Speaking In Tongues
Лавка Языков

У.Д. Уэстрелл

ОКУНЬ, РЕКА И ШИЙЛА МАНТ

В моей жизни было лето, когда единственным существом, притягивавшим меня больше широкоротого окуня, была Шийла Мант. Мне было четырнадцать лет. Семья Мант снимала коттедж рядом с нами на берегу реки. С их вечеринками, веселыми играми в бейсбол, постоянными приездами и отъездами, они казались мне обитателями какого-то сверкающего мира. «Много шумят,» -- сразу же определяла моя мать, но я бы отдал все, чтобы меня пригласили на одну из этих вечеринок, и когда мои родители ложились спать, я прокрадывался через рощу к изгороди и зачарованно глядел, как кружатся в блеске свечей белые платья и яркие узорчатые юбки.

Шийла была средней дочерью в семье, ей было семнадцать, и о том, чтоб подступиться к ней нечего было и думать. Она проводила дни, загорая на плоту, который в их бухточке поставил на якорь мой дядя Сиберт. К концу июля я изучил все ее привычки. Если она лежала плашмя на трамплине, лениво свесив в воду руку, -- она о чем-то думала, и ее нельзя было тревожить. Если она возлежала на боку, подперев рукой голову, то замечала все вокруг, обратив на окружающих царственно-суровый взгляд. Если же сидела, обхватив руками длинные загорелые ноги, к ней можно было кое-как подойти, да и то не особенно-то, и поклонники осмеливались докучать ей только в те торжественные моменты, когда она потягивалась, изгибаясь, перед тем как войти в воду.

А поклонников было много. Команда дартмутских гребцов-восьмерочников обычно проплывала мимо их дома вверх по реке, и мне кажется, что все восемь гребцов были в нее влюблены: рулевой орал на них в мегафон, но тщетно -- команда всегда сбивалась с темпа, когда лодка скользила мимо плота Шийлы. Я подозреваю, что этим опытным двадцатилетним парням она казалась воплощением невинности и юности, ну а мне -- неописуемо утонченной, воплощением самой изысканности. Я был в школьной команде пловцов и, чтобы привлечь ее внимание, без конца плавал туда и обратно -- от нашего причала к вермонскому берегу, -- в надежде, что она заметит великолепие моего мерного удара ногой и мощь моего кроля. Закончив плавать, я выставлял себя напоказ на наших мостках, временами как бы случайно взглядывал на нее, чего она никогда не замечала, а в тот сказочный день, когда она заметила меня, я мигом вскочил на трамплин и исполнил мой лучший прыжок -- полтора оборота согнув колени -- и все нырял и нырял, а она уже ушла, солнце зашло, а я в моем страстном порыве, будто безумный, не мог остановиться.

К концу августа я набрался смелости и пригласил ее на свидание. Как я мучился -- рискнуть или не рисковать, как я отчаивался, не в силах решить, что ей сказать, сколько раз, шагая к ее дому, я позорно отступал -- все этого притупились в моей памяти, и единственное, что помнится ясно: как я вышел из рощи, когда они играли в бейсбол на лужайке, вышел робкий и пугливый, как единорог…

Шийла занимала среднюю позицию между первой и второй базой, выйдя довольно далеко за пределы площадки. Она вроде бы не удивилась, увидев меня -- собственно говоря, она, кажется, вообще меня не заметила.

-- Если твое место на второй базе, то надо до бы поближе подойти, -- сказал я.

Она обернулась, я в упор принял на себя удар ее длинных рыжих волос и замечательно расположенных веснушек.

-- Я играю за полем, -- ответила она, -- не люблю отвечать за базу.

-- Да, тогда понятно, -- поддакнул я, хотя понять этого не мог. -- Завтра в Диксфорде в девять вечера играет оркестр, хочешь, пойдем?

Один из братьев запустил мяч над головой игравшего на левом краю. Она стояла и следила, как мяч улетал куда-то к реке.

-- А у тебя есть машина? -- спросила она, не глядя на меня. Я пошел с главного козыря:

-- Мы пойдем на каноэ.

