В последнее время появляется множество новых свидетельств о драконах.
Добросовестный исследователь должен тщательно просеивать их, отделяя правду
от вымысла. Ниже предлагается краткое изложение тех содержащихся в летописях
сведений, которые представляются наиболее близкими к истине.
Можно считать, например, достоверно установленным, что у дракона не
три, а только одна голова. Впрочем, и за ее наличие нельзя вполне поручиться.
Главная трудность заключается в том, что наблюдателей драконов то и дело
сбивают с толку всевозможными подложными явлениями. Число и многообразие
этих мнимых свойств так велико, что иные простаки и впрямь думают, будто
драконов нет и никогда не было на свете. Но ведь именно тонко рассчитанный
обман неприятеля является излюбленным оружием драконов, а вовсе не огненное
дыхание, которое, к слову сказать, является чистейшей воды выдумкой. Неискушенные
и поверхностные наблюдатели просто-напросто принимают за огненные языки
то неяркое пламя, которое порой и вправду окружает дракона, когда иной
всадник, забывшись, чересчур приблизится к нему. Но, во-первых, в этом
вина самого всадника, а никак не дракона. Во-вторых же, чаще всего, это
пламя подобно тому, что некогда опаляло чудесный куст в Синайской пустыне.
Oно - простая обманка, и, если не бояться его, никому не причинит зла.
Драконы, кроме того, не так велики, как нас хотели бы уверить в том
старинныя хроники. Напротив, большинство из этих существ редко превосходит
ростом обычного всадника в седле. Но мало кто знает это, потому что стоит
наезднику появиться даже вдали, как дракон немедленно встает на задние
лапы таким образом, что сразу возвышается раза в полтора, и, подняв вдобавок
свой гребень, предстает всем наблюдателям огромным и устрашающим. (Впрочем,
согласно некоторым другим источникам, гребня у драконов вовсе нет.)
Драконы обитают по преимуществу там, где их может легко заметить одинокий
всадник. Этим объясняется распространенное ложное мнение о том, что они
избегают схватки и прячутся в глухих, отдаленных местах. Подобное утверждение
было бы справедливым в отношение, скажем, Соловья, но никак не драконов
(см. нашу статью о Соловье). Напротив, драконы ничего так не жаждут, как
боя со всадником. Именно это составляет самое глубинное ядро их драконьего
естества, их raison d'etre. В прежние времена, когда всадники нередко
объединялись в дружины и скакали густыми толпами по полям и рощам нашего
обширного отечества, драконы, сознавая свою слабость, и вправду хоронились
по оврагам и высоким теремам. Но ныне странствующее рыцарство торжествует,
и каждый всадник - безусловно и только сам за себя, поэтому возможность
встретить своего собственного дракона и сразиться с ним стала досягаемой
как никогда доселе.
Порядочному ученому нужно знать и другое важное обстоятельство: победить
дракона невозможно. Эта невозможность коренится вовсе не в какой-то особенной
его силе, а, скорее, в изначальной уязвимости нашего странствующего рыцарства.
Обнаруженный при раскопках развалин изборского кремля берестяной кодекс
старца Феоктиста, равно как и отчасти опирающиеся на него мерзебургские
хроники Рейнхардта фон Нойенталь в один голос утверждают, что известная
сага о Егории, победившем дракона - это не более, чем плод воображения
древних, стремившихся выдать желаемое за действительное.
Между тем, простое рассмотрение ранних изображений Егория ясно показывет,
что в действительности произошло. Заслышав издали драконий зов (подобный,
кстати, благозвучному пению сирен), он поспешил к месту битвы, подгоняемый
своим беснующимся конем. Когда всадник приблизился, дракон внезапно бросился
на землю, чтобы напасть снизу, со стороны коня, зная, что это - самое уязвимое
место у всадника. Егорий, будучи гениальным стратегом, рванул, что было
сил, на себя поводья и поднял коня на дыбы, избежав верной смерти. Дракон
промахнулся. Устыдившись своей неловкости, он на спине стал отползать в
сторону. (1) В это мгновение конь, не выдержав
огромного напряжения, рухнул обратно на передние ноги и копытом нечаянно
тяжело ранил дракона в шею. На фресках и древних иконах запечатлен тот
самый момент, когда Егорий пытается смягчить этот страшный удар, упершись
в землю своим копьем.
Однако, в большинстве случаев, конь не помогает, а больше всего вредит
всаднику. Даже самые чистокровные скакуны одержимы низменным влечением
к драконам, стремятся любой ценой приблизиться к ним, пренебрегая приказами
всадника. Подвергая, должно быть, и себя, и своего хозяина смертельной
опасности, они испытывают от этого какое-то извращенное наслаждение. Молодой
рыцарь должен остерегаться этого.
