всеми ценностями.

И все равно Гарри не мог расслабиться в присутствии ритиного папы. Раньше друг друга вызывали на дуэль, теперь требуют компенсации. Свадьба была заказана. Но еще не проведена. Поэтому Гарри можно было угрожать и торговаться. За полчаса он справился с этим грязным подлизой. Тот был готов к заключению договора. Он подписал обязательство поддерживать свою дочь материально и после замужества. Гарри вспомнил про ритин мотоцикл и вставил в выторгованную сумму месячной выплаты следующее дополнение: «Величина материальной помощи независимо от года не должна быть ниже соответствующей стоимости 1000 литров бензина.» Похоже, мистер Нурани был одновременно в ужасе и восторге от деловитости своего будущего зятя.

Сезон дождей начался, сезон дождей закончился, однако это не могло заменить смены времен года у подножия Альп или хотя бы во франкфуртском Грюнебургском парке. Посол без устали бился за соответствующее место расквартирования. Все-таки посол носил титул «Превосходительство», и его превосходительство обитало в резиденции. Так официально называлась квартира посла. Но что делать, если резиденция эта выглядела как дрянная туристская база, где отсуствовали кондиционеры. Если на приеме оказывалось больше десяти человек, температура в жаркие месяцы была невообразимой. Частенько приходилось располагаться в помещениях канцелярии посольства. Постыдное состояние. В этом вопросе Дуквиц целиком и полностью был на стороне посла и его страдающей супруги. «Для их засранских маневров в НАТО у них деньги есть, а здесь не хватает даже на то, чтобы оплатить пригодный для жилья дом!» Полное согласие. Эти там, в Бонне! Всех их там! Всех!

А потом Дуквиц наконец занялся настоящим правовым нарушением. В конце концов, он был референтом по экономике и праву. Экономика ему уже осточертела. Только недавно он должен был воспрепятствовать тому, чтобы одна немецкая фирма навязывала камерунцам введение TUV⁽¹²⁾, тогда как скрепленные колючей проволокой кузовы машин были самым обаятельным моментом в Африке.

На сей раз защиты у права искал не какой-нибудь обчищенный путешественник, а взятый под арест фотограф. Хеннерсдорфф положил бумаги Гарри на письменный стол с припиской на листке: «Удачи!»

Сначала Дуквиц прочел письмо от некоего майора полиции и добровольного директора тюрьмы из Мароуа, столицы провинции на самом севере страны. На великолепном французском языке тот излагал обстоятельства дела: в находящемся поблизости от Мароуа национальном парке Ваза был задержан злоумышленник. Он нарушил два распоряжения. Во-первых, отклонился от предписанного в национальном парке маршрута, и во-вторых, занимался запрещенной в этом районе фотосъемкой. Его пару раз предостерегли, при этом он нанес оскорбление находяшимся на государственной службе сторожам, но фотографировать не прекратил. Сторожа не стали заявлять на него из-за нанесенных оскорблений. Минимальное наказание за оба других нарушения равнялось 23 дням тюрьмы.

Дуквиц взглянул на календарь. 11 июня 1980 года. Надо спешить. Срок на подачу апелляции истекал через несколько дней. Странно, в то время как в Германии на каждый запрет реагируют с яростью, к тому же, если он исходит от человека в форме, здесь в Камеруне, подобное полицеское сообщение выглядело исключительно добродушно.С другой стороны, что касается запретов на фотосъемку, то у африканцев тут действительно был бзик.

В течение времени в посольство то и дело обращались фотографы и операторы природной съемки с просьбой поддержать какое либо разрешение. Дуквиц при случае просматривал эти отснятые материалы и был очарован, потому что они с их огромными телевиками могли показать, что в животном мире дела частенько творились отвратительные. В одном фильме юные львы приблизились к львице, играющей с двумя своими детенышами. Лев-отец был неизвестно где и не интересовался материнским счастьем. И тут произошло следующее. Хулиганистые львы подхватили детенышей, прихватив их за затылки, швырнули в воздух и мертвые малыши остались лежать в степи. Львица-мать не только в бездействии смотрела на происходящее, но и похотливо поворачивала к убийцам свой зад. И они действительно заполучили то, чего хотели.

Дуквиц был вне себя. Фашизм в зверином рейхе. Автор фильма смотрел на это иначе. Особый случай селекции.

Другой оператор снимал в Танзании фильм про жизнь каких-то подземных тварей. Он проник под землю с помощью специальных объективов. Это были не только самые неаппетитные существа на свете, у них была еще и полностью извращенная иерархия. Кожа у них была как у ощипанных кур, и лопали они действительно испражнения своей королевы, которую сами кормили вкусными корешками. Королева оказалась самым отвратительным созданием, она в течение всей своей жизни не сдвигалась с места и терпела вокруг себя лишь дворовую челядь в виде так называемых служек, которых она заблаговременно пометила своим урином и фекалиями, как сказал оператор. «И это называется творение божие!» -- возопил Гарри в подлинном отчаянии, но оператор сказал, что нельзя, мол, воспринимать все так буквально.

Людей, которые одаривали мир столь ценными документальными свидетельствами, не следовало тут же бросать в тюрьму только из-за того, что они нарушили некое фильмо- или фотографическое предписание, подумал Дуквиц и взялся за письмо, принадлежавшее перу арестованного фотографа. Даже если ты сидишь в темнице, иметь такой почерк непростительно. Еще хуже был тон письма: автор был возмущен, оскорблен тем, что негры отважились пойти на подобное, хватать его, великого художника. Он ожидал от немецкого посольства немедленных действий. А чтобы доказать свое фотографическое мастерство, он приложил к письму иллюстрации, в которых содержалась история, снятая им в Кении. Дуквиц принялся листать фотографии. Человек побывал в раю. В красивейших уголках Кении живописно распологались хищные кошки, мирно перевивались змеи, а между ними, не менее элегантно, облокотившись на деревья, коленопреклоненная, словно пантера, вытягивалась и потягивалась действительно великолепная голая женщина с бесконечными ногами и любимой Гарри маленькой грудью.

