Speaking In Tongues
Лавка Языков

Татьяна Зима

Так живу...

*** * ***

Ты проходишь мимо --

вслед летят проклятья,

а меня несет,

да в твои объятья,

да к твоим ногам

припаду, как волос,

не молюсь богам --

надорвала голос.

И всенощно жечь

свечечку пытаюсь,

бестолкова речь,

да и поздно каюсь.

Так прими скорей,

пока дремлют люди --

голову мою

на разбитом блюде.

*** * ***

Красные лапки гусей

сочетаются с осенью, можно

даже подумать о ней,

конечно абстрактно,

просто иначе нельзя,

и почти невозможно

что-то сказать,

чтобы глупость не брякнуть.

И для этого лучше

просто не быть идиотом,

можно не быть вообще,

или быть -- очень даже,

чтоб от мысли вспотеть,

как от работы

или так промолчать,

как другие не скажут.

Можно все позабыть:

сочетанья, оттенки и краски --

и очнуться в момент

возвращения слов опоздавших,

чтобы хлынули горлом,

и слышались хлипы и лязги,

перекрывшие вой

уезжающих и провожавших.

*** * ***

Все, что подспудно в жестокостях осени,

в скрюченных листьях -- ненужность отчетлива,

в гулких жилищах, давно позаброшенных

ржавая музыка петель -- уродлива.

В сумерках осень бросается листьями,

ветер с дождем развезет все дороги, и

что остается ночами мне мглистыми,

как не пожертвовать теми немногими,

что пониманью -- уже недоступные,

в мимо ушедшие -- все преходящее --

мне остаются лишь страсти преступные,

как осязаемость настоящего.

*** * ***

Наступает осень, с опаской

посмотрю в глаза ее волчьи,

если их не залепит краской,

не дадут умереть ночью

траектории зла и печали --

как скрещенные руки на теле

и чего мы другим накликали,

тем в итоге и заболели.

Значит мы обреченные ею

отличать все оттенки, и мысли

к нам другие придти не сумеют,

пока эти еще не догрызли,

пока плата к нулю не сведется

или к пуле когда-нибудь ночью --

напевать нам вовеки придется

безголосую песенку волчью.

*** * ***

Кратер глаз твоих никак не миновать,

вхожу сомнамбулой в ноябрьскую воду

твоих зрачков, и в длинных коридорах

безумия, там будут целовать

меня рептилии Иеронима, гады,

с пустыми, изумрудными глазами.

О, не обижу их презреньем человечьим,

ту грань я миновала не заметив,

охваченная ужасом пространства

в котором задохнуться даже нечем.

И как в себе могу соединить я

умершее с еще не нарожденным,

с отчаяньем приговоренной к жизни --

я отдаюсь всевластию наитий

и, подходя к концу, почувствую начало.

*** * ***

Декабря все рецепты просрочены,

окна наглухо заколочены,

траектория одиночества

вырисовывает петлю.

От тоски продолжая корчиться,

я все думаю про пророчество,

что когда-нибудь это кончится --

может быть к февралю.

И один к одному -- все сходится,

все сильнее погода портится,

так метет, что уже и не хочется

знать, зачем я тебя люблю.

*** * ***

Надоело ненастье --

все метет и метет,

как разносчик несчастья

снег идет и идет.

Возмущая прохожих

слышишь, маты и смех --

он идет непохожий

как-то сразу на всех.

Разлучая в пространстве

и сличая на слух,

в белоснежном убранстве

он вдруг выхватит двух

заблудившихся в мире

в трех шагах от любви --

но они говорили

про тоску на крови --

откровенности ради

или глупости для --

только ты, Бога ради

не уйди от меня,

только ты и спасаешь

в этой чертовой мгле

тем, что все понимаешь,

тем, что есть на земле.

*** * ***

...и пресытившись красками

осень взглядом меня просквозит,

меж жестокими ласками

шестипалой рукой пригрозит.

Как урок одиночества,

смерти легкий укол

от которого хочется

с теми быть, кто ушел.

И чтоб душу пропащую

целовал листопад --

притворяюсь я спящею,

говорю невпопад.

Разрываясь на частности,

вообще -- меня нет,

удивляюсь причастности

мне отпущенных лет,

удивляюсь ненужности,

как изгой бытия,

что бежать по окружности --

продолжает земля,

что слова покаянные

как и прежде -- просты,

будто гости незваные

за столом пустоты.

*** * ***

Рисуй свою осень --

дворы, переулки,

стволы, черноту их,

забор, закоулки --

рисуй как запомнишь,

как видишь и слышишь,

рисуй как смеешься,

как плачешь и дышишь.

