Speaking In Tongues
Лавка Языков

САЙМОН ВИНЧЕСТЕР

Переход

От переводчика:
САЙМОН ВИНЧЕСТЕР — Писатель-Бродяга

Всю жизнь он странствует по свету, отражая свои впечатления, мысли, мечты в книгах, статьях, кинофильмах. Вслед за предками, британцами, колонизировавшими некогда полмира, он объехал все острова и континенты. Жил в Африке, Индии, Гонконге, а ныне — неутомимый обитатель Нью-Йорка.

Большинство его книг — о странах, где побывал, о людях, их культуре, истории, к которой прикоснулся, — о мире, в котором мы живем: «Осколки Британской Империи: Здесь Солнце Никогда Не Заходит», «Корея: Путешествие В Страну Чудес», «Тихий Океан», «Кошмары Тихого Океана: Япония И Третья Мировая. История Будущего», «Река В Центре Земли: Вверх По Янцзы — Назад, В Прошлое Китая», «Мир Тесен», «Аргентина. Дневник Арестанта» (о том, как провел три месяца в патагонской тюрьме по подозрению в шпионаже во время войны за Фолкленды) и другие. Пожалуй, среди всех книг наибольшим успехом пользуется роман «Профессор и Сумасшедший: История Убийства, Умопомешательства И Создания Оксфордского Словаря», впервые изданный в прошлом году, но покоривший уже 17 стран и признанный мировым бестселлером.

«Переход» — увлекательный рассказ об осуществившейся мечте, о путешествии «в одно из восхитительнейших мест дикой природы». Напечатан в мартовском выпуске журнала Condе Nast Traveler в 1999 году.

— Саймон, вас плохо слышно. Вы откуда звоните? Мыс Горн? Остров Пасха? Земля Франца-Иосифа?

— Нет, что вы! Я в Европе. Решил своими глазами увидеть, что происходит в Косово…

*** * ***

Казалось, тогда все сходились во мнении об одном природном явлении как о большой проблеме, камне преткновения, труднопреодолимом препятствии, mauvais pas — о реке Гилман.

«Ты? Пешком? Из Форт-Конгер в Кэмп-Хэйзен?» — удивлялись люди. Те, кто знаком с этим уголком Крайнего Севера, что на языке означает «все, что за 75-й параллелью», — птицы редкие. А кого мне удалось сыскать, чтобы обратиться за советом, с сомнением качали головой в ответ на мой вопрос о возможности такого предприятия.

«Может, тебе и повезет, — смерив меня взглядом, говорили они. — Если только на северном острове Элсмир установится погода, печально известная в Арктике своим непостоянством, если только все местные полярные медведи и волки будут сыты и настроены благосклонно, если только хватит сил и здоровья тащить на себе все необходимые запасы еды, горючего, палатки и спальные мешки во время перехода, который со всеми поворотами и изгибами составит около 180 миль по чрезвычайно трудному маршруту, — если все это учесть — то да, возможно получится.

Кроме одного. Вас подстерегает большая проблема — Переход Через Гилман. Что? Переход в июле? Мы не ослышались? Ну, тогда это действительно, Действительно Большая Проблема. Потоки летней талой воды. Крутые пороги. Очень холодно. Очень глубоко. Ужасно быстро. Ну, уж нет! — сказали все как один. — Кто-нибудь другой, только не я.»

Я был поглощен мыслью об этой труднопроходимой реке, когда наш «Твин Оттер»¹⁾ подпрыгнул на восходящем потоке воздуха, а затем сделал вираж под облаками, родившимися над озером Хейзен. Это отчасти притупило мое впечатление от вида, который, по признанию всех летевших, был несказанно красив.

Слева от нас, снежным гребнем на фоне голубого полярного неба отчетливо выделялся горный хребет Юнайтед Стейтс, покрытый бесчисленными ледниками, которые жадно тянулись вниз, к долине, своими огромными языками. Один из них, если верить карте, был ледником Гилмана, названным так одним американцем, первоисследователем этих земель еще в прошлом веке в честь первого ректора Университета Джонса Хопкинса²⁾. Ледяной язык превращался в стремительный поток реки Гилман, с высоты выглядевшей широкой серовато-белесой лентой, которая, казалось, с грохотом артиллерийского огня срывалась вниз, в узкое ущелье, растянувшись примерно миль на 15, прежде чем раскинуться веером мелких речушек, стекающих в озеро, забитое плавающими льдинами.

Эта картина промелькнула у меня перед глазами, прежде чем поток остался позади и самолет начал медленно снижаться в направлении Форт-Конгера. Какая бы опасность не таилась в этой реке — она все еще впереди. До реки было еще по меньшей мере шесть дней пути, на котором , как я догадывался, нас подстерегают и другие препятствия, неожиданные и непредвиденные. Но мы все преодолеем и будем идти только вперед, сжигая все мосты, хотя, конечно, никаких мостов там нет и в помине.

В Форт-Конгер меня толкало любопытство. Интерес возник уже давно под впечатлением, которое оказал на меня один из самых горьких эпизодов в истории этого края, само существование которого явилось причиной больших страданий и бесчисленных трагедий. Однако среди других несчастий эта грустная история оставила какой-то особенный, печальный след в душе.

Летом 1881 года туда прибыла команда из 25 американских солдат, чтобы собрать данные для научных исследований и выяснить, пригоден ли остров Элсмир для американской колонизации. Они основали небольшое поселение, назвав его Конгер в честь одного тупого мичиганского сенатора, проголосовавшего за отправку экспедиции, и предполагали пробыть там около двух лет до окончания всех работ.