Майор полиции из Мароуа приложил в качестве доказательства совершенного преступления несколько пленок. Дуквиц отнес их в проявку и заказал большие снимки. Через два дня на его письменном столе лежало около 300 цветных фотографий. Одна французская спецлаборатория благодарила за заказ и выставляла счет в размере 556 000 африканских франков, что соответствовало 3600 немецким маркам. Это могло повлечь за собой неприятности. На сей раз местом проведения шоу был Ваза-парк. Голая фотомодель перед буйволами, уютно устроившись рядом с гепардом, которому должно быть ввели снотворное, перед бегемотами и жирафами -- эротический промах, с антилопами и газелями и потом еще переходя вброд озеро Чад, как Сильвана Магьяно на берегах По, только на той еще что-то было надето.

Гарри прихватил фотографии домой и пригласил Хеннерсдоффа. Увы, он пришел с женой. После еды Гарри продемонстрировал снимки. «God,-- сказала Рита, -- she is sexy, isn't she!»⁽¹³⁾

-- Отвратительно! -- сказал Хеннерсдорфф и передал фотографии дальше.

Теперь была очередь Хеннерсдорффши, она воскликнула:

-- Великолепно, как снято!

Три высказывания, но ни одного решения. Фотографии были сексапильны, отвратительны, и еще было интересно, как фотограф смог их отснять. Гарри попытался объяснить свою позицию: с одной стороны, он не мог не поддаться этой райской эротике, с другой стороны, он тоже считал фотографии отвратительными, и настолько, что хотел оставить фотографа гнить в той дыре. Однако, говоря точно, в тюрьме должны сидеть другие люди, канцлер, папы римские, нелегальные продавцы оружия, президенты, солдаты, промышленники, а не фотографы.

-- Облачение реальности в определенную форму не есть смертный грех, это всего лишь ложь, -- сказал Дуквиц.

-- Would you please speak English!⁽¹⁴⁾ -- сказала Рита.

На следующий день Дуквиц позвонил в полицейское управление Мароуа. Только после полудня он дозвонился до майора. Тот был пьян и тут же дал понять Дуквицу, что закон есть закон, и каждый день досрочного освобождения немецкого фотографа будет стоить цифровых наручных часов, однако, он повторит по буквам, не системы LED, а системы LCD⁽¹⁵⁾, это самые новые, они появились в этом году в Париже. Нет, обычные наручные часы он не возьмет. Когда Дуквиц намеревался закончить разговор, он стал сбивать цену на часы. Наконец Дуквиц согласился. Уже два дня спустя фотограф появился в посольстве. Не благодарный, а обиженный, потому что все продолжалось так долго и потому что никто из посольства лично не забрал его. Он хотел получить назад свои пленки. Когда он увидел толстую стопку снимков, он страшно удивился и тут же захотел спрятать добычу в свою бездонную фотосумку. «Стоп!» -- сказал Дуквиц и показал ему счет.

-- Только за наличные.

-- Да вы с ума сошли, -- заявил фотограф и обозвал Дуквица типичным немецким чиновником.

-- Лучше быть немецким чиновником чем сволочным фотографом типа вас! -- ответил Дуквиц. Ему следовало дать майору из северного Камеруна цифровые часы только за то, чтобы тот подержал этого фотографа у себя в тюрьме подольше.

Через пару дней после этого происшествия Дуквиц очень рано пошел к себе в офис. Он хотел без помех созвониться с Хеленой во Франкфурте. Уборщица, уходя вечером из посольства, всегда оставляла двери во все офисы открытыми, чтобы хотя бы ночью помещение немного проветрилось. Дверь к Хеннерсдорфу была закрыта, что означало, что он уже здесь. В такую рань? Неужели у него действительно так много дел или он тоже хотел без стеснения дешево поговорить с Германией? Может, у него тоже есть старая подруга, которой он может пожаловаться на свою гремящую женушку шток-розу? Или он звонит своей матери в Люнебург или Уэльцен. Он ведь из тех мест. Стены посольского здания были тонкими, но Хеннерсдорффа не было слышно. Возможно, он действительно работал, рассматривая этот огромный счет из фотолаборатории и размышляя, на какую статью расходов его занести. Вообще-то он был слишком корректен, чтобы использовать служебный телефон в личных целях. Центральная станция уже пригрозила, что соединит все служебные аппараты с компьютером, который будет регистрировать каждый телефонный разговор и его продолжительность.

Но, может быть, Хеннерсдорффа здесь вовсе не было, и дверь была закрыта по другой причине. Дуквиц встал, прошел через прихожую к двери Хеннерсдорффа, быстро постучал и вошел. Быть не может! Хеннерсдорфф, прикорнувший прямо здесь! Пришел и задремал за письменным столом. Не очень-то поспишь вот так, приложившись головой к его поверхности. Дуквиц немного пощебетал и посвистал, и даже дошел до петушиного крика. Однако Хеннерсдорфф не двигался. Было что-то ужасное в том, как он лежал. Дуквиц подошел к нему, и прикоснувшись, хотел его слегка потрясти, однако тот не поддавался. Он окоченел. Он был мертв. Дуквиц хотел его обнять, разбудить, оживить, разговорить. Но Хеннерсдорфф был тяжелым, мертвым, чужим, никаким. Так и остался, пригнувшись на край стола. Стакан с водой, пустая стеклянная трубочка, классические реквизиты самоубийцы, на краю раковины. Было слишком поздно. Стало быть, торопиться некуда. Теперь можно спокойно прощаться.

Гарри толкнул дверь и сел. Как редко он видел мертвых. Ребенком Гарри видел мертвую тетку Урзулу. Она умерла в своей комнате. Последние недели она больше не поднималась с постели. У нее было плохо с печенью. «Пила как матрос,» -- всегда повторяла тетка Хуберта. Она пила еще и перед самым концом. Потому что уже не было смысла не пить. Она сделала Гарри сообщником своей неразумности. Врач и другие тетки говорили о неразумности. Она указала на комод, в его верхнем ящике лежало портмоне. «Божоле» -- сказала она, сладко улыбнувшись, -- «и пачку "Нила"». Гарри сходил в магазин ЭДЕКА и принес довольствие. Он гордился тем, что может вытащить пробку из бутылки. Для этого тетка Урзула была уже слишком слаба. Она все больше худела и слабела. Она уже не могла держать бокан с вином. Однажды утром Гарри как обычно вошел к ней в комнату. Такой он ее никогда не видел. Она не подняла головы, но одна рука шевелилась.