Дракона нельзя победить, но от него можно уберечься. Конечно, для этого
требуется хорошо вышколенный конь, но, с другой стороны, сильный и целеустремленный
наездник почти всегда справится с какой-то там лошадью. В литературе описан,
по крайней мере, один неоспоримо подтвержденный источниками пример того,
как всадник свободно путешествовал по местности, буквально кишащей драконами,
без всякого для себя вреда. Мы передаем здесь этот рассказ в сокращенном
виде.
Как хорошо известно, знаменитый Святогор (см. наши недавно вышедшие
изыскания о Святогоре) провел более тридцати лет в тяжких узах, сознательно
удерживая себя от участия в делах, которые он почитал недостаточно важными
для богатырей. Куда менее изучено то обстоятельство, что в середине этого
срока он не единожды переезжал из одной области государства в другую, всякий
раз заново возлагая на себя те же самые несокрушимые узы. Трудно понять
мотивы поступков Святогора. Некоторые исследователи полагают, что ему просто
пришла охота проверить свое убеждение о том, что местность окрест никак
не влияет на глубину его вселенского отрешенья.
У Святогора был конь: древний зверь, который не только все эти тридцать
лет стоял в стойле возле скита хозяина, но, по преданию, служил еще его
отцу, святому Илье. Внешне Святогоров конь представлял собой огромный седой
скелет с потухшими глазами. Но сил ему хватало еще на то, чтобы вынести
хозяина в течение всего долгого пути, от непролазных топей северо-западного
края через полную разбойников Соловьиную дубраву до самого Крайнего мыса
на юге дикой выжженной степи. От долгого ли стоянья возле Святогорова гроба
или попросту от древности, конь и сам, подобно всаднику, ушел далее других
по стезе великого отказа. Поэтому когда над верхушками сосен прогремел
призывный драконий клич, Серапион (так звали коня) даже не шелохнулся.
Конечно, все ездоки - кентавры, и конье начало в них отделимо лишь
условно и лишь отчасти. Но никто, как Серапион, не сроднился так со своим
наездником. Гнилыми осенними ночами, когда над комариными болотами стелился
туман, или под волчий вой вьюги они подолгу мысленно молчали друг с другом.
Вот и теперь, ожидая мысленного приказа, старый скакун уже знал, каким
он будет - просто прочь, прочь от еще одного единичного событья, которое
ничего не изменит. Но богатырь неожиданно тронул поводья, и конь послушно
пошел туда, где лес понемногу светлел.
Воздух чуть дрожал над опушкой леса. В белом, точно сотканном из ватных
комочков, дыму, посреди зеленой лужайки стоял дракон, трубя свой мелодичный
призыв. Клубы дыма скрывали бы его всего, если бы не изящная рука, которая
высовывалась прямо из середины облака и указательным пальцем манила витязя
к себе.
Поверьте мне, внимательно изучавшему этот вопрос: любой, решительно
любой конь не месте Серапиона рванулся бы, как бешеный, к месту схватки.
Этим и пользуются драконы. Они обыкновенно нападают сперва на коня: хватaют
за шею и, начиная с головы, поглощают его целиком, разинув до предела свою
огромную пасть (или что-то в этом роде). Только потом они берутся за всадника.
Древние анналы полны рассказов о наездниках, избежавших гибели ценой потери
коня: даже несравненному Илье однажды представился подобный случай.
Серапион же, выехав из леса, смирно стал на краю поляны. Туман - или
это был дым? - понемногу рассеивался, и в легкой, полупрозрачной дымке
старый конь без труда различил светло-голубые глаза дракона. Тот пристально,
зовуще смотрел на него. Но чем более громкий зов звучал в его взгляде,
тем больше ощущал дракон, как холод предутренней росы облекает его сердце.
Ибо в потухших глазах старого зверя читались и всякому были внятны парадным
уставом написанные глаголы упразднения естества. А Святогоровы очи были,
как всегда, скрыты булатным забралом.
Святогор снова чуть тронул поводья. Солнце еще не встало, но край неба
алел, и туда, на юго-восток, в край Соловьиного гая
(2), они тронулись мерным, неспешным шагом.
Дракон не мог вынести такого позора. То был молодой, неопытный дракон,
привыкший полагаться на слепую одержимость коней. Ему были уже известны
и правила ведения боя в тех случаях, когда рыцарь - такое тоже бывало -
пускался наутек. Но он не знал еще того, что все драконы бессильны перед
отрешеньем.
Он издал душераздирающий вопль, перешедший затем в пронзительный свист,
который удостоился бы похвалы и у самого Соловья. Дым, окутывавший дракона,
почернел. Он завертелся на месте, как волчок, все уменьшаясь в размере,
пока, наконец, не обернулся серой ящеркой, которая скрылась в норке среди
корней исполинского дуба.
Святогор, не оборачиваясь, ехал шагом навстречу заре.
Лос-Анджелес, MMI
1. Как известно, ни дракон, ни всадник
не могут сражаться без некоторых, порой довольно продолжительных, промежутков
между ударами.