Однако им совершенно не везло. Судно, которое должно было бы пополнить запасы провианта экспедиции следующим летом, было раздавлено в во льдах в щепки. На следующий год спасательное судно тоже не отправили. В отчаянном поиске съестного люди продвигались на юг, но ничего не находили. В конце концов они остановились в одном унылом месте под названием остров Пим в мрачном ожидании — но чего? Насколько они понимали — а у них, конечно же, не было радио, по которому можно было бы услышать новости, — их бросили, о них забыли. О них действительно почти забыли, а их ожидание неизбежно переросло в голодную агонию, от которой солдаты умирали один за другим.

Когда, наконец-то, поздним летом 1884 года прибыли спасатели, в живых остались только семь человек, один из которых вскоре скончался. Среди них были даже случаи каннибализма, но это их не спасало: те, кто питался другими, быстрее отдавали себя смерти, чем те, кто воздерживался. Это ужасное происшествие потрясло тогда всю Америку. Кто-то должен был ответить за случившееся — и основная часть вины пала на руководителя экспедиции лейтенанта Адольфа Вашингтона Грили, выставленного для публичной порки со стороны общественности. Этот несчастный и благородный житель Массачуссеттса вынужден был терпеть поношение в течение целого полувека, пока в 1935 году его репутация не была восстановлена; и тогда его наградили медалью, и признали, что на самом то деле он был героем. Спустя два месяца после награждения он умер, может и оправданный, но обреченный всю свою жизнь испытывать страдания, несправедливо отведенные ему судьбой.

Я увлекся этой жуткой историей из-за странного стечения обстоятельств. Когда-то, еще в семидесятых, я получил работу в Вашингтоне, а внук Адольфуса В. Грили, Джон Грили, возглавлявший в ЦРУ проведение тайных операций в африканских странах — хотя я ни о чем не догадывался в то время — оказался моим соседом по дому. С Джоном Грили мы стали друзьями, его дочь приглядывала за моими детьми, а в 1973 году он сдал нам в аренду свой летний домик в Нью-Гэмпшире и, предопределив ход дальнейших событий, позволил прочесть экспедиционные бумаги, обнаруженные мною на чердаке в сосновом сундуке. Изучение подвигов его деда стало моим увлечением в то лето, а его дед — моим героем на всю жизнь.

Я был одержим идеей, и так как мне уже случалось работать в Арктике и заразиться любовью к ней — будучи геологом, я проводил много исследований для Оксфорда в Восточной Гренландии, в одной деревушке, которую не забыть мне до конца дней своих, — я давно поклялся себе, что когда-нибудь побываю в Форт-Конгере. И не только побываю, но подобно Грили пройду несколько сот миль до берегов необъятного озера, открытого им и названного в честь командующего войском связи, бригадного генерала Хейзена. Пройду весь путь от Форт-Конгера до озера Хейзен по одной из заброшенных и печальных троп в американской истории.

Общаться с семьей Грили мне удавалось только время от времени, поскольку они переехали на юг, в штат Джорджия, и забрали с собой на новое место все экспедиционные материалы из того сундука, что хранился в их домике на берегу озера Конвей. А моя надежда побывать когда-нибудь в Конгере или на Хейзене так и оставалась мечтой более четверти века, вплоть до лета прошлого года, когда я познакомился с одним метеорологом из Массачуссеттского университета. Мы вели с ним обычный, пустой разговор о том, куда только не забрасывала его работа. «Умбрия, — сказал он. Боливия. Остров Элсмир». И тут меня понесло.

«Неужели? — проговорил я с нарастающим волнением. — И где конкретно?» «Залив Леди Франклин, — ответил он. — Мыс Дадж Дэли. Форт-Конгер». «Ну да,» — повторил он, когда я прервал его. Конечно он был в Форт-Конгере. И довольно хорошо с ним знаком.

Показывая фотографии, он обратил мое внимание на тоненькую, едва заметную взлетно-посадочную полосу, куда некоторые любопытные, в основном — такие же ученые, как и он, теоретически смогли бы долететь. Сейчас форт — исторический памятник, редко посещаемый, однако охраняемый, как и другие памятники Канады, подобно зданиям Парламента в Оттаве (отчасти потому, что Пири³⁾ использовал его как базу при своих поздних походах на Северный Полюс). Причем расположен он как раз на краю того, что мы называем национальным парком в 14.000 квадратных миль, где в год бывает примерно 60 посетителей, и до которого чрезвычайно трудно добраться. «Но он определенно стоит этого, — уверил меня академик. — Стоит даже больше, чем все другие места, где Вы когда-либо бывали.»

Итак, у меня теперь две причины, чтобы совершить это путешествие, хотя и с опозданием в четверть века: теперь я смогу удовлетворить свое любопытство о Грилевском форте и проложить дорогу в самое сердце, как меня уверили, одного из восхитительнейших мест дикой природы. Я схватил телефон, набрал данный мне ранее номер в Оттаве и обнаружил: да, действительно, где то в конце июля один небольшой самолет попытается, если позволит погода, добраться до посадочной полосы Конгер. Есть два свободных места. Да, можно забронировать по кредитной карте. Нет ни тени сомненья.