-- Как ты себя чувствуешь? -- задал Гарри свой обычный утренний вопрос. -- Дурацкий вопрос, конечно, хорошо, -- еще несколько дней назад отвечала она и дарила Гарри пятимарковую банкноту. Сегодня она ничего не сказала. Ее рука двигалась, как у человека, слушающего музыку. «Вот дерьмо,» -- сказал Гарри спустя какое-то время. Тогда тетка Урзула выпрямилась в своей постели и сказала:

-- Дерьмо, словечко что надо!

Она обессиленно улыбнулась и опять легла. Вечером она умерла. Гарри не было. Он увидел ее только на другое утро. У него в ушах все еще звучали ее последняя фраза:

-- Дерьмо, словечко что надо!

Словно весть, словно завещание. Нельзя было забывать, что в конечном итоге все дерьмо. Это означало, что про это следовало постоянно забывать, но опять и опять вспоминать.

Дерьмовая смерть. Дерьмовая жизнь. Под правой рукой Хеннрсдорффа лежала раскрытая книга. Гарри вытащил ее. Рука была тяжелой. Дневник. Последняя запись сделана неделю назад Потом вчерашняя дата, потом конец. Наверно, он пришел уже вчера вечером, чтобы умереть.

Гарри был потрясен, когда прочел заметки, потому что он нашел в них короткое и четкое подтверждение своим скороспелым предположениям, что Хеннерсдорфф страдает из-за своей жены. Нигде никаких слов похожих на дерьмо. Может, Хеннерсдорфф покончил с жизнью, потому что никогда не мог сказать дерьмо.

«Роза ужасна по отношению к детям», -- «Роза нетерпелива», -- ни слова о себе, все время только жена. «Роза сегодня весьма ядовита», -- «Роза опять невыносима». Бог мой, Хеннерсдорфф, неужели из-за этого нужно идти на самоубийство. «Роза медоточива с Дуквицем», -- Хеннерсдорфф и это заметил. Гарри всегда опасался, что она ставила его с его привилегированной карьерой и академическим образованием в пример своему измученному мужу. Такое можно было от нее ожидать. Слава богу, об этом в дневнике не упоминалось. Внезапно Гарри бросилась в глаза запись, сделанная в день его свадьбы: «Свидетель у Дуквица. Счастливчик.»

Гарри забрал дневник себе. Да, ему позволительно. Как бы плоха ни была шток-роза, не хватало ей еще и это прочесть. Хотя она этого заслужила. Но в наказание достаточно смерти. Наверно, она все-таки ничего не поймет. Этого следовало ожидать.

Гарри положил руку на спину Хеннерсдорффу. И не ощутил, что она мертва. «Прощай, мой славный, я тебя не забуду,» -- сказал Гарри, и глаза его увлажнились. Потом он пошел к себе в офис и позвонил Хеннерсдоффше. Она проявила исключительную деловитость, спросив его, имеет ли еще смысл сообщать о происшедшем врачу. Нет. Она очень быстро появилась в здании посольства. Гарри услышал ее шаги. Через пару минут она вошла в его офис.

-- Мне жаль, что именно вы его обнаружили, -- сказала она, словно просила прощения за обвинение.

-- Мне жаль, что его больше нет, -- сказал Дуквиц.

Хеннерсдорффа перевезли в Германию. Семейное захоронение, где-то в Люнебургской Пустоши, Хеннерсдорффша приезжала еще раз, чтобы организовать перезд в шток-розовую Нижнюю Саксонию.

Умирая тогда у подножия Альп, тетка Урзула оставила за собой одно-другое красное словцо, которые Гарри понял позже. «Благословление для меня пустой звук»,-- сказала она, -- «поэтому я совершенно не желаю благословлять преходящее». Однако потом, когда стало не до шуток и дело дошло до обсуждения формальностей, она удивила других тетек своей последней волей: «Пожалуйста, никаких погребений, пепел по ветру, детки мои!»

И вот, после трех лет пребывания в Африке, Дуквиц все больше чувствовал, что в политическом отношении становится небрежнее. Чем больше ты в курсе дел, тем меньше можешь сделать. Все прилагавшие усилия совершали ошибки. Каждый высказывал свое недовольство по поводу помощи по развитию, никто не мог сделать лучше. Может быть, думал Дуквиц, стоит улучшить не слишком неэффективную систему коррупции. Может, здесь собака зарыта. Если альтруизм породил столько пакости, тогда, возможно, выходом стало бы культивировать корыстолюбие. И распространение европейской культуры в Африке! Была ли она вообще бесполезной, вредной, смешной и был ли в ней смысл? Три года наблюдений, а ясности меньше, чем когда бы то ни было. Поначалу он был все-таки против этого, теперь ему стало безразлично. Хорошо только то, что он не очутился в Южной Африке. Со своей мягкотелостью он скорее всего относился бы к тем, кто утверждает, что он против апартеида, но считает, что если отменить его немедленно, это станет катастрофой для всего континента.

Ему не хватает жены посла. Божественно, как она ведет себя сейчас, по прошествии стольких лет, словно только вчера была осень 1977-го, и угнали самолет «Люфтганзы» в Сомали, словно удаленное отсюда на 4000 километров Могадишу находится поблизости и словно все служащие посольства и их близкие чудом избежали нападения террористов⁽¹⁶⁾. Чтобы ее позлить, Дуквиц не мешкая объявил, что в свое время, будучи адвокатом, только и делал, что защищал террористов. А поскольку в Африке не было ГДР, куда в таких случаях тебе желали убраться, жена посла сказала:

-- Отправляйтесь на юг, в Анголу или Мозамбик, будет вам там ваш любимый террор!