Весь следующий день я наводил на него лоск. На нашей лужайке я перевернул каноэ вверх дном и надраивал каждый миллиметр стальной мочалкой с мылом, смывая струёй из шланга грязь, затем натирал замшей, пока каноэ не засияло, насколько алюминий может сиять вообще. Около пяти я спустил лодку на воду, расположив подушки поближе к носу, чтобы Шийле можно было откинуться на них, если она впадет в одно из своих задумчивых состояний. Посередине я пристроил отцовский транзистор, чтобы у нас была музыка на обратном пути… Машинально, не думая, я установил катушку «Митчел» на спиннинге «Плюгер» и приладил его на корме.

Я сказал, что сделал это машинально, потому что тем летом я никогда не расставался с удочкой. Когда я не переплывал реку взад-вперед, чтобы произвести впечатление на Шийлу, то тренировался забрасывать леску, а когда не забрасывал, то привязывал ее к ошейнику Тоски, нашего спаниеля, чтобы испытать силу торможения катушки, ну а когда не занимался всеми этими делами, я ловил на реке окуней.

Я слишком нервничал, чтобы усидеть дома, -- задолго до назначенного часа забрался в каноэ и начал грести, описывая огромный круг с тем расчетом, чтобы причалить к мосткам у дома Шийлы около восьми. Так же машинально, как я захватил с собой спиннинг, я оснастил его большой блесной, свесил ее в воду, стравил немного лески, и тут же про все это забыл.

Уже стемнело, когда я плавно подошел к причалу Мантов. На реке, даже днем было тихо: большинство дачников облюбовало Санапи или какое-нибудь еще из ближайших озер, и вечерами тут было абсолютно пустынно -- узкий водный коридор, где между берегами текла скрытая, как в тоннеле, жизнь. Со своими собственными звездами. Нигде они не были так ярки, как здесь. Казалось, они выбрали реку в проводники своего медленного движения на пути к утру, и за время летних рыбалок я выучил все их названия.

Я причалил минут за десять до того, как появилась Шийла. Сперва я услышал, как стукнула дверь, затянутая сеткой от комаров, а затем увидел Шийлу в светлом проеме, медленно спускающуюся по дорожке. Как ни была она прекрасна на плоту, сейчас она была еще великолепнее: белое платье идеально шло к ее волосам, а к фигуре оно шло даже лучше, чем купальник.

Беспокойство вселяло только ее лицо. Прелестная округлость которого выражала сильное сомнение.

-- Слушай, -- сказала она, -- я могу взять папину машину.

-- Так быстрее, -- соврал я. -- Там со стоянкой морока. Так надежней. Я не переверну лодку, ничего не случится.

Она неохотно перебралась на нос. Я был рад, что она не села лицом ко мне. Когда она обращала не меня свой взор, так и подмывало броситься в воду от отчаяния и радости.

Я оттолкнулся от мостков и стал грести вверх по реке. На носу лежало еще одно весло, но Шийла и не пошевелилась, чтобы взять его. Она сняла туфли и свесила ноги с борта.

Прошло десять минут.

-- А что за оркестр? -- спросила она.

-- Что-то вроде народной музыки. Тебе понравится.

-- Эрик Касвелл собирался туда. Он четвертый номер на восьмерке.

-- Да, кроме шуток? -- я не имел понятия, о ком она говорит.

-- А что это за звук? -- спросила она, указывая в сторону берега.

-- Окунь. Вот тот плеск?

-- Вон там.

-- Ну да, окунь. Ночами они приходят на отмели, гоняются за лягушками, ночными бабочками и всякой всячиной. Здоровенные большеротики. Micropterus salmoides, -- добавил я, щегольнув термином.

-- Ловить рыбу, по-моему, глупо, -- сказала она, поморщившись. -- Тоска и вообще просто тупо.

Годы спустя я потратил немало времени пытаясь понять, почему Шийла Мант была так сильно против рыбной ловли. Может быть ее отец был рыболовом, и ее нелюбовь к его увлечению была не чем иным, как нормальным дочерним бунтом? А может, она сама пробовала удить, и у нее осталось отвращение к червям? Неважно. Важно то, что в тот хрупкий миг я был готов на все, только бы не выглядеть идиотом в строгих и непрощающих глазах Шийлы.