Осталось только выбрать себе попутчика. Сначала я посвятил в свои планы двух коллег из этого журнала. Странно, но перспектива провести со мной две недели в тесной палатке, отгоняя медведей и волков, питаясь мороженными яйцами, сухими фразами и совершая ежедневно десятичасовые переходы по одному из самых безлюдных мест на земном шаре, их не воодушевила и не показалась такой уж заманчивой идеей провести свой летний отпуск, особенно, когда так манит Хамптон и волны плещутся у мэнских берегов. В конце концов, осыпав ругательствами все окружающее меня слюнтяйство, я остановил свой выбор на одном австралийском друге-биологе не робкого десятка, от которой получил весточку, отправленную по электронной почте из пустыни Симпсон, что дескать, она не нашла ничего лучшего, чем оставить зимний сезон в пустынном Квинсленде ради путешествия по Арктике.

Словом, месяц спустя, Кэйт, лощеная-золоченная австралийским солнцем, прибыла на сборный пункт, намеченный нами в одном старинном гранд-отеле Оттавы. Наш первый вечер ушел на изучение карты самого крупного масштаба, который только удалось найти, проверку ботинок, печки-теплушки, портативного навигационного приемника (там, вверх по карте, куда мы собирались, компас — вещь весьма бесполезная), вытряхвание и проветривание спальных мешков и распихивание по рюкзакам 50 фунтов сухих продуктов.

На рассвете следующего дня самолет мчал нас на север по направлению к маленькому арктическому суровому поселению, что на заливе Резольют, делая короткие остановки в небольших городах типа Иглулик и Нувукьюак. Мы летели в самую отдаленную северную точку, до которой проложены регулярные рейсы американских авиакомпаний, ставшую в результате отправным пунктом нашего похода и имеющую репутацию довольно непривлекательного места у тех, кто там побывал, что относится и ко всем другим, поистине отдаленным частям Крайнего Севера Канадской Провинции, которые совсем недавно были отрезаны от Северо-Западных Территорий и известные в настоящее время под названием Нунавут, что в переводе с ительменского означает «Наша Земля».

Хотя Резольют относится к району Крайнего Севера (находится он на 74 градусе северной широты, имеет насыпную взлетную полосу, а в ко-опе можно приобрести вяленое мясо овцебыка и северного оленя, но нигде и никогда — ни капли спиртного), все же он только на полпути лета к форту. Погода в Резольюте пока нас устраивала: был крепкий мороз и при этом чистое голубое небо, да и на ветер тоже не приходилось жаловаться, но дальше, к северу, как нам сказали в первый же день приезда, погода на пределе: низкая облачность, надвигающаяся метель. Это было всего лишь предупреждение, но похоже оно оправдается.

Итак, мы разбили лагерь, как потом оказалось, на замерзшей мусорной свалке, где и провели два дня — два бесконечных дня, так как на этой широте в это время года ночь так и не приходит. И вот, уставшие восхищаться тем, что менее всего можно назвать восхитительным в Северной Америке, мы зашли на борт зафрахтованного «Твин Оттера», на котором нам предстояло лететь дальше на север.

В самолете было еще десять пассажиров, с нами — двенадцать. Семь из них намеревались добраться до места и вернуться в тот же день обратно, совершив лишь небольшую прогулку из простого любопытства увидеть малоизвестный лагерь Грили. Остальные пять человек собирались сначала остановиться в форте, а затем отправиться в длительный поход до Кэмп-Хейзена. Как выяснилось, полное одиночество нам с Кэйт не грозило. Трое других, как ни странно, были одержимы той же идеей.

Целых пять жутких часов в холоде, тесноте под шум и грохот мотора мы летели на север. Единственной наградой нам был пейзаж: узкие протоки, стиснутые ледяными замками-айсбергами, открытое море, выложенное мозаикой из тающих плавающих льдин, громадные рыжие скалы, тянущиеся ввысь, чтобы поприветствовать нас, необъятные глетчеры, подернутые нитями морен, ниспадающих с ледяных вершин. Случилось так, что у самолета заканчивалось горючее и мы были вынуждены сделать остановку на одной канадской военной базе под названием Эврика, где пятьдесят скучающих солдат сидели в баре в грустном ожидании, когда им привезут пиво — оно задерживалось уже дня на три, а бесконечные игры в юкер и безик⁴⁾им совершенно осточертели. При виде Кэйт, довольно симпатичной особы, они немного взбодрились, но плечи их тут же смиренно поникли, как только пилоты, наполнив бак горючим, позвали всех, в том числе и Кэйт, занять места на борту.

Следующей нашей остановкой был Танквери-Фьорд — летняя резиденция администрации заповедника. Там Управление Канадских Заповедников выстроило пару бараков под названием «Приют Плохой Погоды», откуда осуществляло свою работу по всему острову Элсмир, но на зиму все перебирались в городок Пангниртанг⁵⁾, расположенный в южной части о-ва Баффинова Земля, что на 500 миль южнее, и где климат чуть помягче. Старший инспектор Грег Уолкер вместе со своей коллегой Табитой, ительменкой по национальности, зарегистрировали нас как посетителей национального парка и прочли лекцию о белых медведях (в которой самым запоминающимся оказалось, что: 1) самки этого вида Опаснее Самцов, 2) а вот как выглядит отпечаток звериного следа, который 3) ласково назвали лапкой, 4) баллончик с перечным распылителем подойдет ей только в качестве закуски, и вообще — 5) держитесь как можно дальше как от нее, так и от ее дружков), а также передали нам две рации.