Рисуй как дожди

уходящие косо,

ногами, руками,

кончиком носа,

сломанным ногтем,

упавшей ресницей,

волосом, локтем,

пойманной птицей.

Рисуй свою осень

дрожащей губою,

искусанным ртом

и беззвучной слезою,

рисуй все оттенки,

тени и блики,

злыми штрихами

вычерти крики

птиц, что остались

вместе с тобою

встретить погибель

этой зимою.

Так что рисуй,

пока все еще живы,

пока еще краски

божественно лживы,

пока ты красива

и можешь смеяться

так же как плакать,

любить, удивляться.

*** * ***

Возвращайся

в дом из красного кирпича --

без тебя изменились предметы,

не сбываются больше приметы,

да и птицы молчат.

Возвращайся,

хоть крышу еще не чинили,

и обои трещат, как в камине дрова --

по тебе так скучают слова,

что тебя пережили.

Возвращайся,

у друга взаймы

попрошу, заложив свое горе,

хотя я и должна ему море

с прошлогодней зимы.

Возвращайся,

как памятью жил

возвращается кровь к опустевшему сердцу,

так и ты, как последнее средство

возвратиться ко мне поспеши.

*** * ***

Я тебя уведу

в осень темную-темную,

где ослеп листопад

и дыханье стесненное.

Я тебя заверну

в шелестящий восторг изумления,

в тайный шорох строфы

нерожденного стихотворения,

где зашторен дождем

воздух медленно движется к вечеру,

и развязан язык,

и сказать больше нечего.

*** * ***

Осень, ты меня не тешь,

дай мне нож или петлю,

осень, ты меня отрежь

и зашей в свое люблю.

Или вырежи меня,

нацепи на грудь, как брошь,

острой бритвой бытия

свои жертвы подытожь.

Или что-нибудь соври,

зачерпнув со дна щедрот

чрева времени, сорви,

надкуси запретный плод.

Своей ржавою иглой

сердце мне легко проткни,

и глаза засыпь золой,

и уста мне залепи,

чтобы от потешных слов

до похабных не дойти,

сделай паузу из снов.

Выдержи. И отпусти.

*** * ***

Вот зима и пришла,

мы конечно ее не узнали,

посмотрели сквозь слезы на снег,

и тут же забыли,

мы, как вечные сфинксы,

быть мертвыми адски устали,

нас никто не любил,

и мы той же монетой платили.

Нас никто не поднимет,

целуя со смертного ложа,

мы ненужные, лишние, одинокие дети,

и рыданьем своим

мы лишь воздуха влажность умножим,

а когда мы уйдем,

то никто не заметит.

К нам никто не нагнется

шепнуть тихо сказку на ухо --

мы дурное знаменье

и щемящее душу уродство,

как лишенные зренья,

живем напряженностью слуха

и находим с божественным

сатанинское сходство.

Мы не радуем глаз

и лицо закрываем руками,

и живем на земле,

нарушая закон тяготенья,

наши дни сочтены --

мы сухими посмотрим глазами,

на летящие хлопья,

как на первое в жизни движенье.

*** * ***

Такая осень -- пиши пропало,

бежит борзая сливаясь с нею,

мешая краски как попало,

так веселее.

И, заподозрив зелень в охре,

я все пойму по взглядам в спину,

смотри, мои глаза просохли

наполовину.

Так око зреньем не насытится,

так не бывает небо пусто,

и нужно умереть, чтоб свидеться,

и это грустно.

*** * ***

Уходила бугорками да пригорками,

в осень темную, сырую, с отговорками.

Шевеля губами словно глыбами,

я на дне морском лежала между рыбами.

И была я слов охапкою просроченных,

фраз корявых, полускрюченных и скорченных,

твердым знаком я висела вверх тормашками,

и оборванной была гадальною ромашкою.

И вилами на воде так написана,

что не вырубить ни топором, ни кулисами

не задернуть, не зашиться иголками

в осень темную, холстину прогорклую.

*** * ***

А.Ильичеву

Царскосельское, низкое, серое небо,

надо мною нависло, нет сил от него увернуться,

все вокруг изменилось и стало настолько нелепым,

что боюсь чего-либо коснуться.

И фрагменты свинцового неба, от молнии вспыхнув,

осветят кору старого дуба, пруд и орешник --

буду долго молчать, пока губы от строф не отвыкнут,

обретая и смысл и образ свой прежний.

И пространством стиха наполняются легкие, сразу

вспоминается осень, прогулки, вечерние тени,

и в дожде увязая плывет недосказанной фраза,

задевая словами поникшие стебли растений.