Она была права. Но признать это означало нарушить правила игры. Тогда Дуквиц ответил:

-- Я сделаю заявку на мое следующее пребывание за границей в Южную Африку. Но только после того как женюсь на готтентотке.

Он должен был безмерно радоваться тому, что не поехал в Мозамбик. Народная республика. Терзающее представление о том, что спустя более десяти лет ты должен слышать все те же лозунги: «Мобилизация масс!» -- «Обострение классовой борьбы!» -- здесь уже по-настоящему, это тебе не в бесконечной болтовне в квартирной общине или в суматохе демонстраций. И потом ты должен понимать, что режим поставил перед собой благородную задачу устранения колониальных структур. Совершенно ясно, что всякий западный дипломат вернется домой, став яростным антикоммунистом. Он этого избежал. Здесь, в Камеруне не было властителей, приобщившихся в Москве к тайнам марксизма-ленинизма с целью апробирования их на африканском континенте. По меньшей мере, ему не надо было наблюдать за этими судорогами и сообщать о них в Бонн. И все равно он устал.

С Ритой нельзя было обсуждать парадоксы бытия, и это тоже было парадоксом: а именно, с одной стороны, жаль, с другой, наоборот замечательно. Не имело смысла все время совать свой нос в беду. Прежде всего потому, что это вовсе не такая уж беспрерывная беда. В конце концов, в Камеруне и предположительно в Южной Африке тоже радовались жизни.

После первой службы за границей наступало как правило время для второй. Дуквицу казалось, что он совершенно запутался в своей системе оценок. Теперь еще три года где-нибудь в другом месте, и он совершено не будет знать, что к чему. Лучше наблюдать со стороны за тем, как делаются пакости, чем делать их самому.

Было бы нелегко неженатому отправляться бог знает куда. Теперь он мог подставить Риту. «Моей жене нужно сначала как следует выучить немецкий», -- сказал он в телефонном разговоре с Бонном, -- «она не может заниматься этим ни в Финляндии, ни в Канаде или где-то еще». В отделе кадров проявили понимание. В то время как Гарри обдумывал, как свить семейное гнездо в Бонне, Рита очень хотела навестить своих многочисленных родственников. Полтора месяца в Сеуле по материнской линии, а потом полтора месяца в Индии по отцовской. Перед этим остановится где-то в Уганде, где она ребенком пару лет ходила в школу, перед тем как попала в интернат в Англии.

Рита ни слова не сказала о том, каково будет Гарри без нее, и обойдется ли он без постельных партий. Она мягко поставила его перед свершившимися фактами. Ни слова сожаления о том, что они не увидятся несколько месяцев. Гарри был в восторге от отсутствия в Рите сентиментальности. Он поступил правильно, женившись на ней. Рита попросила его позабоиться о том, что пианино перевезли аккуратно. «И еще мотоцикл», -- добавил Гарри. «Oh, no, don't mind the bike,»⁽¹⁷⁾ -- сказала Рита. Пусть Гарри его продаст. «Ни в коем случае,» -- ответил Гарри.

Рита заказала билет на самолет по телефону. Кампала, Сеул, Бомбей, Бонн. Словно это совершенно нормально. Словно она ежедневно проделывала подобное.

За неделю до своего отъезда из Камеруна и вылета в Бонн Гарри доставил Риту в аэропорт Яунде. Было начало мая, скоро начинался сезон дождей. В аэропорту у них еще оставалось немного времени. В такие моменты нужно обязательно выкурить сигарету. Они видели свое отражение в зеркале маленького бара. Оба стояли рядом и улыбались. «Надеюсь, ты вернешься ко мне», -- сказал Гарри. Рита в последнее не так много хихикала. Она больше улыбалась. Ей было 25, и она не находила ничего особенного в том, что пролетит полмира в одиночку. Она даже не нуждалась в выпивке. Она пила томатный сок. Гарри потребовал виски. Невероятно, с какой уверенностью она сдала свои чемоданы, заполнила бортовой талон, все как само собой разумеется, в чистом виде. Гарри гордился ею. По сравнению с ней он казался себе неопытным провинциалом. У Риты было хорошее настроение, и в мыслях она витала уже где-то далеко.

Пока Рита ходила в туалет, он купил французский журнал и английский еженедельник. Министр обороны Соединенных Штатов выступил за размещение нейтронной бомбы в Европе, -- прочел он. Несколько недель назад был убит Джон Леннон. Почему не убивают вот таких нейтронных каналий. Президент Федеративной Республики Германии с официальным визитом в Индии. Невероятно. Хорошо, что этот старый нацист⁽¹⁸⁾ не появился в Камеруне. Пассажиры, следовавшие в Кампалу, приглашались на посадку. «Bye, bye»⁽¹⁹⁾, -- сказала Рита, повесив на плечо свою сумку, и ушла.

Глава 6,

в которой Гарри фон Дуквиц осваивается в Бонне после нескольких лет жизни в Камеруне, пока Рита занимается делами в Африке и у себя на родине. Далее кое-что о соусах к салату, музыкальных автоматах и упадке ресторанной культуры, про то как Гарри вновь обнаруживает слабость в принятии решений, но потом идет с Хеленой ужинать и о том, что происходит после этого.

Он не видел ее три или четыре года. Только был время от времени телефонный контакт между Камеруном и Францией из конца в конец. И вот она позвонила, и сразу же после первой радости вновь выплыла прежняя раздражительность. «Куда бы нам пойти поесть?» -- спросил Гарри. Как прежде, когда они еще учились в университете, он опять не знал, в какое кафе пойти с Хеленой. При этом ее предложение прозвучало бодро. «Да хоть куда,» -- сказала она. Почему она не поинтересовалась насчет Риты? Она же знала о ее существовании. Рита пока не приехала, -- так он не хотел говорить, это прозвучало бы довольно многозначительно. Гарри показалось, что он припомнил, что Хелена даже сказала «Сперва»: сперва они пойдут поесть, а потом, может, в постель? По меньшей мере это не исключалось.