Мы уточнили время выхода в эфир: каждый четверг в 8 часов вечера мы должны сообщать о нашем продвижении. «Без сомненья, в случае необходимости вы можете связаться с нами в любое время, мы будем всегда настроены на вашу волну,» — сказал Грег с готовностью помочь. «Конечно, мы не так уж много сможем для Вас сделать,» — добавил он, на этот раз возвращаясь к реальности, и улыбнулся нам довольно мрачно. Любой вывих лодыжки в таком отдаленном месте может легко оказаться фатальным.

«Давайте-ка осторожно уйдем отсюда,» — сказал кто-то. Прямо как тот розовощекий сержант-штабист из фильма о полицейских «Hill Street Blues». «А особенно, — закончил Грег именно той фразой, которую я и предполагал услышать, — когда вы доберетесь до Гилмана».

Предпоследняя наша остановка была в самом Кэмп-Хейзне — некогда канадский пограничный пост, а теперь — кучка «приютов» в окружении всякого хлама и нескольких несчастного вида научных сотрудников, прибывших сюда на короткий летний сезон. Находится он на вершине холма, на северном берегу того, что сейчас считается самым большим озером во всем Заполярье: пятьдесят миль в длину, шесть в ширину, неизвестно какой глубины и до сих пор скованное льдом. Пару пассажиров мы высадили, пару-другую взяли на борт — при этом пассажирский список стал похож на исчерканную бумажку, — и, наконец-то, последний раз взмыли в воздух, пересекая уже знакомый нам бурлящий поток, который и был рекой Гилман. Уже через полчаса с ревом и грохотом мы сели на кусок промерзшей земли, официально считающейся взлетно-посадочной полосой Форт-Конгера. Мы находились на 65 градусе западной долготы и, что важнее, на 81 градусе северной широты — бесспорно, в тот момент мы были севернее всего остального человечества.

Но пилоты не придали этому факту большого значения. Поскольку семеро из нас собирались только увидеть достопримечательность и пулей обратно, нам было важно проскакать галопом примерно одну милю до места осмотра как можно быстрей. Каждый заметил, что погода в Танквери вот-вот испортится, а пилотам не терпелось попасть домой.

Эта короткая пробежка: слева — низкие холмы, усеянные овцебыками (и глупые, и крупные, и покорные, словно большие ходячие диваны) и северными оленями (и смышленые, и маленькие, и изящные, и игривые, и серебристо-розовые), а справа — скованная льдом гавань Дискавери, — заставила нас задуматься о той долгой дороге, по которой придется тащиться со следующего дня. Мы тут же познакомились с тундровыми кочками, которым не было ни конца ни края, настоящим бичом всех путешественников по северным широтам.

Эти кочки, вызвавшие любопытство в течение первых десяти секунд и наши проклятия в последующие десять дней — результат воздействия вечной мерзлоты. Издали они похожи на бескрайнее море верблюжьих горбов, по два фута каждый, разделенные небольшими ложбинками: фут глубиной, два шириной. Большинство из них — своего рода места сборищ низкорослых растений: пурпурных камнеломок, карликовых ив и других деревьев, которые можно назвать чем угодно, но только не деревьями. Так и жмутся, бедные, к земле, будто хотят спрятаться от ветра.

Чтобы двигаться вперед, пытаешься ступать от сборища сборищу, но так же, как с железнодорожными шпалами, расстояние между ними никогда точно не повторяется, и, преодолев одну-две кочки, на третьей твоя нога ныряет в ложбинку. Ты спотыкаешься, материшься, восстанавливаешь равновесие и делаешь новую попытку. Возможно в первую минуту было смешно — потом стало пыткой. Мы уже были на полпути к форту, как Кэйт потеряла равновесие, пропустив еще одну кочку. «Черт побери, надеюсь они закончатся когда-нибудь!» — раздался ее вопль. За весь поход это был единственный случай, когда она проявила раздражение. Потом, как оказалось, с этого места и да самого Кэмп-Хейзена впереди нас ждали пятьдесят миллионов миллиардов этих кочек. Возможно, академики обнаружили бы интересную вариацию: некоторые из них были покрыты листвой, некоторые представляли собой только кучку замершей грязи, одни были выше, другие — ниже, но мы все видели в них одну лишь угрозу, а технику передвижения так и не усовершенствовали.

Форт-Конгер, возможно тщательно охраняемый и защищаемый, представляет из себя ничто иное, как свалку старого хлама на промерзшем куске суши в несколько акров на пологом морском берегу. Там стоят три низенькие хижины, одна без крыши, которые Пири построил в 1899 году, разобрав на части большой дом, покинутый Грили и его людьми еще в 1883. Как печальный памятник трем экспедициям (первым на эту землю ступил англичанин Джордж Нарес, который решил проблему ночевки очень просто, вытащив свои суда на берег), а также человеческим попыткам выжить в этой холодной и беспощадной пустыне, разбросана повсюду всевозможная рухлядь: старые кроватные рамы, консервные банки, обручи и клепки от бочек, кирпичи, выжженные в домашней печи, куча угля, добытого в ближайших скалах.

Могилы там тоже были. Могилы проводоников-ительменов, погибших во время экспедиции, служившие напоминанием о еще более трагичных обстоятельствах, в которых оказались остальные члены экспедиции Грили после того, как оставили это место и двинулись дальше, к южному берегу. Теперь, как и Грили когда-то, мы увидели гренландские скалы, возвышающиеся на восточном горизонте подобно крепостному валу огромного белого замка, бастиона враждебного мира. Форт-Конгер в некотором роде — место зловещее, полное дурных воспоминаний, которое, казалось, заставит дрожать каждого, кто ненароком замешкается здесь.

