Speaking In Tongues
Лавка Языков

Григорий Злотин

Шпион

Да, дорогой друг, верно, и впрямь пришла пора назвать вещи своими именами. Я -- шпион. Нет нужды, что меня ещё не схватили, ибо это может случиться в любой момент. Вам, как и всякому чуткому, ведомо, что наша защита словно домик садовой улитки, который мнится прочным только ей самой.

Мне удалось недурно замаскироваться за многие годы моего потайного житья. Даже и ныне, когда среди бела дня я без малейших угрызений совести так и выступаю вдоль по некоей кишащей движеньем и многолюдной улице моего приёмного города, то и самый пристальный соглядатай метких местных властей едва ли догадается, что я за птица. (А уж в автомобиле... но об этом после.)

А ведь скрываться от их любопытных глаз совсем не так легко, как Вы, наверное, думаете. Положим, и начинающий простак смекнет нацепить вошедший в моду третьего дня картуз из рыхлой ткани и широкие мешковатые панталоны без штрипок: здесь теперь все так ходят. И как ни противилась моя бедная столичная душа такой гадкой вульгарности, но в этих краях решительно не признают никаких шейных платков, а, напротив, разгуливают по большей части в косоворотках или в безвкусных поддевках, кои они именуют «свэтер», на английский манер.

Но ведь друг мой, платье это ещё далеко не всё. (Хотя и это не безделица: из-за одного только платья наши разведчики годами остаются на подозреньи у местных жителей, так что не могут ровным счётом ничего сделать. Мы же так ничему и не научимся. Известно ли, например, нашим так называемым осведомителям, что здесь днём с огнём не сыскать мастерской, где починяют трости? -- Так что не трудитесь и спрашивать. А башмаки? А калоши?) Трудности и отличья наваливаются на нашего брата тотчас же, чуть только мы переплывём пограничную речушку и, переодевшись за подбитой ветром ракитой, выйдем из редкого леска к первой на их стороне железнодорожной станции. Тысячи мелочей, точно капканы, вытягивают из обрамляющих тропку кустов свои маленькие зубастые пасти. Как покупают поездной билет? как в городе заказывают мотор (там почти вовсе нет извозчиков)? А уличные продавцы газет? А бабы-приказчицы в казённых лавках? как, позвольте Вас спросить, следует их величать? Наше начальство основывает своё прямо-таки преступное легкомыслие в засылании шпионов единственно на том обстоятельстве, что здешний язык весьма походит на наш, но, Боже мой! сколько раз я попадал впросак, приглашая моих туземных друзей поудить вместе рыбу, тогда как они вот уже едва ли не полстолетия, как только и знают, что «ездят на рыбалку». Как ни пытайся, ты всё время проигрываешь, и первый же городовой прилепливает, словно сургучную печать на двери арестованного, краткое и новое слово «права», пока твои растерянные губы ещё лепечут никуда не годное «удостоверение». Да и просто предложить попутчику в купэ коробку папирос выглядит в высшей степени странным; тут многие, правда, носят с собою пачки сигарет, но никому их не предлагают, а, наоборот, одалживаются, не чинясь, прямо на улице, ожидая при этом, что тот, к кому они обратились, вытащит только одну сигарету из бокового кармана...

Вообще, некоторым представляется жестокою шуткой, что когда нас забрасывали (иных в буквальном смысле -- с аэропланов), то единственным заданием было -- узнать, в чём состоит наше задание. Говорили тогда, что прочее после «приложится» и дело пойдёт совсем легко, но проходят годы и годы, а мы всё бредём в потёмках, ища, наконец, прочесть не выданный нам секретный пакет. Вот и бывает часто так, что наши агенты оказываются на виду именно тогда, когда их (как всех когда-нибудь) переезжает поезд вдохновенья, так что они и слова вымолвить не в силах, не говоря уже о твёрдых и матово-шероховатых словах местного языка. Вот тут-то их и берут: в миг, без труда и с поличным.

На днях со мною почти случилось такое. Был некий безымянный понедельник, тусклые желтоватые сумерки, и мне приелось ездить в автомобиле по городу, самая наружность которого представала безнадёжной, словно скверный анекдот. У меня хороший автомобиль. Когда я разъезжаю в нём с поднятым верхом, многие почти готовы поверить, что я богат; и тогда прощают мне и воротнички, и мой любимый галстух, и всё моё невозможное существо, которое прокручивается мимо местных, плотно сцепленных зубчатых колёс, словно бесполезный ключик в сломанной заводной игрушке. Но бесконечная езда мне прискучила, и, сочиняя мысленно это самое письмо к Вам -- о неосторожность! -- я забрёл в закрытый на просушку парк. Аккуратно выстриженная куртина милосердно скрывала шумный проспект, где на огромном щите полураздетая барышня сладострастно обнимала новейший электрический прибор, призванный, сколько я мог судить, изрыгать по требованию владельца консервированную музыку. (Здесь положительно необходимо обладать подобными вещами и очень часто обменивать их на новые.) Я просидел в задумчивости довольно долго, иногда записывая сравнительно невинные мысли на оборотe просроченных векселей. Несмотря на то, что лавочки аллеи в этот час были без исключения пусты, прямо рядом со мною на скамейку опустился ещё совсем нестарый господин вполне местной внешности и повадок. В нём всё было бы привычно и безлико благонадёжным, если бы не толстый том подмышкой. «Для провокатора приём довольно грубый», подумал я. «Хотя, с другой стороны, разоблачения обыкновенно устраиваются прилюдно лишь тогда они чего-либо стоят. А здесь... к чему?» Меня защищало от него одно только силовое поле незнакомства. В любое мгновение даже косвенный взгляд мог побудить моего соседа прорвать это поле каким-нибудь бессмысленным вопросом, вроде тех, что о времени или о табаке. Но скользнув боковым зреньем, украдкой почти ненароком в его сторону, я вдруг заметил, что незнакомец указывает мне на что-то. Я проследил за направлением его руки и увидел, что напротив, над проспектом, в крикливом многоцветьи рекламных щитов выделяется скромная синяя доска, на которой сделана белыми буквами некая надпись. Я водрузил на нос пенснэ и, уже читая написанное на доске, услышал, как мой сосед читает эту же единственную фразу вслух, голосом, дрожащим от волненья, но неожиданно приятным и с явно нездешним выговором:

Но жизнь, словно осенняя тишь,

Составляется из мелочей.

И в тот же миг я ощутил в щемяще родном его акценте и в этом беспомощном жесте, и в самом наклоне голоса,

что танк произнесенной им фразы...,

которая, конечно же, была:

и невесть как очутившейся здесь цитатой из нашего общего,

одного-единственного любимого на обоих берегах поэта,

и текстом нашего общего, внезапно обретённого заданья

...что танк, непредвиденно тяжёлый танк произнесенной им фразы

разом сломал мою строившуюся годами, хрупкую, как яичная скорлупа, баррикаду и покатил по голой и беззащитной равнине чистосердечного признанья. Как меня разоблачили! Запираться было бессмысленно. Он мог быть только одним из нас.

декабрь 1999 года, Лос-Анджелес

Speaking In Tongues Лавка Языков

Григорий Злотин

Шпион

Speaking In Tongues
Лавка Языков