Теперь рассердился Гарри, он был не в состоянии без обиняков назвать какой-нибудь ресторан, в котором они могли бы встретиться завтра в восемь вечера. Пришлось просить Хелену перезвонить ему, потому что он при всем желании не может с ходу решить, куда им пойти. В конце концов, он три года прожил в Африке, добавил он в качестве извинения.

Благодаря тому, что Хелена должна была перезвонить, в их встрече больше не было момента неожиданности. Гарри казалось, что он чувствует, как ее нервирует его нерешительность. Ведь именно из-за его нерешительности у них с Хеленой тогда ничего не вышло. И возможно, вдруг осенило его, его нерешительность была виной тому, что он поступил на эту идиотскую дипломатическую службу, в этот приют безнадежных чистюль-неудачников, с которыми вообще не желал иметь дела.

Гарри с нетерпением ждал звонка Хелены, не отваживаясь отойти от телефона. Сущее наказание. Он так радовался предстящей встрече и был настолько сбит с толку, что не мог представить себе кафе, которое соответствовало бы его состоянию.

Когда зазвонил телефон, Гарри все еще не знал, что делать. Он опять проявлял нерешительность. Схватив с полки «Желтые страницы», он дрожащими пальцами стал перелистывать их в поисках раздела «Рестораны». Телефон прозвонил уже в пятый раз, когда он наткнулся на указание «См. Кафе, рестораны». Он сдался и прекратил поиски. Сейчас он откроется Хелене и встретит ее шутку речью в защиту беспомощности: если бы было больше беспомощности, было бы меньше войн. Решительность есть воинственное качество.

Гарри поднял трубку. Звонившим оказался его братец Фриц. У него были какие-то проблемы с подругой.

Она мать двоих детей, и нельзя сказать, что брак у нее оказался неудачным, но между делом она немного ценила позию, а вместе с ней и его, Фрица. Гарри между тем отыскал раздел «Кафе, рестораны». И, невнимательно слушая излияния Фрица, он также невнимательно стал читать список по алфавиту. Одновременно он вырисовывал ручкой буквы на кромке страницы. Постепенно возникло узорным шрифтом написанное предложение «Куда со мной?».

Внезапно он услышал, как Фриц принялся жаловаться, что они с подругой только и делают, что ходят есть. Гарри тут же спросил:

-- А куда?

Фриц не понял:

-- Что значит, куда?

Гарри было интересно выяснить, в какой ресторан. Этого Фриц не понял вовсе. Его проблема не в выборе ресторана, а в том, что он со своей подругой, какой-то врачихой, может встречаться только в ресторанах, потому что она из ложного почтения к своему мужу не желает переступать порога фрицевой квартиры. Это смертельный номер. При всей склонности своего рода препятствие. И в довершение ко всему, у нее на квартире они тоже не могут встречаться, там находится ее собственный муж, присматривающий за двумя их детьми, это чудовище. Гарри нашел проблему чересчур преувеличенной. Он всего лишь хотел, чтобы Фриц назвал ему какой-нибудь разумный ресторан, а Фрицу сейчас было не до ресторанов. Ему хотелось говорить о своем изнуряющем чувстве. Однако Гарри был неумолим. «Тебе как писателю, -- сказал он, потому что знал, что Фриц будет рад этому определению только в том случае, если вложить в него иронию, -- тебе как писателю не должно быть безразлично, в каком ресторане сидеть.» Но сегодня Фрица и этим было не пронять. Ему было абсолютно плевать, в каком ресторане встречаться с Инес. Наверняка, Гарри хочет его высмеять, он ничего не понимает в любви, благодаря этой его профессии дипломата он стал еще более бесчувственным, чем раньше. Гарри, которому стало не по себе от столь частых заявлений Фрица о чувствительности писателей, быстро сказал, что для него очень чувствительно, если невыносим ресторан с дурацкими меню и свечками и бокалами на длинных ножках. На этом разговор закончился. Гарри не стал продолжать.

Дело было не только в этих идиотских свечках, от которых ему становилось скверно. Также малопереносимым был для него новомодный треск электронных кассовых аппаратов. И еще все чаще попадались эти кельнерши и кельнеры, производившие впечатление наемников в их униформах. Они были не особенно дружелюбны, однако так перегружены работой, что их невозможно было упрекнуть в недружелюбности. Они спрашивали, с каким дрессингом подать салат, с итальянским или французским? И почему они не могли сказать «соус»? Соус ведь красивое слово. Тоже заимствованное, но со значением. В нем еще что-то таилось. По меньшей мере в переносном смысле еще применимое для этого не поддающегося дефиниции месива, скрепляющего, словно болотная жижа, знаки жизни. Соус еще содержал органическую субстанцию, думая о нем, можно было вспомнить про более или менее вкусный гуляш и про можжевеловые ягоды. Дрессинг же был ни чем иным, как небольшой порцией искусственной размазни, которой заправляли салат. Существовало что-то типа капиталистического и социалистического соуса, в которые окунались Восток и Запад, однако не существовало капиталистического или социалистического дрессинга, этого еще не хватало. Хотя до этого еще дойдет, когда в объявлениях о знакомстве или браке водители порше будут расхваливать себя под прогрессивным или консервативным дрессингом: вывалянные в мировоззренческих пряностях. В этом будет ощущаться последовательность. Новые немецкие языки уже говорили, что все заправляемо. Выражение, которое Гарри фон Дуквиц изначально считал убогим. «Такое меня заправляет,» -- кто так говорит, тот сам окончательно превращает себя в салат.

Гарри затягивало все более мрачное настроение. Все старые добрые заведения уже давно испортились. Эта кошмарная федеративная республика и все эти отвратительные индустриальные нации становились все более непривлекательными. На посту на отшибе за границей не нужно было по меньшей мере привыкать к этому распаду, именовавшему себя инновацией. Каждые пару лет возвращаешься к окончательным фактам. Это обостряет внимание. Ты тотчас замечаешь изменения. Три года назад еще не было банкоматов. И вот теперь постоянно видишь людей, которые с отчаянной робостью принимают свои деньги от машины, словно скабрезную подачку. Гарри приложил все усилия к тому, чтобы следующие три года провести в Бонне. И вот он несколько недель здесь и уже тоскует по своему будущему назначению в чужеземье. Только бы прочь отсюда. Если ему повезет, он уедет в Буэнос-Айрес. Наверняка там достаточно ресторанов для него и Хелены. Если она приедет туда его навестить. Ходит в рестораны с Ритой было намного проще.