Но большинство из тех, кто прилетел в тот день, примерно через час уже отправились назад. Они зашли в самолет, и я услышал, как пилот приказал всем занять места в хвостовой части из-за ограниченного взлета. Вот самолет вырулил к краю взлетной дорожки, уткнувшись носом в ледяной залив, взвел мотор, покатил вперед и взмыл в воздух на высоту, как мне показалось, не более ста ярдов. Секунда — он еще на земле, другая — он лишь пятнышко, тающее в облаках. Минуты через две даже звук его моторов утонул в бездонной тишине Заполярья. Пустое небо и мы впятером — совершенно одни, покинутые, оставленные наедине с мыслью о том, как возродить утраченную человечность дней за десять, или около того. Время пошло.

Итак, нас уже пятеро, не двое. Скотт, инструктор по туризму из Ванкувера, привез с собой двух американцев: один из них — Джим, мужчина средних лет, «живет на проценты от своего капитала», другой — Лэнс, программист с безумным взором из Далласа. Оба, похоже, все знают об Арктике: и историю Нареса и Пири, и антропологию культуры Дорсет и культуры Туле, и геологию каменноугольных отложений, но никто из них ни в Арктике раньше не бывал, ни в палатках ни разу не ночевал. У Лэнса ботинки, купленные по дешевке, с каждым шагом извергали фонтан воды. Джим, постоянно прикладываясь к пластиковой бутылочке с виски, тащил рюкзак, такой же тяжелый, как и он сам, здоровенный, сверху перегруженный, а одеть его мог только когда ложился на него плашмя, застегивал ремни и лямки, а потом переворачивался на бок. Скотт оставил свою рацию в самолете, полагая, что одной нашей будет достаточно, чтобы держать связь между двумя группами. Разумно, ничего не скажешь: мне и Скотту нужно было по крайней мере не упускать друг друга из виду. «Приклейтесь, — сказал кто-то, — как кроличий помет».

И вот, потратив один день на разминку по сопкам вокруг форта и распугав оленью пирушку, которая была в самом разгаре, мы отправились в путь. Настроили навигационный приемник на координаты лагеря и определили маршрут на первый день пути: пройти 8 миль в западном направлении до конца того водяного геометрического тела в милю длиной, которое называлось озером Александра. Мы вскарабкались вверх по крутой сопке, возвышающейся над взлетной полосой. На вершине была груда камней: я и Кейт добрались до нее всего за полчаса, а те трое ползли в два раза дольше, признав в тот день свое поражение. «Мои предчувствия относительно этого похода, — подумал я, — нельзя назвать превосходными».

День был просто великолепен: ясная, морозная погода, потрясающий пейзаж. Мы остановились пообедать близ мирно журчащего ручейка, бегущего вниз, к обширной долине, покрытой растительностью. Это был целый ковер из диких цветов Заполярья: крошечные ярко-желтые маки, фиолетовые китайские фонарики, которые назывались «кивающими хлопушками» и целые поляны травы-пушицы, предупреждающей нас о болотистых местах. Был там и карликовый северный щавель с толстыми, мясистыми листьями, по вкусу напоминающий ревень, который, как утверждали те, кто бывал здесь раньше, служил отличным источником витамина С.

Около озера мы натолкнулись на первое непредвиденное препятствие арктического путешествия. Следуя намеченному маршруту — а там не было никаких направляющих тропинок, кроме тех случайных, проложенных овцебыками, которые, как мы выяснили, в отличии от нас знают, куда идут, — мы очутились на склоне скалы, сложенной из оседающего сланца, огромных пластов и плит горной породы, которая была такой хрупкой, что обрушивалась в воду при прикосновении. Озеро покрывалось молодым тонким льдом, издававшим странные звуки звенящего колокольчика, вызывая у нас необычные ощущения: под ногами — зыбкая порода, а внизу — поющий лед бездонного озера.

Двигаться дальше мы могли только сняв рюкзаки и толкая их впереди себя, проверяя таким способом прочность горной породы. Это помогало, но занимало много времени, поэтому, когда мы дошли до травянистой дельты у истока озера и разбили палатки, было очень поздно. День Первый: мы преодолели 8 миль. С такой скоростью доберемся до Хейзена недели через три.

На следующий день я и Кейт, потеряв терпение от черепашьего темпа, оторвались от остальных. Мы продолжали двигаться на запад, пока не подошли к краю гигантской долины, окутанной туманом, отмеченной на картах под названием «Беллос». Спускаясь, мы слышали эхо, вторящее грохоту потока, падающего вниз меж отвесных скал. Долина выходила к самому морю, к заливу Дискавери, откуда холодный ветер с воем проносился к самым сопкам: в ту ночь палатка ставилась с трудом, а печка гасла на ветру — следовало изловчиться, дабы приготовить что-нибудь. У нас были специальные арктические спальные мешки, и поэтому несмотря ни на что, ночь мы провели в относительном комфорте. Наши навигационные приемники показывали, что мы преодолели еще 12 миль; поздней ночью приковыляли остальные вместе с жалобами Лэнса на нехватку сладкого. Шатаясь под тяжестью своего рюкзака, он представлял собой не-очень-то-приятное зрелище, вызывая беспокойство окружающих.