*** * ***

Так живу,

хлеб жую, да водой запиваю,

с петухами с утра

я собачью жизнь начинаю,

обсосу рыбий хвост

под сводку последних известий,

кроме мухи в стакане

ничего не найду интересней.

Каждый день удивляюсь

почему рассветает с востока,

и желаю узнать

отчего на земле одиноко.

Отчего это мне,

по наследству ль такая кривая,

или в детстве меня

может сглазила ведьма какая?

Отчего б это мне

птицей вдруг по утру не проснуться,

и поглубже вздохнув,

улететь и уже не вернуться.

Отчего ж это я

как обрывок веревки болтаюсь,

безразличной земле

на коленях в любви объясняюсь?

В честь чего это мне

от детского свиста до марша,

поцелуй к поцелую

становиться страшнее и старше.

Каждый день просыпаться

и глаза открывать для чего-то,

может просто смотреть,

может видеть кого-то.

*** * ***

Продирайся ко мне,

а сквозь чащу осин, так стремглав пробегись.

Только слезно прошу --

ты меня не кляни, и сама не клянись.

В возвращении есть

плесневелый налет пустоты,

что была до тебя или вместо тебя,

но уж точно не ты.

И у времени мы на крючке,

словно рыба с разинутым ртом.

Как живем, второпях не поймем,

оставляя всю жизнь на потом.

И решившись красиво уплыть,

вдруг лягушачьим брассом плывешь,

а потом, по ночам,

и сама ты не спишь и другим не даешь.

Ты другая, не та,

что нужна мне была на костре,

что была всех нужнее на дыбе,

под ножом и в петле.

И прощаясь с тобой

каждой клеткою, кровью, слезой --

да простит меня Бог

за такое прощанье с тобой.

И дела мои плохи

(мне кто-то сказал, как ножом отрубил),

только ты не люби меня так,

как никто никого

никогда не любил.

* * *

Н.Петрулевич

Дождь штрихами мне вычертил

зверя узкую морду.

Не впадай, дорогая, в отчаянье,

ничего не изменится к лучшему,

как всегда, от худшего к более худшему.

А я сдержу свое обещание:

я не спущу с цепи не единого слова,

я надену намордники на все буквы --

посмотри, на чем воздух здесь держится --

ты и ругательств таких-то не знаешь,

сделай вид, что все понимаешь --

было б чем тешиться.

Лишь бы не плакалось, лишь бы

не подражать трубному тембру ветра,

было бы чем дорожить, чтобы вешаться,

слышишь, как падают книги и их персонажи --

это и есть та прививка, вакцина бессмертия и, даже

не надо колоться от бешенства.

Это и есть, дорогая, та трапеза,

где текло по усам, да в рот не попало,

где мазнуло, по губам, да не наше --

суть вещей в их отсутствии, как ни странно,

вот и дождь закончился, слишком рано

для заплаканных глаз и пейзажа.

*** * ***

А.Стешенко

В.Григоренко

Веди, веди меня Вергилий,

в ту темноту обуглившихся линий,

из недр разума, где мозг, как натюрморт,

так вывихнут и распростерт

штрихом, как мускулом офорта, --

что за троих пульсирует аорта.

Веди же вглубь, в бездонность перспективы,

туда, где на порезы и порывы

рассыпан образ по подобью своему,

где можно вечно плакать одному,

и тем, кому не хватит крови и чернил,

и тем, кто за них жизнью заплатил.

И что там дальше, после запятой?

живем и носим ад с собой,

не выделяя слов, не ставя скобок,

и в одиночестве умрем, живя бок о бок.

Постскриптум тем, над кеми ангелы летают,

тем, кто язык их понимает.

*** * ***

Вот и дожили до весны, что ж,

все как полагается -- снег

тает на глазах, в дождь

превращаясь по утрам, где

держит небо арматура ветвей.

Здравствуйте, кто дожил, кто

увязал в календарной листве,

как тире между от и до.

Просто кончилась зима. Пусть.

Я не то чтоб никому -- нет,

говорила, что весной грусть

не какой-то там великий секрет.

И какой, скажи, интерес --

день кончается ерундой -- чай

то ли с сахаром, то ли без,

и упавшей бретелькой с плеча.

Speaking In Tongues Лавка Языков

Татьяна Зима

Так живу...

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

* * *

Speaking In Tongues
Лавка Языков

*** * ***

*** * ***

*** * ***

*** * ***

*** * ***

*** * ***

*** * ***

*** * ***

*** * ***

*** * ***

*** * ***

*** * ***

*** * ***

*** * ***

*** * ***

*** * ***

*** * ***

*** * ***

*** * ***

*** * ***