Раньше и Хелене, и ему было совершенно безразлично, как и что есть, все зависело от того, как и где они если. Ради далеко лежащего ресторанчика с косящим внутрь солнцем можно было примириться с реакционными воплями, которые несколькими столиками дальше объединяли ремесленников с пенсионерами. И все это без усилия перекрывал Элвис из музыкального автомата: «one night with you»⁽²⁰⁾ -- с какой львиностью преподносилось это великолепное лживое желание. После этого королевский вальс, и мировая загадка на остаток дня была решена.

Таких ресторанчиков больше нет. Музыкальные автоматы стоят теперь в прихожих шикарных квартир в домах старой застройки. Ресторанчики теперь принадлежат какой-то гастрономической сети. Зальный характер, то есть то единственно реальное великодушие и возвышенность в этих помещениях, было явно то, что не помещалось в узколобых башках этих типов. По согласованию с торговыми психологами, они делали ставку на тесноту и уют, опускали пониже потолки и разбивали помещения на ящики и койки. И за их успехом скрывалась истина: еще недавно пустовавшие локали заполнялись, ибо человек был скотиной и лучше всего чувствовал себя в загоне.

Гарри только приходилось следить за тем, чтобы не стать слишком беспощадным, поскольку его мизантропические приступы после их завершения давали о себе знать в его уголках рта. Во всяком случае, Хелена это всегда раньше замечала. И глобальное презрение Гарри к миру было для нее, преданной левачки, постоянным бельмом на глазу. И теперь, когда их встреча предварялась прежней нерешительностью Гарри, не следовало наводить Хелену на воспоминания о его прежнем дурном расположении духа.

Разумеется, они могли бы, вдруг осенило его, отправиться в Кельн, в одно из тех снобских заведений, которые принадлежали этим молодцам, что загадочным образом оставляли приятное впечатление. Они с фантастически быстрой уверенностью в угоду мгновенной моде поменяли тевтонскую мебель пивных на стулья французских бистро, покрыли столы белыми скатертями и дополнили меню парой-тройкой итальянских лакомств. Таких ресторанов было мало, поэтому их хорошо посещали. Они были забиты народом, и приходилось постоянно ждать свободных мест. Люди толкались и налетали друг на друга, но, странное дело, пребывали в хорошем настроении. Теснота явно давала людям ощущение сопринадлежности. Гарри однако спрашивал себя, проглотив, стоя с одним своим коллегой в одном из таких заведений, заказанную им моццареллу, неужели человек находится здесь исключительно ради того, чтобы его выжали как лимон. Испытывать сопринадлежность такого рода ему совершенно не обязательно. Хотя здесь не было потолков, как в хлеву музыкальных автоматов, но вокруг стойки была давка, как в стаде на водопое. Невозможно представить себе визит с Хеленой в такое новомодное заведение, где представители так называемой тусовки радостно перемывают друг другу косточки. Окунуться в толпу во все горло наслаждающихся жизнью казалось ему отвратительным. Со смешанным чувством нервного снобизма и отчаяния он лучше пойдет с Хеленой в Винервальдский трактир. Хотя это тоже был хлев еще тот, но он сделался в такой степени символом дурного вкуса и обывательства, что каждый еще больший обыватель считал себя вправе поносить его. И как раз поэтому Гарри безусловно отправился бы в это скверное заведение. Ты понимаешь, что фирма в упадке, и это придает ресторану данной сети оттенок достоинства, считал Гарри.

Во всяком случае ни об одном из ресторанов что получше не могло быть и речи. Более приличные рестораны Гарри пылко ненавидел. Вся эта гурмовщина была жалким эрзацем удовольствия. Это подходило для одиноких, несчастных или импотентов. Влюбленный и счастливый Гарри, каким бы он ни был, никогда не мог связать воедино любовь и еду. Любовь насыщала его. То, что путь к сердцам лежит через желудок, было тоже еще тем устоявшимся и абсолютно неверным общим местом. И кто только такое выдумал? Привязанные к плите женщины, чтобы привязывать к себе своих мужиков? Или какие-нибудь толстые или тощие сверхмамаши, которые не хотят отпускать своих деток из дому и приманивают их хорошей едой, чтобы удержать? Насколько дрянной должна быть жизнь такого, купленного едой.

В их время наивысшей любви Гарри и Хелена частенько без всякого аппетита сидели над какими-нибудь тарелками, до отказа наполненными спагетти, и, изнемогая от желания, смотрели друг другу в глаза. Словно что-то удостоверяя, Хелена вечно наступала Гарри на ногу, пока ее губы приоткрывались небольшой щелью. Гарри, тут же совершенно потеряв голову, снимал башмак и принимался водить своей ногой по вутренней стороне хелениного бедра. Хелена уже тогда всегда носила те узкие гладкие кожаные джинсы. Шерстяной носок беззвучно скользил вверх к ее лону. Затем Хелена всегда брала ногу Гарри и плотно прижимала к себе. Скатерть надежно прикрывала их сомнительные ласки.

Воспоминания об этом полном вожделения ритуале усилили отвращение Гарри к возне вокруг еды, которая и в дипломатической службе заметно усилилась. Люди позволяли всучить себе отвратительнейшие сладкие аперитивы только потому, что это было модно. Словно не было уже всякой иной моды, и теперь следовало заиметь моду на еду и питье. Как дизайнеры ищут новые формы, повара искали новые блюда. А едоки кивали и пробовали и, склонив набок головы, издавали, не открывая рта, звучки удовольствия и шуровали в этих маленьких кучках на этих огромных тарелках, не замечая, что они здесь с верой дилетантов поощряют странные уродства безудержных профессионалов.