Она пока еще не заметила моей снасти. Конечно, мне нужно было подвести каноэ поближе к берегу и незаметно сплавить удилище куда-нибудь в кусты: откуда я мог бы вытащить его утром. Упустив момент я мог бы бросить его в воду, списав долларов сорок как дань, принесенную любви. Слегка наклонясь вперед, я медленно, очень медленно, продвинул удилище между своих ног назад, поближе к корме, где оно не так бросалось в глаза.

Должно быть, окунь только этого и ждал. Часто рыба преследует приманку, сомневаясь, бросаться на нее или не нет, и малейшего сбоя в скорости блесны, вызванного моими манипуляциями, вполне хватило, чтобы подзадорить окуня и рассеять его колебания. Удилище, наконец-то надежно скрытое на корме, согнулось вдвое. Набранная вялыми кольцами леска стала сматываться с катушки с резким треском и темпераментом высокооборотистой дрели.

Четыре соображения мелькнули у меня одновременно. Во-первых, это окунь. Во-вторых, это большой окунь. В-третьих, это самый большой окунь из всех когда-либо попадавшихся мне на крючок. В-четвертых, Шийла Мант не должна об этом знать.

-- Что это было? -- сказала она, повернувшись в пол-оборота.

-- То есть, что именно?

-- Вот это жужжание.

-- Летучие мыши.

Она содрогнулась и быстро втянула ноги в каноэ. Все инстинкты подсказывали, что надо схватить удочку и подсечь, но надобности в том не было: рыба уже прочно сидела на крючке. Ниже по течению из воды целиком выпрыгнул окунь и бухнулся назад с такой силой, что хватило всей реке пойти волной. Мгновенная мысль: сорвался! -- но спиннинг опять согнулся и его конец заплясал по воде. Медленно, не делая лишних движений, которые могли бы встревожить Шийлу, я наклонился и подтянул леску.

А тем временем Шийла заговорила, и прошло несколько минут, прежде чем я смог уловить ход ее мыслей.

-- Я была там на вечеринке. Знаешь, с ребятами из студенческого братства. Кэтрин говорит, что я могу туда попасть, если захочу. А мне больше хочется в Вермонтский университет или в Беннингтон. Куда-нибудь, где можно кататься на лыжах.

Окунь плыл наискосок, к камням у нью-хемпширского берега, что напротив развалившегося навеса для лодок у Дональдсонов. Видно, это был старый окунь -- молодой бы не знал, что там камни. Я направил каноэ назад к середине реки, надеясь оттянуть окуня в сторону.

-- Это потрясающе, -- пробормотал я, -- лыжи... Да, я тебя понимаю...

-- Эрик говорит, что с моей фигурой я могу стать манекенщицей, но я думаю сначала получить образование. Я хочу сказать, что нужно какое-то время, прежде чем я примусь за все это, и вообще. Я собираюсь изменить прическу, чтобы волосы откидывались назад, а? Как у актриссы Энн-Маргарет. Только покороче.

Она запнулась:

-- Мы что, задом наперед едем?

Так оно и было. Мне удалось удержать окуня посередине реки, подальше от камней, но зато у него теперь было больше простора и первый шанс показать свою силу. Я быстро прикинул в уме, каков его вес, чтобы тянуть вспять нагруженное каноэ, и от этих расчетов мне стало нехорошо.

-- Это просто течение, -- проговорил я хрипло. -- Не беспокойся, ничего страшного. -- Я старался говорить как можно увереннее.

Я налег на весло. Успокоенная Шийла заговорила о чем-то другом, но теперь все мое внимание было поглощено рыбой. Я чувствовал, как окунь отчаивался, приближаясь к мелководью. Я чувствовал возрастающее натяжение лески, неистовство, с которым он мотался туда-сюда. Я так и представлял себе его зияющую пасть, блещущие жабры и толстый вертикальный плавник хвоста. Вряд ли окуню за всю его долгую жизнь встречалось много такого, с чем он не мог бы справиться, и безжалостная сила, тянувшая его за губу, вызывала у него огромное изумление и панику.