И, конечно же, река Беллос показалась нашим попутчикам непреодолимой: слишком глубока, слишком холодна, слишком стремительна. Я сам, когда переходил через нее, чуть было не упал в воду, промочил рюкзак (следуя правилам безопасности, я расстегнул ремни, если вдруг уйду под воду, что в свою очередь и потянуло меня вниз). Но ступни ног удалось сохранить от холода неопреновыми ботинками, на которые сверху были одеты сандалии; и, очутившись по пояс в воде, я к тому же избавил себя от стирки (неприятная работа, которую я предпочитал избегать, устраивая каждые три дня ароматные костры из своего нижнего белья где-нибудь внизу, по ветру, вдали от палаток). Кэйт с легкостью преодолела реку, и мы вдвоем разложили палатку на западном берегу, теперь уже отдельно от остальных. Вдалеке мы видели три маленькие точки и две желтые палатки, медленно распускавшихся на склоне горы.

В ту ночь я вышел в эфир. У меня был радиопередатчик и 150 футовая антенна, которую мы закрепили меж двух дорожных палок и развернули в приблизительном направлении штаба в Танквери. Я раз двадцать пытался дозвониться до них, но безрезультатно; и вот, наконец, когда я уже был готов сдаться, вдруг услышал отзыв от одного туриста, который, насколько мне было известно, путешествовал к югу от Фьорд-Танквери, добрую сотню миль отсюда. Он узнал нас и обещал передать наше сообщение. «Все хорошо, — сказал я. — Обе группы чувствуют себя прекрасно. Надеемся увидеть озеро Хейзен дня через четыре, реку Гилман — через неделю». «Всего наилучшего! — ответил он и, возможно услышав мой акцент, добавил: — Лучшему из Британцев!»

Вот уже три дня и три ночи мы медленно, но упорно продвигаемся на север по долине Беллос. Мы неплохо вошли в режим: подъем в семь, на завтрак — чай и шоколадный батончик, в восемь — отправление, каждый час — короткие привалы, в полдень — отдых и обед (суп, сыр, салями), затем — еще один бросок до пяти вечера, к шести — палатки уже разложены, в семь — ужин под неприветливым полярным ветром, продирающим до самых костей.

Мы предались мечтаниям о разных блюдах и поклялись по возвращению заказать идеальный ужин из лобстеров и шабли, котлеты из ягненка и отличное красное бургундское, гран-марнье, стилтон и мадеру, кофе, коньяк и хорошую сигару.

Мы улеглись с книжками за палатками, так как дальше идти были не в силах. (Я взял с собой «Барчестереские Хроники» и начал читать вслух для Кэйт, которая из Троллопо⁶⁾-уклоняющихся читателей, по ее признанию, перешла в разряд Троллопо-поклоняющихся почитателей.)

На третий день в долине предстал перед нами белой стеной из снега и льда величественный горный хребет Юнайтед Стейтс. Это было как раз то место, которое я прежде зафиксировал на локационном устройстве как самую северную точку нашего маршрута: 82 градуса, 02 минуты, 25 секунд северной широты, откуда нужно было свернуть налево и идти теперь уже на запад. Внезапной преградой на нашем пути оказалась река Тернэбаут, «Поверни Назад», — первое серьезное испытание на сложных и опасных течениях. (Путешествуя в этих северных широтах, сталкиваешься с одним очень любопытным явлением: невозможно точно определить частоту пересечения меридианов. Вот мы на 67 градусе западной долготы, где находится г. Фредериктон, двигаясь дальше на север, мы достигаем в полдень 70 градус западной долготы — г. Портленд, затем идем на восток, и к вечеру мы уже на 71 градусе западной долготы — на том же меридиане, что и г. Бостон — это означает, что пройдя всего несколько миль по тундре, где сходятся все меридианы, мы покрыли расстояние, равное двухсотмильной территории материка.)

Первую попытку перейти через Тернэбаут я сделал в нескольких милях вверх от озера с таким же названием, но тут же по пояс увяз в толстом слое густой грязи. Из всех сил старался я выкарабкаться из ее засасывающих объятий, а когда мне все-таки удалось выбраться оттуда, то некоторое время лежал на берегу реки весь дрожащий, измученный, напуганный. Перспектива утонуть в грязи производила удручающее впечатление и казалась мне совершенно неподобающей для героев, путешествующих по Арктике. Я полагал: если и суждено погибнуть, то эту злую шутку со мной сыграет оказавшийся поблизости белый медведь или кусок отколовшегося льда, или лавина, но только не такая непристойная субстанция, как эта слизкая жижа. Посему оставшуюся часть дня я осторожно плелся вдоль берега озера, похожего на лабиринт, зачарованный неожиданными проявлениями дикой природы: вот парочка крачек спикировала в озерную гладь за маленькой рыбкой-гольцом, а вон там, высоко на горе, — ползущие белые заплатки, которые оказались стадами полярных зайцев, сигающих по склонам в унисон.

Мы решили, что утром попытаемся переправиться через Тернэбаут, предположив, что ночные температуры приостановят таяние ледников и уровень воды в реке понизится. Ночью мы услышали странное сопение за палаткой. Я уже был готов встать и посмотреть, и только поднял голову, как столкнулся нос к носу с песцом — деликатным, изящным зверьком серовато-лилового цвета, воплощением миловидности и очарования. Меня предупреждали, что возможно нам удастся увидеть леммингов, и даже вероятно какой-нибудь горностай будет воровать наши продукты, но этот песец у входа палатки оказался для нас неожиданным подарком.