Единственные сносные убежища, находил Гарри, были пивные для приглашенных рабочих-иностранцев, да и вообще благодаря таким рабочим жизнь в этой идиотской гурманской федеративной республике становилась наполовину сносной. Гарри чувствовал себя связанным с чужеродностью итальянцев, греков, испанцев, турок и югославов. Надо было пойти в такую пивную для гастарбайтеров, в которой не сидели бы немцы, пытающиеся показать этим мужчинам свое владение языками Средиземноморья.

Внезапно Гарри твердо решил пойти с Хеленой в греческий ресторанчик за углом, в котором он недавно уже испортил желудок гиросом, но где хорошо сиделось, как он считал, а именно ужасно неуютно, словно в старом привокзальном шалмане. Греки изучали смущенными взглядами не-грека, вступившего на их территорию, но лучше так, чем эти официанты, виляющие задницей и ведущие тебя к столу, за который, по их мнению, надо тебя усадить. У того грека Гарри всегда чувствовал себя незваным гостем, подобно тому как происходило с ним в Африке. Но, по крайней мере, это безутешное чувство было ему хорошо знакомо. Все вокруг было переполнено тоской, и музыка тоже. Греки тосковали по своей родине, а Гарри по чему-то другому.

И вот раздался звонок, но не телефонный, а в дверях. Это действительно оказалась Хелена. Она выглядела прекрасно, но была бог знает во что одета. Современно или старомодно? Гарри отметил, что эти страшные похожие на бесшовную юбку шаровары будут служить серьезным препятствием в старой доброй игре ногами под столом.

После все-таки интимного приветствия Хелена сказала, что она проголодалась, ей надо чем-то набить желудок, решительно безразлично, где именно, сказала она и тут же заметила раскрытые «Желтые страницы». «Куда со мной?» прочла она вслух. «Звучит хорошо» -- сказала она, -- «по-настоящему поэтично», -- что, Гарри тоже собрался стать поэтом, как его брат? Потом ее палец уткнулся в название рыбного ресторанчика. «Пойдем!» -- сказала она, и Гарри даже не успел порекомендовать ей своего грека. Ей ужасно хотелось морской пакости, устриц она хотела выгрызать прямо из ракушек -- то, как она это произнесла, было полной компенсацией за ее раздутые шаровары. Тут Хелена сразу набрала номер и заказала столик. Гарри перестал думать о прошлом и задвигался туда-сюда. С облегчением он принялся искать по всему дурацкому секционному дому еврочеки, потом вспомнил про длинные скатерти в изысканных ресторанах и на всякий случай сменил носки.

И как он только мог в этом сомневаться. Разумеется, после еды Хелена отправилась к нему. Разумеется, они очутились в постели.

-- Ты ей про это расскажешь?

Гарри засмеялся:

-- Как ты это произнесла!

-- Я хочу с ней познакомиться.

-- Хорошо, очень хорошо, -- ответил Гарри.

-- Но, конечно, только если она будет в курсе.

Гарри подумал о Рите, услашал ее хихиканье и заметил, как он вдруг хихикнул также как Рита. «Я могу ей рассказать, а могу и не рассказывать. Как хочешь. Мне все равно, и Рите, я думаю, тоже.»

-- Ты в этом уверен! -- сказала Хелена.

-- Да, -- сказал Гарри, -- что есть, то есть.

Хелена сделалась строгой. Гарри не следует быть таким диктатором. Она хорошо представляет себе, что он полностью подавил бедную Риту.

-- Ну наконец-то, наконец-то, -- сказал Гарри, -- дала о себе знать твоя бабская солидарность. Самое время.

Хелена укусила его в икру. Когда-нибудь она выяснит это дело с Ритой.

-- Что ты говоришь, ничего не нужно выяснять, -- сказал Гарри.

Это ее дело, сказала Хелена. Ей, во всяком случае не улыбается быть обманщицей.

Гарри размяк и стал нежен. Он поинтересовался, всегда ли Хелена думает о таких вещах, переспав с женатым мужиком.

Она по-боксерски стукнула его:

-- Тебя это не касается!

Гарри погладил ее:

-- Это делает тебе честь, хоть и совершенно излишнюю. Во всяком случае, в данной ситуации.

Хелена засмеялась и повторила сказанное им. «Во всяком случае, в данной ситуации». Здесь что-то есть, в нелогичности этого предложения. Да, что касается парадоксальных сентенций, тут Гарри еще в хорошей форме.

Гарри потянулся:

-- Только что касается сентенций?

Хелена стала проверять тело Гарри. Внешне он в полном порядке. «Сколько тебе лет?» -- спросила она.

-- Ты что, серьезно?

Хелена поклялась, что она действительно этого не знает.

Гарри застонал. То так, то этак. Родился в 45-м. Теперь вроде уже 1981-й. «Только от этого не легче.» Ведь если он учинит такую же недоверчивую проверку телу Хелены, она немедлено обзовет его мачо-инспектором-мясником, ведь так?

Хелена кивнула:

-- Совершенно верно.

Гарри считал, что женщины могут позволить себе гораздо больше бесстыдностей, чем мужчины. «Твой нос во всяком случае не стал короче», -- сказал он.

-- А что у тебя за отношение к Рите? -- спросила Хелена.

Гарри уставился в потолок.

-- Не знаю. Я действительно не знаю. Думаю, довольно старомодное. Да, пожалуй именно так: старомодное. Мы дружелюбны друг с другом, и мы друг другу чужие. И это в общем неплохо.

-- То есть, обратное нашему, -- сказала Хелена.

-- Верно, -- согласился Гарри, -- полная противоположность. У нас современные отношения. Мы недружелюбны друг к другу. -- Он притянул Хелену к себе и шепнул ей в ухо: -- Мы одно!

-- В общем, да, -- сказала Хелена с удивительной серьезностью. -- А как насчет сношений? -- спросила она после паузы.

-- Сношения?

Хелена изображала ревность. Она затрясла его и прокричала:

-- Она моложе, она красивее, она лучше в постели! О, как я ее ненавижу!