А у меня были свои проблемы. Чтобы добраться до Диксфорда, мне нужно было грести вверх по ручью, впадавшему в реку под крытым мостом. В устье ручья была отмель с песчаным наносом, с водорослями по одну сторону и камнями по другую. Определенно, там рыба уйдет.

-- С моим цветом лица надо быть поосторожней. Я загораю, но пятнами. Никак не могу решить, стоит ли вообще загорать. Может, и не стану. Я видела Джеки Кеннеди в ресторане, так она совсем не загорелая.

Вздохнув поглубже, я стал грести изо всех сил к середине, к самой глубокой части отмели. На этом каноэ я мог бы пройти сквозь игольное ушко, но сила за кормой отшвырнула меня, я потерял равновесие, каноэ развернулось влево и заскребло по песку. Я оттолкнулся веслом. Миг колебаний, еще... Каноэ устремилось на глубокую воду. Я взглянул на удилище. Оно по-прежнему было согнуто в дугу -- каким-то чудом окунь все еще был на крючке.

Взошла луна. Довольно полная, она повисла низко над рекой и лучи ее светили прямо на сидящую впереди меня Шийлу, омывая ее мягким мерцающим светом. Я видел гибкие, легкие очертания ее фигуры. Я видел, как ее волосы волнами падали ей на плечи, видел горделиво-настороженный наклон ее головы, и эти видения терзали мое сердце. И не только Шийла сама по себе, но и ореол окружавших ее вечеринок, случайных прикосновений, изящества. А позади я ощущал усталость окуня, утихающего, понемногу слабеющего, и это тоже терзало мне сердце, причиной тому был не только окунь, но и всплески реки, звездный небосклон, запах ночи, и я почувствовал, что разрываюсь от этих страстей, раскалываюсь пополам. Впереди, в двадцати ярдах была дорога, и как только я вытащу каноэ на берег, я упущу рыбу, упущу навсегда. Если же, наоборот, я встану, схвачу удилище и стану изматывать окуня, я его вытяну -- он уже изнурен и у него нет никаких шансов уйти. Я нагнулся, нащупал удилище и нерешительно взглянул на Шийлу. Она лениво потягивалась навстречу небу, маленькие груди поднялись под мягкой тканью платья, и эта сила притяжения оказалась большей, чем я мог вынести, и быстрее, чем это можно описать, я выхватил из кармана нож и резанул по леске.

С неприятным ощущением где-то в желудке, я увидел, как распрямилось удилище.

-- У меня затекли ноги, -- хныкнула Шийла, -- мы уже приехали?

Невероятным усилием сохраняя самообладание, я вытянул каноэ на берег и помог ей выйти. Остаток вечера вспоминается мне уже гораздо туманнее. Мы прошли на ярмарку. Пахло жареной воздушной кукурузой, откуда-то доносились звуки гитар. Раз или два я, кажется с ней танцевал, но мне запомнилось, как она подошла, когда оркестр закончил играть, и объявила, что поедет с Эриком Касвеллом на его «корвете».

-- Окей, -- промямлил я.

Впервые за этот вечер она взглянул на меня, действительно взглянула на меня.

-- Ты смешной мальчик, ты знаешь?

Смешной, не такой. Мечтатель. Странный. Сколько раз мне пришлось выслушивать это годами позже. И всегда это говорилось таким же насмешливым, полуосуждающим тоном. Бедняжка Шийла! Уже к концу того же месяца я почти забыл, как она выглядит, но воспоминание об упущенном окуне мучает меня до сих пор. Позже на моем пути встречались другие Шийлы Мант и другие рыбы, и хотя раза два в своих сновидениях я был близок к тому, чтобы повторить ту же ошибку -- в ночные часы тайные, притягательные силы заявляли права на меня, наяву я ее никогда больше не повторял.

Speaking In Tongues Лавка Языков

У.Д. Уэстрелл

ОКУНЬ, РЕКА И ШИЙЛА МАНТ

Speaking In Tongues
Лавка Языков