Тернэбаут доказал свою неприступность — страшно холодный, невероятно стремительный. Ты идешь по сильному течению, вглядываясь в потоки воды — а внезапный водяной натиск под коленку может свалить с ног и самого крепкого путешественника — и палкой прощупываешь дно реки впереди себя. Пятнадцать минут мы продвигались вперед, пробуя дно, отступая, балансируя, затаив дыхание - и вот, наконец-то, мы на противоположном берегу. Еще шесть дней пути: навигационное устройство показывает нам пять миль к истоку озера, двадцать — до Гилмана.

К этому времени погода начала портиться, что она обычно вытворяет в конце июля. Инструкции канадского заповедника предписывают всем посетителям и персоналу не позднее 10 августа убраться с Элсмира. Нам приходилось видеть множество сводок о снежных бурях и низкой облачности на тот период короткого островного лета. Ночи становились все холоднее. Как-то, за день до Гилмана, мы остановились перекусить на берегу озера. Ледяной ветер взметнул клубы песка вокруг нас, испортил наш обед и нагнал такую тоску, что захотелось как можно скорее очутиться у себя дома.

Кэйт, однако, уже доказала правильность моего выбора: выносливая, спокойная, настойчивая, с неиссякаемым чувством юмора. В ту ночь она достала свою старинную деревянную дудочку и сыграла на ней грустную ирландскую мелодию «Покидая Ливерпуль», навеявшую странные картины в моем воображении.

Итак, мы все-таки достигли Гилмана. Его грохот был слышен за десять миль, а когда мы забрались на небольшой каменистый утес, чтобы осмотреть дельту реки, то увидели, что она самом деле такая грандиозная, как о ней говорят — сплетение притоков в милю шириной: одни узкие, заросшие тростником, другие широкие, испещренные чем-то белым, третьи — бурлящие, пузырящиеся пеной, вздымаемой ветром. На дальнем берегу виднелось заманчивое белое пятно — запасы продуктов, палаток и горючего, оставленные на всякий случай работниками заповедника для тех, кто попадет в беду. Трудность в том, что все это на другой стороне. Чтобы добраться до них — то ли воспользоваться содержимым, то ли просто рядом постоять, — нужно обязательно перейти через реку.

Я связался со штабом в Танквери. «На восточном берегу Гилмана,» — сказал я им. «На восточном? — переспросил голос, констатируя факт нашего географического пребывания. — Желаем удачи. Свяжитесь с нами через день-два. Пару дней вам на привал.»

Мы дождались ту, безнадежно отставшую, медленно плетущуюся троицу бродяжек, до того грустную, просто невозможно сдержать слез глядя на них жалких, будто вышедших со страниц диккенсовских романов. Я проинструктировал группу: отправляемся с рассветом, соблюдая правило взаимопомощи: каждый следит за соседом-соседкой. Я иду вперед, и если не утону, протягиваю посох помощи Джиму беспомощному, Джиму неопытному, чтобы и у него был шанс.

И вот, как в других краях сказали бы «с рассветом», мы медленно, шаг за шагом, начали преодолевать речные пороги. Первые десять нам дались без труда — сказалась закалка, приобретенная на Беллос и Тернабаут и дюжине других, более мелких речушек, мы уже знали, что нас ожидает. Но затем, спустя час медленного продвижения в западном направлении, мы столкнулись с большой проблемой, камнем преткновения, труднопреодолимым препятствием, mauvais pas. Это был главный проток, шириной около ста ярдов, который бешено бился у крутого поворота, врезаясь в нависший речной берег. Безмолвен и величественен, серый от наносов, он ужасал своей мощью. Все с тревогой ждали. Я убедился, что ремни на рюкзаке расстегнуты и вошел в воду.

Сначала все казалось не таким уж безнадежным. Ледяная вода впиталась в неопрен, образуя непромокающий слой вокруг ноги. Сандалии «Тева» крепко цеплялись за щебенистое дно. Но течение усиливалось, становилось все глубже. Вот уже мои колени под водой, вот — бедра. Я ощущал, как мелкие камни, несущиеся вниз по течению, больно стегали меня по ногам.

Моя левая нога ступила на полшага вперед и, не предупредив меня ни о чем, (это посох виноват) провалилась в рытвину. Я терял равновесие, хватая ртом воздух, пытаясь балансировать палкой и перевалить вес тела на правую ногу. Рюкзак угрожающе сползал вниз, вслед за моей левой ногой, стараясь утащить и меня вместе с собой в бурлящую воду, готовую поглотить нас в любой момент. Постепенно мне удалось отвоевать свое равновесие, и, с трудом переводя дух, я стоял неподвижно как столб. За спиной, под нависшим берегом, вода бесилась от злости: если дать ей волю, она отдала бы меня в руки холодной, безжалостной смерти. Единственное утешение, что при такой температуре и трех минут не пройдет, как потеряешь сознание.

Стало быть, я упорно, дюйм за дюймом, двигался вперед. Помню, как размышлял о том, насколько я одинок и как выберусь из этой переделки чуть более умудренной, закаленной и совершенной личностью. По правде говоря, именно эти мысли, заслуживающие одобрения Преподобного Пила, вынесли меня на сушу. Минут через десять я у цели: карабкаюсь на берег, скидываю рюкзак, запускаю посохом в Кэйт, чтобы та в свою очередь передала Джиму и смогла его вывести точно по моим стопам.