Гарри засмеялся. У нее поуже, подумал он, но вслух этого не сказал. На такие мужские высказывания он не осмелится. Что бы это ни значило. Это ничего не значит. Уже, шире, и то и другое имеет недостатки и преимущества. «Никаких проблем, -- сказал он, -- абсолютно никаких проблем с Ритой.» Хелена лежала рядом с ним, и Гарри захотелось сейчас же продемонстрировать, как было с Ритой. «Я гладил ее по плечам, а потом по заднице,» -- сказал он и стал гладить Хелену. «Потом я внюхивался в ее волосы...» -- «Как собака, -- сказала Хелена и засмеялась, -- ты проделываешь все это, совершенно как раньше, это твое смехотворное и ничуть не эротическое обнюхиванье.» -- «В этом различие между тобой и Ритой» -- сказал Гарри, прервав демонстрацию, -- «Она не считает мое принюхивание смехотворным.»

-- Или она тебе этого не говорит, -- сказала Хелена. -- Она не отваживается сказать своему герою, что его принюхиванье смехотворно. Она терпит это, бедняжка.

Хелена пригрозила, что познакомится с Ритой и поможет ей в ее правах и объяснит ей, как нужно защищаться от принюхивающихся мужей.

Гарри заметил, что в его смехе появилось некоторое напряжение.

-- Ты понятия об этом не имеешь, -- сказал он, -- просто ты не животное.

И поскольку он хотел поддразнить Хелену, он добавил:

-- Ты не представляешь, как принюхиваются и сопят.

-- Слушайте светского человека, -- сказала Хелена.

Гарри все-таки раз-другой побывал в Яунде у шлюх. Не столько из нужды, сколько из желания не упустить возможность, раз уж таковая в Африке представилась. Негритянки совсем не принюхивались. Они были невероятно спокойными. Но это было хорошо, прекрасно. Потому что черная кожа была намного красивее. Толстые или худые, с жирным задом или отвисшими грудями, черный цвет всегда хорошо смотрелся. И как Гарри иногда завидовали из-за его экзотической жены-смуглянки, так он сам время от времени испытывал зависть к своим коллегам, которые, так сказать, сделали свой окончательный выбор и привезли из Африки в Бонн черную как смоль красоту.

-- А эта вешь? -- спросила Хелена.

-- Какая вещь?

-- С мотоциклом. На мотоцикле.

-- Ах, это.

-- Было у тебя? У вас?

Гарри до сих пор было немного стыдно из-за письма, которое он однажды написал Хелене из Яунде. Чтобы разбудить в Хелене ревность, он описал, какое желание его охватывает, когда он сидит позади Риты на мотоцикле, и она катает его по окрестностям.

Хелена не оставила его в покое.

-- Ну так что? У вас там было?

Гарри покачал головой.

-- Слабак, -- сказала Хелена.

Гарри кивнул.

Хелена наклонилась над ним:

-- Я тогда точнехонько себе это представила!

-- Ну и?

-- Что ну и? Тебе не достаточно?

Гарри рывком притянул ее к себе. «Ты лучше чем животное», -- сказал он и постарался своим дыханием вобрать в себя все ее запахи.

Хелена хотела, чтобы он разбудил ее в семь утра. Около десяти уходил ее поезд. За завтраком он расскажет ей о своей трехлетней дипломатической деятельноси в Африке. Ему было интересно, оценит ли она его рассказы. Рассказы о власти и безвластии, политике в странах третьего мира, настроении среди здешней интеллигенции. Когда Гарри, отваривая яйца, попытался начать свой рассказ, Хелена расчесывала в кухне свою темную пышную гриву, не обращая никакого внимания на то, что выпадавшие волосы падали прямо на пол. Пускай Гарри прекратит этот вздор, политика, профессия, все это компромиссы, кого они интересуют. Она намазала масло на тост и сказала:

-- Расскажи-ка мне лучше, как ты познакомился с Ритой.

1. Что он сказал? (англ.)

2. My Lord -- знаменитый хит Джорджа Харрисона.

3. Она останется здесь (англ.)

4. Спасибо (англ.)

5. Женщина должна говорить на языке своего мужчины (англ.)

6. Заниматься любовью (фр.)

7. Послушай, Рита, урок первый: любовь сопровождает партии. (англ., нем.)

8. Моя часть тела... твоя часть тела (фр.)

10. Не проблема (англ.)

11. Поэтому я вас и предупреждал (англ.)

12. TUV -Technischer Uberwachungsverein -- объединение, занимающееся технической проверкой различных механизмов, в том числе автотранспортных средств.

13. Господи... а сексапильная, правда? (англ.)

14. Говори по-английски, будь так добр (англ.)

15. Иными словами -- не со светодиодным индикатором, а с жидкокристаллическим дисплеем (прим. ред.)

16. 13 октября 1977 стартовавший из Пальма-де-Майорка во Франкфурт пассажирский самолет немецкой авиакомпании «Люфтганза» был захвачен группой палестинских террористов, потребовавших от правительства ФРГ освобождения лидеров RAF из штуттгартской тюрьмы. Самолет находился в руках террористов до 17 октября. По требованию террористов в течение этих дней самолет совершал посадки в Риме, Бахрейне, Дубаи, Адене и Могадишу. Лидер террористов Мартыр Махмуд вел переговоры с членами правительственной комиссии по спасению пассажиров и экипажа, в результате чего постоянно менялось время окончания действия ультиматума террористов. Благодаря удачной операции по обезвреживанию террористов членами военной группы особого назначения GSG9 (операция «Feuerzauber» -- «Огненные чары»), были спасены все 87 пассажиров и экипаж самолета за исключением пилота Юргена Шумана, который был расстрелян Махмудом 16 октября в салоне самолета.

17. О, нет, на мотоцикл наплевать (англ.)

18. Речь идет о президенте (1979-1982) Карле Карстенсе, слухи о нацистском прошлом которого хотя и не нашли официального подтверждения, но имели устойчивое хождение в обществе.

19. Пока (англ.)

20. Одна ночь с тобой (англ.)

Speaking In Tongues Лавка Языков

Йозеф фон Вестфален

На дипломатической службе

Глава 5.

Глава 6,

Speaking In Tongues
Лавка Языков