Не прошло и часа, как все мы уже были в безопасности. Я пустил по кругу Макалан, мой любимый сорт виски, торжествуя нашу победу над покоренной рекой. Мы счастливы. И словно лошадей, почуявших свою конюшню, нас охватило неудержимое стремление поскорее добраться до дома.

Два последующих дня мы с Кэйт неслись галопом вперед и чтобы получше рассмотреть Кэмп-Хейзен, забрались на самую вершину утеса у озера. Там, на вершине, через тридцать часов скачек вперед и только вперед, точно куда указывал навигационный прибор, мы наконец-то увидели крошечные точечки — кучку домов, а над ними, на склоне горы, — едва различимую прямую линию, насыпную взлетную полосу, построенную солдатами полвека назад. Весь день пробираясь по труднопроходимым дельтам рек Аббе и Сноу Гуз, мы не упускали лагерь из виду, пока не вошли туда уже в сумерках торжественным шагом.

Там была одна американка, застрявшая в Кэмп-Хейзене еще с осени, когда повредила коленку. Увидев нас, она громко захлопала в ладоши, выражая тем самым свое искреннее ликование по поводу нашего возвращения. «Вы прошли его! Вы прошли его! Я чертовски рада!» — продолжала она восклицать и приготовила для нас чай, и угостила туристическим обедом, да таким вкусным после той однообразной и отвратительной еды, которую нам приходилось терпеть все дни и ночи. В полночь пришли другие обитатели лагеря и экспромтом устроили вечеринку, отпраздновав наш переход. При этом каждый из них не забыл задать нам один и тот же вопрос с тем неподдельным беспокойством, которое обычно выказывают полярники по отношению друг другу: «Ну, а как было на Гилмане?»

В Кэмп-Хейзене мы провели три дня в надежде на то, что нас заберет самолет. Группа специалистов, которые изучали там рыбу под названием «хейзенская форель», пообещала забрать нас с собой. Самолет задержался на несколько дней в Танквери из-за снега и низкой облачности. Но, в конце концов, он все-таки появился — сел подпрыгивая на пологое поле, а потом, после недолгой, но бурной перепалки, когда пилот обнаружил перегруз и решал, кого лучше выгрузить — нас или подвесной мотор, мы поднялись в воздух, заметив, что за десять дней нашего похода на озере растаял весь лед.

Дальнейшая часть нашего путешествия завершилась очень быстро. Мы сели в Эврике, где нашли солдат значительно повеселевшими, потягивающими Лаббатс, Молсон и другое канадское пиво, а значит охраняющими покой своих граждан в более радостном настроении, затем взяли курс на Резольют, где уже были к двум часам дня. На взлетной полосе большой самолет уже готовился к взлету, когда я подскочил к нему и спросил, куда он направляется. «В Оттаву,» — ответили мне. «Места есть?» — спросил я. «Имеются,» — был ответ. Нам открыли дверь, и вот я и Кейт в комфорте, с кондиционером, держим путь назад, в цивилизацию, если можно так выразиться, куда мы попали еще до полуночи.

И как вы думаете, заказали ли мы в номер наш праздничный ужин из ракового супа, молодого барашка, суфле и бутылочки французского вина? Конечно, нет. Мы оба, по правде говоря, испытывали невыразимую грусть, расставаясь с Арктикой, которая навеки пленяет каждого, кто ступит на эту землю. «Я должен признать, — как-то написал один датский путешественник, высадившись впервые на гренландский берег, — эта Богом забытая каменистая пустыня навевает на меня странные ощущения.» Теперь мы точно знали, что он имел в виду.

Точно по расписанию, пару дней спустя, мы с Кейт расстались — она улетела в свою Австралию, а я назад, в приютивший меня Нью-Йорк. Мы вернулись к нашему обыденному существованию. Мы сделали все, как полагалось: ничего не оставили в том северном краю, кроме своих следов, и ничего не увезли с собой, кроме впечатлений. И для нас обоих эти впечатления, даже переправа через ту страшную реку, никогда не угаснут, не смогут угаснуть.

Я еще долго буду слышать бездонную тишину, представлять прозрачную чистоту, ощущать хрустальную прохладу.

Вот и все…

1) «Твин Оттер» — Twin Otter, «двойная выдра» — двухдвигательный турбовинтовой самолет короткого взлета-посадки на 13-18 пассажиров, разработан фирмой «Де Хэвиленд» в 1964 г. (Примечания переводчика)

2) Университет Джонса Хопкинса — американский университет (г. Балтимор), основан купцом и филантропом Джонсом Хопикинсом в 1876 году; в том же году был избран первый ректор — Даниэль К. Гилман.

3) Пири Роберт Эдвин (1856-1920), американский полярный путешественник. В 1892 и 1895 пересек Гренландию. 6 апреля 1909 г. на собачьих упряжках достиг Северного полюса.

4) Юкер, безик — карточные игры.

5) Пангниртанг — в некоторых географических источниках «Панениртана».

6) Троллоп Энтони (1815-1882) английский писатель, автор цикла из 6 романов «Барчестерские хроники», а также «Премьер- Министр», «Теккерей» и др.

Speaking In Tongues Лавка Языков

САЙМОН ВИНЧЕСТЕР

Переход

От переводчика: САЙМОН ВИНЧЕСТЕР — Писатель-Бродяга

* * *

Speaking In Tongues
Лавка Языков

От переводчика:
САЙМОН ВИНЧЕСТЕР — Писатель-Бродяга

*** * ***